Солнце

На самом деле, они не разговаривали с ужина. Какой бы строгой Момо иногда ни была с мужем, ничто не отменит ее любовь к нему. Они вместе даже больше двух десятков лет, а ее чувства только крепче. И, конечно же, она чудесно видит его подавленное состояние. Нао может обмануть даже их хитрого Карму, но не ее. В целом, это он, собственно, и сделал. Сидя за столом, Акабанэ-старший натянул невероятную улыбку и все так же посмеивался с сыном. Все для того, чтобы Карма не напрягался? Конечно, как же иначе? Карма не знает другого папы. У него нет жестокого папы, у него нет папы, который страдает, нет серьезно раздумывающего папы — такого папы он просто никогда не видел. Тяжело вздыхает, смывая макияж. Смазывает красную помаду, рассматривая белую бумагу с отпечатком на ней. Верно, Нао считает, что дети не должны видеть темную сторону родителей. Внутри Момо тепло смешивается с тревогой. Мужчина действительно очень сильно пытается уберечь их чадо от того, что пережил сам. Из-за этого Карма никогда не узнает о его дьяволах. И о ее тоже. Карма будет спокойно спать в неведении, так и не познав пламенное шоу. Прости, они все такие двуличные. Усталость накатывает. В последнее время столько проблем. — Ты собираешься сегодня спать? — говорит она, последний раз смотря на себя в огромное зеркало на стенах ванной комнаты. Момо понимает, что сейчас у нее самой своеобразное настроение, если это состояние вообще можно так легко описать. Женщина подходит к Нао, который довольно сильно раскинулся на кровати. Кажется, ее муж вполне себе глубоко задумался. Приседает на своей части, ожидая ответа. Помнится, когда-то это было огромной проблемой. Всю свою жизнь с тетушкой Нао спал посередине огромной кровати, ведь тут у него была отдельная комната с неприлично большой кроватью, а в его доме он ютился на каком-то старом диване, который даже не раскладывается. Эти бутылки, запах алкоголя, завалившийся рядом пьяный отец, мать, ссорящаяся на кухне со своими дружками-собутыльниками — смотря на это дерьмо, становится вполне понятным то, что ему хотелось больше своего, личного. И, конечно же, как только они с Момо начали спать вместе, это буквально стало огромной проблемой. Девушка любила спать с правой стороны. Логично, наваливающаяся на нее туша, которая больше и куда тяжелее ее самой, если говорить мягко, не доставляла никакого удовольствия. Тогда они просто начали спать в обнимку, чтобы не ссориться, ведь с их нравами сдерживать себя не хочется. Удивительно, у многих ли спустя два десятка лет супружеской жизни будут такие отношения? Многие в это время уже успели подать на развод. Спать, уткнувшись в его шею — блаженство. — Если честно, поверить не могу, что это случилось с Юко, — Акабанэ прикрывает рукой глаза. Ему сложно это принять. Момо его понимает. Ей тоже плохо на душе. Женщина выключает лампу, ложась рядом. Столько дней прошло с того момента, как они узнали эту новость, но принять все равно сложно. Лицом Гакуши напоминает тетушку, но со спины нет никого, кто был бы более похож Юко, чем она. Были бы волосы светлые, так не отличили бы. И у нее, и у Шу структура волос Юко. Наверное, редкая. Он не видел, чтобы волосы от природы так блестели. И это такая ностальгия. Нао тошно. Он не знал. Он оставил Гакухо. Боже, это так убого. Он чувствует себя убогим. Даже на похороны не пришел, хотя должен был первым прилететь. Даже не знал о том, что у брата родились двойняшки, а не один сын. Момо подползает к нему, падая лицом на широкую грудь. Сплетает свои пальцы с его, прижимаясь крепче и чувствуя под рукой легкую пульсацию от сердца. Это действительно сложно принять. Будто все произошло вчера, женщина помнит то, насколько неоднозначной была личность Юко. Опускает темные глаза. — Тетушка говорила, что Юко не для нас, — прикрывает глаза, вдыхая запах шампуня. Действительно, мать Гакухо этот брак не одобряла. Это стало первой причиной для раскола в их отношениях. Самым ужасным было то, что ее суждения редко оказывались ошибочными. Может, ее карты не были простой шуткой? Она говорила, что вдвоем они не смогут. Что не та судьба, что будет сложно. А потом смирилась. Живот скручивает, как только Момо вспоминает то серьезное выражение лица. Это так странно. Юко сама была странной. Заворачивается в одеяло, вздрагивая. Она любит Юко, это девушка, с которой у Момо впервые в жизни завязалась искренняя дружба и доверительные отношения без каких-либо корыстных умыслов. И, наверное, она виновата, что не вмешалась, хотя звонки для этого были изначально. Она бы хотела увидеть ее заново, Момо бы тогда обязательно извинилась. Юко милая, но ее дети никогда не должны стать похожими на нее. — Мне не нравится эта фраза, — мужчина кривится. Все же, он всегда был преданным другом. Смягчается, поглаживая жену по волосам. — Что это вообще значит? Такие мы все хорошие, что до нашего уровня еще упасть нужно. За окном кричит птица, пролетая тенью. Женщина сильнее сжимает руку мужа. Они обе просто выбрали своих мужей, хотя у каждой, по сути, был и иной вариант. Но Юко никогда не спорила с Гакухо, а Момо никогда не бегала за людьми. И в этот раз «никогда» являлось роковым. Это так ужасно. И были звонки, были, да. Равнодушие и апатия Юко, например. Когда в нескольких метрах от них с небоскреба упал самоубийца, зрелище было ужасным. Это было месиво. У Момо кровь стынет в жилах. Но почему не испугалась Юко? Ни жалости, ни чего-либо еще — равнодушие. Это была многолетняя апатия, Юко встречалась с парнями, с девушками, была на вечеринках, имела прекрасных родителей, но никогда ничего не испытывала. Она лишь бросила взгляд, пока онемевшая Момо молилась, чтобы ее не вырвало, а после улыбнулась и предложила пойти в кино с их парнями. Ей было абсолютно все равно. Упади этот человек перед ней, Юко бы перепрыгнула и ушла. Ее жизнь была притворством в поисках эмоций, пока она не встретила Гакухо. И Гакухо стал ее самой нездоровой манией, ради которой она бросила все и уехала в другую страну. Наркотиком, с которым жизнь играла красками. Это были чувства, это были эмоции, она действительно любила его, но какая это была любовь? И все же, была, да. Момо это знает. Она знает, что Юко ненавидела бы ее, если бы не почувствовала, что она полностью верна Нао. Не будь Акабанэ для нее родной, психологически кровной семьей Гакухо, то они стали бы врагами, ведь были бы угрозой. И дружба у них была искренняя, раз Момо знает подноготную ее жизни, но эта дружба не стала выше мании к Гакухо. Это значит, что да, не психопатка. Но что тогда? Акабанэ все еще не знает. И, наверное, Юко все осознавала. И то, что это все нездоровое влечении, и то, что ее врожденная апатия — не норма. Она не была глупой, она была педагогом на уровне с Гакухо, любимицей преподавателей с невероятными оценками. Раз ни один из ее детей не имеет такого психопатического равнодушия или же мании к какому-либо человеку, раз здорово воспринимают социум, раз у них есть адекватные и, что самое главное, разнообразные эмоции, то Юко все понимала. И, наверное, этих детей тоже любила. Их действия логичны, у этих детей есть и злость, и раздражение, и ненависть, и смущение, и неловкость, и удивление, и радость — палитра эмоций. Момо становится страшно. Ее мания любви с Гакухо — отдельная тема. Это была настоящая зависимость. Момо любит Нао всей своей душой, но она никогда не положит себя и, что самое главное, Карму на алтарь служения ему, ставшему совсем другим. Из слов Гакуши у нее сложилась примерная картинка происходящего в ее детстве. Это шок, да. Но уйди Юко, это бы обязательно привело Гакухо в реальность. А даже если бы и нет, то она все равно спаслась бы. И дело не в эгоизме, дело в том, что после себя Юко оставила с ним своих детей, которыми явно сломанный Гакухо мог манипулировать, как только пожелает. И которых он мог бы сломать также. Нет, начнем с того, что все это можно было бы остановить еще на стадии депрессии, но Юко же точно бездействовала, просто плача ночами в подушку, ведь считала, что Гакухо моментально бросит ее, если она пойдет против его мнения. Плохое состояние родного человека нужно понимать и уважать, но никак не принимать, ибо это, как и в случае с Гакуши, будет снежный шар, который все еще продолжает расти. Момо знает, что он любил Юко. И детей своих он любит. Правда, любит. Это, наверное, единственное, что не дает ему дожать их своим дерьмовым методом обучения. Он плакал, когда они родились. Это же Асано. Гакухо невероятный человек. Злодеи — сломанные герои. А Гакухо герой, да. И сейчас внутри этого гигантского снежного шара все еще есть тот самый герой Гакухо. И пусть выглядит так, будто из него делают бедного кролика, списав все грехи на Юко, виноваты здесь либо они все, либо никто. — Я знаю. Но ты сам понимаешь, что это правда. Мы просто никогда не хотели верить в это, — Момо крепче прижимается к нему, поджимая под себя ноги. — Самым большим потрясением в ее жизни была ссора с родителями, в которой она же и была виновата. Да, Юко не была глупой, но ей всегда все давали на блюдечке, без обязательств и трудностей. Она жила в безопасном мире, где активно начинали уважать права женщин, где ее могли оградить от всех ужасов и проблем. Это, наверное, одновременно и хорошо, и плохо. Не им об этом судить. Но то, что у них этого не было является неоспоримым фактом. — Но кто же знал, что у нее проблемы с сердцем? — Нао рассматривает потолок, все еще зарываясь рукой в волосы Момо. Ему сложно предположить нынешнее состояние Гакухо. Он просто очень любит Гакухо, из-за этого и не хочет отходить в сторону, оставляя все на самотек. Уже оставил. Тетушка бы не одобрила, тетушка бы огорчилась. Нао мерзко от самого себя, ему стыдно смотреть в глаза двойняшек. Он должен был вытащить Гакухо. Еще тогда в роддоме он должен был пойти на контакт. — Как там Ши? — Нао выдыхает, отбрасывая серость. К черту. Ничего не вернуть, никого не вернуть, осталось лишь не забывать правильную дорогу. Невольно в памяти женщины всплывает тот вечер, когда Асано ночевала у них. *** Она буквально видит это дитя в первый раз на таком расстоянии и в таком состоянии. Боже, бедный, бедный маленький ребенок. Ее сердце сжимается при виде этой девочки, у которой все лицо от слез опухло. Не сказать, что Момо любила детей. Они милые, но женщина никогда не была готова нянчится с ними слишком часто, в отличии от Гакухо. Гакухо горел профессией учителя, Гакухо мог успокоить и научить любого ребенка, Гакухо был лучшим педагогом, которого Момо только видела, а сейчас его дочь в состоянии, которое даже близко описать нельзя. От суицида ее разделяет только холодная логика, утопающая в чувствах. Боже, бедный ребенок. — Помогите мне, пожалуйста. Я прошу вас, помогите мне, — ее трясет от страха и боли, руки впиваются в ткань юбки, чтобы не схватить Акабанэ. Она не виновата, но ей все еще так сложно отпустить ситуацию? Больно просто от осознания всей своей незначимости в глазах отца? Момо видит все ее жесты, видит, что ее буквально разрывает изнутри. В конце концов, это всего лишь преданный во всех смыслах ребенок. Маленькая глупая девочка, которой пришлось вытерпеть вьюгу из кусочков проблем ее родителей. Она много плакала, раз глаза такие красные. Акабанэ замечает, что губы девушки искусаны. Бедное дитя терзало себя настолько сильно, что ее нервная система так показывает свое волнение? Бедное, бедное милое дитя. У Момо сердце за тебя болит, ты трясешься от волнения, страха, адреналина и боли, а не от рыданий. Но звука нет. Почему? Момо аккуратно обнимает ее, покачивая на руках, будто своего годовалого ребенка. Женщина усаживает Асано рядом с собой, практически на колени, прижимая к своему телу. Она гладит Гакуши по спине, а еще от нее пахнет пряниками и цветочными духами. И Гакуши обвивает ее руками, все еще крепко сжав глаза и скуля. Ей бы всхлипывать, но нельзя издавать такие звуки. Момо просто перехватывает дыхание от этого. Боже, моя девочка, что с тобой? Почему ты скулишь не хуже дворняжки, почему тебя распирает от боли, но ты молчишь? Боже, милый ребенок, чему он тебя научил? Как он мог так плакать по усопшему ученику, что решил угробить вас? Вы же дети, которые, судя по твоей реакции, видели в нем свой мир. Но так нельзя, люди, которые не освобождают эмоции этим простейшим способом, судя по практике Акабанэ, не заканчивают хорошо. Боже, дитя, у нее нет слов. Ты как щенок. Почему он тебя этому научил? Гакухо, чертов подлец, что ты делаешь с этими детьми? Оттягивает ее от себя за плечи, стараясь скрыть собственный шок, но черные глаза блестят. Заглядывает прямо в душу. — Перестань так делать. Если хочешь плакать, то плачь, кричи, вой. Злись, насмехайся, ненавидь. Ты живой человек, в этом нет ничего плохого. Не заглушай свои слезы, — поглаживает своей ладонью ее руку, укрывает от всего. Она ласкова, но убедительна. И Гакуши опять падает в ее волосы, обнимает, будто ей больше ничего не осталось. Всхлип, стон, вой. Крик. У Момо сердце болит от этого. Как же ты собиралась сама одолеть это состояние? Ты же на дне. Гакухо совершил огромную ошибку, воспитав тебя достаточно умной, чтобы понять свое состояние и одновременно достаточно убить тебя, чтобы боль преодолела даже разум. Даже разговор внутри себя, которым чаще всего решают такие проблемы уже не поможет тебе. Просто из-за того, что ты все понимаешь. Ты как шизофреник, который рассказывает своим галлюцинациям, что они галлюцинации и не замечает их. Но болезнь есть болезнь, ее нужно лечить, ровно как твою боль. Ты уже провела беседу с собой, ты такая умная малышка, что Момо в твоем возрасте бы позавидовала твоей осознанности, но это только усложняет все. — Ты очень любишь его, да? — Момо поглаживает ее, зарываясь руками в волосы. Гакуши кивает, всхлипывая. — Понимаю. Но ты ведь знаешь, что виноват он? Не вини себя. Я не прошу забыть о твоей нелюбви к тому мальчику. Просто вычеркни себя из списка виноватых, ты чудесное дитя. Это пройдет, возможно, но со временем. Если Момо сейчас скажет, что этот мальчик не виноват, то только настроит ее против себя и взвалит на плечи девушки еще больше груза. Гакуши не глупая, она сама понимает, что смерть не винят. Проблема не в этом мальчике. И она понимает, что винить его не должна. Но винит же, даже сквозь призму своего невероятного ума и понимания всего. Это в ее глазах будет упреком, ведь она и так все знает, а ей еще и постоянно напоминают о неправильности ее действий. И идеализировать Гакухо нет смысла. Мужчине сколько? Тридцать? Допустим, это так. Мужчине тридцать, а он так упал, что забыл о своих детях, испытывая их сердца на прочность. Просто из-за чьей-то смерти. Момо не понимает этого, всегда нужно жить дальше, жизнь идет. Оправдывать его — строить ей иллюзии и неправильное мировоззрение, которое потом вылезет, когда Гакуши будет выбирать спутника жизни. Но Момо знает, что и обвинять его так просто она не должна. Это буквально безвыходная ситуация из-за того, что перед ней осознанный человек, который все время носил в себе это состояние, просто спустя столько лет наконец-то поймал какой-то катализатор. Но что главное для врача? Спасти больного. И Момо важно только вытащить Асано из этой пучины с наименьшими потерями. Если она будет зла на Гакухо, все еще можно будет изменить. Можно будет говорить с ней об этом, можно будет добить и Гакухо до адекватного состояния, но все это возможно только в виде коррекции. Для этого нужна Гакуши, которая смотрит на мост и кривится, а не думает о том, что залезет туда и папа ее полюбит. Нужна Гакуши, которая не считает себя неполноценной не только при полной адекватности. А это возможно только при полном снятии вины с нее. — Ты чудесна, он такой глупый, — Момо хочется сказать «идиот», но она всего лишь перебрасывает всю боль девушки на образ Гакухо, а не оскверняет его. Прости, друг, это ради твоей дочери, которую ты гробишь своим поведением. Гакуши нужно напомнить о том, что она драгоценный человек. Идиот, боже, какой идиот, тонет и тащит за собой детей. Ты же не говорил ей ничего хорошего уже столько лет, Момо права? Боже, Гакухо, она задушит тебя за это. — Тише, солнышко. Милая, моя милая девочка, ты такая хорошая. Ты молодец, ты такая умница. Акабанэ нахваливает ее без грамма сомнений. Ты это заслужила. Ты и дальше была бы единым бойцом этого фронта, если бы не появился катализатор в виде брата, который тебе в порыве злости все рассказал. Ты должна осознать, что ты невероятное дитя, которых Момо раньше никогда даже не видела. Гакуши в ее руках кажется уставшей от всего этого. Чувствует, что девушка в ее объятиях сильнее сжимает ткань ее пижамы. — Он не должен был так поступать. Ты не виновата, быть жертвой не постыдно, не перебирай на себя грехи, не дели с ним этого, — Акабанэ даже не знает о том, как лучше ей сейчас называть Гакухо. О боже, она думала, его дети будут последними, кому будет так плохо. Момо шепчет ей что-то, мягко гладит, прижимая к себе. Юко нет, у Гакуши подростковый период, а ты просто бросил ее одну, Асано. Ты идиот. Ты же знаешь о том, насколько тяжело проходить переходный период одному, тебя же этому учили. У нее нет женщины рядом, которая бы обняла ее, ты должен был перекрыть это, но лишь оттолкнул дочь. Девушка покачивается вместе с Момо, успокаиваясь скорее из усталости организма. Акабанэ выдыхает. На сегодня все. Ей бы промыть тебе мозги, как остальным, заставить забыть о проблемах, это было бы так легко, но ты слишком умный ребенок. Ты все поймёшь. Ты такая хорошая, Гакуши. — Ты голодна? Может быть, ты хочешь принять душ, милая? — останавливается вовремя, как только понимает, что до Гакуши дошли все ее слова, так что меняет тему. Асано прижимается к ней. — Оставайся у нас на ночь. И можешь и больше, если захочешь, все будет хорошо. Она не врет. Будь у нее возможность, этих двоих детей бы сразу к себе забрала. Девушка вытирает глаза, выдыхая. Даже сейчас приводит себя в норму. Милое солнце, все хорошо, даже если бы ты просто кивнешь, дав свой ответ. — Да, Акабанэ-сан, — Гакуши выдает немного стыдливо, это пробивается даже через усталость и хриплость. Момо вздыхает. Понятно, что это ответ только на первые два предложения. И все же, как хорошо, что Карме так полюбилась эта девочка. Не нравься она ему, было бы куда тяжелее застать ее такой. — У нас нет особо много чего-то, так что прости меня, я не сильна в хозяйстве. Подождешь немного? Заодно и для душа все тебе принесу, — Момо улыбается, гладя ее по голове. Удивительно, Асано такая тактильная. Как только все приносит, стучит в дверь. Похоже, Гакуши умывается в ванной от слез, так что женщина просто ставит все на стол. Она не играет в кого-то другого. Она не лезет насильно в душу. Она понимает, что в таком состоянии не хочется есть, но под ожидающим взглядом ты теряешься. Тарелки, чашка, щетка, паста, под рукой еще и ее баночки с гелями, лосьонами, шампунем, мецеллярной водой, умывачками, пенкой и всем, что она только нашла. Ох, Момо всегда любила принимать ванну, так что, может быть, Гакуши тоже понравится. В любом случае, почему бы и нет? Это меньшее, что сейчас может сделать Акабанэ для этого дитя. Она накручена не хуже пружины, так что может выстрелить в любой момент. Человеческая боль — бомба замедленного действия. Смотрит на закрытую дверь в ванную. Ты не сделаешь глупостей, но тебе тяжело. Момо может лишь толкнуть тебя к нудным мыслям. Еще немного и тебе захочется жить. Ты проснешься и поймешь, что жизнь продолжится. *** Она такой милый ребенок. Момо сегодня целый день провела с ней, только под вечер они с Кармой решили немного пройтись куда-то. Нао улыбается. Когда Нао когда-то так крал Момо. Как бы хорошо было, если бы это была его невестка. Раз уж они не росли как брат и сестра, пусть будут связаны иначе. Посмеивается. Гакухо его убьет. И все же, это его немного раздражает. На что рассчитывал брат, отпуская свою девочку жить одну? На то, что она будет грустить и сгнивать в той квартире одна? Вот же идиот. Хотя о чем говорить, он притащил в «Е» класс желтого осьминога-монстра, сделав его учителем. Но плевать на монстра, ситуация с Гакуши задевает его куда больше. Нао опускает глаза на жену. Она же о монстре и не знает. Может, рассказать? Хотя, зачем так портить вечер? — Неплохо, — Акабанэ пожимает плечами, целуя его в щеку и как-то завороженно смотря на лицо супруга. Нао такой милый. Она так любит Нао. — Похоже, они с Кармой все еще не разошлись. Или это мы стареем, что так рано спать легли? Кстати, Гакуши действительно получше. Да и с Кармой у них отношения даже ближе стали. Неплохо, очень даже неплохо. Сын ее так быстро украл, что Акабанэ даже не успела ничего предпринять. — Мне нравится идея стать богатым дедом, — он улыбается. Момо фыркает. Да какой из тебя дед? Если ты будешь дедом, то она, как почти твоя одногодка, будет бабкой, а Акабанэ это не нравится. Сомнительное удовольствие, если честно. Да и вообще, уж если кто и есть дедом, так это точно Гакухо. Гниет в своем холодного кабинете, что света божьего не видит. Момо немного толкает его в лоб, а мужчина перехватывает ее руку, целуя в запястье. Они смеются, будто подростки. Женщина выбирается из его объятий, подхватывая крем для рук. Вот же, забыла о нем. Нао раскидывает руки. Да уж, нужно будет завтра поджечь Гакухо задницу тем, что их дети сегодня хорошо проводят время. — Может, позвонить Карме? — женщина с сомнением смотрит на свой телефон, лежащий на беспроводной зарядке. Нао закатывает глаза. — Зачем? Я засунул Карме презервативы и деньги на такси в карман, так что проблем быть не должно, — хлопает на место рядом с собой, призывая Момо лечь и не наводить суету. Когда он так крал Момо от всех, они не вылезали с кровати. Так-то, когда-то они даже кровать сломали. Из-за этого пришлось рассказать Гакухо, куда же на самом деле пропала его пара дверных ключей, а также почему ему срочно нужны инструменты и надежный напарник. Но, конечно же, его сын должен быть менее беспощадным, ему же пятнадцать, а не семнадцать. Да и ладно, Гакуши тоже явно не такая фурия, как его жена. Момо выгибает бровь. — Не бойся, если что, он точно купит свой размер, — мужчина смеется со своей шутки. Он, конечно, наверное, угадал, но Карма их явно не использует. Момо еще больше выгибает бровь. Нао щелкает ее по лбу, прижимая к себе. — Я купил ему самые позорные, которые только нашел. Они таким ярким розовым в темноте светятся. — Гадость, не говори со мной, — женщина переворачивается от мужчины, сдерживая смех. Ладно, хорошо, она не покажет, но это звучит забавно. — Только Гакухо не говори. А теперь давай спать, хорошо? Серьезно, я так устала. Нао кивает. Да, спать. Обнимает жену, утыкаясь в ее макушку. Взрывается смехом, представляя лицо своего ненаглядного смеха, за что получает тыльной стороной ладони в лицо. *** Парень достает телефон Гакуши из своего кармана, а разом с ним на диван вытягивается и что-то еще. Улыбка Асано переходит в непонимающее выражение лица. На фоне молочного цвета дивана квадратики фольги, сквозь которые виднеются кружочки, конечно же, видны невероятно хорошо. Они блестят при свете. Брови Кармы вскидываются вверх. А? Он также рассматривает презервативы в розовой фольге. Во-первых, откуда они у него? Во-вторых, почему они ярко-розовые?