Солнце

— Что же, вот и пожинайте плоды своих трудов, — Гакушу видит, что в отце горит злость и раздражение, но на лице играет простая улыбка. — Прыжок переведенного ученика был великолепен. — Что он говорит? — Кевин косится на Гакушу, ведь председатель так и не соизволил перейти на английский, пусть и знает его даже лучше носителей, о чем парень прекрасно осведомлен. И все равно, этот мужчина его пугает. Хмурится, когда слышит перевод от друга. Да пошел ты, что за недовольное лицо? Вот от кого это у Гакуши, эта улыбка, когда она искренне недовольна, но не желает этого показывать. — К тому же, во время спортивного фестиваля он никак не проявлял свои способности. Наверное, чтобы Асано- кун не обратил на него внимание, — даже без перевода Кевин понимает, что этот мужчина зовет своего сына весьма формально. Фамилия и этот формальный суффикс? Будто это и не твой сын. Это как если бы отец Кевина звал его сэром Кевином — глупо и странно. — Итак, председатель, о чем вы хотите поговорить? — Гакушу выглядит напряжённым. Он нахмурен. О чем с ним говорила Гакуши? — О, это был полнейший провал, — бархатный голос Гакухо заставляет Кевина глядеть на него из-под лба. Гакушу переводит почти моментально, сжимая кулаки. — Они чудом выиграли битву, исход которой должен был быть совсем иной. И благодаря этой победе многие изменили свое мнение о классе «Е». Они начали менять свое мнение еще из-за Гакуши, которая активно оказывала им свою поддержку. Остальные ученики не могут потопить Асано. Тем более, никто из Виртуозов не опровергает того, что у них хорошие отношения, хотя это, конечно же, неправда, о чем Гакухо прекрасно знает. Гакуши весьма категорична в этом плане. — Такая ситуация расходится с моими методами обучения. Ты использовал различные уловки и все равно проиграл, — холодный презрительный смешок вылетает из Асано-старшего. Кевин кривится. Чертов сумасшедший старик. Проиграл? Да Гакушу сам себя перепрыгнул. Он сам вел эту игру, он сам выступил против этих хитрых животных, которых корректировала сама Гакуши — один из лучших тактиков, которых знает Кевин, а знает он многих. И при всем этом директор говорит, что недоволен? — К тому же, судя по их действиям, они уже знали обо всех этих уловках. Они умело делали диверсии, использовали против тебя твою же цель и сокрушили тебя тайным оружием. В информационной игре ты уже проиграл. Но, так как вы уже проиграли, это уже не имеет значения. Ты плохой лидер. Заставить Гакушу переводить это все — верх издевательств. Парень немного склоняет голову так, что на его лицо набегает тень. Кевин находится буквально в шоке от того, что происходит в этой комнате. Так вот из-за чего Гакуши убежала жить в другое место и училась в другой стране. — Вы не правы, господин председатель, — Гакухо ухмыляется уголком губ — он раздражен буквально на грани. А когда его раздражение выходит за грани, то не следует ожидать истерик, ведь вместо них он сделает что-то намного более ужасное. Гакушу удивленно замирает. — Он проиграл, но он сделал все, чтобы выиграть. — Кевин, достаточно, — Асано шипит, хмурясь. Кевин, перестань. Не нужно провоцировать этого монстра. — Он надежный парень. Даже если у него не получилось сейчас, он добьется нужных вам результатов. Если вы его отец, то почему бы вам не сказать что-то вроде того, что он должен усвоить урок из этого поражения? — Кевин продолжает, перебивая Гакушу. Гакухо суживает глаза, а на секунду в кабинете становится тише, чем на кладбище. Асано-младший чувствует свое громкое сердцебиение. У него чувство, будто отец тоже слышит его волнение. Вот как, он должен поощрять проигрыши своего ученика, ведь он его отец? Похоже, недогадливый Кевин не понял, что здесь нет семьи, здесь есть только школа — учебное заведение, которое должно воспитать сильных членов общества. Что же еще он должен делать? Поощрять провокации Гакуши, ведь она является его дочерью? Глупый, бедный недогадливый мальчик, ты остался таким же, как в детстве. От смеха Гакухо у Гакушу скручивает живот, а у всех остальных мурашки ползут по телу. Асано встает, широко улыбаясь. Гакушу туманно понимает, что правильно сделал, отправив Гакуши обратно. Будь здесь она, ей бы уже стало плохо. — Ясно. Я понимаю вашу точку зрения, Кевин-кун. Тогда, может быть, вы преподадите мне урок? — Кевин хмурится, когда Гакухо становится напротив него, показывая на пол. — Устроим свой матч. Можете использовать что угодно. Если мое колено коснется земли, то вы победили. Если я проиграю, то вынесу урок из этого поражения. Гакушу знает, что отец не проиграет. Не он, не им, не в этом. Может выглядеть, будто он офисный планктон, который привык только за документами сидеть, но это не так. Председатель безупречен до мерзости и тошноты. Поставить его на колени? Это невозможно. Будь это возможно, он бы уже это сделал. Сколько Гакушу себя помнит, отец всегда имел подкачанное тело и довольно мощный пресс. При этом, не секрет, что у него черный пояс по карате. Кевину его не победить. Он проиграет буквально за несколько секунд. — Что за старикан, — Кевин выдыхает, посмеиваясь, явно не улавливая угрозы. Гакушу открывает рот. — Я не поверю, что вы сможете тягаться со мной один на один. Один на один — это самоубийство, но не для отца, а для Кевина — Кевин, откажись, — шипит на него. Парень видит в глазах друга страх, а у Гакухо от этого только больше злобы появляется. Бережешь своих миньонов? Ты еще больше разочаровываешь своего родителя, Гакушу. — Ох, нет, ты неправильно понял, — немного склоняет голову в стороны, смотря выжидающе, точно Гакуши, подсыпавшая ему вчера слабительного в чай. Именно в этот момент Кевин заподозрил что-то неладное с отцом этих двоих. — Все четверо и одновременно. Гакухо сбрасывает пиджак, но оставляет жилетку. — Ха, господин председатель, вы же не устроите скандал после того, что здесь произойдет? — друг Кевина разминает руки, раздраженно смотря на самоуверенного мужчину перед собой. Да они ростом почти что с тебя, с чего такая самоуверенность? — Нет, конечно. Это касается и вас, хорошо? — он все еще говорит с ними бархатным голосом, будто с детьми. Уже через секунду в темноте выльется первая кровь, но Гакухо не останавливается, будто отыгрывая на этих ребятах все свои раздражение. Один, второй, третий — остается только Кевин, с дрожащими глазницами смотрящий вперед. Твою мать, что за дерьмо? Из носа льется кровь. Гакушу крупно дрожит, упав в углу, его будто сейчас вывернет от металлического запаха крови своих друзей. Кевина Асано-старший избивает так, чтобы выбить всю дурь, которую он сказал — самый доходчивый урок для такого парня. Кровь везде, но не на председателе, ведь он не пачкается. Кевин взвывает от боли, его сейчас стошнит, глаза закатываются от боли. — Мне жаль, мне жаль, простите, — Кевин впервые в жизни рыдает и скулит, как побитая собака. Его лица не видно за кровью. — Знаешь, Шу, — Гакухо протягивает, говоря это имя впервые со смерти Икеды. Он наконец-то осквернил это детское имя, поддавшись злости и раздражению. У Гакушу дрожат руки, его всего трясет, а воздуха не хватает. — Я победил мастера с черным поясом на третий день, когда я начал занятия. В первый день меня побил синий и черный пояс. Мне тогда за тридцать было. Меня побили дважды, к тому же, меня вырвало. Глядя на вас с Гакуши, я чувствовал себя убогим. Это было полное поражение. Так как ты думаешь, что я сделал на второй день? У Гакушу дрожат даже ноги. Он не помнит уже ни Ши, ни Кевина, ничего. Перед его глазами только горящие глаза человека, который прямо сейчас вытирал обувь курткой побитого Кевина. — Ты знаешь, я просто наблюдал. Пока мое тело сгорало от стыда, я наблюдал за инструктором, который побил меня. Я бы не смог сохранить рассудок, если бы я проиграл еще раз. В отличии от вас двоих, — он задумчиво усмехается, а Гакушу видит только монстра вместо него. — Этот страх и гнев дали мне небывалую концентрацию, поэтому я смог запомнить все приемы инструктора и придумать стратегию, чтобы победить. И на третий я победил его, он даже не успел моргнуть. Это был бой против страха проиграть еще раз. Тренер потерял контроль над собой и попер на меня, но я продолжал его побеждать, попутно запоминая его приемы. Вот, что значит — извлечь урок из поражения. Но для большинства людей это всего лишь слова, они ничему не учатся и забывают о своем проигрыше. Отец приближается к Гакушу. Парень чувствует животный страх, последний раз он чувствовал такое несколько лет назад, как раз после смерти матери. Боже, сердце стучит так, что у него в глазах темнеет, Асано-младший не чувствует своих ног. Если бы мог кричать, то уже бы сорвал голос. Отец склоняется над ним. Отец? Председатель. — Эй, Асано-кун, если ты проиграл, то почему ты не сильно расстроен? — вместо отца Гакушу видит только кашу из тьмы, даже толком не различая части лица. Вместо них только черные пятна из темных бегущих мушек. Это напоминает сколопендру, которую когда-то поймала Гакуши. Он будто перегрызет горло, Гакушу не может думать. Парень выходит из кабинета на ватных ногах, тяжело дыша, будто избили его. Указывает скорой помощи путь к кабинету. Будто ничего и не случилось, переговаривается с Исогаем о сохранности его тайны. Вытирает кровь. Кивает Сакакибара на его слова. Ищет глазами сестру, но не находит. Падает на колени около туалета, выблевав весь обед. *** Гакухо поднимается по ступенькам медленно, задумчиво-равнодушно смотря вперед. Свет включается от датчиков движения, лишних действий делать не нужно — хорошее устройство, которое он приобрел сразу же, как оно получило свою популярность. Дорогие устройства вошли в его обиход давно, это уже не приносит каких-либо эмоций, как раньше. Он покупает новые, еще более дорогие машины, а восторга никакого нет, просто поддержка своего статуса. Раньше был, раньше Гакухо хотел водить что-то подороже, посолиднее, помощнее, а сейчас пересел на пассажирское сидение, наняв водителя. В доме тепло, тихо и пусто. На кухне горит белым светом подсветка под шкафчиками — единственный свет на весь дом. Гакушу закрылся в своей комнате, Мацуота пошел к себе. В доме стоит тишина, от которой на душе становится еще более пусто, чем обычно. Асано закрывает окно, проходя в столовую. Ни грусти, ни какого-то сожаления, ничего особенного, ведь почти каждый вечер здесь все именно так — неизменно. Сбрасывает пиджак, вешая его в гардеробе в прихожей, расстегивает часы. Ролексы ложатся обратно в бархатную коробочку, их сверкание никак не отзывается в душе мужчины. Потирая запястье, распускает и галстук. Больше всего безграничной нежности вызывает зажим для галстука в виде лаврового листочка. Его Гакухо ставит в отдельную коробочку-футляр, не оставляя рядом с коробкой часов. Ролексы дорогие, но этот зажим бесценен. Он не разозлится, сделай Гакушу что-то этим наручным часам, но зажим является совсем другим делом. Идет на второй этаж, проходя по коридору. Дверь комнаты Гакушу закрыта, это и не странно. Душа немного дрогнет, но Асано проходит мимо, даже не посмотрев в ту сторону. Мужчина идет в конец коридора, прямо к единственной открытой двери — его кабинет. Мерзкое чувство расползается по телу. Это было одним из самых обожаемых мест близнецов в их доме. Из кабинета льётся белый свет уличного фонаря, пеленой освещая кабинет Гакухо, пока тот не включает свет, развевая все спокойствие. Аккуратно ставит коробочку с зажимом для галстука на свой рабочий стол и закрывает дверь, хотя, наверное, этого можно было бы и не делать. У Гакушу в комнате есть проход в его личную ванную, а просто так сегодня он не выйдет. В стеклянном доме вместо воздуха безысходность, сколько ты не проветривай. В зеркале на стене он выглядит так, будто снял броню: нет пиджака, распущен галстук без зажима, две верхние пуговицы расстегнуты, руки свободны, волосы немного более растрепанны, ведь лак не вечен. Подходит к стенке, имитирующей ту, которая стояла в кабинете матери, открывая личный бар. Без оглядки Асано достает белое сухое. Хороший производитель, хорошая выдержка — неплохой вариант для обычного вечера. Он редко пьет, но сегодня, кажется, на душу выливают горячую смолу. С каких пор его заинтересовали сухие вина? Наверное, сработало правило «настолько мерзко, что даже неплохо». Юко в принципе не любила вино, предпочитая шампанское, да и сам Асано фанатом не был. Наливает половину бокала, с равнодушным лицом вдыхая этот запах. Отпивает. Действительно, настолько мерзко, что даже неплохо. Спокойно перебирает документы, опершись на стол, сортируя их по важности, пока из одной папки не вылетает что-то. Асано не пытается поймать — нет смысла. Только закончив сортировать все, он наконец-то отставляет бокал и приседает за вылетевшей бумагой. Останавливается, понимая, что это такое. Из него все же вылетает уставший вздох. Встает и садится на кресло, откидываясь на спинку. Вертит в руках фотографию, рассматривая удивленные лица совсем еще маленьких детей и своей жены. Шу сидит у Юко на руках с красной пустышкой во рту, в серой пижаме с ушками медведя, пока Ши, опершись на мать, вертит в руках розовую пустышку. Да, им здесь где-то четыре месяца, верно? Они же уже сидят здесь. С ними тогда было так сложно, Гакухо помнит все так, будто это было вчера. Это счастье, что получилось сфотографировать Шу с пустышкой во рту, ведь сын буквально ненавидел их. У них еще светлые огромные глазки и длинные пушистые ресницы. На его лице мелькает нечто похожее на легкую улыбку. Это время, когда он был полностью счастлив. А волос-то еще особенно нет, только легкий рыжий пушок, хотя Юко уже во всю скупала всякие заколочки для Ши. Зато они научились сидеть намного раньше, чем обычно это происходит у детей — в четыре месяца. Еще тогда было видно их характеры, ведь пока Ши нехотя сидела, засунув в рот свою любимую пустышку, опершись на кого-то, разглядывая большими глазками все вокруг себя, Шу уже во всю вертелся, пытаясь научится ползти. Пустышки он не любил, зато засунуть собственный носок себе в рот всегда мог. А как злился и кричал, когда Гакухо пытался достать это из его рта? А как только пытался дотянуться до него, так сразу опершаяся на него Ши падала и обиженно-непонимающе искала его. Благо, она плакала тише за вечно кричащего или пищащего Гакушу. Главное, зубы у него прорезались, ползать научился, а привычка все равно не ушла. В итоге сын не просто ползком убегал с носками во рту, но при поимке еще и кусался до синяков. Глупое капризное дитя. Ши же была совершенно другой. Сидеть они учились вместе, а вот ползать дочь никак не хотела, даже когда Шу вертелся рядом, словно щенок, пока в один момент просто не поползла за ним, когда он буквально на секунду ушел к себе в кабинет. Проползла ровно к выходу из комнаты и врезалась лбом в стенку, а после и упав на пол. На самом деле, тогда Асано не мог выбрать между смехом и паникой, ведь плачущее дитя напугало его до ужаса. А если бы поползла к лестнице? В пять с половиной месяцев они с Юко уже и на несколько минут отойти не могли. Беззвучно посмеивается. Они были прелестными детьми. Мягко скользит взглядом по фотографии. Как бы там ни было, они и сейчас самые прелестные дети, которых он видел. А Юко еще такая счастливая. Холодной змеей по сердцу ползет тошнота от ее взгляда. Теперь она на каждой фотографии смотрит осуждающе, а ему и сказать нечего, только равнодушно пересматривать все ее фотографии. Как бы он ни старался замять это в себе, Гакухо знает, что не выйдет. Без нее в груди глухо. Ее локоны спадают, ему всегда нравился ее светлый блонд, ни на ком он не казался Асано настолько же привлекательным и красивым. Он никогда не любил никакую женщину так, как Юко. Любовницы, девушки до нее — они ничто по сравнению с Юко. Асано даже спустя столько лет тошно от мысли о том, что он больше не сожмет ее руку в своей. Отпивает вино, рот сводит от его сухости. Без нее все еще тошно жить. Аккуратно подсовывает фотографию уголком под гору документов, чтобы не потерять. Асано подхватывает бокал, выходя из кабинета, выключает свет. Спит ли Шу? Гакухо надеется, что да. Сын сегодня разочаровал его. Малыш Шу зазнался. Он перестал осознавать, что от проигрышей может быть еще и наказание, а не только предупреждение. Выдыхает. Возможно, это было слишком, но эти дети перешли грань возможности провалиться. И, возможно, частично в этом виноваты провокации Акабанэ, связанные с его дочерью. Мужчина не спорит, Карма вполне бы сошел ему за хорошего племянника или ученика, но Гакухо слишком хорошо знает этот мир, чтобы не беспокоиться о своей дочери. Шу под его присмотром, Асано не лезет, но, как минимум, знает о том, что происходит у него в жизни. Он полностью уверен, что Шу не свяжется с той, которая потащит его на низ и убьет его душу. Да и не разбить его, в этом и смысл воспитания Гакухо. Но что насчет Ши? Точно ли она все хорошо понимает? Гакухо столько дерьма видел, о стольких вещах знает, что он волнуется за своих детей. Даже он и его окружение в ранние года говорит о том, насколько же опасно это все дерьмо. Это сначала кажется, что чувства, эмоции, любовь, симпатия и влюбленность — сладость, а на деле все намного сложнее. Им пятнадцать, они этого в полной мере еще не осознают из-за того, что Гакухо просто физически не может передать им свой жизненный опыт, что и является огромной опасностью. Но не увидев своими глазами, тебе будет сложно осознать все. Практика ценнее теории, но Асано надеется, что они никогда ее не пройдут в этом деле. Тень набегает на лицо. Им нужно взрослеть, он не будет этому мешать, но если кому-то из его двойняшек потребуется помощь или защита, то мужчина окажет ее из тени. Если даже они с чем-то полностью не справятся, то это определенно сложная вещь, которая может нависнуть опасностью над будущим его детей. Особенной причиной волнения за дочь является еще и то, что Гакухо знает точно — закон не защитит девушек. Не в Японии. Точно не здесь. Именно из-за этого Ши никогда не воспитывалась на уровень ниже от Шу, как обычно воспитывают японок. Ши — не декорация. Она не украшение семьи Асано, а ее часть. Она должна быть той, кто может устроить матриархат, если ей это захочется, а не трястись, будучи выданной за того, кто будет вертеть ее сердцем, как игрушкой, кланяясь каждому за ошибки своего мужа. Пусть в последние года статус девушек немного улучшился, но это вовсе не тот идеал, который может обеспечить беззаботную жизнь. Из-за этого Ши должна стать той, которая сама меняет правила. Может, именно из-за этого он одновременно уверен и встревожен за ее отношения с парнями? Ши, его дитя, его маленькая девочка, ты не менее важна для него, чем Шу. От тщательного копания их отношений Гакухо останавливает только то, что Карма воспитывался людьми с четкой моралью в этом плане — Нао и Момо. Он старается не думать о том, что она остается у него на ночь, под утро одиноко возвращаясь домой. Когда-то, если это продолжится, до этой темы еще дойдет, но Гакухо не сумасшедший отец, который гиперопекает дочь. Из комнаты Шу веет холодом. Он, наверное, опять одновременно включил кондиционер и открыл окно. Глупое дитя. Гакухо твердо знает, что не зайдёт к нему, так что проходит мимо, бесшумно открывая следующую дверь, мягко нажав на ручку бронзового цвета. Это протыкает его насквозь, тут ничем не пахнет, кроме запаха пустоты. Это запах пустоты и одиночества, который у себя в комнате он прерывает собственным одеколоном и паром с ванной комнаты. Гакухо с детства выворачивало от этого дерьмового запаха, из-за этого он и сбежал с дома матушки после ее ухода. Сейчас там явно пахнет иначе. Сотней похожих духов Момо, новым одеколоном Нао, их шампунем, который мужчина явно все еще по привычке все равно воровал у нее, дубом от антикварной мебели и этим маленьким щенком Акабанэ. Посмеивается без звука, отпивая сухой напиток, от которого во рту становится еще хуже. Дерьмо, этот малыш оказался хорош, раз привлек внимание его дочери. Асано не может толком думать об этом, но и пропустить эту тему невозможно. Малышка Ши, ты не глупая, все будет хорошо. Пусть она додумается рассказать обо всем Шу, если что-то пойдет не так. Тогда Гакухо точно обо всем узнает. Он же не сделал ей больно? Ей не должно быть больно, но это такой трепетный возраст. Что он сам делал примерно в ее возрасте? Это было давно, но Асано даже думать об этом не хочет. Курит ли она? Гакухо надеется, что нет. От этого не было никакой пользы. Гакушу не курит, мужчина в этом уверен. А сам-то Гакухо курил, еще как хорошо. Начал где-то в пятнадцать, закончил примерно в девятнадцать, ведь это начало сказываться на здоровье. Вот же идиот, сам наделал дерьма, сам испугался, сам закончил. Он все еще помнит этот ментоловый вкус, даже спустя примерно двадцать два года. И чем это ему нравилось? Не ясно. В любом случае, славно еще и то, что, как минимум, отпрыск Нао и Момо не курит. Так он не сможет подсадить на это его Ши, да и вообще Асано не советует это никому из его учеников. Уж больно быстро зависимость вызывает. В любом случае, он понимает, что если дочь захочет, то сама найдет сигареты. Да и не может Гакухо негативно относиться к Карме. Щенок щенком, но это сын Акабанэ. Вполне логично, что он гавкает, прыгает, провоцирует и раздражает, как Гакушу. Криво ухмыляется. Господи, если есть высшие силы, то пусть они дадут этим детям хоть немного ума. Гакухо в ее возрасте занимался бумагами, прикрывал задницу друзей и курил везде, где мог. Вроде бы, зависимости не было, это просто нравилось. Он был главой студенческого совета, занимался официальной стороной всех конфликтов, с успехом заминая их. Сам в этом не особо часто участвовал, но и останавливать брата не спешил. Когда Асано заставал его за очередным разбоем с Момо под руку, то лишь равнодушно откидывал от себя их жертву. У него было несколько поклонниц, одна официальная девушка, но, в целом, его жизнь была довольно обычной. Для него тогдашнего. Сегодняшний Гакухо понимает, что это было буквально не по-детски плохо. Он рос без отца, он дымил хуже паровоза, его мать несколько раз пытались убить вместе с ним, несколько раз они с Нао угоняли машину, когда они были младше, у них были телохранители, до первых отношений он просто без обязательств спал с девушками, которые так надеялись привязать его к себе. Тогда законы были неписаны, якудза все еще держали все в своих руках. Будь его мать менее умной, их бы уже сто раз успели похоронить в общей могиле. А Нао? Нао тогда любил кожаные куртки. В то время он еще был Накано, а не Акабанэ. Черные, шикарные, они тогда только вошли в моду массово, как и джинсы. Дорогие, конечно, но матушка не жалела на них никаких денег. Ходил чаще всего в черном, с блестящим серебряным цветом гвоздиком в левом ухе. А еще буквально ненавидел костюмы с галстуками, заставить его надеть их было почти что нереально. Он тогда еще держал в своих руках всех молодых выродков половины города. Пока ночью весь город занимали якудза, днем старую часть подминал под себя Нао. И как они тогда не думали об этом? Тогда была огромная проблема с враждующими школами, но Нао хорошо регулировал это. Ему нравилось бить людей, но он старался делать это по делу. «Нападешь — получишь» — правило, которого все слушались. От родителей и старого района от тогда уже давно отказался, просто ждал времени, когда сможет сменить фамилию Накано, полностью выйдя в свет другим человеком. Он травил самых больших ублюдков, обладая невероятной харизмой. У Нао еще была бита. Насколько Гакухо знает, он так только и делал, что пугал людей, да сохранял свой образ главаря. На деле-то Акабанэ же вел образ жизни куда лучшим, чем все они. Курил немного, пить зарекся и не сорвался, только до ночи просиживал около телевизора, вставая на утро недовольным. Прогуливал, но сравнительно немного. Он даже прошел на место заместителя главы студсовета, но в итоге втайне отошел в сторону, уступив место Момо, которая так стремилась попасть в студенческий совет. У него-то и девушек особо не было до Момо, все уходило на «нет» почти сразу. «Не то, а значит пудрить мозги он не будет» — так он говорил, да? Официальных отношений у него до Ясукине не было. А сама Момо? Момо тогда явно под стать будущему мужу была. Хотя она и сейчас все такой же вечный боевой товарищ. Красивая, и правда невероятно красивая, она тогда делала два хвостика, спадающих на плечи волнами, завязывала красного цвета платок под черную форму и была все такой же сварливой. Правда, ее тогда родители загоняли под рамки, так что истинные желания редко когда показывались при социуме. Меняла маски как перчатки, точно они все. Девушка должна была стать хорошей женой, рожать детей и быть «настоящей супругой» какого-то представителя махрового патрирхата, которого бы ей нашли родители. Верно, она же и свою любимую красную помаду толком не использовала до свадьбы с Нао. Это сейчас ее статус тверд, а тогда ее путь только начинался. Это сейчас Момо жена одного из богатейших в Японии, так что более свободно вертит всех, и то, никто даже не обращает внимание, что эта женщина не просто «жена богатого человека». Момо сама вела компанию некоторое время, у нее были свои деньги, она не дополнение к Нао, а отдельная часть. Что же, Япония. Феминизм здесь не в моде. О той попытке изнасилования и говорить не стоит. Она после этого курить пыталась от стресса, все сигареты у Гакухо просила, а смысла не было. Гакухо отпивает немного вина. У нее было очень много проблем в голове. Если приглядеться, то шрамы на ее теле видны и сейчас. Момо была и есть очень красива, это самая настоящая правда. Она всегда выглядела очень мило, до знакомства с Юко, наверное, Гакухо не видел девушек, которые бы казались ему более симпатичными, чем нынешняя миссис Акабанэ. И все же, это не мешало ей ненавидеть себя. То диетами себя терзала, то без косметики не воспринимала, а после это все смешалось и перешло в прямое нанесение вреда своему телу. Из-за этого Гакухо и волнуется за свое дитя. Уж больно много проблем было у женщин, которых он знал. Возможно, у Момо и было много поклонников, но они хотели видеть нежную и тихую Ясукине Момо, а не Момо, которая язвит и желает нарушать каноны женского общества. Юко тогда втянулась в гомосексуальные отношения, решив попробовать себя в женской любви. Он не знает очень многое о ее жизни в то время, но уверен, что она была такой же, как и со времен их встречи. Разве что, наверное, волосы были короче. Родители всегда угождали ей, она была любимой дочерью, у которой было все, так что, наверное, жила она неплохо. Девушек у нее было действительно много. Лично Гакухо, как и Нао, как и Момо, никогда ничего к своему полу не чувствовал, но он не гомофоб. Жизнь в Америке и по ее устоям дала свое, так что даже если Гакуши захотелось завести девушку, Асано не собирается вмешиваться. Похоже, скоростью развития дочь пошла в них, в отличии от Гакушу. Лишь бы ей не было больно. А бывшая девушка Гакухо? Миядзаки. Забавно, он все еще зовет ее по девичьей фамилии. Миядзаки вообще была идеальным примером патриархата, хотя, по сути, ее семья имела такую силу, что она могла бы стать той самой женщиной, которая правит. Шутка ли, клан Миядзаки тогда был одним из сильнейших. Даже сейчас старые кланы якудза являются довольно большой проблемой для правительства, но тогда они контролировали страну еще сильнее. И при всем этом, она все равно всегда ходила с опущенной головой. О ее нынешнем статусе в обществе и вспоминать не стоит. Ее имя очернили, а Миядзаки никак не борется с этим, будто бы все слухи являются правдой. Гакухо, как человеку, который ее знает, наверное, совсем уж ясно, что ее банально оклеветали и вывели из игры, эти слухи можно было бы легко опровергнуть, но она лишь сожмется и уткнется взглядом тусклых глаз в пол. Так было всегда, сколько он знаком с ней, даже при расставании. Это пример человека, которым Гакуши являться не должна. Комната Гакуши осталась такой же, как и при ней. Эти светлые обои давят на него, как и молочного цвета мебель, как и абсолютно любая другая вещь здесь. Больше всего на него давит пустота. Раньше здесь был запах ее присутствия, а теперь даже Гакушу редко заходит сюда. Бросает взгляд на полки. Тут даже книги все еще расставлены абсолютно также, как они были поставлены Ши. Никто ничего не трогал, ибо Гакухо не отказывался от своего дитя. Сердце дрогнет, а рука сожмет бокал сильнее. Он просто наращивает мощь. Ши — не Юко. Здесь время будто остановилось, будто сейчас зайдет это милое дитя, а за ней и капризный Гакушу, тянущий за руку Юко. Ши полезет прямо ему на руки, Шу врежется в ногу, недовольно обойдя, но в конце концов все равно прижмется к нему. А он для них — целый мир, утопия. У них еще столько эмоций, столько любви и восхищения, что, кажется, для них нет и не будет людей надежнее, чем родители. Будто они готовы вечно пылать в их свете. И Юко еще совсем молодая, с этой подвеской солнца на шее, в какой-то простой ночной сорочке светлого цвета. Отпивает еще белого сухое. Сегодня Шу не увидит, нет разницы. Гакухо уже не надеется, что тот когда-то простит его, не после сегодняшнего. Проходит дальше. Горничные убирают пыль раз в неделю, проветривают, поливают любимое алоэ Гакуши и меняют белье на кровати. Хмыкает. Будто бы здесь кто-то бывает, кроме Шу, заходящего весьма редко. Оставляет хрупкий бокал на столе, ложась на кровать. Она рассчитана на двух взрослых людей. Почему они решили расставить комнату ребенка так по-взрослому? Гакухо и не вспомнит. Потом это все свелось к тому, что он желал скорейшего взросления близнецов. Губы растягиваются в кривой ухмылке, ведь он осознает то, насколько иронично все сложилось. Надо же, он даже немного пошатнулся в твёрдости своих намерений. Что-то тянет внутри, что-то, что не зальется вином, что растягивается, будто горячая смола. Как жаль, что Асано не пьянеет. Мужчина приподнимается, потянув на себя мягкого кролика, лежащего на столе. Тряпичный, светло-серый, где-то с руку Гакухо, с коричневыми пуговками вместо глаз, безразличным выражением мордочки, белым животом и розоватым сердечком примерно в районе сердца — любимая игрушка Гакуши. «Так и не выбросил» — лениво мелькает у него в голове, все же не отражаясь на равнодушном бледном лице. Сам купил его дочери на ярмарке, когда она только пошла в начальную школу. Чем-то Ши так понравилась эта игрушка, а Шу сразу обозвал ее бестолковой. Пришитое розовое сердце кролика висит, ведь за столько лет нити ослабли. Асано прикрывает глаза, уставшие от белого цвета лампы, раскидываясь на кровати. Ему тошно от мыслей. Иногда, очень редко он думает о том, что было бы, если бы все пошло иным путем, но останавливается быстро. Все было бы хорошо, но закончилось бы плохо. Асано не хочет думать о том, что было бы с его детьми. Это бессмысленно, они сильные, они никогда не повторят судьбу Икеды. *** Гакушу вдыхает, уже не кашляя. Он слышит, что председатель вернулся домой и что-то делает, но все это будто через пелену. Сегодня он взял у Сакакибары новую электронную сигарету. Нега расползается по телу, зрачки сузились, мозг затуманен, во рту вкус мяты. Внутри паршиво, будто у него температура под сорок. Глаза парня закрываются, вместо лица бездна равнодушия. Как там Кевин? Кевин. Это он виноват в этом. Он должен был победить. Он должен был, как минимум, заткнуть рот Кевину, зная своего отца. Гакушу проиграл. Фонарик на конце электронной сигареты загорается белым светом, когда парень втягивает в себя дым. Парень переворачивается на бок, чувствуя себя максимально паршиво. Эти девушки, которых привел Рен, слабый алкоголь и сигареты — неинтересно, ведь завтра все равно наступит. Завтра наступит, даже если ты смешаешь это все. Завтра ты увидишь избитого Кевина, радостные лица «Е» класса и Гакуши, воркующую с наглым Акабанэ. Каждый день одно и то же. Она сегодня извинилась, но будто это что-то изменит. Не изменит же? Его Ши. *** — Гакушу, — она окликает его по пути к директору. — Гакушу, пожалуйста. Гакушу? Уже и не Шу? Хмыкает, оборачиваясь. Ши перед ним, смотрит немного в сторону. На его лице ни одной эмоции, будто перед ней сам председатель, но лицо напряжено. Парень сжал кулаки. — Мне жаль, — выдавливает из себя, заставив себя глянуть в глаза брата. Ее губы немного дрогнули. — Я была не права, прости меня. Я готова пойти к председателю и взять вину на себя. Я пойду к нему, клянусь. Она подходит ближе, решительно проходя мимо, но парень хватает Асано-младшую за запястье, притягивая обратно. Та немного вскрикивает от боли, но терпит, ожидающе всматриваясь в глаза Гакушу. Гакушу не может смотреть ей в глаза. Она не пойдет к председателю. Председатель сейчас зол, ученица «Е» класса только больше разозлит его. «Нельзя» — говорит все в нем. Отпускает ее руку, будто бы брезгливо отбрасывая от себя. Для Гакуши это хуже прокрученного несколько раз ножа в печени. Он чувствует себя разбитым, глядя на нее, а это злит. На душе как-то паршиво. За что ты извиняешься? За его проигрыш? За то, что тебе нравится Акабанэ? За то, что стала другой? Не стоит. Смешок вырывается со рта, а Гакушу разворачивается, молча уходя. Он оставляет Асано-младшую позади, хотя на душе так паршиво.