Моя госпожа...

С тех пор она так и лежала у него в комнате(потому что не было необходимости ее доставать), и Мерджан про нее почти что забыл. Но вот сейчас, именно сейчас, когда султанша исчезла из его жизни, он вдруг понял, что у него не осталось ничего, что бы напоминало о ней. Кроме вот этой инкрустированной камнями шкатулки. И вот настал момент, единственный раз в жизни ее достать. Мерджан закрыл глаза. Провел пальцами по крышке, дотронулся до мелких камешков, даже, как ему показалось, почувствовал запах дерева, отдаленный запах, который чувствовал в ту встречу с султаншей(шкатулка, которую она ему подарила, была действительно новая). Ах, как жаль, что яд уже нельзя будет использовать по его прямому назначению - ведь скрывать секреты Шах-султан теперь незачем и не от кого! Ага не собирался ее открывать, не хотел, чтобы воспоминания нахлынули с новой силой, он бы этого просто не выдержал, но все же открыл ее - бессознательно, трясущейся рукой, абсолютно не понимая, что делает. А когда открыл, было уже поздно. На дне шкатулки все так же покоился маленький пузырек с жидкостью цвета спелых персиков; сама шкатулка не постарела ни на год, хотя с того дня времени прошло немало. Воспоминания все-таки нахлынули, и Мерджан не мог от них отделаться, нахлынули горькой волной, от которой тут же начало щипать в глазах - многое бы он отдал, чтобы вернуться на минуту назад и не доставать эту шкатулку! Но он уже ее достал, и теперь пузырек покоился в руке - почему-то класть его обратно не хотелось, а держать было приятно. Словно он прикоснулся к маленькой частичке Шах-султан.       Так и не вернув пузырек на место, Мерджан сел за стол. Его охватил минутный порыв, настолько сильный, что он подумал: “Вот сейчас я напишу Госпоже письмо. Передать его, конечно же, удастся, удастся даже послать человека, если ему хорошенько заплатить. Я ей напишу об обстановке во дворце, расскажу про…” И тут мечтательное выражение лица померкло: про что? Про что он ей напишет? Про то, что Хюррем до сих пор не нашли? Это, конечно, хорошо, но ее место заняла Михримах-султан - ее точная копия. Об этом мне написать? “Извините, госпожа моя, хороших новостей у меня для вас нет. Хюррем-султан пропала и не собирается находится, Слава Аллаху, но Михримах-султан так и остается главой гарема и ведет себя в точности, как мать”. Или написать о Махидевран-султан, о которой вообще нечего написать, потому что она сидит в своей Кютахье и тешит себя мыслью, что трон по праву принадлежит ее сыну? Или написать о том, как скорбит Повелитель по своей любимой наложнице и не желает никого видеть? “Тем более, что уезжая, султанша сказала, что устала от всего этого - значит, о таком она точно не захочет услышать, это только ранит ее и без того уставшее от всей дворцовой шумихи сердце”. И все же в груди слуги теплилась надежда, что она хотя бы ответит. Может, не потому, что захочет; может, из чистой формальности; а может, ее ответ ограничится обычным “как твои дела?” - тут щеки слуги слегка порозовели, и он поблагодарил Аллаха за то, что этого никто не видит. Мечты аги зашли еще дальше, можно сказать, сразу же взлетели до невозможных высот, в голове возникла картинка: вот он получает от нее письмо. “Здравствуй, Мерджан (Да, она называет его именно по имени, как делала всегда наедине, когда никого рядом не было, когда хотела лишний раз дать понять, как доверяет ему. Поэтому сейчас в его мыслях это было именно “Мерджан”). Как у тебя дела? Я надеюсь, ты все еще с достоинством выполняешь мой последний приказ и охраняешь повелителя ото всякой лжи, потому как (тут в его глазах действительно появились слезы - отчасти от безграничной радости, отчасти же от осознания того, что его желание никогда не осуществится) я приняла решение. Тебе нужно вернуться на свое прежнее место - ко мне. Должность, что ты сейчас занимаешь, высока, однако твое настоящее место здесь, со мной. Жду тебя в самое ближайшее время. Шах-и-Хубан-султан”. Слезы обожгли ему глаза. Даже если его султанша изменит свое решение, она никогда такого не напишет хотя бы потому, что главная черта ее характера - это гордость. Но от кого, скажите на милость, от кого ему защищать Повелителя?! Михримах-султан - его дочь, и она ни за что бы не причинила ему вреда, тем более что единственная забота обитателей дворца Топ-Капы заключается в том, чтобы выполнять все желания Повелителя. Так чем же он может помочь? Просто стать еще одним винтиком в этой огромной машине по ублажению Султана Сулеймана? Но с таким же успехом его мог заменить кто-то другой, и если бы он уехал, трудностей бы никаких не возникло… Как же она этого не понимает?! Или не хочет понимать?.. Она ему не напишет. Ни за что на свете не напишет. И он не должен. Мерджан-ага скомкал листок бумаги, на котором собирался написать письмо своей Госпоже, и в ярости отбросил его в другой конец комнаты.       Он снова лег на кровать. В руке все еще был зажат пузырек с ядом, и тут в голове у Мерджана мелькнула которая, на самом деле, жила в нем еще с того самого момента, как последний зеленый лоскут платья скрылся из виду: пришло время покончить со всем этим.       Внезапно, уставившись в черноту потолка в своей комнате, он понял, что жить ему и вправду больше незачем. Госпожа его, великая и обожаемая Шах-и-Хубан султан уехала, оставив его здесь одного на произвол судьбы (здесь слуга даже позволил себе немного жалости), в гареме у него друзей особо и не было (даже с Шекером-агой он общался нечасто), зато была куча врагов, начиная с того же самого Сюмбюля и заканчивая самой Михримах-султан. Так что ему вряд ли дадут жить спокойно - либо избавятся от него, либо отправят куда-нибудь в Старый дворец.       Вдруг Мерджан почувствовал себя постаревшим лет на десять. Он закрыл глаза, положил на них правую руку, согнутую в кулаке, попытался закрыться от внешнего мира, уйти в себя. Не получилось. И хотя время было уже позднее и все обитатели дворца давно уже спали, к Главному Привратнику сон не шел. И он сомневался, что сегодня вообще удастся уснуть. “Госпожа, если бы вы знали…” Тут у него мелькнула мысль пойти к повару и рассказать ему все. Вне всяких сомнений, Мерджану бы стало легче, но он никогда ничем не делился с посторонними. И все же почему-то он был уверен: Шекер-ага над ним не будет смеяться - да даже Сюмбюлю-аге, своему закадычному другу, ни за что об этом не расскажет. Он бы налил Мерджану стакан щербету, сел бы с ним за обеденный стол в полутемной кухне, обязательно выслушал бы его, а может быть, даже дал бы дельный совет. Тут слуге представились полные понимания и жалости глаза Шекера. “ - Не печалься, Мерджан-ага, все образуется…” И ему стало противно от самого себя. Да чтобы он, Мерджан-ага, который столько в жизни пережил, повидал столько крови и никому ни разу не пожаловался, чтобы он теперь пошел жаловаться кому-то на жизнь из-за какой-то мелочи? Да ни в жизни! “Мне ж потом в глаза ему смотреть стыдно будет” Нет, не существует в мире такого человека, которому Мерджан-ага осмелился бы доверить свою скорбь, рассказать о своем несчастии! А насколько ему стало бы легче, если бы такой человек появился! Тут в сердце слуги зашевелился и завертел головкой маленький червячок одиночества. Он вдруг понял, что кроме Султанши у него никого и не было. И теперь жизнь его действительно потеряла смысл. И он, как был в черном кафтане и не снявши обувь, лежа на спине на покрывале, рывком открыл пузырек и выпил все до капли. Уже через десять секунд адских мучений на кровати лежало его безжизненное тело с гримасой ужаса на лице и тоненькой струйкой крови, вытекающей изо рта. *** Утром его в таком виде найдет Падишах, который в ярости ворвется в комнату, мысленно уже казня и так мертвого слугу за то, что тот так долго спит. А когда он его увидит, то не почувствует ничего кроме безотчетной злобы, что ему не принесли стакан его любимого щербета. О Мерджане никто так и не вспомнит. Эта смерть, как ни странно. не вызовет такого же бума, как вызвала бы смерть того же Сюмбюля, а на редкие вопросы, куда же делся “тот мрачный Главный Привратник, носящий черное” все будут отвечать, что он, должно быть, уехал со своей госпожой. Потому что до него действительно никому не было дела. Гарем продолжил жить своей жизнью.