Подарок

— О чем ты думал, Отабек? И чем? Чем, главное?! Отец выговаривал всю обратную дорогу, Отабек шел, повесив голову, и косился на колчан за отцовской спиной, лук в его руке, а на него самого взглянуть боялся. Хорошо, что кентавры не признают плети и не стегают ими своих детей, это было бы совсем уж страшно. С другого бока строго выговаривали Юре. Юра, Отабек не видел, но знал, тоже прятал глаза от дедушки. Тот то шел по земле, то поднимался в воздух, чтобы сравняться с Юрой и даже смотреть на него сверху вниз. — Как ты мог, Юра? Сколько раз мы об этом с тобой говорили. Из лесу. При свете дня. Один! — Я не один, — возмутился Юра, — я с Отабеком! Видишь, Отабек меня спас! Он ехал всё так же на Отабековой спине. Все смотрели, но никто ничего не говорил, но Отабек знал, что ещё выскажут. Дома. О чести и чувстве собственного достоинства. Что они не лошади, не животные, что это унизительно, в конце концов! — Прости, — шепнул Отабек. Отец тряхнул головой, тугая коса мотнулась по спине. Косу ему заплетала мама, мама же и расчесывала, и мыла его волосы. И он ей. Это был их особый ритуал. — Это ещё мать твоя не знает! — сказал отец и потряс луком. — Готовься. Отабек кивнул. Мама разъяснит, что такое ответственность, и как нести её за поступки и проступки. Кричать не станет, но сгрудит на него самую нудную работу в наказание. Мести пол во всех хижинах и кузнице или, что он ещё не любит, — травы перебирать. И так до следующей луны. Заслуженно, конечно. Чем он, в самом деле, думал, как будто не знал, чем может кончиться, какая опасность грозит. Удача, что обошлось. Чудо просто. — Откуда вы?.. Как вы нас нашли? — Виктор с Юри, — сказал отец, — приходили за солодом и сказали, что вы из леса пошли куда-то на луг. Мы искали вас. Обыскали всю рощу — где вы были? Там был пожар. — Да, мы поэтому пошли оврагом. Разминулись, выходит. — Деда, — сказал Юра, Отабек насторожил слух, — ну прости. Я знаю, что не надо было. Я для Милы. То есть, нет, она не просила, — добавил он спешно, когда дедушка свел брови ещё строже, — я сам. И Отабек, — Отабек почувствовал быстрое касание к плечу, — не виноват, я его уговаривал, не хотел сам идти, боялся. — Неправда, — сказал Отабек. Юра стиснул пальцы, ногти вдавили кожу — молчи, дурак! Отабек помотал головой, сказал отцу: — Неправда. Я не хотел, чтобы Юра шел один, я сам за ним увязался. — Вы хоть понимаете, как это опасно? — Да, — сказал Отабек. — Да. Последний фей в лесу. Почти последний. Единственный юный фей, который важен для леса, потому что каждое существо лес поддерживает, а феи дружат с растениями и зверьем. Случится с ним что-то, и не останется в лесу фей. Только это Отабеку всё равно. Случится что-то — и не будет Юры. Единственного, кого не страшно и не стыдно везти на спине, как бы кто ни смотрел на это. — Юра поранил ногу. Отец глянул, и Отабек решился поймать его взгляд, глаза оказались не совсем уж сердитые. Но сейчас точно скажет, что это не повод позволять на себя усесться. — Ты промыл рану? — спросил отец. — Д-да. Перевязать, правда, было нечем. В лес вошли, словно сразу под крышу родного дома. На опушке теснились сатиры, вытягивали шеи и хихикали, поглядывая на них. Отабек насупился, сказал Юре через плечо: не обращай внимания, но поздно, Юра что-то им уже показал, Отабек, не видя, угадал жесты и отвернулся, краснея. Сатиры, стесняясь хохотать напоказ, попрятались за деревья. Один Юри обеспокоенно им махнул и крикнул, чтобы приходили за мазью, которую он делает из облепихи вместо вина. Отец остановился, и Отабек тоже, переступил с ноги на ногу, почувствовал, как Юра плотнее стиснул его бока. Ссаживать, что ли? Сам Юра слезать не спешил, смотрел на дедушку. Тот помолчал и спросил: — Добыли то, за чем ходили? — Да, — Юра выудил из сумки платок, развернул. — Пусть отнесет кто-нибудь? Только чтобы лично ей отдали! Я не затем это всё, чтобы… — Нет уж. Начал, так доводи начатое до конца. Отабек глянул на отца, тот кивнул: иди-иди. Не добавил даже: после живо домой. И так ясно. Отабек пошел, не оглядываясь, мимо кустарника, на полянку, через которую они пробегали утром, опасаясь разбудить Виктора, который всё равно, наверное же, их видел, выбрался на тропинку. — Как нога, Юра? — В порядке. Я слезу? — Нет. Подступающий вечер торопливо стирал яркие дневные краски, накладывал глубокие тени. Засыпали цветы. В чаще завыли волки. Стало свежо, Отабек поежился. — Тебе не холодно, Юра? Юра посопел за спиной, уперся ладонями ему в плечи и склонился к самому уху. — Достанется тебе. Прости. Честно. Из-за меня всё. Отабек тронул его пальцы на своем плече и помотал головой: нет. А что достанется… — Мы не увидимся, наверное, завтра. — Ага, — вздохнул Юра. — И послезавтра. — Да, наверное. — Но потом обязательно. — А как же! Когда они выбрались к озеру, уже совсем стемнело. Частые звезды видели, как они спускаются, цепляясь за ветки кустарника, к воде, а русалки, сидя кто на камнях, кто на затопленных бревнах, встречают их. — Люди их чуть не поймали, — лениво оповестил Гоша русалку, сидевшую рядом с ним, лица её Отабек не видел. — Глупые дети. — Ты, — фыркнул Юра, — умный. Сам бы выбрался, может, хоть человеческая девка тебя надолго полюбила бы, а то русалкам что-то скоро надоедаешь. Гоша плеснул хвостом по воде и сказал, что Юра ещё маленький и глупый. Подхватил свою зазнобу и исчез под водой. Юра крикнул вслед: — Мила где? Принесли ей тут что-то. — Страдает, — ответил Гоша, вынырнув на мгновение, и снова исчез. Около камня, с белой кувшинкой в волосах, показалась Лилия. Провела рукой по воде, и в ту же минуту вынырнула из озерной глади Мила. Волосы в звездном свете почти черные, как Отабекова шерсть, глаза, как болотные огоньки. Она кинулась к берегу, легла грудью на гладкие камешки. Смотрела, не спрашивая, приоткрыв губы. Отабек подошел, замочив копыта, присел, и Юра подал с его спины добытый плод. Он тяжело лег Миле в ладонь и тоже казался почти что черным, только полоска света отразилась от тугого бока. Мила прижала его к груди. Кинулась назад в озеро, вернулась, заметалась по мели, взбивая пену хвостом. Нырнула в воду и исчезла из виду, тут же выплыла на берег опять, подплыла Отабеку к самым ногам, протянула свободную руку, Отабек поднял за неё Милу, и она обхватила его за шею, холодная, мокрая, счастливая. Юра свесился Отабеку через плечо, и Мила схватила его за затылок, наклонила ещё ближе и поцеловала в лоб. Отабек отпустил руку, и она со всплеском упала на воду. Плода не выпускала, прижимала к груди, к сердцу. Отабек не знал, бьется ли у русалок сердце. Может, по старой человеческой памяти. Помнит, что всё исходит оттуда, и грусть, и переполняющая до боли радость. — Твоё, — сказал Юра со смехом, — твоё, не бесись так. Мила вскинула на него глаза, улыбнулась ярко, ярче, чем её волосы сияли при солнечном свете, и сказала: — Я не забуду тебя, мой маленький фей. Никогда не забуду. Юра согнулся и спрятал нос у Отабека в волосах, буркнул: — Ненормальная. Плыви уже. Мила рванула к камню, к Лилии. Около Лилии торчал из воды, как поросший тиной пень, хозяин озера, главный речной и озерный дух. — Подожди хоть утра, — сказал он. Лилия глянула на него, и Дух махнул перепончатой рукой: — Ладно. Плыви, плыви! Хоть к зиме возвращайся. Мила со смехом ударила хвостом по воде и пропала. Совсем. — Далеко, — сказал Отабек, — до моря. Юра сказал странным голосом: — Не потеряется. Они попрощались с озерными обитателями и побрели назад. Ноги гудели, Отабек трудно переставлял копыта и чувствовал каждый камень и каждую веточку. Он остановился около клена, оперся на ствол. Высоко в кроне шуршали ночные птицы, вдалеке прокричала сова, на берегу речки надрывались лягушки, пели свои ночные песни. Хорошо. Родной лес. Юра завозился и засопел. Устал тоже, подумал Отабек, умаялся. И нога ещё, он только говорит, что не больно, а как же не больно, когда так рассажено. Отабек порезался, вырезая фляжку для Юры, закапал дерево кровью, пришлось вырезать на том месте густые узоры, а рука долго потом болела, но он тоже не говорил, когда Юра спрашивал, отвечал, что уже прошло. Юра как мысли его услышал. Отстегнул фляжку от пояса, дал Отабеку в руку. Отабек тронул узоры большим пальцем и сделал жадный глоток. Вода из рощи не такая, как здесь, в лесу, другая, на вкус незнакомая. Как из иного, неизведанного мира. Отабек прикрыл глаза, и увидел под веками поле в редких, с трудом пробившихся сквозь дождевые тучи, лучах, будто от неба до земли протянулись стволы прозрачных деревьев заоблачного леса. Эх, не видели они радугу, можно было и подождать, но так торопились. Куда, спрашивается? — Радуга, — пробормотал Юра на ухо, — была, наверно, красивая. Не увидели. Феи не читают мыслей, напомнил себе Отабек. Это было бы очень неловко. Просто они с Юрой думают об одном. — Пора домой. — Да, — отозвался Юра. Притиснулся крепче. Он уже почти спал, когда Отабек донес его к похожему на гнездо огромной птицы шалашу из веток и мха. Осторожно, извернувшись до хруста, снял со спины. Юра поморщился, зацепившись ногой за ремешок сумки. — Завтра, — сказал Отабек, — схожу к Юри за мазью. А может, осталось что-то у мамы от Флорианы, она многим делилась в обмен на разрешение собирать здесь травы. Эликсиры, настойки, притирания. Юра промычал, что не надо, завтра он будет в порядке, а Отабека же всё равно накажут и не пустят из дома. Точно, вспомнил Отабек, конечно же. Юра устроил голову на мягком, свернулся, подтянув колени к груди, Отабек нашел тканое изо льна покрывало, накрыл его. — Тогда не скучай. Юра приоткрыл глаза, они сверкнули, как зеленые звезды. Вздохнул тихо-тихо и протянул к нему руки, Отабек склонился, подставил шею, тронул губами уголок века и переносицу. Когда коснулся щеки, Юра уже спал и видел, наверное, один из тех волшебных снов, что бывают только у фей. Домой Отабек добрался, когда луна стояла уже высоко над лесом. Мама сидела на пороге с узорной чашей в руках и пила, Отабек принюхался, отвар ромашки и чабреца. — Что с твоим хвостом? — спросила она негромко. Отабек пожал плечами, сел рядом, устроил подбородок у неё на плече. — Папа зол на меня? — спросил он. — Я не мог оставить Юру, это было бы неправильно. — Он за тебя испугался, — ответила мама. — Но он гордится тобой. Отабек выдохнул, потянулся к чаше, отпил. Снял с пояса фляжку и отдал маме. — Это из рощи, попробуй, какая вкусная. И вот, — он ощупью отвязал узел с пояса, — лисички. Свежие. Вот я какой добытчик. Мама потрепала его по волосам. — Иди спать, малыш. Я приготовила тебе на завтра отличную метлу. Хохотнув, Отабек поднялся, прошел, стараясь не стучать копытами, в хижину, постоял, привыкая к лунному свету, опасаясь наступить на что-нибудь, опрокинуть и всех разбудить, дошел до своего места. Снял пояс и сумку. Едва не застонал, устроившись наконец не на время, а насовсем, до самого утра, вытянул задние ноги, махнул хвостом, а тот не шлепнул, как всегда, по полу, только сухо ударил по крупу, Отабек провел по нему рукой. Отрастет. Юре снится, наверное, десятый сон. Он ведь тоже увидел поле, не мог не увидеть. Как оно простиралось в пелене дождя и сливалось с небом. Подумал он, что можно мчаться по этому полю, а ветер будет путаться в волосах, забираться в уши? Только ветер, топот копыт и биение их сердец. И сбившееся от скачки и восторга Отабеково дыхание. Вот Мила уплыла за своим счастьем, и ничего ей больше не нужно, а вдруг понадобится кому-то что-нибудь за дальним полем, цветок или особый камень, и Юра снова захочет помочь, а Отабек не пустит его одного, и они снова отправятся, несмотря ни на что, потому что нельзя иначе. Не завтра, наверное, потому что мама уже приготовила ему метлу, а у Юры болит нога, и он пока не может летать, но когда сможет, и когда Отабек увереннее почувствует свои ноги. Может быть в следующее лето. Что там за полем? Нужно будет спросить Флориану, когда она всё же придет. И будет у них новое приключение, а пока можно что-нибудь подарить Юре в память об этом, первом. В полусне Отабек нашел рядом сумку, подтянул, нащупал, натыкаясь на инструменты, кусочек акации из рощи, примерил к ладони. Такой он примерно был, этот плод? Тоже тугой, не продавливался под пальцами. Отабек запомнил, сможет в точности повторить. Пальцы потянулись сами, нашли рукоятку ножа. Ну тише, тише, осадил он себя, успеется. Но проснулся всё равно до рассвета, выбрался, ступая тихо-тихо, на холодный, ещё ночной воздух, сел и принялся обстругивать деревяшку. Если хочешь сказать о своих чувствах — надо сделать подарок. Хорошо, что Юра сам его этому научил.