Последнее плацебо

Громкая, звенящая тишина больно била по барабанным перепонкам, не щадя никого из присутствующих. Тусклый свет настольной лампы едва ли освещал пространство комнаты, бОльшую её часть оставляя во мраке. Из приоткрытого окна в помещение поступал свежий воздух, отчего дышалось гораздо легче и свободнее, только вряд ли это хоть как-то могло им сейчас помочь. Картина, на которой Она, уткнувшись лбом в спину, держала Его за руку, вызвала бы уйму эмоций и дикий восторг у тех, кто жаждал видеть их вместе-идущими-по-жизни. Но ничего хорошего и оптимистичного здесь не было, и сама по себе картина вызывала смешанные чувства: от жалости до ненависти. С трудом высвободив свою руку из её, Дима медленно развернулся к ней лицом, вот-вот собираясь и вовсе уйти. Ежесекундно моргая, блондинка старалась держать себя в руках, не замечая, как внимательно он наблюдал за каждым взмахом её ресниц. Последний раз так близко они были в Полиной гримерке, когда она держала салфетку у его носа, отчаянно пытаясь помочь. Ситуации каждый раз менялись: они встречались в разных местах и при разных обстоятельствах, и эта не была исключением. Он уже позволил себе что-то бОльшее, когда неуверенно обхватил её лицо ладонями и большим пальцем стёр очередную слезинку, что медленно скатывалась куда-то вниз по щеке, намереваясь разбиться. Нервно теребя края его свитера, что в данный момент был на ней, Пелагея то и дело вздрагивала, когда табун мурашек проносился по всему её телу то ли от холода, то ли от происходящего. - Я хочу ещё одну... - еле перебирая языком, неуверенно заявила она. - Что? - не понял он, не уловив её мысли. - Ещё одну песню, - уже увереннее повторила девушка. Мазохизм заразен. Он её и заразил своей любовью к больным трекам. - Нет, - ухмыльнулся мужчина, всё ещё удерживая её рядом с собой, - Я скину тебе, послушаешь потом без меня... - Ключевое здесь "без тебя"? - уточнила она, шмыгнув носом. - Ключевое здесь "послушаешь потом", - отозвался он, медленно выдыхая. - Почему он так называется? Ты ведь далеко не эгоист, - вопросов было много, и все они безумно забавляли его, учитывая тот факт, что ото всех социальных сетей, где можно прочитать такое, она отказалась. Значит, читала намеренно? Значит, интересовалась? Значит, врала? - Ты слышала всего одну песню и не общалась со мной полтора года... Откуда ты можешь знать, какой я? - спросил Билан, искренне не понимая. - Чтобы знать, мне не обязательно с тобой общаться!.. - Да и просто так, тоже, в принципе, не обязательно... И это самый оптимальный для нас вариант. - Дима... - невольно закатив глаза, пробубнила она. Ничего не ответив, он лишь ближе притянул её к себе и заглянув в глаза, крепко обнял. Всё ещё не понимал, на кой чёрт она притащилась, но обнимал её так, словно ждал всю прошлую неделю. А она... она не то, что бы поддавалась, просто не имела ничего против обнимашек конкретно в их случае. - Сказали бы мне года два назад, что я буду стоять здесь с тобой при таких обстоятельствах, ни за что бы не поверила, - тихо проговорила Поля, так же крепко обнимая его в ответ. - Но ты ведь не жалеешь?.. - спросил Дима, медленно вдыхая запах её волос и наотрез отказываясь отпускать. Отстранившись, она внимательно посмотрела на него и горько усмехнулась. Его отчаяние дошло до крайности. Его отчаяние не знало границ. Ему было настолько больно, что даже в этой наполовину тёмной комнате она видела всё, что пытался сказать его взгляд. - Я самая счастливая на всём белом свете, Дим, - шёпотом, одними губами и со слезами на глазах произнесла блондинка. - Когда она улыбается, у меня внутри обрывается всё, что можно... Я не знала, что возможно так сильно кого-то любить. Она готова была рассказать ему абсолютно всё, передать все свои чувства и эмоции, чтобы донести то, чего никто, кажется, не понимал. Она много говорила в последнее время о своей семье, а многие воспринимали это, как попытку лишний раз продемонстрировать, мол, посмотрите, какая я счастливая. Но ей просто хотелось объяснить, что до этого она фактически и не жила. Существовала. Ей хотелось дать понять, что всё, что она сейчас имеет, - это смысл жизни. То, ради чего она просыпается по утрам. И ей самой не верилось в происходящее, отчего она невольно повторяла каждый раз, что теперь мать и жена, и это не сон. Счастье было не наигранным и показательным, а настоящим и неподдельным. Его никуда нельзя было деть, потому что хотелось громко-громко кричать от осознания его существования. Это свойственно тем, кто однажды отчаялся в край и был уверен, что ничего уже не будет в их жизни. Но никто так и не понял этого, продолжив обвинять её в том, что она слишком часто упоминает свою семью в разговорах. - Она такая, Дим, такая крошечная... И я... я просто не могу передать словами, что испытываю, глядя на неё, - взахлёб рассказывала Пелагея, не понимая, что его мир сейчас снова рушится на мелкие кусочки, напоминая пазлы, которые не собрать до конца, потому что деталей не хватает. - Я рад, что ты счастлива, - искренне, достаточно искренне сказал он, но отпустил... В ту же секунду убрал руки и отпустил её от себя, чего ещё несколько минут назад не хотел делать. Он отпустил её руками, но, к сожалению, не сердцем. И в этом была его главная проблема... Отступив назад, мужчина попытался сделать нормальное выражение лица и вполне адекватную реакцию на её слова, но вместо этого сильно-сильно зажмурился, стиснул зубы и громко засопел. Виновато опустив голову, девушка быстро поняла свою ошибку, наивно полагая, что он захочет всё это слушать. Между ними был метр. Метр из недосказанности, метр из боли вперемешку с обидой, метр из ложных надежд и метр из полного непонимания, как дальше жить. - Я не знаю... - неожиданно начала она, подняв голову и посмотрев на него, - Я не знаю, как тебе помочь. Не знаю, что сделать. Я не понимаю, Дима, ничего не понимаю. Всё, что бы я ни сделала, - мимо. Все мои попытки, абсолютно всё... Я пытаюсь не думать о тебе, пытаюсь выкинуть из головы и жить своей жизнью, но мне... мне так обидно за то, что тебе больно. К концу своего монолога неконтролируемый поток слёз стал уже чем-то обыденным. И вот она действительно говорила искренне, действительно хотела помочь, но не могла. Это было не в её силах. За гранью возможного. Неосуществимо. Он же держался до последнего, отводя взгляд и стараясь не реагировать на её слова, но ничего не вышло. Слёзы крупными каплями скатывались одна за другой, отчего хотелось просто удавиться, лишь бы не показывать их ей. Слишком неправильный исход этого домашнего вечера в дружеской обстановке. - Послушай меня, пожалуйста... - дребезжащим голосом проговорил Билан, на свой страх и риск подойдя к ней, - Я... я тебя до безумия люблю... Но ни за что не стану лезть в твою жизнь, прекрасно зная, что ты счастлива и как долго этого счастья ждала. С самого начала я хотел сделать вид, что ничего не было, потому что так правильнее для нас, но ты как будто специально донимала меня своим желанием общаться, делая только хуже и только больнее. Я не знал, как оттолкнуть тебя, и до последнего не хотел обижать и грубить. Все буквально заставляли меня взаимодействовать с тобой, делая виноватым, если я продолжал так себя вести. Ты обижалась, хотела всё исправить и дружить, как раньше. А я не мог, Поль, и не могу с тобой дружить. И когда ты болела, когда вывихнула ногу, я ломал себя, чтобы не написать и не спросить, как ты... Тот поцелуй в гримерке я до сих не могу себе простить, как и всё остальное. Я понимал, что нельзя соглашаться на встречи с тобой, и нужно срочно всё это прекращать, но каждый раз, когда я видел твой взгляд и то, как ты хотела, чтобы всё было хорошо, я сдавался. Наш разговор в машине многое прояснил, и я решил, что теперь наконец-то станет легче. Но ничего менялось с каждой новой встречей: меня заносило при виде тебя, и я делал только хуже. Когда ты сказала, что нам больше не стоит общаться, я понял, что уже не смогу вести себя равнодушно. Было слишком поздно, потому что я не мог без тебя и твоего внимания. Я приходил домой со съёмок и кидался на стены, потому что ты была там, с семьёй, счастлива... А я был здесь, один, со своей никому ненужной любовью. И этот долбанный "Голос", на который меня тупо вынудили согласиться ради "золотого состава", я ненавижу его всем сердцем, но никому... никому до этого нет дела. Она слушала его, затаив дыхание и боясь лишний раз вздохнуть, потому что слёзы тут же начинали застилать глаза. Каждое предложение давалось ему с такой болью, что сердце сжималось в маленький комок и отказывалось биться. Тишина с новой силой ударила по вискам, а за окном пошёл сильный ливень, словно даже небо сочувствовало ему, внимательно слушая весь этот монолог и точно так же не зная, чем можно помочь. Всё сказанное выбило почву из под ног и не давало Поле здраво мыслить, да и мыслить вообще. В голове была полнейшая пустота, а не каша из мыслей, как она привыкла. В голове не было ничего, кроме боли и температуры, поднявшейся от слёз. Дима отчаянно пытался прочитать по её лицу хоть что-то, но эмоции на нём так и не появлялись, и от этого становилось жутко. Свежий воздух давно превратил его кабинет в Ледниковый период, и для полноты картины не хватало только сугробов снега или льда. Хоккейного льда. Он не чувствовал холода, а она была в свитере, и это многое объясняло. Не всё, но многое.

"Я... я тебя до безумия люблю... Но ни за что не стану лезть в твою жизнь, прекрасно зная, что ты счастлива и как долго этого счастья ждала."

У неё больше не было вопросов. Абсолютно. Кроме одного. Того самого одного. "Почему новый альбом называется "Эгоист"?". По-че-му? Она нашла объяснение каждому его поступку, каждому обидному слову, каждому поцелую и каждой дурацкой шутке. И была б её воля, она бы высказала дирекции "Первого канала" всё, что думает, не стесняясь в выражениях. Это моральное насилие с их стороны. Это чистой воды издевательство. Экран компьютера благополучно погас от бездействия, и в комнате стало ещё темнее и холоднее. Но всё это внешние факторы, неиграющие никакой роли на внутреннее состояние. И неизвестно, сколько прошло времени с того момента, как его голос сменился полной тишиной, не считая дождя, что безжалостно барабанил в окно, через которое капли попадали и на подоконник. Внизу по-прежнему горел свет, на кухонной стойке стояли две чашки, рядом лежал пакет из под контейнера, в котором она привезла пирог, а где-то в коридоре в её сумке разрывался телефон от входящих сообщений и звонков, которые было не слышно из-за беззвучного режима, что предпочитала в последнее время хозяйка гаджета. Она так и не сумела найти подходящие слова, чтобы ответить. И дело было, увы, не в её словарном запасе, а в том, что отвечать здесь что-либо просто не было смысла. Молча взяв его за руку, Пелагея едва заметно усмехнулась тому, что с годами ничего не меняется. У него всегда тёплые руки, а у неё ледяные в независимости от времени года. - Ты пьёшь гранатовый сок? - неожиданно спросил мужчина. - Чего? - растерянно прохрипела она, не поняв вопроса. - У тебя руки холодные... Может, гемоглобин опять низкий? Тебе же в прошлый раз рекомендовали пить гранатовый сок. Ты пьёшь? - совершенно спокойно уточнил он, отчего блондинка рассмеялась. Громко. Нервно. До истерики. Подавшись вперёд, она крепко-крепко обняла его за шею, не переставая хохотать и периодически смахивать слёзы. Только он мог даже в такой безысходно-отчаянной ситуации вспомнить про её низкий гемоглобин. Хотя, скорее, просто до сих пор не смог забыть. И это гораздо хуже...