Стопка ненаписанных писем

Боль невыносима. Особенно, если её звать твоим именем. Особенно, если её чувствую я. Невыносимо ощущать её каждой клеткой своей кожи, зная, что в каждой клетке живёт моя душа, пытающаяся вырваться. Душа, которая лезла из кожи вон, чтобы увидеть тебя улыбающимся. Сейчас я один на один с одиночеством, и мне нормально. Со мной моя гордость, моё вино и отзеркаленный я. Кисло-сладкий привкус винограда на моих губах, смешанный с кровью — очень странное сочетание. Это совершенно нормально. Но что есть нормальность? Последний мост, который ты сжег. Мост, на котором стоял я. Конечно, кто бы остался с чудовищем, являясь им сам? Только ненормальный бы и остался, а таких ненормальных ты ненавидел всегда. А я ненавидел тебя за ненависть. И так по кругу. Я не знаю, зачем я пришёл на новый год. Кажется, во мне было достаточно смелости и вина, чтобы сделать это, достаточно смелости для того, чтобы попытаться усыпить своего демона и заселить к себе чужого, так, без надобности. Я же привык нести себя сам, каким бы тяжелым не был. Я же привык быть разрушителем. Убийцей. Себя, мира, твоих надежд. Твоих демонов. (Одного я всё же усыпил, медленно подкравшись сзади). Я убил своего монстра, убил своё чудовищное отражение, заперев в твоих зеркалах. К слову, там же заселились крики. Если кричать в зеркало, зеркало тоже крикнет. Я ненавижу их, потому что там меня слишком много, но слишком мало тебя. Я не знаю, что делать в таких ситуациях. Извиняться, кричать, молиться, бить стекло? Но разве бьют стекла и так разбитые люди? Может, всё-таки стоит уйти? Дверь в той стороне, я знаю. Помню, я же заходил оттуда. *** Чувствую ли я что-то? Ничего, кроме как-то, что меня вывернуло наизнанку. Ты хотел, чтобы я исчез. Чтобы меня не было. Чтобы я разлетелся вдребезги. И я разлетелся. В тебе. Напоследок. Надо же было убить твоего демона как-нибудь, не так ли?