***
[1] сейчас на соборе две разные башни. Северная башня в архитектуре «пламенеющей готики» была перестроена в XVI. [2] если вы видели в притворах католических соборов или внутри встроенные в стену чаши, то раньше там была святая вода и символический акт — опускание в нее двух пальцев при входе, показывал очищение и присоединение к священнодействию. Во время мессы двери в церкви закрывались. «Опоздал минут на пять» — такое объяснение не проходило. В закрытые двери никто не ломился. Месса служится даже если никто на нее не пришел. Даже в современности (сам был свидетелем) — в церкви, очень старинной, в маленьком французском городе, основной вход был заперт, но защелка бокового входа легко отходила, поэтому было несколько двусмысленно — можно или нельзя. Внутри никого не было, даже священника. Музыка, пение, священные тексты — всё читалось в записи.Глава 8. Шартрский лабиринт
10 ноября 2017 г. в 10:34
Николя довольно поспешно устроил их на ночлег на сеновале в хлеву для животных. Масляная лампада в руках хозяина была единственным источником света, и когда Николя отпер дверь, то пара любопытных коз чуть не сбила его с ног, выскочив наружу. Одну козу сразу перехватил Раймунд, а вторая умчалась в темноту.
— Вон она, ловите! — хозяйка дома, закутанная в тёплый платок, тоже вышла их провожать к ночлегу и теперь стояла на лестнице у заднего входа в дом. Животное заблеяло в ответ. Николя выругался:
— Да будь эта… неладна! Гата, тащи хлеб! — Его жена — Агата — быстро убежала назад в кухню. Из низкого сарайчика, стоящего чуть поодаль заорал дурным голосом козёл, призывая самку к себе, и начал биться копытами в закрытую дверь. Раймунд с трудом втолкнул второе животное в хлев и захлопнул дверь:
— Дай нам лампу, мы зайдём! А тебе потом поможем козу затащить, когда поймаешь…
Николя нехотя отдал ему свет, а сам закричал Агате, чтобы принесла вторую лампаду.
В помещении было душно, жарко и до рези в глазах воняло животными. Джованни попятился назад, отпихнув от себя курицу, бросившуюся под ноги:
— Давайте в возке поспим! У хозяина не хлев, а Ноев ковчег!
— Зато тепло, — Бриан резво забрался по лестнице на полати, устроенные под крышей, где хранилось сено, и открыл там деревянную ставню окна. — Не бойтесь, свежий воздух у нас будет.
В ответ ему промычала корова. Раймунд с Джованни переглянулись.
— Ладно, — протянул Раймунд, — не будем обижать хозяина, в возке будет совсем тесно. — Он передал лампу Джованни, а сам полез вслед за Брианом, помогая тому расстилать широкую, чистую, но со следами темных пятен, простыню, на которую расщедрился Николя.
— То есть я один тут, как девица благородных кровей, нос ворочу? — недовольно пробормотал Джованни, прислушиваясь к звукам извне. Его охватил беспричинный страх, хоть и уговаривал он себя, что предыдущий ночлег рядом с лесом, полным голодными волками, был намного опаснее.
Дверь снаружи открылась и Николя пинками загнал внутрь ещё сопротивляющуюся козу:
— Эти молодые про… ляди всё никак утерпеть не могут! — в сердцах ругался хозяин. — Как молодая листва появится, так я вас сразу к нему пущу. Вы там удобно расположились? Дай-ка мне… — он забрал лампаду из рук Джованни и поднял ее вверх на вытянутой руке, подсвечивая Раймунду и Бриану.
— Спасибо тебе, Николя! — откликнулся за всех Бриан. — Жан, давай к нам!
Джованни недоверчиво взглянул на хозяина, но подчинился призыву, прижался к боку Раймунда, которого с другой стороны уже согревал Бриан.
— Доброй вам ночи! — пожелал Николя и вышел, оставив их в кромешной тьме. С внешней стороны громыхнул запор.
«Эй, хозяин, куда лампаду унёс?» — Джованни захотелось крикнуть ему вслед, но только крепче сжал предплечье Раймунда.
— Жан, ты чего? — удивился тот.
— А зачем он светильник унёс? — недоверчиво ответил флорентиец.
— Жан, в своих подозрениях ты ведёшь себя как тот мальчик, что людоеду его же дочек подсунул!
— Не понимаю, о чём ты?
И парни рассказали ему страшную историю про то, как один мальчик… «Росточка он был не большого, но хитрый, бестия!». «И жрать им всем стало нечего, поэтому дровосек сказал жене, что всех детей отведёт в лес, чтобы избавиться от лишних ртов».
— Зачем? — в волнении прошептал Джованни. — Их же там съедят дикие звери! Разве он не мог продать детей в услужение?
— Тьфу на тебя, Мональдески! — презрительно откликнулся Раймунд. — У нас, особенно в северных землях, если одной семье жрать нечего, значит — голод по всей округе. Даже ежей начинают есть и хлеб из сухой травы пекут.
Сказка на ночь была страшной, Джованни долго не мог уснуть, прислушиваясь к звукам, доносящимся из темноты: мерно посапывали его спутники, перестукивали копытами лошади, вздыхали коровы, ворочались козы, иногда поквохтывали куры. А за стенами царила тишина, нарушаемая редким воем волков и ответным им заливистым переругиванием собак.
Грёзы были под стать рассказанной истории: Джованни казалось, что внизу под полатями кто-то ходит, огромный и жуткий, и дышит надрывно. И лестница скрипит под ним, прогибаясь от тяжести. И ещё шаг, и острые зубы его вопьются в тело Джованни и начнут рвать на куски, насыщая людоеда. И кровь будет хлестать из ран во все стороны. А жертва, завороженная колдовством, даже не сможет пошевелиться и будет безмолвно вопить от боли.
Джованни проснулся в холодном поту и ткнулся лбом в теплое тело, лежащее рядом с ним, в поисках защиты, и вдруг понял, что он не в Агде. И Михаэлиса, который бы сразу откликнулся и утешил, рядом нет. Больше нет… того — нет. С которым он прожил несколько лет в Агде, и которого любил всем сердцем. Неизвестно, что произошло той ночью в доме де Мезьера, почему оба любовника так его мучили, но о возвращении не могло быть и речи! За той зыбкой гранью лежал ещё один страх повторения того кошмара и безмерное разочарование в людях, которым доверился.
Рассвет и первое пение петуха разогнали еще одну тяготившую грёзу — Джованни прятался в тёмном чулане от Николя, подобно ламии, бродившего где-то рядом, и уже успевшего обратить Раймунда и Бриана в свою дьявольскую веру.
Вскоре заявился и сам Николя в своей человеческой плоти и принялся кормить животных, не обращая внимания на спавших наверху гостей. Потом его сменили заспанные жена и дочь и, подоив коров, начали выгонять животных из хлева. Джованни, которому уже не шел сон, спустился, чтобы помочь женщинам.
— А где же сестра твоя? — удивлённо спросил он у Агаты. — Или по дому хлопочет?
Они с дочерью переглянулись, не решаясь ответить, но потом Агата, словно опомнившись, что их гость спрашивает об обыденных вещах, бойко ответила:
— Мария в доме. Богомольная она у нас. Еще девица. Да и скромница по причине своего уродства. Рожала ее мать тяжело и прогневала Господа тем, что хулила его всуе. Поэтому Мария на всю жизнь калечной осталась. И в Тур мы едем, чтобы Мартину поклониться. Может, излечит? Что скажешь?
На такие вопросы, Джованни, будучи крепко наученным Михаэлисом — не лезть со своим искусством в дела божественные, воодушевлённо ответил:
— Конечно поможет! Даже не сомневайся. — о Мартине он знал мало: во Флоренции были свои святые, и мест почитания было предостаточно и для «старых» святых, и даже для тех, кого людская молва пророчила в блаженные. Одна Гумилиана де Черки чего стоила! Но больше сил и красноречия в прославлении своего святого прикладывали францисканцы, построившие Санта Кроче.
А после того как Антуан рассказал ему малую долю чудес, которые являли святые по дороге в Компостеллу, Джованни уже начал сомневаться: а нужны ли лекари? Но припомнил слова Михаэлиса, что по Божьему попущению — там, где заканчиваются молитвы и сила почившего святого, начинается труд лекаря. И одно другому не мешает.
У женщин оказалось довольно много вещей: они заполонили ими весь возок, оставляя себе мало места на то, чтобы удобно расположиться внутри. Сестра Агаты, представшая перед взорами рыцарей лишь на малое время, была поистине некрасива и уродлива. Высокая, угловатая, изможденная постами и молитвами и по брови закутанная в платки и плащи.
— Болезная она у нас, поэтому лицо прячет. — Агата как бы невзначай отогнула край платка на щеке своей сестры, показывая всем свекольного цвета пятно, потом тщательно прикрыла. — И так по всему телу. — добавила она со вздохом.
Первым городом, что лежал на их пути, был Шартр. Его знаменитый собор оказался хорошо заметен издалека: две высокие башни в форме остроконечных пирамид [1], устремленные в небо, приковывали взгляды путников. А по мере приближения становились заметными контрфорсы аркбутанов, поддерживающие на тот момент высочайшие своды во всей Франции. Огромный собор стоял посреди площади, окруженной домами горожан, и скульптура Христа во Славе взирала с вершины, увенчивая центральный портал. Над ним — поражала своими размерами «роза».
Оставив своих спутников на рыночной площади, Джованни вошел за стены собора и понял, что сердце начало биться чаще, а душа воспаряет к высоким сводам. Он обмакнул пальцы в святую воду [2] и осенил себя крестным знамением, хоть мессу в то время не служили.
Людей было немного. Паломники, отслушав утреннюю мессу, отправились в дальнейший путь, служки поправляли свечи и уносили святые дары с алтаря. В боковом нефе четыре брата-францисканца, собравшись вместе в круг, пели гимн о любви. Их хорошо подобранные голоса отражались от каменных сводов, порождая медитативное звучание, слышимое со всех точек внутри храма.
Посередине пространства собора на полу был начертан лабиринт, чем-то напоминающий «розу», и не менее прекрасный в своём великолепии, не уступающий по красоте ни резным порталам, ни ярким, преимущественно красно-синим, витражам на окнах.
— Моя роза… — прошептал Джованни, охваченный необъяснимым волнительным чувством, вглядываясь в шестилепестковый цветок, стройным стеблем простирающийся от его ног и венчающий лабиринт, обозначая его центр, его сердцевину. И одиннадцать кругов замыкали этот центр, предлагая жаждущему погрузиться в свои мысли, успокоив чувства, проникнуться экстазом и, добравшись до центра, получить ясный ответ на самый волнующий для себя вопрос.
Джованни без сомнений вступил на этот путь.
Поначалу мысли роились у него в голове, порождая вопросы и сомнения, но никак невозможно было выбрать главный. Джованни слушал. Этот нестройный хор успокоился лишь на второй петле, когда одна из мыслей взяла верх над всеми: «Кто для меня Михаэлис?».
Чувства обострились до предела, вызывая дрожь, затапливая теплой убаюкивающей волной, настолько чистой и лишенной внешних повседневных воспоминаний, что тело Джованни откликнулось расслаблением и ощущением наслаждения. Будто укрыли его сейчас со спины теплым плащом, обещая райское блаженство.
Тем, каким он сейчас стал, тем, что он сейчас имеет — он обязан лишь ответному чувству любви к нему единственного человека. Пусть иногда несдержанного и жесткого, требовательного и нетерпеливого, быстро вспыхивающего страстью, но нежного в проявлениях своей заботы.
Быть может, Господь и наделил Джованни красивой и притягательной внешностью физического тела, искушая ею других и заставляя похоти преобладать над искренними дружескими чувствами, но это — всего лишь внешняя оболочка, которой можно было лишиться в один миг, если оступиться и вызвать на себя божественный гнев. Однако внутреннее её наполнение — целиком заслуга Михаэлиса, спасающего, поддерживающего, обучающего, порой заставляющего переступать через себя, но сотворившего из Джованни полноценного и уверенного в себе и своих поступках человека.
И внезапно Джованни понял, что не стоит насильно заглушать в себе чувства, припоминая смутные действия и слова, брошенные в гневе, не нужно отвергать и гасить позывы сердца и желания души. А самому внести свою лепту, создавая новое, преображая старое, опереться на то, что уже имеешь, что уже вложено внутрь. И не оборачиваться, бессмысленно терзая себя прошлым.
Если они искренне любят друг друга, то не перестанут любить, поддавшись обстоятельствам, но любить — не значит ревниво требовать от другого близости и самоуничижения. Любить — это отпустить, наделив своим безмерным доверием.
Джованни дошел до центра и восхитился могучими силами, что были влиты сейчас внутрь его. Показалось, что он теперь обладает всеми ключами от жизни и получил от Господа разрешение и поддержку в дальнейших планах. Представления о последующих шагах уже не были зыбкими колебаниями, похожими на тусклый свет, выхватывающий неясные очертания предметов, а стали ярким и ясным сиянием. Джованни начнет свои странствия, довершив их до конца, и обязательно вернется, сохранив любовь в своём сердце. И будет принятым любым, пусть даже полностью изменившимся, но не переставшим быть по-прежнему желанным.
— Спасибо тебе, — прошептал Джованни, исполнившись слезами, обращая свой взор наверх, к небесам, к Творцу, что наблюдает постоянно за всеми, посылая им испытания.
Вытирая ладонями слёзы, он вышел из круга и направился к выходу, не сомневаясь, что все события, которые с ним произошли за последние месяцы: не только исчезновение Михаэлиса, но и договор с Готье, встреча с семьёй, странные ночные действия с телом в горячечном бреду, похищение двумя незадачливыми рыцарями — направляли именно сюда, под своды шатрского собора, к исцеляющему лабиринту, который Джованни должен был пройти, получив поддержку и наставления к дальнейшему своему пути.