Звенят, гудят джаз-баны И злые обезьяны Мне скалят искалеченные рты. А я, кривой и пьяный, Зову их в океаны И сыплю им в шампанское цветы. А когда наступит утро, я бреду бульваром сонным, Где в испуге даже дети убегают от меня. Я усталый старый клоун, я машу мечом картонным, И в лучах моей короны умирает светоч дня. А. Вертинский — Жёлтый ангел
Дом молчит. Молчат самодельные обереги, талисманы, молчат кофейные и чайные гущи, цветастые бусы Стекольщика и пыльные осколки зеркал, по которым мы все так любили гадать. Скоро схлестнуться два вожака, два дитя Дома. Я знаю это. Я — красноглазый колдун, белый маг, бесполезный брат и плохой друг, бывший рыцарем и убийцей, одноглазым клоуном, а ныне принадлежащий Дому. Я — Седой.***
«Весна — страшное время перемен». Известная истина, которую я в свое время вывел на двери десятой спальни. Вывел по старой памяти красным по черному, на уровне своих глаз. Теперь каждому проходящему нужно наклониться, чтобы прочесть. Или быть малолеткой. Или колясником. Никогда не был сторонником вандализма, но Дом принимает и такие жертвы. Странное существо. Традиции этого места похожи на подношения для божества, Всевидящего и Всесильного: записи на стенах, обязательное деление на стаи, Ночь Монологов, Ночь Снов, Ночь Сказок и Самая Длинная Ночь, всеобщая вера в правдивость гаданий, самобытность Той Стороны и другие привычки здешних. Мне нравится. Не ты должен принять Дом, а он тебя. И если у тебя нет железного якоря, удерживающего на мелководье, то всё, всё, ты пропал. Я угодил сюда как раз перед выпуском старших и видел, что может случиться. Они пропали. Шесть человек из пятидесяти двух. Бездна в миниатюре забрала их. Но зато здесь я научился петь, играть в карты, гадать на кофейной и чайной гущах, понимать по-птичьи и кошачьи, многозначительно молчать (многозначительно улыбаться я умею уже давно), ловить чужие сны, читать души, делать защитные амулеты, ходить на Ту Сторону, питаться сигаретным дымом и пеплом. Ещё научился не унижаться смотря снизу вверх. Инвалидная коляска к этому располагает. Для меня, бывшего воина, это стало самой сложной наукой. Мне так и не дано было научиться танцевать (да-да, на этот раз тоже!), хотя знаю, что умер я в возрасте аж шестидесяти девяти лет (приличествующий, по-моему нескромному мнению, возраст) и с лицом двадцатипятилетнего юнца, что особенно для меня удручающе. Ещё знаю, что любил пугать детей, безобидно и не очень подкалывать тех немногих, кого считал друзьями, сладости, ромашковый чай, свою соломенную куклу, меч, замаскированный под трость, душные вечера и что имел сквернейший характер. Впрочем, отдельные личности готовы столь нелестно меня обозвать и сейчас. Кстати, о них. С некоторых пор Череп стал навещать меня гораздо чаще. Меня это не особенно напрягает, но мои ребята каждый раз при его виде переживают микроинфаркт: от восторга, конечно. А вот он всё боится, бедняжка, что я передумаю и уйду к маврийцам. Череп хоть и создаёт впечатление не одарённой интеллектом шпаны, но владеет взвешенным, справедливым характером и светлой головой на плечах. Истинно лидерскими качествами, то есть. За это я его честно уважаю. Поэтому мы — я и моя стая — приняли сторону Татуированного Человека. Мавр, конечно, был сильно недоволен. Я уже видел таких как он — униженный и познавший боль, он унижает и причиняет боль другим. В сравнении с Черепом Мавр более хладнокровен и жесток, бьёт исподтишка, тонко и изощренно. Я сам таким был, знаю, как это происходит. Тебе кажется, что ты прав, что ты можешь вершить чужие судьбы и цель твоя благородна, и закономерно требует разумных жертв. И тогда… Это мираж. Никто, никто из нас не можешь этого — решать, кто и чего достоин. Мавр, конечно, скользкий тип, но он тоже по-своему любит Дом. Может, больше Черепа. Может, даже больше нас всех. Кто я такой, чтобы их судить?***
Летняя ночь тиха и безлунна; шальной ветер волнует дальние кусты можжевельника на углу, тёмные кроны деревьев, а заодно и мои волосы, хотя я и сижу на облупившимся подоконнике. Жду. Слушаю, как за соседней стенкой Крысы горланят так, будто хотят перекричать доверчивый шёпот коридоров и стен. Позже я окрещу это время Ночью Истины, которую могу проводить только с одним человеком. Он хлопает по карманам куртки в поисках зажигалки и сжимает в зубах мятый кончик фильтра. Молча протягиваю ему спичечный коробок. Он поджигает сигарету и длинно затягивается, бормоча что-то вроде: «Спасибо, друг». Тяжёлый день был, да? — Летуны принесли то, что ты просил. Он кладёт на подоконник рядом со мной пахнущий пылью и тленом шуршащий пакет. Я благодарю и одной рукой пододвигаю книжку к себе. Обвожу проступающий контур пальцем. Я так долго ждал, так долго искал… Чувствую себя дорвавшимся до давно утерянной игрушки Малышом. Удивительно, как быстро Летуны нашли её. Они бы уж точно не хлопотали так ради меня — думается мне мрачно. Очень хочется сразу прочесть эту книжку, но выгнать оказавшего услугу вожака не так-то просто. — Кажется, ты хотел что-то у меня узнать. — подталкиваю я. Череп кивает. — Почему ты выбрал меня? — спрашивает меня Сильнейший и я сразу понимаю, о чём он говорит и рассеянно улыбаюсь, потому что ждал этого вопроса. Светлое пятно от сигареты напротив резко прочерчивает спёртый воздух. — О, Сильнейший, что же ты желаешь услышать? Потому что ты — это ты? Потому что я давно видел во сне твою победу? Потому что я её предсказал? Череп морщится, будто кто-то очень смелый усиленно пихает дольку лимона ему в рот. — Оставь свои колдово-менестрельские замашки. Я хочу услышать почему. Во-от. Что и требовалось доказать. Череп всегда бесится, когда я увиливаю или начинаю мается дурью. Хромой говорит, что я дурак — дразнить Черепа может только настоящий дурак. Я обычно с мрачной рожей напоминаю, что слыву в Доме умнейшим, так что заткнись, дорогой мой хромоножка, и дай мне ещё закурить. — Слушай меня внимательно, о, Сильнейший, потому что эту истину ты услышишь только один раз. — размахнувшись, выкидываю свою сигарету в окно. Провожу взглядом летящий вниз потухающий огонёк. Несколько секунд молчу, думая, чего бы мне такого соврать. Скребу сивую щетину. Потом неожиданно для себя ляпаю правду: — Честно говоря, мне было почти всё равно, когда я выбрал твою сторону. Глаза легенды Дома поражённо округляются. Я давлю издевательское желание подмигнуть ему: вторая, старая личность временами даёт о себе знать. — Меня совершенно не трогало, кто из вас двоих «победит». Война в Доме — любая война — будет настоящей бойней. Ты меня понимаешь? Череп кивает. Стало быть, до него дошло, он осознал и встал на путь истинный. Да нихера. Я считаю вашу вражду глупой. -… абсолютно плевать, кто в итоге удовлетворит своё самолюбие. Хотя дело, наверно, не только в нём? — Да. У нас с Мавром давние счёты. — Что же это за счёты такие, из-за которых вы готовы глотку друг другу перегрызть? — Ты не понимаешь. Эти разногласия даже не нашем уровне, а на уровне стай. Ты пришёл в Дом слишком поздно и не знаешь, как всё начиналось. К тому же скоро выпускной. Ты знаешь, что это значит. Да, знаю. Всеобщее помутнение рассудка. — Мои и его ребята… — Решили идиотизмом помериться? — вырывается у меня. Надо же, всегда умел держать язык за зубами, а тут на тебе, не сдержался. Заканчивая говорить, я уже видел, как недовольно сжались пальцы Черепа на кончике сигареты. Плохой знак. — Поверь старому дядьке, Череп: я не имел ввиду ничего такого. Я выбрал тебя, потому что ты честный. Мне это импонирует. Я же, вроде как, встал на путь искупления. В прошлой жизни я не был таким душкой. Сейчас мне очень хочется начать активно жестикулировать, объясняя, какие они все, и, в частности, сам Череп, придурки, но я не горю желанием в ближайшее время выпадать из окна. Может быть, даже не без его, Черепа, помощи. Он скользит по желтоватому потолку с подтёками в углах взглядом и выдыхает длинную струйку дыма. — Ясно. Спасибо, что сказал. Его явно не радуют сказанные мной слова. Даже моя честность оказывается не слишком приятной, увы. Ну извините. Сам себе иногда противен, но в целом очень даже симпатичен. И меняться не собираюсь. — А теперь будь добр снять меня отсюда. Я замёрз.***
Впервые он приходит вместе со Слепым — с мальчиком, которому точно никогда не понадобятся обереги и талисманы от такого проходимца, как я. Моё знакомство со Слепым произошло случайно. Мы оба тяготеем пылкой любовью к ночным прогулкам и путешествиям на Изнанку. Ну и он один раз выручил меня. Но это совсем старая история, что почти и не правда. Смятая сигарета некрасиво истлевает в моих руках, пока я выслушиваю просьбу Слепого. -…его обижают. Помоги ему. Пожалуйста. Он как всегда изъясняется коротко и лаконично, кто-то вроде Черепа оценил бы. Они оба либо ускользают от разговора, либо весьма опрометчиво рубят правду-матку. Тяжело им таким, наверно. Мой взгляд примерзает к грязным коленкам Слепого. Рваные штаны, босые ноги, огромная рубаха и длинные чёрные нечёсаные волосы — таков этот маленький шантажист. Ну ещё и впалые бесцветные глаза, которые вроде слепы, но смотрят точнехонько на твоё лицо. Жутко. Так сказал бы любой другой на моём месте, но я слишком хорошо знаю, какого это — вглядываться в собеседника не-глазами. — Он слишком мал для амулета. — сразу говорю я. Лицо Слепого каменеет. — Он нам нужен. — терпеливо повторил маленький слепец. — Я понял. Но такое мне может сказать любой житель Дома. Сам знаешь. — Тогда, — шепчет он, — тогда в ту ночь, ты не обратил внимания на возраст. Пусть это будет ответная услуга, Седой. Иначе я мог бы… Я, посмеиваясь, перебиваю: — Туше, мальчик. Я могу ненароком и поверить в твои угрозы. Синебрюхая Мия тычется мордой в мутноватое стекло, а от её чёрного рта идут маленькие светлые пятна — пузырьки воздуха. Мягкий свет настольной лампы причудливо отражается в глазах-пуговицах. Где-то сзади в очередной раз наверняка гоняются друг за другом Арчи и Гектор. Придурки. Отрываю взгляд от аквариума. — Ладно. — сдаюсь я, — Дай мне время. Будет вам амулет. Наверно, и вправду старею. Раньше чисто из принципа не отдал бы им этот амулет. Друг Слепого светловолос и веснушчат, а по его худосочным бокам болтаются пустые рукава рубашки. Лицо мальчишки светится восторгом и первобытном страхом, а его взгляд жадно обшаривает комнату, выхватывая отдельные животрепещущие детали, и я уже вижу, как он рассказывает об этом другим (о, только наплыва малышни мне до полного счастья и не хватало). Так. Так. Надо что-то придумать — Так это ты хочешь получить амулет? Подойди. Он подходит ко мне на негнущихся ногах и смотрит так, будто я вот-вот вскочу и накинусь на него. Дурак. Озадаченно пялюсь на его пупок. — Нагнись. — говорю я. Мальчишка не слишком изящно плюхается рядом и я надеваю ему на шею замшевый мешочек, расшитый белыми нитками. Внутри лежат кусочек бирюзы, корешок, про который я сначала думал, что это крысиный хвост, фигурка котёнка с человеческим лицом и пепел. — У тебя очень упрямый друг, — говорю ему я, — упрямый и настырный. Оба эти качества похвальны, но действуют на нервы окружающим. Я не делаю амулеты для малолеток. Тебе повезло. Ты будешь исключением. Ещё бы. Когда твой друг — Слепой, трудно не быть исключением. Мальчик косит взглядом на амулет. — А что здесь? — шепчет. — Твоя сила. Прячу мешочек ему под майку. Не хотелось бы потом отгонять стаи малолетних ворон, готовых за любую сплетню или нашу безделушку руку на отсечение дать. — Так лучше, — поясняю под вопросительным взглядом, — не бросается в глаза. Это сила и удача, почти столько же, сколько я дал в своё время Черепу. Будь осторожен теперь. Постарайся, чтобы его никто не видел. Мы болтаем ещё несколько минут — я и светловолосый мальчик, пока Слепой стоит где-то за дверью, а потом я их быстренько прогоняю. Затем случайно вспоминаю, что Арчи ещё вчера вечером подавился кормом и умер. Остаток вечера грущу.***
Мне снилось море. Глубокое и синие, оно ластилось к ногам, как течная кошка, набегало пенистыми волнами и щекотало голые оцарапанные ступни. Ноги, к моему бесконечному удивлению и восторгу, имели рабочий вид и лёгкий загар. Непривычно, да. Я оглянулся. Уходящая линия золотистого берега вдалеке сливалась с линией горизонта, а за спиной стояла голая каменная стена, высотой как три меня. Я подошёл ближе. Постучал по ней. Обычный гладкий серый камень, ничего особенного. И нигде нет даже намёка на дверь или нечто подобное. Странное место. Вокруг явно ни души на многие воображаемые мили. И эта стена… Какие сюрпризы нам только не готово подкинуть наше подсознание? В частности, моё — больное и хромое на обе ноги. Я прошёл вдоль стены, ища проход (чувствуя необходимость в его поиске) и наслаждаясь чуждым мне ощущением горячего песка под ногами. Не найдя такового, развернулся опять к морю. Ветра не было. Солнце уже садилось и поверхность воды окрасилась в красивые охристые и карминовые цвета. Я простоял несколько минут, любуясь этими переливами, а затем легко поддался соблазну и зашёл в море по колени. Ранки на ногах неприятно защипало, но тёплая прозрачная вода всё равно манила к себе. Я сделал ещё несколько шагов, окончательно намочив какие-то джинсовые бриджи и низ белой рубашки. Пока осматривал себя, с удивлением обнаружил, что зыбкая поверхность воды меня не отражает. Вообще. Пожав плечами, прошёлся про мягкому дну ещё. — Эй! Стоять! Ты куда попёрся?! Оборачиваюсь. Ох, ничего себе, как далеко я зашёл. По внутренним ощущениям я сделал шагов десять, но на деле оказалось гораздо больше. На берегу меня окликивал кто-то длинный и рыжий, при этом размахивая ладонями так, будто от этого зависела жизнь по-крайней мере всего Дома или за мной, исключительно по счастливой случайности, гнался один из представителей пирань-людоедов, который явно не стремился сказать мне «привет» и удалится в просторы бесконечного моря. Мордашка рыжего наглеца казалась подозрительно знакомой. — Шут гороховый! Балбес белобрысый! А ну иди обратно! Кому говорю! Я отвесил ему шутовской поклон. Надо же соответствовать возложенным ожиданиям. Лицо незнакомца побагровело, приблизившись по оттенку к волосам. — Это лучше вы ко мне присоединяйтесь, мой лохматый недруг. — кричу непонятно от чего радостный я. — Вода тёплая, не простудитесь. За спиной этой нервной дылды зиял бескомпромиссной чёрвоточиной проход. Да-да, в той самой скучной стене. Уж не знаю, как рыжий умудрился её сделать, потому что руки у него пусты. Силой мысли что ли? Он кричал что-то ещё. Про то, что я дурак (ну, это известная истина), про то, что он, кажется, рад меня видеть (но это скорее угадывалось, чем всерьёз верилось), ещё про то, что все меня заждались… кто меня заждался? И где? Ещё повторял чьё-то имя. Кажется, моё имя. Не могу вспомнить. Память, зараза такая, подводит. Но я откуда-то доподлинно знаю, что этот рыжий человек неудачлив в любви, тёмноглаз и вечно растрёпан, сварлив, как сотня крикливых базарных бабок, привык защищаться металлическим веером и играть словами. Великий лжец, великий сказочник, великий друг, великий враг и… Глупый сон. Он заставляет меня вспоминать то, к чему я пока не готов. Тешу себя надеждами, что только пока.***
Просыпаюсь я от приглушённого, но тем не менее, громкого шёпота. Где-то рядом сладко сопел в люльке Малыш. -… да и Леопард обещал зайти. Его и возьмём. — Хорошо. — шелест бумаги, — ещё трое. Узнаю голоса Сказочника и Дирижабля. Первый вечно страдает бессонницей и мнимым бездельем, а второй всего лишь добродушный, но предприимчивый толстяк. Что они задумали? Озвучивают свой вопрос вслух. Нервный Сказочник тут же валится со стула, наверняка перебудив половину стаи, а флегматичный Дирижабль, продолжая жевать чёрствую булочку, пояснил: — Утречка, Седой. Тут Череп заходил, сказал, что ему к полудню нужно семеро рукастых парней. Вот и сидим, список составляем. — Ходячих или колясники тоже подойдут? — Подойдут, — трясёт двойным подбородком Дирижабль, — на вот, погляди. И кинул мне свой зашарканный блокнот. Поймав его налету, я имел честь лицезреть следы вчерашнего варенья из абрикосов, лимонада, пару буры пятен от вина и, собственно, перечень тех самых «рукастых парней», записанный корявым непрерывным почерком: Циркуль, Носорог, Мельник и Леопард, гордый предводитель Крыс. Понятно. Я вернул блокнот. — Ещё двое. Я тоже пойду. Понятно, что Черепу, нашему дражайшему предводителю, взбрела в голову очередная блажь. Ну не сидится человеку на месте, шило мешает. Понимаю. Я давно привык, на самом деле. Забираюсь в коляску и осматриваюсь вокруг в поиске свитера. На своей кровати с зеркалом сидит Кнут. Знамо, на встречу с дамой собирается. Он вообще никуда не выходит, предварительно не зализав свои белобрысые волосы. Меня, как вожака, подобная щепетильность должна напрягать, но нет, не в случае с Кнутом. Он считается одним из лучших моих бойцов. Очень уж отчаянный. Вон, даже мордашку свою толком не бережёт. Мне интересно, что за животное дало ему кличку. У него на спине медленно белеют рубцы от кнута. И как же он до жизни такой дошёл? Но я молчу. В нашем стае о таких вещах принято молчать. Правее храпели, закинув друг на друга руки и ноги, вечно неразлучные Мельник, Пугало и Ящер. А где остальные-то? — Фауст с ребятами куда-то ни свет, ни заря намылился. Если ты об этом хотел спросить. — тут же доложил Дирижабль. Чудный человек. — Если ты знаешь, зачем Черепу понадобились семеро парней, то так и быть, я тебя расцелую. — Ээ… не надо. Я и так скажу: он говорил что-то про того нового спонсора, который на прошлой неделе приезжал. Помнишь, к его приезду ещё порядки наводили? Вот, у Черепа к нему какое-то дело. Он ведь сегодня ещё приехать должен. С каждым новым словом Дирижабля я чувствовал, как стремительно бледнею. Дирижабль, видя моё состояние, тут же жалостливо вздохнул: — И кто тянул меня за язык? Череп говорил, что тебе это не понравится. А я хотел у тебя новый чайник выпросить… — Размечтался. — ядовито процедил с пола Сказочник. Ему там, внизу, видать, понравилось. — А почему нет? У Седого в кои-то веки хорошее настроение… было. Кстати, почему? Услышав вопрос краем уха, рассеянно отвечаю: — Просто так. Люблю рыженьких.***
В следующий раз он просто тихо стучит носком ботинка и с ноги открывает дверь. Я оборачиваюсь. Цветастый плед сползает с плеч и я елозю задницей по продавленному матрасу, натягивая его обратно. — Ты что? — играюсь. — Кто тебе разрешил? Зелёный свет от аквариума зловеще освещает его потерявшее краски лицо. Он сглатывает и тараторит: — Я пришёл спросить про Великую Силу. Можно? Морщусь, вспоминая, какую чушь я наплёл ему про Великую Силу. А вспомнив, улыбаюсь: — Садись. Спрашивай. Только покороче. Он опускается передо мной на пол. Веснушки на его загорелом лице проступают чётче и я со спокойным, философским даже удивлением обнаруживаю в себе зависть. Чего это ты, Седой? Кому ты завидуешь? Безрукому мальцу, который пришёл к тебе за помощью? Я жалок. Со стороны, наверно, это выглядит несколько комично: ослепительно белый альбинос в загадочно-мудацких чёрных солнцезащитных очках и с весьма гнилой натурой раздаёт советы маленькому златокудрому мальцу. Смешно. Мальчишка сперва мнётся, а потом несмело открывает рот и его буквально прорывает. На меня лавиной сыпется: про то, что Великая Сила сначала переполняла его, а потом покинула, но почему, он ведь так старался, он просто очень хотел стать сильным и… — Я был как птица, — шепчет он, — как птица, которая может летать. Она ходит по земле, потому что ей и так хорошо, но если захочет… как только захочет, — исправляется он, — тогда взлетит. Нагибаюсь к нему через циновку, тарелку и пепельницы. Я помню. Корешок, бирюза и котёнок с человеческим лицом. Ну, хоть с бирюзой не прогадал. Очень ему подходит. Я пугаюсь майской зелени его глаз. — Ты чувствовал, что можешь сделать всё, что захочешь, когда захочешь, как только захочешь? — Да. — нервно мажет языком по нижней губе. — Мальчик, ты уникум! — восклицаю патетическое я. — Это не я, это амулет! — Ах да, действительно. Я и забыл про него. — действительно забыл. Мальчишка так верит в этот амулет, почём зря, — Пожалуй, он получился сильнее, чем я думал. Я был бы не прочь сделать такой для себя. Жаль, что это невозможно. — Почему? — Такие вещи получаются только один раз. Такие вещи получаются только для людей вроде тебя. -… и как тогда я стану Черепом? Я аж поперхнулся. Откашливаюсь, разгоняя ладонью сизый дым. — Интересный вопрос. А тебе не кажется, что ты можешь стать кем-то другим? Два Черепа — многовато для одного Дома. Мальчик хмурится. — Ну пусть не Черепом, — соглашается он, — пусть кем-то другим. Но этот другой пусть будет как Череп. Отвожу взгляд от пустых рукавов куртки и мечтательно блестящих глаз. — Да, — говорю, — обязательно. Нечаянно вспоминаю старый разговор с Черепом. Нечаянно приходу в бешенство. Череп — неосмотрительный придурок, которого уважает и перед которым трепещет половина Дома. Другая половина, за редким исключением, умильно пускает по нему слюни. Пацан, видимо, из первых. Да и я тоже молодец. Наплёл ему, а теперь… — Так. Скажи-ка мне, кто самый сильный человек в Доме? — Череп. — А самый умный? — Ну… вообще-то, говорят, что ты. — Тогда слушай, что тебе говорит самый умный человек в этом Сером Ящике.***
С тех пор он навещает меня каждую неделю, по воскресеньям, когда стая уходит. Я не знаю, почему до сих пор вожусь с ним. Дело не в просьбе Слепого. И не в просьбе Ведьмы. Мир, на самом деле, тесен, малец оказался её крёстником — вот это совпадение, не правда ли? Она подарила ему кличку — Кузнечик. Мне эта кличка кажется чужеродной, незнакомой. Для меня он всё равно остаётся просто упрямым другом Слепого. Или может быть дело в том, что он напоминает мне другого светловолосого и настырного мальчика? Мальчика, который запутался и не знал, где он. Который проморгал десять лет. Который под конец жизни наконец-то научился дерзить. Благодаря Черепу я знаю всё это. Благодаря ему я вспомнил лицо того маленького старца. И благодаря ему я знаю, что вскоре после моей смерти он и его хамоватая подруга с необычными гастрономическими запросами (с необычными, потому что кролики мясо не жрут!) тоже пропали. Но я вспомнил их лица. Это самое главное. Мне кажется, воспоминания стали ко мне возвращаться, как только я попал в Дом. Ну, или чуть раньше. В любом случае, фантомная боль, мучившая левый глаз в непогоду, пришла именно тогда. Или, может, всё началось по-другому?