***
У подножья крепостных стен гниют небрежно сваленные в бесформенные кучи человеческие трупы. В воздухе витает ужасная вонь, но никто ничего с ней делать не спешит. Над посиневшими раздутыми телами мертвых летают сизые облака агрессивно жужжащих мух. Они забираются под кожу трупам, топчутся на их черных вывалившиеся языках, ощупывают стеклянные глаза крохотными хоботками. Никому нет дело до покойных рабов, преступников и бедняков, никто не позаботиться о них после смерти, кроме Дьявола. Здесь, в находящемся на краю мира портовом городишке, мало у кого из приезжих есть родственники, да что там, далеко не у всех из них имеются фамилии. Они покидают отчие дома, надеясь обрести богатство и славу, но после смерти от них не остается даже могил. И это в век, когда великие мыслители призывают людей заботиться друг о друге! Призывать-то они призывают, но суды продолжают исправно работать, поддерживая видимость справедливости. До недавних пор на Ямайке к пиратам относились более почтительно, но после смены протектората из залов таких судов больше не выходят оправданными: из них путь лежит либо на каторжные работы, либо на виселицу. А так как на Ямайке нет мест, где пригодились бы безвольные рабы в большом количестве, у палачей всегда есть работа, и никто не удивляется их частым визитам в переполненную тюрьму. Тяжелые шаркающие шаги разносится по мрачным камерам, где приговоренные к смерти преступники проводят свои последние часы, ожидая мучительной казни. Появления на пороге тюрьмы молчаливого широкоплечего гостя с огромным пузом, которое не в силах скрыть даже черный свисающий до пола балахон, может значить одно — некоторые заключенные дождались, и сейчас их выведут из клеток, чтобы проводить до виселицы. Мужчина идет ленивой неспешной походкой, а его живот после каждого шага переваливается из стороны в сторону. Скучающих на своих постах стражников это, очевидно, забавляет, но ни никто не смеет смеяться вслух, опасаясь привлечь внимание пугающих глаз, поблескивающих в аккуратных прорезах в маске и повидавших так много смертей, что еще парочка не сделает душу этого человека соблазнительнее для Дьявола. О, этот равнодушный даже в таком жутком месте взгляд ни у кого не вызывает сомнений в том, что перед ним — настоящий палач, причем мастер своего дела. Человек, находящийся в почете у самой смерти. Охрана в тюрьме не отличается особой внимательностью — ведь не было еще случаев побега из-за железных решеток, установленных в проходах. Они дают сквозной обзор на заключенных, и стража всегда знает, кто чем занят. Чем ближе к центру тюрьмы, тем зловоннее пахнет воздух и тем мрачнее камеры. Хочется заткнуть нос и больше не дышать, но работа «гостя» тюрьмы предполагает привычность ко всякого рода нечистотам. А еще из-за отсутствия дверей звуки распространяются по комнатам, быстрее здоровых наглых крыс. Со всех сторон слышны протяжные стоны, нервный шепот, молящий Бога о милости, но иногда их прерывают разъяренные крики и проклятья, сыплющиеся на головы солдат. Не все заключенные легко примиряются со своей участью, но их жалкое сопротивление обречено на провал. Охране дано распоряжение действовать по ситуации и в случае побега стрелять, ведь все равно эти опустившиеся люди в драных обносках без пяти минут трупы. Нужно действовать тихо, правильно, не провоцируя стражу. Но так сложно держать себя в руках, когда в темноте за решеткой одной из многочисленных грязных камер белеет знакомый силуэт. Руки чешутся всех переубивать здесь, и стражу, и заключенных, лишь облегчит его страдания… Но нельзя, убийства не принесут спасения, нужно действовать спокойно, иначе конец. Палач, замявшись на секунду у нужной клетки, протягивает одному из охранников, носившему на плече знак отличия и выполняющий обязанности старшего, бумагу, извлеченную из деревянного тубуса, мотавшегося под жирным пузом на потертом коричневом поясе. Пока охранник внимательно читает, палач взирает на него сверху вниз, пренебрежительно скрестив руки на выпяченной груди. Под холщовым красным мешком, служившим маской палачу, дышится с трудом. По худой, загорелой и совсем не сочетающейся с толстым животом шее скатываются капли пота. Палач хотел бы, чтобы причиной чрезмерной потливости была жара, но дело вовсе не в ней. Нельзя выдавать своего беспокойства. Но, возможно, стражник не спешит читать быстрее, потому что просто не очень грамотный, а не потому что подозрительный? Спустя пару минут он добирается до последней строчки, с сомнением чешет затылок под шлемом и задает вопрос. Палач не спешит отвечать. В коридоре нависает угрожающая тишина. Стражник повторяет вопрос еще несколько раз, пока напарник, проработавший в тюрьме дольше, не тыкает его в плечо и громко шепчет: «Ты чего? Он же немой! Говорят, ему отрезал язык пьяный пират, поэтому он их так ненавидит». Первый, не ожидая такого расклада, делает шаг назад и уже более решительно тянется к ключам, чтоб отпереть дверь и идет к следующей: «А по его брюху не скажешь, что у него нет языка. Ладно, забирай к Дьяволу этих вонючих уродцев». Громыхая длинной ржавой цепью, которой стражники сковали наручные браслеты нескольких заключенный в непрерывную линию, шеренга из приговоренных к смерти людей выдвигается из ворот тюрьмы в сторону повозки, которая, как все считают, должна отвезти их на эшафот, предварительно проехавшись по всем людным улица в городе. Дескать, смотрите, горожане, что вас ждет, если вздумает заняться пиратством и грабежом. Смотрите, какая жалкая участь будет вам уготована. Стражники помогают загнать упирающихся заключенных в оборудованную клетку на колесах и, когда десять человек оказываются плотно укомплектованы на двух квадратных метрах, телега двигается в свой путь. Палач неспешно погоняет лошадь, а усевшийся рядом с ним стражник, тот самый, читавший ранее бумагу, пристально смотрит вдаль. Возможно, он бы хотел отвести взгляд или завести пустяковый разговор, но опоздал. Не успели они отъехать и на двадцать метров от тюрьмы, как воткнутое между пластин его доспех тонкое лезвие стилета лишило мужчину жизни. Почувствовал ли он, что умирает? Палача это не волновало, он аккуратно натягивал поводья, заставляя лошадь повернуть в сторону от ведущей в город пыльной дороги, и временами поправлял сползающий с сиденья труп. Заключенные, завидев, что город вместо того, чтобы приближаться, отдаляется, подняли жуткий гам. Удостоверившись, что за ними никто пока не следует, палач одернул лошадь, останавливая повозку за холмом, и с нескрываемым удовольствием стянул с головы проклятый мешок, а потом достал набитый деньгами на новую жизнь и шерстью мешок из-под балахона палача. Свежий ветерок приятно играл остриженными светлыми волосами и холодил кожу. Стянув с пояса мертвого стража связку ключей, Дженсен спрыгнул с телеги и подошел к ее «кузову» сзади, чтобы освободить запертых там людей. Еще предстояло долгое объяснение с ошалевшими заключенными, которые в эту самую минуту должны были мотаться над землей, но место этого продолжали ее топтать, но сперва нужно, нет, просто жизненно необходимо заключить в самые крепкие объятия капитана Джареда Падалеки, безжалостного убийцу и отчаянного пирата, жизнь без которого оказалась и не жизнью вовсе, а чередой тянувшихся в тревожном ожидание серых дней. — Нам нужно пересечь залив. В Кингстоне нас будет ждать корабль, капитан Джим Бивер согласился припомнить старое и помочь… Из-за волнения, которому теперь можно дать выход, слова налетают друг на друга, и речь комкается. В поры эмоций хочется наговорить еще много-много глупостей, например, признаться, как он чертовки скучал и как сильно боится еще раз потерять своего несносного разбойника, который оказался более уловимым, чем предполагалось ранее. Конечно, у них теперь будем время обо всем поговорить, но зачем откладывать такой важный разговор на потом? Но едва Дженсен открывает рот, как чувствует, что в его кадык упирается не успевшее остыть лезвие, перепачканное в крови убитого стражника. Кое-кто из освобожденных преступников не стал уповать на чужую милость и решил взять судьбу в свои руки: — Давайте просто прирежем этого законника и будем свободны! — раздается нетерпеливый шуршащий голос сзади. — Поплывем, куда захотим! Ни один законник нам больше не указ!***
Утро все равно наступает. Солнце все равно всходит над морем вдалеке, и вся небольшая тюремная камера освещается светом. Джаред предпочел бы, чтобы этого не происходило. Он не хочет ничего видеть, не хочет знать, что мир продолжит существовать после него. И дело вовсе не в присущем всем пиратам эгоизме, нет. Он просто не хочет умирать и уходить туда, откуда нет никакого возврата. Может, ему удастся договориться с Дьяволом, и тот…? Ах, нет, кажется, Дьявол не слишком-то его любит, судя по тому, как позорно он попался. Тогда и неважно. Джаред по сути не успел ничего из того, что хотел бы успеть. Не сказал того, что собирался однажды. Не провел достаточно дней на море. Хотя, если говорить честно, для моряка, будь он пиратом или нет, никогда не будет достаточно времени на воде. И лучшей смертью станет та, что случится в пучине морской, отправит прямиком к Дьяволу, а не через жалкие его подстилки человеческие в виде судей и палачей. Джаред хотел бы там. Далеко, куда не заходят обычные суда. Лучше было уйти на дно вместе с «Ревенджем». Но тогда он никогда бы… А, да какая уже разница? Джаред открывает глаза после часового сна и удивляется тому, что вообще умудрился поспать. Нервишки-то шалят, но усталость не смоешь с себя просто так. Теперь уже и не надо, в Аду он будет постоянно несчастным, постоянно уставшим и постоянно горящим заживо. Пора привыкать. Кажется, он уже немного начал. Палач входит в комнату ровно в тот момент, когда свет от солнца через маленькое окошко добирается до края двери. Мужчина шагает тяжело, грузно, еле дышит, и Джареду хочется плюнуть ему в лицо, жаль, оно скрыто маской. Может, будет возможность после? За это ему отведут особый котел в Аду, это же великолепно! Свои горящие пламенные покои. Что может быть лучше? Джаред усмехается про себя и думает, что его сарказм уже переходит все границы. Он всегда смеялся над смертью, но не в тот момент, когда она реально была близка как никогда. Сейчас это кажется глупым, чрезмерно глупым, но просто не удается не думать о том, куда же пират отправится после повешенья. Палач идет слишком медленно, головы сидящих неподалеку бродяг и таких же неудачников-пиратов поворачиваются ему вслед, а в спину бьет поток тихой ругани. Падалеки не отводит взгляда от мужчины, почему-то думая, что походка кажется ему знакомой, но мысли эти быстро выбрасывает. Мало ли людей он видел на своем пути? И кто угодно из них мог оказаться палачом. Не зря же он прикрывает лицо этим холщовым мешком. Если бы хоть кто-то увидел его настоящего, в живых бы никто не оставил точно. Люди мстительны в сущности своей. И Джаред не исключение. Он лично бы задушил человека, который убил бы коммодора Дженсена, но, к сожалению, это не действует в обратном случае. И коммодор, очевидно, наслаждается жизнью в цивилизованном месте, со шлюхами и выпивкой. Ну, по крайней мере, так делал бы он, Джаред. После того, как задушил бы палача, да. Какая-то слепая ревность ко всем портовым шлюхам города внезапно затапливает голову и сердце мужчины, и он кривится, хватаясь за живот. О чем он вообще думает? Какого черта? Хорошо, что до него нет никому дела, никто не обращает внимания на то, как отвратительно он выглядит со своим лицом цвета разведенной в воде земли, впавшими глазами и грязными спутанными волосами. Ну и хорошо. Меньше вопросов. Еще меньше. Пленников грубо толкают, трясут, вытряхивая последние эмоции и оставляя только страх и озлобленность, а потом заковывают в новый цепи. «Новые» — не оттого, что они недавно приобретены и блестят на солнце, наоборот, эти настолько старые и гнилые, что кажется, что совсем скоро они рассыпятся. Но все же держат, гадины, держат. Джаред спотыкается, когда это пинают по ногам и толкают к остальным заключенным, и вокруг раздается приступ хохота. Давненько над ним никто не смеялся, да уж… Хочется начистить всем рожи, вот только руки уже закованы, ноги с трудом переставляются от томительного ожидания смерти, а желание само по себе потихоньку сходит на нет. Пират забирается вслед за всего в повозку и кладет голову на руки, закрываясь от всего. Ему остался максимум час жизни. О чем можно подумать, чтобы наверняка? У Джареда нет ответа, он сжимает зубы до отчаянного скрипа и пытается хотя бы вспомнить, что ему снилось. Последняя ночь, как никак. Когда ему еще что-то приснится… Очевидно же, что никогда. И тогда в голове появляются образы как по заказу. Джаред даже дергается от неожиданности, но никому все еще нет до него дела, заключенные о чем-то перешептываются и строят планы на свою… смерть, а пират трет глаза грязными пальцами и пытается вспомнить. Это необходимо сделать сейчас, пока еще можно. Море. Ему точно снилось море, что же еще. Горячий песок, слишком горячий, такой же, как и… тогда. Как на том острове, обжигающий, томящий. Забивающийся везде, где надо и не надо. А потом все, что было на том песке. Каждое прикосновение. Все это приснилось, как будто произошло снова. Глаза чудного цвета морской лазури. Избавляющие от всех бед и страданий объятия. Джаред улыбается себе в ладони, решая, что это то самое, о чем можно будет думать в момент, когда затянут петлю на его шее. Море и эти глаза. Они дарят неразумное спокойствие, вместе с которым даже не так страшно умирать. Джареду на миг становится легче дышать, он почти проваливается в воспоминания, когда слышит нарастающий гул. Заключенные чем-то недовольны, и пират сначала не может понять, чем именно. Только спустя минуту или две приходит осознание, что они заехали слишком далеко от города. Что-то не так… Их что, решили убить где-нибудь в глуши? Закопать прямо там? Или оставить трупы на съедение диким зверям? Джаред дергается, все-таки он не привык быть на суше, движения его неуверенные, скомканные, а неуверенность все возрастает. Палач, тот самый странный палач, обходит повозку и открывает выход наружу, позволяя им всем выбраться наружу. Пока заключенные выбираются, спотыкаясь от неожиданности, Джаред стоит на месте и просто не может поверить своим глазам. Он не ожидал. Он… да нет, этого просто не может быть. Коммодор сейчас в каком-нибудь грязном пабе тискает девчонок, а это… это его двойник, не иначе. Джаред моргает, моргает несколько раз подряд, но ничего не меняется. Человек перед ним не исчезает. Как и не исчезают глаза цвета морской лазури. Никуда не исчезают. Пират выбирается наружу тоже, не сводя глаз с мужчины, он просто не может и слова вымолвить, пока Дженсен что-то сбивчиво объясняет. Только после он замечает в его речи слово «мы» и «нас». То есть он… Что? Джаред трясет головой, не понимая ничего из того, что произошло. Он уже мысленно отправил себя на виселицу. И даже повесил. Но тут ворвался… опять он. Он всегда делает так, врывается, переворачивает все с ног на голову, а потом делает вид, что так и надо! Вот только… Джаред судорожно сглатывает, видя лезвие около горла мужчины. Черт. Черт! Нет-нет-нет, не надо так. Впору пустить все свое красноречие. И не только его, если придется. Драться ему нечем, кроме кулаков, да и хорошо, если удастся отнять этот клинок. А пока можно применить дипломатию, он же пират, черт побери! — Так-так, постойте, — Джаред поднимает руки вверх, показывая, что он безоружен, поэтому угрозы не несет. Как будто они этого и так не знали. — Зачем его убивать? Он спас вас всех. Каждого из вас. Каждую чертову душу в этой повозке. Он вывез ценой собственной жизни вас из тюрьмы, дав второй шанс, так почему вы хотите его убить? — он старается говорить уверенно и убедительно, но после жестокой ночи мысли просто не собираются воедино. — Вы свободны уже сейчас! Езжайте куда угодно! Плывите в любые края! Вам уже сейчас никто не хозяин, да и никогда не был, неправда ли? Они лишь на время закрыли вас в клетки, подавив волю, но теперь благодаря ему у вас всех есть второй шанс проявить себя. Убивайте законников! Режьте судей и стражников! Грабьте дома! Но, боюсь, это не относится к этому человеку, он такой же преступник, как и вы все, — Джаред путается в словах, нервно осматривая свою «публику». Они должны, просто обязаны ему поверить. Иначе… иначе он просто не знает что. Мужчина старается не смотреть на коммодора, не встречаться с ним взглядом, боится сорваться, сделать что-то резкое, неожиданное, что всех отпугнет. Но «публика» переглядывается. Один раз. Второй. Джаред молчит, молчат и остальные. Вот только рука с лезвием потихоньку опускается, но пират все еще боится выдохнуть. Вдруг это только начало… Но заключенные переглядываются снова, а потом, не говоря ни слова, просто бросаются прочь в разные стороны. Клинок уносят с собой, но это не имеет значения, потому что Джаред свободен. Черт возьми, свободен. И это все благодаря ему — человеку, который желал его смерти больше, чем кто-либо другой. Джаред стоит, замерев, стоит и Дженсен. Времени терять нельзя, но ни один из них не решается сделать первый шаг. И только у пирата больше не хватает сил выдерживать это напряжение, он в один шаг добирается до мужчины и заключает его в объятия. Такие тесные, что можно было бы задохнуться. — Черт возьми, поцелуй меня уже, или я сам это сделаю, — Джаред шепчет, чуть оторвавшись от объятий. А потом делает то, о чем давно мечтал — касается обветренных, но таких горячих губ своими. И пусть весь мир перевернется. Трижды. Сотню раз. Его море всегда с ним.***
Дженсен не успевает испугаться за собственную жизнь — его мысли целиком и полностью занимает Джареда, и вряд ли когда-нибудь этот несносный властолюбивый пират соблаговолит освободить их хотя бы на треть. Глядя в его непривычно-теплые глаза, сжимая в руках исхудавшую за время заключения талию и чувствуя, как быстро бьет чужое сердце, сливаясь в едином ритме с собственным, Дженсен глубокомысленно заключает: жизнь без Джареда ему не нужна. В ней просто не будет смысла. Они уедут только вместе, и пусть горит весь английский флот закатным пламенем. Никакие ордена, никакие чины, никакие придворные дамы не заменят самого дорогого в жизни, что им удалось с таким трудом обрести на затерянном среди морских пучин кусочке суши и едва не потерять из-за человеческой глупости и жестокости. Если бы тот разбойник все-таки набрался смелости вонзить тонкое лезвие в шею, коммодор умер бы, но с самой счастливой улыбкой на лице. Ведь что может быть прекраснее, чем еще раз взглянуть в глаза любимому человеку и ощутить тепло его рук перед смертью? Но надо отдать Падалеки должное: он честно заслужил право считаться лучшим разбойником на море и не зря считают, что он своим красноречием может и морского ежа заставить продать свои иголки. Ему хватает пары ярких фраз и неотъемлемой харизмы, чтобы заставить людей подчиниться своей воли. А чтобы забрать себе душу коммодора ему и вовсе больше ничего не надо делать — она и так его. Для подтверждения этого хватит одного поцелуя, дороже всех сокровищ на свете… И пусть еще не все беды остались позади, а ввязываться в новые неприятности у них теперь будет выходить с двойным успехом, но вместе они обязательно перейдут горы, захватят неприступные крепости, вдоль и поперек исплавают неизведанные морские просторы. Но все это потом, когда они покинут Порт-Ройал, а пока можно начать с малого, но не менее грандиозного предприятия — с исследования залегших под сердцем и неудержимо рвущихся наружу чувств. — Я больше никогда тебя не отпущу, — неохотно прервав поцелуй, проговаривает мужчина и в подтверждение своих слов сильнее сжимает возлюбленного в крепких объятиях. — За наши грехи в Аду тоже гореть будем вместе, а сейчас, если ты не возражать, нам следует пустить в путь. — А потом наклоняется ближе, намереваясь нашептать на ушко Падалеки слова, которыми нельзя раскидываться. Слова, которые Дженсен ревностно берег для особого случая сколько лет и прежде никому не говорил. Они предназначены лишь для одного, самого достойного человека и самого лучшего пирата во всем Карибском море. –Я люблю тебя, капитан Джей Ти. В то утро приготовленные на плацу петли так и остались незатянутыми, а собравшийся на площади народ испытывал неудовлетворение сорванной казнью. О повозке с заключёнными спохватились слишком поздно, как и о покинувшем свой пост капитане охраны южного крыла тюрьмы Порт-Ройал, чтобы настичь их и вернуть обратно. Единственная зацепка, что осталась замешкавшимся представителям власти — это всплывший через пару дней у берега труп крупного мужчины, известного в городе как Безмолвный Фэт и служившего палачом. Но из-за того, что он редко снимал положенную по долгу службы маску, опознание тело затянулось еще на несколько дней и, разумеется, никому не пришло в голову связать его смерть с побегом заключенных. Игривые морские волны бились о борт отплывающего из порта Кингстон корабля, а полуденное солнце ярко светило, освещая путь в будущее, которое на рассвете казалось несбыточной мечтой, а теперь — маячило где-то там впереди, лукаво строя глазки, далеко за пределами острова Ямайка. В этой битве не нашлось место проигравшим: неожиданный приз имел свою ценность только тогда, когда его держали в руках два человека.