***
Даня заходит в комнату и подходит к тумбе, на которой почти довальсировал до края телефон, беря его в ладонь. И в ту же секунду по голове будто чем-то резко ударили или окатили из ведра ледяной водой; от пальцев ног и до макушки пробежало холодное покалывание волной, а сердце на доли секунд остановилось и после ударило со всей дури так, что ты почувствовал этот порыв к освобождению из грудной клетки. Рыжий сглатывает тяжкий и вязкий ком, образовавшийся в горле и смотрит еще пару секунд на горящее на телефоне «Мать».***
— Мать. — Что «мать»? — дернув в непонимании бровь и рефлекторно чуть повернув голову ухом. — В гости собралась. — Разве это плохо? — непонимающе разводит руки. — Эта женщина позвонила мне в первый раз с момента моего переезда, а на прощание, перед моим уездом, покрыла меня хуями и прописала леща, — Даня вскидывает брови и смотрит исподлобья. Юлик кривит линию губ, вспоминая отрывки секундных рассказов о семье и замкнувшись: — Понял, да, извини… а… и-и-и что ты думаешь?***
— Алло? — слышится оживленное на том конце. Даня медленно делает вдох и выдох с закрытыми глазами, нервно взглатывая: — Да, — рвано. — Дань, привет! У меня тут несколько выходных подряд с завтра, я вот в Питер думаю приехать к тебе… — Я тебя не звал, — выдыхает, успокаиваясь. — Э… да, не звал… я сама решила приехать. — Я тебя не жду. На том конце замолчали на несколько секунд, тяжело выдохнули и продолжили с другим тоном — притензионным и грубым: — Я приеду, Данил. Услышал меня? Я хочу с тобой увидеться. — А я не хочу, — свободная рука парня сжимается в кулак, дыхание становится более медленным и глубоким (в попытках успокоить себя). — Надеюсь, ты помнишь, где работает твой дядя, Даня? Если ты не захочешь говорить мне адрес, я сама его узнаю и приеду. И наша встреча будет менее приятной. В рыжей голове проносится риторическое «куда еще хуже?» и он, осознавая, по сути, безвыходность ситуации, сдается.***
— И что в итоге? — Я сказал, что встречу ее на вокзале, пройдусь с ней немного и не более, — Даня отчаянно выдохнул, смотря в глаза Онешко, сложив губы в одну сторону, — не нравится мне все это. Не просто это так. Юлик делает пару шагов навстречу и просовывает свои ладони меж рук, обнимая, и нежно оглаживая широкую спину. Даня облокачивает свою голову о голову брюнета, обнимая того в ответ. — Не волнуйся так сильно, ладно? Я думаю это все из благих побуждений и она просто соскучилась. — Хотелось бы верить. «Но верится с трудом». За этот долгий день Даня ненароком скуривает больше пачки сигарет и нервно (в какие-то моменты даже дергано) смотрит каждый раз на телефон, на который периодически приходят сообщения от матери, гласящие о том, куда, когда и во сколько именно она приедет. Юлик обеспокоен и пытается всеми силами отвлечь парня от так сильно коробящей его предстоящей встречи и в какие-то моменты это даже получалось. Юлик понимает только то, что не знает о Даниной семье ничего: ни о его взаимодействии с матерью, ни с отцом (если тот вообще был). Так же понимает и то, что отношения эти были не то что шаткими, а просто убитыми; видимо, все то, что хотелось забыть и от чего пришлось бежать, возвращается в его жизнь, что просто не могло не угнетать. Угнетало обоих, ведь смотреть на грустные и отсутствующие голубые глаза любимого человека было колко и больно. Хуже было от мысли, что сделать с этим почти ничего нельзя. Угнетало и то, что посреди этой ночи Юлик просыпается от громкого, тяжелого дыхания и дрожи отвергнутого тела, лежащего рядом; от увиденной снова повторяющейся картины сердце обливалось кровью и внутри все сжималось. — Ч-ч-ч, тише, Даня, все в порядке, — Юлик легко и нежно оглаживает спину, руки, ребра, когда внутри что-то воет от сопереживания. Кто был более беспомощен в этой ситуации — ответить сложно. Юлику больно от осознания того, как сейчас плохо и больно Дане; внутри будто что-то трескается от того, что он не в силах это прекратить. Он обнимает и скользит ладонью от плеча до кисти, оглаживая ту и переплетая пальцы. Кашин сжимает его ладонь, передавая дрожь по телу через пальцы: —Извини… — шепчет глухо он, сглатывая вязкую слюну и пытаясь вдохнуть побольше воздуха в легкие. — Все нормально, — брюнет целует того в плечо и тычется лбом, делая глубокий вдох. Измученная ночь нехотя покидает их и, как бы не хотел Даня, наступает утро. Под глазами синяки еще больше, чем обычно, взгляд голубых глаз отсутствующий и стеклянный, вид невыспавшийся, помятый, по состоянию и чувству усталости можно было бы предположить, что тот вместо сна предпочел пробежать марафон. Даня сидит на кухне, располагая на столе локоть, а на ладони свое лицо и с полным отсутствующим жизни взглядом сверлит настенные часы, которые беспощадно сжирают минуты и несутся куда-то, приближая нежеланное событие. Рядом стынет в кружке черный чай с бергамотом, к которому Кашин так и не притронулся. В пепельнице, что располагалась на подоконнике, не было места для новых бычков. Юлик отсыпается в комнате после (почти) бессонной ночи. Даня встал максимально (насколько это возможно) тихо и аккуратно, дабы ненароком не разбудить. Он понимал и чувствовал его волнение и не хотел лишний раз беспокоить. На душе паршиво и от всего сразу, в легких дребезжит что-то неприятно, что заставляет ерзать на стуле. В голову ему снова прокрадываются нехорошие мысли о том, что он является обузой и трепет нервы любимому человеку; он раздражает сам себя из-за этих панических атак. Дане не хотелось быть беспомощным, он считал себя сильным и непробиваемым человеком, а каждая атака пошатывала эту уверенность, давила на эго и унижала в собственных глазах. Больше всего Даня ненавидел чувство жалости: как к себе, так и к другим. Даже когда маленького рыжеволосого мальчика пытались пожалеть, тот нахмурившись смотрел исподлобья и говорил обидчевое: «не надо меня жалеть». Кашин зевает и медленно протирает ладонями лицо и глаза. Вновь поднимает взгляд на часы, хрустя костяшками пальцев, и с досадой понимает, что пора выходить. Удивительным Дане кажется то, что на улице довольно неплохая погода (он думал, что мать привезет с собой ливни и ураганы). Люди на улице все отчего-то счастливые, как назло, ходят и улыбаются и Даня пытается вспомнить, когда вообще такое было в последний раз. В кармане вибрирует телефон и Даня меняется в лице, чуть ли не морщась, нехотя достает его, но видит на экране не ожидаемое им сообщение от матери, а сообщение от Юлика. «Не волнуйся сильно, все будет хорошо! Жду тебя дома. Люблю!». И каким бы не было тревожным и неприятным настроение, легкая улыбка непроизвольно наплывает, а внутри становится тепло. Кашин стоит на перроне вокзала и нервно топчется с ноги на ногу, курит вторую за три минуты сигарету, оглядываясь по сторонам и всматривается в толпу выходящих из пришедшего поезда. В толпе радостных людей он замечает не менее радостную, приближающуюся к нему, улыбающуюся мать и Даня не верит, что улыбка эта от счастья встречи с ним. Его лицо остаётся непоколебимо серьезным, а алые губы чуть поджимаются, превращаясь в дугу. Даня тушит сигарету о подошву, кидая ее в урну и медленно вздыхает. Женщина закидывает за спину висящую на плече сумку, расставляет на ходу руки и поднимает те, еле закидывая их на плечи, сводя в замок пальцы за его шеей: — Ну же, сынок, обними меня в ответ. Даня нехотя и вяло поднимает руки, слегка устраивая те на спине и похлопывая. В груди что-то щемило. — А ты так курить и не бросил? Даня-Даня, говорила я тебе, не начинай, потом не отделаешься от привычки. Еще сильнее. — Зачем ты приехала, мам? — тихо и глухо спрашивает тот почти в ухо, прерывая этот непонятный спектакль. Женщина отпускает парня из своих объятий и делает шаг назад, смотря на того, чуть задирая голову: — Я соскучилась по тебе, — улыбается та, чуть наклонив голову к плечу. Не верит. Конечно же он не верит. — Говори, куда тебя сводить и давай побыстрее с этим закончим, — хмурит еле заметные и смотрит в пол. Женщина трясущимися уголками натягивает улыбку на лицо и кусает губы изнутри: — Для начала давай заедем к тебе? Я бы хотела скинуть вещи, чаек попить, да и вообще глянуть, где и как живешь. Даня затаивает дыхание и складывает губы в угол; выдыхая через нос он кивает, нервно моргая пару раз: — Поехали. Глаза женщины округлились, а брови поднялись в удивлении, после чего она снова улыбнулась и потрепала его за плечо. Парень снимает с ее плеча сумку, закидывая на свое и забирает из руки пакет. Та смеется в восторге и хватает его под ручку, принимаясь рассказывать о надоедливых и забавных соседях по купе, как она доехала и как ей повезло с этими внезапно возникшими выходными. Со стороны могло показаться, что они — вполне себе нормальная и, возможно, даже счастливая семья. Но Даня, конечно же, не поверил этой улыбке и всему происходящему. Даня решил поскорее сделать все то, что приспичило внезапно воскресшей материнской душе и поскорее посадить ее на обратный поезд, в надежде больше не стать жертвой «алкогольных причуд своей мамаши». Кашин свободной рукой набирает сообщение парню, предупреждающее о грозящем визите и просьбой сбежать от этого цирка куда подальше на часик-полтора. Самому же Дане максимально противно, обидно и раздражающе неприятна происходящая ситуация и местами даже казалось, что это все — один бредовый похмельный сон. Но, к сожалению, проснуться все не получалось и очухивался он все с той же женщиной, идущей с ним под ручку и беззаботно лепечущей что-то звонким, необычно-добрым тоном. Завернув во двор близлежащего дома, мать удивляется, наивно пологая, что здание так близко к метро и уж слишком этот дом не похож на общежитие; Даня игнорирует, открывая подъездную дверь и уступая, придержав дверь. — Это же не общежитие и не коммуналка? Откуда у тебя деньги? — женщина поднимается по широкой лестнице, крутя головой по сторонам, удивленно смотря на высоченные потолки. — Работаю, откуда еще… Та останавливается и хватает сына за щеку, потрепав: — Такой ты у меня молодец. Даню передергивает и он одергивается, смотря на нее со взглядом, полным непонимания, который сам за себя кричал «какого хуя?». Ускоряя процесс раза в два, он быстро вставляет ключ в замочную скважину, так же быстро отворяя дверь. Мать проходит первая, пока Даня защелкивает замок. Включив свет, его взгляд сразу падает на стоящие у тумбы ботинки Онешко и в ту же секунду он слышит слева щелчок ванной двери. Внутри в секунду все сжалось и глухо кольнуло сердце. Из ванной комнаты выходит Юлик, на котором накинуто только синее полотенце на бедра; он, задрав руки, вытирает волосы другим полотенцем, делая шаг из теплой комнаты в прохладный коридор, еще не замечая внезапных гостей. Покрытый каплями воды торс напрягается, когда брюнет в испуге дергается, заметив на себе две пары глаз: одну в удивлении, другую в панике. Рефлекторно и непроизвольно он прикрывает тело, складывая руки на груди и приподнимая плечи. Попытка поменять выражение лица на более адекватное и спокойное проваливается: он хмурится, поджимает губы, вздергивает одну бровь и пытается улыбнуться: — Зд…равствуйте, — скорее вопросительно, нежели утвердительно произносит Онешко. Мама Дани улыбается и прежде, чем та успевает промолвить хоть словечко, рыжий резво решает разъяснить ситуацию: — Это Юлик! — становится он рядом с ним, почти перед ее лицом, — Он мой сосед… Точнее, я его сосед, да. Познакомьтесь, Юлик, это моя мама. Даня указывает ладонью на мать, поворачивая голову и отчаянно и как-то строго заглядывая в глаза молодого человека. Юлик потерянно переводит взгляд с отчаянной улыбкой на лице, протягивая женщине ладонь: — Очень приятно. — Мне тоже, Юлий. Извините, что мы застали вас так в расплох, наверное, Даня не успел вас предупредить, — жмет руку и улыбается та. — Иди на кухню, мы сейчас подойдем, — Даня хватает парня за бицепс и тащит, стремительными шагами направляясь в его комнату, когда Кашина гнет угол губы вниз в непонимании и окидывет взглядом прихожую. — Я писал тебе, ты видимо не увидел, надо было звонить, — тараторит в какой-то панике рыжий, ненароком вжимая парня, держа за запястья. — Даня, успокойся, — улыбается в умилении Юлик, — все нормально. — У нас дома моя мать, априори ничего не может быть «нормально». — Дань, выдохни, — Юлик кладёт тому на плечи свои ладони, слегка надавливая, — все нормально хотя бы потому, что я рядом. Я поддержу тебя и, думаю, твоя мама не будет давить при незнакомом человеке. — Ты плохо знаешь мою мать, — вздыхает Кашин и отчаянно смотрит на поддерживающего молодого человека. Юлик прикрывает одеждой все свои обнаженные участки тела и Даня выходит на кухню только в его сопровождении. Кашина сидит за столом, на котором располагаются три кружки с исходящим паром и рассеивающим ароматом бергамота по всему маленькому пространству. — Решила сделать чай, пока вас жду. Сахар класть не стала, мало ли кто сколько кладет, — улыбается она. Даня смотрел на эту ситуацию односторонне; мать все так отвратительно неправдоподобно улыбалась, будто пыталась этой блядской улыбкой и манерностью загладить предыдущие восемнадцать лет черствости и злых взглядов. — А как вы познакомились с Юлием? — спрашивает внезапно женщина, делает большой глоток обжигающе-горячего черного чая и ставит на стол, не убирая с кружки ладоней. — Искал квартиру и нашел эту, так и познакомились, — кротко отвечает Кашин, развалившись на стуле, чуть ли не стекая с него, смотря куда-то в свои ноги. Даня на разговоры настроен явно не был. В воздухе повисла напряженность, от которой Онешко чувствовал себя максимально неуютно и дискомфортно, от чего тряс правой ногой и периодически еле-заметно поджимал губы. — А почему ты не живешь в общежитии? Или по деньгам тоже самое? И как ты умудряешься совмещать учебу с работой? — Никак. Мать вопрошающе вздергивает бровь, чуть наклоняя голову. — Нигде я не учусь. — Почему? — Не поступил никуда, ну, что непонятного? — Как же так? — натягивая сожаление на лицо. — Ой, только не надо делать вид, что ты удивлена, — кривит лицо Даня, — то, что я никуда не поступлю, было твоими последними словами мне вслед, вместе с пощечинами. Женщина резко примолкла и напрягалась: — Это все на эмоциях… я… я просто не хотела тебя отпускать во взрослую жизнь, — подкосил голос и уверенность упрек. — Куда ты меня не хотела отпускать? — лицо Дани резко сильно изменилось; обдалось серьезностью, он сел ровно, кладя на стол руки, скрещивая пальцы в замок, — Во взрослую жизнь?.. То есть то, что я с четырнадцати блядских лет на всяких уродских подработках пахал, лишь бы было хоть что-нибудь пожрать, пока ты бухала, ахуеть как можно детством назвать? — Дань, — тихо произносит Юлик, кладя ладонь на его руку. Сжатые пальцы Кашина чуть расслабляются и перестают идти мелкой дрожью злости; он бросает взгляд на сидящего рядом и, увидев обеспокоенные и молящие глаза парня, выдыхает. Мать сжалась внутри от напряжения, но максимально не подавала вида; выдавали только пальцы, сжавшие кружку до побеления. — Я просто… хочу помочь тебе… — Чья-чья, а твоя помощь мне точно не нужна. Поздновато ты опомнилась, мамочка. Мне Юлик ближе и роднее, чем ты. — Как ты можешь так говорить? Я, может, хочу все исправить? Я осознала свои ошибки… — Похоже больше на то, что ты закодировалась и пошла на курсы реабилитации. Мать поджимает губы от резко рухнувшей злости от обидных, колких слов, задевающих виновное сердце; та ударяет кулаком по столу так, что громыхнула стоящая на нем посуда: — Как ты со мной разговариваешь? — повышает тон она. — А как должен? — сохраняя спокойствие, — Что, денег на бутылку хватать перестало? Если меня не было пару месяцев в городе, это не значит, что мне отшибло память за все эти годы. Юлик проглатывает тревожный ком в горле, когда видит убийственный взгляд обоих друг на друга. — Раз ты не учишься, поехали домой, — говорит спокойным (насколько это возможно) тоном женщина. — Я никуда не поеду. Я не хочу быть жертвой твоих схуя-то всплывших «материнских чувств», итак мне восемнадцать лет сгубила. Спивайся дальше как-нибудь без меня, я тебе на бутылки зарабатывать не буду. Женщина поджимает начинающие дрожать губы, к глазам подступают слезы, она встает, отодвигая с неприятным сопровождением скрипа стул, и лепит по большой щеке звонкую пощечину. Даня резко встает с места, кидая свирепый взгляд сверху-вниз и Юлик сразу же хватает того за запястье, испуганным взглядом бегая от глаз матери к глазам рыжего. Мать, заметив взгляд со стороны, ища надежду в чуждых глазах: — Ну хоть ты скажи ему! — дама складывает брови в мольбе и смотрит блестящими глазами на Онешко. — Простите, но… я его не отпущу, — кареглазый смотрит исподлобья, поджимая губы. Женщина бегает глазами от одного к другому и вот-вот взорвется. Юлик оглаживает руку Дани большим пальцем мягко, успокаивая. — Я не хочу с тобой ссориться, мама, нассорились уже за восемнадцать лет. Пожалуйста, едь домой. Я сбежал, мама, и от тебя в том числе. Если тебе нужны деньги, я буду тебе присылать, только пожалуйста, не надо мне липовой любви. — Да с чего ты взял, что она липовая? — чуть не срываясь, громко и требовательно спрашивает она. —Я знаю, как выглядит настоящая. — Откуда? — вырывается грубое и не верящее. Даня молчит, смотря исподлобья хмурым взглядом, когда глаза матери плавно переходят на Юлика, который все так же держал руку ее сына за запястье и смотрел отчего-то виновными глазами. Выражение лица стало безэмоциональным, а взгляд отсутствующим; она отводит глаза в пол. Женщина выдыхает тяжело и смиренно; она кивает своим же мыслям и делает пару шагов навстречу к сыну. Она подходит вплотную, тычась переносицей в ключицу, положив ладонь на плечо. В этот момент Даня, кажется, перестал дышать; что-то заскулило внутри и чувства боли и злости закололи в груди. — Прости меня, если сможешь, — шепотом произнесла мать, потрепала его по плечу и удалилась. На кухне гробовая тишина и ни один из не шевелится; через две минуты слышится хлопок входной двери. Атмосферу, царящую на кухне, можно было бы спокойно поджечь. Юлик встает со стула и обнимает голубоглазого сбоку. Кашин тяжко дышит, поворачивается и обнимает того в ответ, прижимая к себе сильнее, располагая руки на его плечах. Даня тяжело, прерывисто дышит через нос брюнету в ухо; Юлик оглаживает его спину и, кажется, чувствует все его состояние, всю его боль на себе. Как говорится, все в этой жизни не случайно и все, что не делается — все к лучшему. Казалось бы, как такая ситуация могла бы помочь парням, но после нее двое сидят на крыше собственного дома и Даня рассказыват о своем детсве: нехотя, через силу и совсем немножко. Совсем немножко для нас с вами, но достаточно много для Дани Кашина.