***
У коммодора необыкновенно красивые глаза. Вроде бы глупость, не подобает думать о таком во время безрассудных соблазнений (это еще кто кого соблазняет!), но Джаред не может отвести взгляда, когда Дженсен отрывается от его губ на такой короткий, но в то же время невыносимо долгий миг. Он удивлен не меньше Эклза, у которого сейчас глаза на лоб полезут, но все же серьезен и сосредоточен, потому что происходящее смущает, заставляет что-то внутри содрогнуться в ожидании будущей виселицы, если кто-то… А, впрочем, кто же их заметит, интересно? Эта черепаха, которая выбирается на берег, чтобы погреть свой панцирь? Несомненно, именно она первой и побежит докладывать королю Георгу первому. И успеет как раз к смерти обоих мужчин от старости. Джаред усмехается этой мысли, но лишь где-то глубоко у себя в мыслях, на лице же не дергается ни один мускул, отвечающий за улыбку. Нервозность дает о себе знать, пират хоть и был неплохим знатоком сексуальных утех, но все же до мужчин еще никогда не скатывался. Интересно, а что насчет Дженсена? Что у него за история? Впервые подобный опыт, или же наш верный короне коммодор уже бывал в мужских объятиях? Но все это можно узнать и позже, а пока… а пока глаза, эти светлые серо-зеленые, отливающие листвой и почему-то яркой глубиной океана. Джаред засматривается, бездумно сжимая пальцами волосы мужчины, поглаживая, пропадая в собственных мыслях далеко-далеко, будто бы за пределами этой Галактики. Если бы, конечно, пират вообще знал, что это такое. А потом горячие губы мужчины снова встречаются с его шеей, оставляя рот в покое, и принимаются терзать ее с новой силой, оставляя только больше следов своего греховного падения. Джаред теперь усмехается по-настоящему, все равно коммодор этого не увидит. Пираты — само сборище греха, кажется, что сам Ад разверзся бы под их ногами, заставляя провалиться еще глубже, хотя знать бы, куда именно. И тут он — гордый носитель этого звания, гроза морей — пасует, сжимается и лишь откидывает голову назад, подставляясь под поцелуи-укусы. Инициативу проявить самому сложно, хватает лишь для жалких манипуляций с телом мужчины — провести пальцами по загорелому животу, опуститься на пах, немного сжать, но не более. Дальше — личное, на что у Джареда пока нет дерзости. Но, чувствуется, скоро придется изменить этому странному жалкому правилу. И только лишь жажда обладания, бесконечное стремление к лидерству заставляют Джареда делать следующий шаг. Коммодор так крепко прижимает его к тонким миллиметрам воды и мокрому песку, что пират дергается, ощущая, как нечто горячее и довольно-таки большое трется о него через ткань. Он не дурак и хорошо понимает, о чем идет речь, но пока все еще немного противится. Его самого ситуация очень даже возбуждает, особенно если откинуть мысли о том, кто именно в этот раз является его партнером. Горячие жадные руки будто бы везде, Дженсен стремится завладеть им полностью, гладя, прикусывая и зализывая, целуя, пробуя. Он делает все, чтобы пират остался в его власти. И Джаред действительно не сопротивляется, ощущая вес мужчины на себе, а также его знатное возбуждение. Он плавится то ли под жарким ямайским солнцем, то ли под взглядом и ласками коммодора, но это все заставляет его растворяться в прибое, глотать попадающую случайно в рот воду и жмуриться. Джаред понимает, к чему идет это дело, поэтому в какой-то момент, когда, кажется, Дженсен совсем расслабляется и доверяется, просто скидывает его в воду рядом с собой и садится сверху, седлая сначала живот, а потом сползая немного ниже. Задница явно чувствует то, что ей предстоит, а у пирата нет никаких сомнений, что именно он окажется в итоге снизу. Это как-то странным образом сразу стало понятно. Но это не мешает ему ощущать себя царем горы, сидя на коммодоре, а потом жадно целуя его в соленые губы. Дженсену больше нравится его шея, самому же Джареду — мягкие губы мужчины. Он никогда не замечал раньше за собой желания так много целоваться, но, видимо, с женщинами просто все не так. С Эклзом же хочется делать это чаще и больше, и пират просто не может отказать себе в этом желании. Он касается губ легко, а потом надавливает, вжимая голову мужчины в мокрый песок, забирается языком внутрь, касается, лижется и делает множество других вещей, за которые потом, наверное, станет стыдно. Но пока это великолепно. — И я тебя тоже, — он бормочет тихо в губы, все же не особо заостряя на этом внимания. Это звучит больше как признание в полной и безоговорочной капитуляции или же… хм… любви? Чем ненависти. Но Джаред не задумывается об этом тоже, особенно когда снова оказывается снизу. Хорошо, что он не из слабеньких, скинуть с себя Дженсена сложно, но все же возможно, чем пират и занимается. Это не походит на то, чего он изначально ждал. По большей части это просто борьба, иногда перемежающаяся со звонкими поцелуями и приемами ниже пояса. В прямом смысле. Итог все-таки тоже ожидаемый — Джаред оказывается снизу, лежа на горячем, но уже сухом песке, а мужчина над ним ухмыляется и все так же командует по привычке. Однако в этот раз пират слушается, правда лишь отчасти, но дергаться все же перестает. Он облизывает быстро сохнущие губы и не отводит взгляда от тех самых красивых серо-зеленых глаз мужчины, пока он снимает с себя и него штаны вместе с нижним бельем. Это странно и все еще немного неправильно, но хочется до дрожи в конечностях, и Джаред молчит, терпит, ожидает. Он ждет боли, потому что, опять же, не дурак и хорошо представляет, что и как устроено. Он ждет и дожидается, от чего хочется убежать, скрыться, сжаться в комок и не позволять больше никому себя трогать. Но Джаред терпит до последнего, не обращая внимания на такие же соленые, как и океан, слезы, катящиеся по щекам. Ему делали и больнее все же, эта боль немного… другая. Он делает только хуже, сжимаясь, но так или иначе становится легче. Дженсен не особенно-то ласков, однако он хочет того же, что и Джаред, а общие цели часто приводят к тому, что нужно. В этот раз тоже, когда пират хрипит, выгибаясь под мужчиной, притягивая его ближе и кусая его губы вместо поцелуев. Горячая волна пробегает по телу, как стадо слонов, а потом выбирается наружу в виде белесой жидкости, пачкающей оба тела. И только после становится восхитительно хорошо. Только после Джаред ощущает себя частью Вселенной, только после он готов сказать, что счастлив. Напряжение последних дней убегает сквозь пальцы, и мужчина почти по-детски утыкается носом в плечо коммодора, лежащего рядом. Так искренне и по-доброму. Доверчиво и тепло. — Скажи еще раз, что ненавидишь меня, — он шепчет и улыбается, пока Дженсен не видит. Горячий песок под спиной, палящее солнце сверху, нечто горячее теперь и внутри… Джаред хотел бы остаться в этом месте вечность. Может, так и случится. Джаред касается руки коммодора почти незаметно, легко, лишь пальцами проводя от кисти вверх. Люди слишком близко, он не может скомпрометировать их так бессовестно, поэтому это прикосновение — последнее, что их ожидает. Пират отлично видел флаг приближающегося корабля. И теперь хорошо разглядел форму приплывших на шлюпке моряков. Королевский флот. Мужчина отчаянно улыбается и уже хочет попросить Дженсена оставить его тут, на острове, как тот выдает эту фразу. Это что, волнение? Переживание? Неужели ему есть дело до того, что станет с пиратом на военном корабле? Они могли бы заживо его освежевать, и никто бы ни слова поперек не сказал. Даже Дженсен. Станут ли? Скорее всего, да. Джаред тихо прощается с коммодором одним прикосновением, он надеется, что мужчина поймет. Или нет. Впрочем, какая уже разница. Пират попадал в сотни переделок, но эта кажется самой… безвыходной. Ему не доводилось еще быть запертым на вражеском корабле в окружении сотни людей, которые хотят его смерти. Если, конечно, они его узнают. А они узнают, листовками с лицом Джаред украшены все ближайшие к Порт-Ройалу порты. Дженсен о чем-то тихо говорит с капитаном, когда их доставляют на корабль, а Падалеки молчит, потупив взгляд в пол. Коммодор герой, все хлопают его по плечам и спине, радуются и приветствуют. Никто и слова не говорит Джареду, пока они делают вид, что его тут нет. Все равно уже никуда не сбежит. В открытой-то воде. Сердце пропускает удар, когда сзади его руки скручивают, заставляя выгнуться. Еще один удар — когда капитан смотрит презрительно и качает головой в сторону каюты. Третий — когда глаза Дженсена мечутся с его глаз на губы и обратно. Джаред ждал этого, так чего теперь удивляться? Капитаны военных кораблей все же не настолько идиоты, чтобы поверить, что самое разыскиваемое лицо на Ямайке — со «Святой Марии». Он чуть дергает уголком губ, когда его тащат мимо всей команды в каюту капитана. Он задерживается взглядом лишь чуть дольше на Дженсене, а потом моргает, желая, чтобы все это оказалось сном. Лучше бы он сдох там, на острове. Но не здесь, под унизительными взглядами команды, под его взглядом. Морской дьявол предал его. И теперь он падает на колени, ожидая конца.***
Смотреть с непреступного борта легко скользящего по крутым волнам судна на чернеющий вдалеке ненавистный остров гораздо приятнее, чем находится на его пляже. Постепенно высокие тропические деревья становятся все меньше и меньше, а затем окончательно исчезают в темной однообразной дымке. Через пару часов проклятый остров окажется далеко у них за плечами, но, как бы не было приятно с ним прощаться, маячащая впереди неизвестность прокладывает между густых бровей коммодора глубокую морщину. Капитан «Ноттингема» оказался хорошим человеком не только на первый взгляд: он любезно согласился позаботиться о спасенном сослуживце, предоставив ему все необходимое, включая койку и одежду. Дженсен уж и забыл какого это, общаться с другими двуногими существами, привыкнув видеть перед собой лишь небритую рожу капитана Падалеки. А еще он почти отвык от корабельной качки и теперь с особым наслаждением прогуливался по палубе, всем телом пытаясь удержать равновесие. Крохотная точка, некогда бывшая огромным островом, окончательно скрылась за горизонтом, и теперь корабль оказался в оцепление бескрайнего небосклона и лазурной глади воды. Скоро домой. Через пару дне, как сказал капитан, они достигнут большой земли, и со всеми злоключениями коммодора Эклза будет покончено. Но так ли это на самом деле, ведь самое страшное из них сейчас сидит в трюме корабля и выкручивает запястья, скованные железными путами? Падалеки, Падалеки, Падалеки… Человек, воплотивший в своем лице самое страшное наказание и величайшую божественную подать. Он оказался спасением для Дженсена, ведь если бы не он, вряд ли бы коммодор дотянул бы до сегодняшнего дня и этот славный корабль просто прошел мимо очередного необитаемого острова, не увидев на его берегу людей. Но оказалась ли на дне «Святая Мария», унеся с собой жизни команды, если бы судьба не свела их весте с этим хитрым пиратом? В этом случае коммодору не суждено узнать другого исхода. Прошедшего не вернешь, а затонувший корабль из объятий Кракена не вырвешь. Дженсену остается теряться в собственных мыслях, позволив чужому кораблю нести его по течению жизни, да плевать с палубы в бурлящую под кармой воду… Капитан «Ноттингема» продолжал звать его коммодором и обращаться «на вы», как это любит делать Падалеки, но эти слова больше ничего не значили. Дальнейшая карьера Дженсена, как офицера военно-морского флота, стояла под вопросом. Усач предупредил, что высшие чины давно причислили его к павшему во время битвы с морскими разбойниками составу «Марии», но из-за отсутствия тела дело временно приостановили. И, спустя более трех недель после кораблекрушения, его вдруг обнаружили на затерянном в море острове, живым и здравствующим, за много миль от места трагедии. Капитан поделился своими сомнениями насчет удачно складывающихся обстоятельств вокруг персоны Эклза и, широко улыбаясь, назвал его любимцем Фортуны. Знал бы он, что им с Падалеки пришлось пережить! После этого разговора Дженсен чувствовал себя не только немощным капитаном без корабля и команды, но и самым настоящим призраком. Впрочем, это не мешало команде «Ноттингема» смотрела на Дженсена, как на героя, прошедшего войну, и ожидала от него потешных историй. Но он предпочитал, к их великому разочарованию, секреты выживания оставить при себе. Да и несправедливо это: почему его они готовы носить на руках, а Падалеки, которому пришлось не граммом не легче, заперли, как дикого зверя? Да, он был и остается разбойником, главным врагом старушки Англии, но все же он такой же человек из плоти и крови, как и все они! Он тоже может чувствовать, может переживать, может любить… Если о своем будущем Дженсен еще мог поразмышлять, то участь Джареда не давала простора фантазии: это плавание для него станет последним и проведет оно его на эшафот. Глядя с высоты на расходящиеся по ходу движения корабля волны и погрузившись в свои мысли, Дженсен не заметил, как часть людей с верхней палубы куда-то исчезла. Не попрыгали же они за борт! Оглянувшись, коммодор не нашел другого разумного объяснения пропаже команды, кроме как смена дислокации. И точно — несколько человек в ветхих грязных обносках спускались в трюм. Дженсен, больше не зевая и не смотря по сторонам, направился прямиком за ними, горя желанием узнать, что же там случилось… Крутая деревянная лестница пронизывала насквозь несколько длинных комнат и заканчивалась темным помещением, куда моряки отволокли пленника. Воздух в этой комнате с низким балочным потолком, о который Дженсен несколько раз чесанул макушку, пах сгнившей водой и человеческим потом. Удивительно, но в такой маленьким трюм, вестимо служившим тюрьмой, набилось с две дюжины человек, и протиснуться мимо них, не задев никого локтем и не отдавив ног, не представлялось возможным. Но Дженсен все равно пробирается сквозь потные коренастые тела молодых моряков, вызывая у них бурю недовольства, которое быстро угасает, стоит их усатому капитану просит команду уступить место гостю и заткнуться. Одна рука усача сжимает намотанную на шею Падалеки цепь, а другой он указывает прямо на вынырнувшего из плотных рядов Эклза. От этого жеста коммодора бросает в жар. Этот ублюдок точно знает об их связи! Ишь, как улыбается! Джаред наверняка разболтал ему много лишнего взамен на сохранение своей шкуры! Обвинение в гомосексуализме Дженсен перенес бы хуже, чем собственный смертный приговор. Когда капитан задает очередной полный ехидства вопрос пленённому пирату, и пленник открывает рот, чтобы ответить, Дженсен готов кинуться к нему и лично задушить. Руки непроизвольно сжимаются в кулаки, и от напряжения под кожей вздуваются жилки. Но он не в силах сойти со своего места, он не может выдать себя или хотя бы попросить капитана перестать мучать пленника: его слово на этом корабле ничего не значит, а его жизнь, как и жизнь Падалеки, решается чужой волей. Он такой же пленник, только его не избивают и не связывают. Вопреки опасениям, Падалеки говорит совсем не то, что ждет от него Эклз, но лучше бы он просто промолчал! Его нахальная усмешка люто бесит усача, из его ушей даром пар не валит. Капитан корабля, который сначала показался Дженсену человеком, не способным к физическому насилию, ловко охватывает пленника ударом кулака по голове, а потом кидает его на грязный пыльный пол. Трюм наполняет звяканье цепей и отвратительные глухие удары побоев. Капитан от души молотит Падалеки носком тяжелого кожаного сапога по животу, выбивая из пленника душераздирающие чавкающие звуки. Толпа определенно от такого поворота оживляется и принимается подбадривать своего главаря радостными возгласами, мол, так его, нечего всякую шваль жалеть, напросился, гад. Дай им волю, они бы тоже накинулись на неспособного оказать сопротивление пирата, но приказ капитана первым не смеет нарушить никто. О, если бы кто знал, как Дженсену хочется прекратить это избиение! Но немой страх сковал все его тело, не позволяя сделать и шага ближе к человеку, ставшему едва не другом, и отпихнуть разъяренного капитана прочь. Собственная спина вспыхивает, припоминая, как славно отделал ее пират, когда им повезло оказаться в одной каюте на его корабля. Надо что-то предпринять, но Дженсен может лишь отрешенно смотреть, надменно задрав подбородок и вытянувшись по струнке, как каждый следующий удар вколачивает покрытое коркой из смеси грязи и крови тело в неровные грубые палубные деревяшки. А сердце… сердце от этого зрелища подпрыгивает и рвется прочь из груди. Когда большая часть зевак разочарованно покидает трюм, не добившись от пленника ничего интересного, в помещение наступает удивительная тишина. Их никто не оставит наедине, но Дженсен чувствует, как блестящие глаза смотрят снизу вверх, сосредоточившись на одной точке. На нем. Будто никого вокруг не существует. Будто этот трюм, этот корабль, это море принадлежат только им. Эти глаза не ищут прощения у своего мучителя, не просят помощи у задержавшихся членов команды, надеясь пробудить в них сострадание, нет… В них нет и намека на раскаяние. Дженсен чувствует в этом холодном взгляде затаенную обиду и пристыженно отворачивается к лестнице, стремясь как можно быстрее вырваться наружу. В объятия свежего морского воздуха. Подальше от дьявольских глаз…***
Капитан не очень-то ласков. Конечно, «Ноттингем» — его корабль, и он тут царь и бог. И никто ему не указ. Никто. Джаред слышит, как плещется море за бортом. Он сидит, прислонившись к деревянной «стене» и откинув голову немного назад, и наслаждается каждым прекрасным звуком. Цепи крепкие, вырваться без шансов. Да и куда, если они где-то посреди океана, а рядом — ни единого острова? Джаред знает, куда они едут. В оплот правосудия — Порт-Ройал. Давно он там не был, точнее, давно не ступал на сушу тех мест. И еще столько же времени не спускался бы по трапу, вот только не ему решать, куда и что. Когда и как. Теперь для него одно «когда» — через сутки, когда ему предъявит обвинение страшный мужик в напудренном парике. А потом оставит умирать от боли ожидания в камере — это еще целая ночь. А уж после… После самое интересное — виселица. Джаред кривит губы в ухмылке даже сейчас, когда никого нет рядом. Просто это так глупо и смешно, они выжили на острове, где вообще сложно было вытерпеть и сутки, а теперь… а теперь коммодора, наверное, приставят к какой-нибудь награде, возведут в новый чин, а он, пират и дурак, отправится прямиком в ад. Ну, что ж… Так надо. Так надо. Пока есть возможность, Джаред вслушивается в каждый шорох, стремясь запомнить, впитать в себя еще сильнее, будто недостаточно было стольких лет на море, будто еще не пропитался этой соленой водой, будто сам не стал еще таким же соленым. Море успокаивает. Дает какую-то легкость, которой не было на острове. Даже несмотря на окружающую воду, было не так. А плыть по волнам, рассекая их вдоль и поперек, качаться в штиль, ощущать каждый момент этой качки — что может быть лучше? Джаред тоже думает, что ничего. Он закрывает глаза и пытается абстрагироваться от боли во всем теле. Они знатно его избили, конечно, но не впервой. От этого он не умрет, есть кое-что пострашнее. Пират отчаянно старается не думать о человеке, который слишком долго был с ним рядом. Но эти слишком красивые глаза так и возникают перед взором, и никак их оттуда не выгнать. Хочется завыть на луну, которая, наверное, уже вышла на небосклон, но Джаред же не дурак. Вернется команда, отпинает его еще сильнее. Нет уж, спасибо. Но тупая моральная боль не дает забыться во сне. Джаред отключается на пять или десять минут, а потом вздрагивает и просыпается, понимая, что мысли так или иначе крутятся либо вокруг виселицы, либо вокруг коммодора. И лучше бы было первое, думать о смерти хотя бы логично, при чем тут вообще другой мужчина? Джареду хочется смеяться. Громко, в голос. Смеяться до тех пор, пока живот от смеха не заноет. Он ненавидит его. Ненавидит Эклза так сильно, что хочется еще раз встретиться с ним глазами, а потом прижать к себе на прощание. Сказать о своей ненависти. Сказать еще много-много вещей, которые теперь знают только они двое. Но не бывать этому. И Джаред только тихо хмыкает и снова вслушивается в шум волн, надеясь, что они унесут его тревогу. Он проваливается в сон на несчастные полчаса, из которого его вырывает легкое прикосновение по ноге. Нормальный человек его даже не почувствовал бы, но Джаред дергается и открывает глаза. Эклз принес фонарь, и теперь немного уютнее в этом провонявшем всем чем только можно месте. Его глаза блестят в маслянистом свете, и пират облизывает губы, рассматривая его лицо. Запоминая то, что еще не успел запомнить. Зачем оно ему, если скоро все равно ничего не останется? Может, если он все-таки попадет в ад, единственным утешением там будут воспоминания. Поэтому Джаред не стыдится буквально поедать коммодора взглядом, изучать его губы, ровный красивый нос, скулы и снова так или иначе возвращаться к глазам. Он протягивает руку в просящем жесте, не надеясь ни на что особенно, Эклз колеблется, но все-таки протягивает ладонь в ответ. Оборачивается, осматривается, не наблюдает ли кто, а потом осторожно сжимает пальцы пирата в ответ, от чего Джаред усмехается, но как-то отчаянно, по-доброму. Он больше не смотрит на него, опустил взгляд, изучает неровные доски под ногами. Теперь запоминает прикосновение горячих пальцев, сглатывает и снова смотрит на мужчину. — Поцелуй меня, — тихая просьба, недостойная пирата. Да вообще никого не достойная, но о каком достоинстве можно говорит перед смертью? Джаред щурится, всматриваясь в глаза мужчины. Прикусывает язык, борясь с желанием что-то ляпнуть еще. Проходит не меньше минуты, когда Эклз смотрит внимательно, неотрывно, а потом разрывает прикосновение и поднимается на ноги, так не сказав и слова. Он уходит, не оборачиваясь, а Джаред думает, что останется в его памяти вот таким — жалким, просящим что-то. И так и не получающим. Если, конечно, Эклз вообще хоть раз о нем вспомнит потом. Хоть раз… Пират устало прислоняется обратно к стене и проваливается в очередной беспокойный сон, где коммодор, может быть, все-таки его поцелует. И он ощутит сам вкус океана на его губах, забудется и подумает, что все это не напрасно было. Хотя бы в чертовом сне.