Только начало

"Бака деши" переводить не нужно? Все в курсе, что это значит? Январь 1868 года       Хико Сейджуро, тринадцатому мастеру Хитен Мицуруги Рю, было скучно. Абсолютно, совершенно, ужасно скучно. До того, как пять лет назад его бака деши ушел, он не понимал, как много времени было потрачено на мелкие придирки… и каким приятным это время было на самом деле. После этого события жизнь мечника скатилась к тоскливой, сводящей с ума рутине, состоящей из еды, распития саке и сна, нарушаемой только необходимыми хозяйственными делами или случайным вдохновением.       В тот день Хико уже закончил работу по дому, его муза решила не наносить ему визита, так что он сидел на улице и пил саке, не обращая внимания на острый холодный ветер, продувавший открытое пространство перед домом. И, как это часто бывало, когда он скучал, его мысли вернулись к более приятным временам.       Он скучал по дням, проводимым в тренировках, по оскорбительным насмешкам, по горячему возмущению мальчика. Он скучал по их совместным обедам, по тому, как хорошо, когда есть кто-то, кто выполняет всю ненавистную работу, по неожиданному озорству Кеншина и его милой невинной улыбке. Он скучал даже по горячим спорам, которыми был наполнен их последний год вместе. Отшельником Хико стал по собственному выбору, но даже он должен был признать, что ежедневный контакт с его учеником действовал на него довольно успокаивающе. Было до ужаса одиноко на этой проклятой горе. Однако он вряд ли признал бы это.       Устало глядя на тропу через лес, которая вела от его хижины, он вдруг горячо пожелал, чтобы Кеншин пришел по этому пути, склонив в раскаянии голову, прося прощения у своего учителя. Хико, будучи «добрым» и «понимающим» человеком, естественно, принял бы своего заблудшего ученика обратно… после того, как прогнал бы через удовлетворяющее его количество душевных терзаний, конечно. Мастер меча недобро ухмыльнулся при этой мысли. Приятная мечта, но чертовски маловероятная, учитывая, насколько упрямым и упертым был мальчик. Не говоря уже о тревожных слухах, что он слышал об ужасном «хитокири Баттосае», которым якобы стал его ученик. Он искренне надеялся, что слухи необоснованны. Хико содрогался от мысли о том, какой вред могла причинить война нежной душе его ученика.       Поэтому, вероятно, он совершенно объяснимо встревожился, почувствовав ки довольно сильного мечника, приближавшегося к его дому как раз с того самого направления, в котором он смотрел несколько минут назад.       Может ли это на самом деле быть…?       Незнакомец не ощущался как Кеншин, но кто знает, как его ученик мог измениться за пять лет. Просканировав ки дальше, он пришел к выводу, что человек, кем бы он ни был, не настроен враждебно. На самом деле настроение, которое ощущалось, было волнением, расцвеченным печалью и сожалением. Поднявшись на ноги, Хико отставил кувшин с саке и встал перед хижиной, скрестив руки на мощной груди, сделав выражение лица неприступным и хмурым, и ждал неожиданного гостя.       Человек, показавшийся из-за деревьев, шел, склонив голову в явной скорби, и определенно не был Кеншином. Этого человека Хико точно раньше никогда не встречал. Молодо выглядящий, среднего роста и телосложения, одетый как мечник, длинные волосы убраны в традиционную прическу самурая. Удивительно, что незнакомец оказался совершенно безоружным. Какой мечник не носит мечи?       Погруженный в свои мысли, вторженец подходил все ближе к Хико, казалось, не понимая, что достиг своей цели. Его голова дернулась вверх, когда Хико предупреждающе закашлял, и глаза расширились от неожиданности, когда он увидел устрашающего своим видом мечника, возвышающегося над ним. Он нервно сглотнул и глубоко поклонился.       – Пожалуйста, простите мне мое вторжение… Вы Хико Сейджуро-сан?       – Возможно, – холодно ответил Хико, не потрудившись вернуть поклон. – Кто спрашивает?       Человек выпрямился, его хладнокровие вернулось к нему, возвращая достойный вид.       – Я Кацура Когоро из клана Чоушуу, – сказал он, смело встречаясь взглядом с более крупным мужчиной.       Хико поднял бровь. Кацура? Знакомое имя. Один из лидеров Ишин Шиши, группировки, в которую сбежал Кеншин.       – Командир моего бака деши, – рыкнул он, зловеще прищурившись. – Если вы пришли меня вербовать, то вам придется уйти ни с чем. У меня нет намерения присоединяться ни к одной из сторон.       Кацура слегка поморщился от его ледяного тона.       – Я уже осведомлен о вашем мнении по этому вопросу, Хико-сан. Ваша помощь не является необходимой. В значительной степени благодаря усилиям Химуры-сана, империалисты сейчас контролируют правительство. Однако не состояние правительства привело меня сюда.       Хико неожиданно ощутил гордость за своего ученика. В конце концов, он был решительно против использования Хитен Мицуруги Рю для свержения сёгуната… и именно этот вопрос был главной причиной расставания учителя и ученика. Мысленно качая головой над такой неоднозначной своей реакцией, он с любопытством смотрел, как лидер повстанцев вытащил из рукава свернутое письмо. Коротко поколебавшись, Кацура протянул письмо ему.       – Химура-сан оставил мне инструкции, чтобы я доставил это, – сказал он тихо, опустив глаза, чтобы избежать пронзительного взгляда Хико.       – С каких пор лидер Ишин Шиши стал посыльным для своих подчиненных? – спросил Хико, чувствуя, как начинает тянуть в груди. Его вдруг охватило непреодолимое нежелание знать, что в этом письме.       Кацура не ответил. Он просто продолжал протягивать письмо. После долгой паузы Хико неохотно взял конверт. Он посмотрел на него, безошибочно распознавая ужасный почерк, которым в углу был написан адресат. Мазня Кеншина тревожила, казалась хуже, чем обычно, словно была написана пьяным ребенком.       – Требуется ли ответное сообщение? – спросил он, крепко сжимая письмо в руке. Лицо его напоминало застывшую маску.       Кацура слегка качнул головой.       – Нет… однако, я уверен, что у вас возникнут некоторые вопросы, когда вы прочитаете.       Затем он отошел в сторону и отвернулся, вежливо оставляя мастера меча наедине с собой.       Хико смотрел на письмо, боясь того, что может обнаружить на листе бумаги. Собравшись, он неохотно развернул пергамент. Первых строк оказалось достаточно, чтобы его сердце сжалось от боли, потому что его подозрения подтвердились. Это было не просто письмо. Это была предсмертная записка. Душераздирающее эмоциональное послание, пронизанное болью и ненавистью к себе. Он на мгновение прикрыл глаза, чувствуя, как волна печали захлестывает его.       Кеншин… почему, черт побери? Почему?       Пытаясь взять себя в руки, он заставил себя открыть глаза и сосредоточился на мятом листке в руках. Молча он продолжил читать последние слова своего ученика.