Внутренний демон.

      С ехидной улыбкой Чуя слегка надавливает пяточкой Осаму сквозь брюки на пах, а чуть погодя медленно, плавным движением, снова немного надавливая на него, но уже пальчиками, скользит ножкой по торсу Дадзая, добираясь до самого его плеча, а после сильно её вытягивает, выгибая носочек.       Осаму хитро улыбается, чуть прищурив глаза, глядя в очи своей возлюбленной. В глазах его разгорается яркое пламя — похоть, а вокруг мелькают искорки искушения — блики. Он прислоняется носом к ножке Накахары, водит им по чулку возлюбленной и мягко целует её скозь ткань. Отстранившись, Дадзай бросает взгляд на, казалось бы, уверенную в себе девушку и ещё шире улыбается, показывая свои белоснежные зубы, ещё хитрее на неё смотрит, словно лис, пошло облизнувшись.       Чуя лишь продолжает с ним играться, проходясь по забинтованной шее Осаму, пальчиками щекоча его по щеке и за ушком, а сама едва слышно посмеивается, глядя, какой любимый получает от этого кайф. Едва слышно Дадзай постанывает, от каждого прикосновения своей голубки чуть вздрагивает и прогибается в спине и шее.       Осаму осторожно, плавным и нарочито медленным движением руки стягивает с Накахары чёрный чулок, оголяя её фарфоровую ножку, смотря на белоснежную кожу. Откинув его назад, он прислоняется мягкими и тёплыми губами к чуть холодным пальчикам своей белой голубки и все до единого целует, переходя к стопе, затем к голени, сильно оттянув ножку Чуи в сторону, а после к внутренней поверхости бедра, в конце кусая свою возлюбленную, когда доходит до самых её трусиков.       У Дадзая уже сносит крышу.       Короткое платье Накахары сильно задирается, и взгляду Осаму попадает её кружевное чёрное бельё. Он укладывает ножку своей возлюбленной аккуратно рядом с собой, и шаловливые ручки его сразу тянутся к трусикам Чуи, приспуская их чуть ниже косточек по бокам её тонкой талии. Дадзай берёт в руки Накахару за бёдра, прижимая к себе и жадно сильно вдавливая в них свои пальцы, словно действительно хочет оставить на её нежной коже синяки, и наклоняется, хватаясь зубами за край бантика на нижнем белье своей принцессы, чуть оттягивая и как бы играясь с ней. Осаму носом ещё немного приподнимает платье Чуи и делает небольшую дорожку из поцелуев по впалому животику партнёрши, отчего та его сильно втягивает, и оставляя напоследок ещё один укус, возможно, в наказание.       Осаму одурманен, ласкают его слух тихие стоны Накахары, исходящий от неё манящий запах пробирает до мозга костей, а её игривое настроение лишает его всякой способности здраво мыслить и контролировать свой пыл.       У Дадзая теряется рассудок, словно его разумом завладевает кто-то другой, не знающий, как правильно нужно обращаться с Чуей.       Ослабив свою хватку на левой ножке Накахары, а правую и вовсе выпустив из своей руки, Осаму ладонью гладит Чую, проделывая путь по её ножке, двигаясь к её пяточке, а дойдя до неё, пальчиками легонько щекочет, усмехнувшись над тем, как его возлюбленная стонет чуть громче прежнего, широко и блаженно улыбаясь.       А ведь она боится щекотки, даже такой лёгкой.       Дадзая забавляет раскованность и игривость его принцессы.       Чуя отдаёт всю себя в, казалось бы, надёжные руки Дадзая, желая доставить ему удовольствие.       Она сильно вытягивает шейку и прогибается в спинке, и Осаму не упускает момента и уже тянется к застёжке на платье Накахары. Попутно стягивая с Чуи второй чулок и отбрасывая его в сторону, Дадзай быстрым движением руки расстёгивает молнию на платье Накахары, а после царапает её оголённую спинку чуть острыми ногтями. Осаму оттягивает бустгальтер возлюбленной, и стоит ему только убрать пальцы, как он больно бьёт Чую. Сильный хлопок бьёт по ушам, Накахара шумно сглатывает, зажмурив глаза, совсем не получая от такого жеста удовольствия.       Но Чуя выдавливает в себе улыбку, когда Дадзай перемещается к её лицу, однако страх и волнение ясно читаются в её глазах. Но Осаму завладевает похоть, перекрывает ему взор, и он уже не видит, что Накахара боится его.       Дадзай хватает свою принцессу за запястья, сильно на них давит, словно забыв, как его белая голубка хрупка. Ей больно. Осаму отводит руки Чуи, оставляя их над её головой и сильно вжимая в подушку. У Накахары подрагивают губы, из-за чего улыбка становится кривой. Но Дадзай упорно продолжает ничего не видеть — только желанное тело, желанную девочку, вовсе не испуганную — раскрепощённую.       Припав к губам Чуи, Осаму вновь одаривает Накахару укусом чуть ли не до крови, сильно впивается в её тонкие, караллогого цвета, нежные на вид и вкус губки, становясь с каждым движением всё более напористым, что Чуя просто не может попасть в его ритм, и вжимает маленькое тельце возлюбленной в кровать сильнее. Накахара старается не показывать свой страх и негодование, удерживая все чувства в себе, однако от этого испытывая сильный дискомфорт, словно что-то на неё давит помимо тела Дадзая.       — Осаму, не так резко… — еле выдавливает из себя она, стоит Дадзаю отстранится от её губ и припасть уже к шее возлюбленной.       Чуя прерывисто дышит, не может нахвататься воздуха после такого долгого и глубокого поцелуя, и её сковывает лёгкое головокружение.       Она уже начинает нервничать, её захлёстывает волнение, и кончики пальцев Чуи подрагивают. Накахаре не нравится подобное поведение со стороны возлюбленного да и вся ситуация в целом уже тоже не привносит спокойствия и доверия к любимому, ведь тот ведёт себя уже не так, как она думала, как он должен был себя вести с ней в постели, и Накахара уже не понимает, почему дала согласие на всё это. Чуя начинает побаиваться Дадзая, и все его действия, на какие он раньше никогда бы не отважился, приносят Накахаре сильный дискомфорт и страх.       Это не её Осаму. Её Осаму никогда свою возлюбленную не укусил бы, не пугал бы и не принёс бы ей зря лишнюю боль, хотя бы потому, что это её самый первый раз. Накахара уже сравнивает его с диким зверем.       Дадзай не жалеет свою девочку, её белоснежную кожу, на которой синяки и укусы будут сильно выделяться.       — П-прошу тебя…       Кажется, её и без того тонкий голосочек становится ещё тоньше, ещё тише. Она пищит, как маленький мышонок.       Осаму не понимает, о чём его просит Чуя, не слушает её и слушать явно не хочет.       Выпустив из сильной хватки хрупкие ручки Чуи, Осаму быстро и резко спускает вниз платье партнёрши, оголяя её острые, чуть костлявые плечики. Накахара вздрагивает одновременно от боли в запястьях и резкого движения Дадзая. Действия Осаму для её нежной натуры крайне грубы.       — Пиджак расстёгивай, — вполголоса приказывает Дадзай, водя пальчиками под лямками на бюстгальтере Чуи, а позже жадно впивает в её гладкую шею.       Кожа Накахары, мягкая, словно бы бархатная, в мгновение покрывается багровыми засосами, глубокими укусами, что чуть кровь не стекает из ран, и прикосновения губ любимого один за другим становятся всё более грубыми и противными.       Чуе было приятно осозновать, что она желанна, когда только они осушали первые бокалы с вином на брудершавт, ведь тогда Осаму смотрел на неё чистыми глазами, не затуманенными похотью, влюблённым взглядом, говорил ей множество комплиментов и любовался ею, по глазам читалось, какие сильные чувства он испытывает к своей белой голубке.       Однако теперь у Накахары появляется всё больше отвращения к Дадзаю, он обращается с ней, как с заказной проституткой, что на глаза невольно наворачиваются горькие слёзы, и Чуя уже жалеет о том, что сама предложила Осаму переспать.       По щекам стекают первые слезинки, они неприятно охлаждают и без того бледную кожу, однако Накахара не желает портить своему возлюбленному всего веселья, хотя сама уже еле держится в более-менее спокойствии.       — Д-да, Дадзай… — Чуя хочет хоть так дозваться до него и привести в чувства.       Осаму не реагирует, его не волнует то, что возлюбленная обратилась к нему по фамилии.       Накахара крайне не любит так называть любимого, предпочитая обращаться к нему ласково по имени, иногда растягивая последнюю букву, шепча что-то приятное ему на ушко, опаляя тёплым дыханием. Чуя искренне недоумевает, почему друзья и знакомые называют его почти всегда только Дадзаем, когда как она обращается к своему партнёру по фамилии только если раздражена, обижена или очень огорчена и разочарована в нём, что по отношению к любимому происходит крайне редко, если не единожды за всё время их совместной жизни.       Дадзай не чувствует горечи в её словах, не улавливает в её голосе печали и отчаянья, той дрожи. Он не слышит её дрожащий голос.       Осаму уже потерял рассудок.       Он чуть приподнимается над Накахарой, дабы той удобней было расстёгивать пуговицы на его пиджаке, но всё так же портит белоснежную кожу своей девочки, не может отстранится и на секунду от её гладкого и приятного на ощупь и вкус тела, не кусая её и не оставляя на бледной коже ярко-красных засосов.       Чуя лишь тихо попискивает, с уст её срываются не стоны, а, скорее, всхлипы и шумные вздохи. Она безостановочно сглатывает, переводя дух, выпуская пар изо рта. В каждом звуке, срывающемся с её рта, чувствуется только отчаянье и усталость.       — Всё же не должно было быть так… — шепчет она в пустоту, пытаясь размять руки после сильной хватки Осаму.       Накахара быстро расправляется с двумя пуговицами на пиджаке Дадзая, и тот судорожно и быстро стягивает его с себя за рукава, не отрывая губ от груди Чуи, словно присосался к ней, с силой отбросив чёрный пиджак в сторону.       — Быстрее, крошка, — усмехаясь, приторно и с ухмылкой вновь приказывает Осаму на ухо возлюбленной, широко и хитро улыбнувшись, как Чеширский Кот.       Накахара кривится в лице, уголки губ её полностью опускаются, с уст срывается шумный вздох, а глаза она сильно жмурит. Слышать из уст Дадзая «крошка» было невыносимо, а приторность с долькой пошлости только больней надавили на ушки Чуи.       Осаму никогда не позволял себе так обращаться к ней, сам же говорил, что это звучит как-то грубо и некрасиво по отношению к его голубке. До сей поры их отношения были более возвышенными, Дадзай мог назвать Накахару только «крошечка, кроха, крохотуся», но никак не «крошка, детка или малышка». Это давило на его собственный слух. К Чуе он старался обращаться только ласково и с трепетом в груди, никогда не забывая прибавить с мягкостью в голосе «моя».       Приказы возлюбленного только сильнее давят на Накахару. У Чуи создаётся ощущение, будто её хотят быстрее оттрахать, как последнюю шлюху, только ради собственного удовлетворения, не заботясь о состоянии своей партнёрши.       Осаму не даёт себе отчёта о том, что по отношению к Накахаре он поступает совершенно по-свински, что обращается он с ней не так, как должен был, как раньше — бережно, с трепетом, лаской и заботой. Дадзай забывает о том, что Чуя — иная девушка, сравнивая её с предыдущими партнёршами Осаму, она нежна, ранима и чувствительна, вовсе не стерва, как бывшие девушки Дадзая, что с ней нужно вести себя по-другому, нежели с теми девушками, которым всё равно, будет секс грубым или наборот, лишь бы только потрахаться.       Он сам сделал её такой.       Осаму затмевает глаза и затуманивает разум то, чего он давно не испытывал, то, чего так долго не было, но чего он даже не желал. Верх над ним берёт похоть и внутреннее «Я», которое проснулось после долгого сна, хотя просыпаться не должно было больше никогда.       Дадзай не трогает и не касается её — он лапает её всю, руками проходится везде, щупая пальцами каждый уголок хрупкого тельца партнёрши, щипая, сильно зажимая в руках гладкую её кожу, царапает её, вдавливая ногтями в оголённую спинку и бёдра, он совершенно точно становится похожим на дикого зверя.       Чуе не нравится такое отношение к себе, она боится такого грубого и резкого Осаму, боится и того, что может случится дальше. Накахара чувствует любовь Осаму не к себе, а только к собственному телу.       Чуя старается растянуть время и расстёгивает каждую пуговку на рубашке возлюбленного предельно осторожно и медленно, а сама испуганно смотрит в потолок, словно ищит где-то в пустоте своего защитника, своего Ангела, прерывисто дышит, и, кажется, с уст её срывается мольба Богу о том, чтобы Осаму перестал так грубо с ней обращаться.       Дадзай приподнимается ещё чуть выше над ней, думая, что той попросту неудобно, поэтому она так долго возится с его одеждой.       — Ну не медли, давай! — Осаму повышает голос, сильно давя на хрупкие плечи Чуи, кусая Накахару за мочку уха, отчего та вздрагивает, и её захлёстывает волна мурашек по телу.       Дадзай вновь резко спускает платье возлюбленной ещё ниже, до уровня живота, взгляду его полностью предстаёт миниатюрная, как и вся она, грудь Чуи в красивом кружевном бюстгальтере, подчёркивающим её небольшие, однако довольно привлекательные формы, несмотря на то что между её грудью имеется промежуток. Осаму отмечает про себя, как сильно бледной Накахаре идёт чёрный цвет, что она выглядит ещё более привлекательно и сексуально, и его будоражит её маленькая, но на вид упругая и весьма аппетитная грудь.       Дадзай садится на свою партнёршу верхом на бёдра, и Чуя чувствует, как член возлюбленного сильно упирается ей в бельё. Осаму пошло облизывается и усмехается, шумно сглатывая и внимательно осматривая грудь партнёрши, казалось бы, прожигая в ней дыру ехидным взглядом. В глазах его ярко горит огонь похоти, и Накахара уже переживает не за своё будущее состояние, а за то, что Дадзай может в порыве страсти не вспомнить про презерватив, спрятанный им в тумбе.       Дадзай ухмыляется и вытягивает руки вперёд, вновь просовывая пальцы под лямки бюстгальтера возлюбленной, долго водя под ними, широко и хитро улыбаясь.       Накахара испуганно на него смотрит, пытаясь вызвать к себе хоть каплю сострадания, однако Осаму даже не собирается глядеть на её личико, в её полные страха, потемневшие и ставшие серыми, как тучи, глаза.       Осаму не слышит, как Чуя громко дышит, и не видит, что грудь её стала вздыматься в разы чаще и сильнее. Он не чувствует волнения и страха своей партнёрши.       — Ну будь же мягче со мной, Дадзай… П-пожалуйста… Ведь ты же не такой, почему ты сейчас так грубо себя ведёшь по отношению ко мне?.. Ведь ты же был другим… — Слова её пусты, произносятся в воздух и там же растворяются, проходя мимо ушей Осаму.       Дадзай чувствует власть над своей партнёршей, а она его изрядно портит, заставляет быть грубым и жестоким, не обращая внимания на то, что испытывает его израненная голубка.       Словно назло и так перепуганной и взволнованной Чуе, Осаму сильно оттягивает ей лямки бюстгальтера, ухмыляясь и тихо посмеиваясь, и отпускает. Раздаётся громкий хлопок, они сильно и больно врезаются в белоснежную кожу Накахары, что на ней после остаются красные следы, и Чуя, не отрывая рук от рубашки возлюбленного, прогибается в спине и шее и отчаянно вскрикивает, сильно жмурясь и кривясь в лице от боли и горечи.       Дадзай находит в этом подходящий момент и вновь тянется руками к застёжке бюстгальтера своей принцессы и быстрым движением, пока Чуя не вернулась в прежнее положение, расстёгивает лифчик Накахары, ёрзая на бёдрах партнёрши от нетерпения и полубезумно смотрит, не отрывая ни на секунду взгляда, в предвкушении на грудь возлюбленной. Уголки губ его приподнимаются, из-под них виднеются белые зубки в такой же, как и взор его, полубезумной улыбке.       Осаму не контролирует себя, поддаваясь искушению.       Всё должно было быть не так, портится всё из-за его же дурости и внутренних демонов, которых перебороть он сейчас не может в себе.       Дадзай быстро и нетерпеливо стягивает с острых плечиков с яркими укусами и лёгкими царапинками от его же ногтей, с тонких и словно хрустальных или стеклянных, на которых ясно виднеются трещины венки и ранки, ручек немного колючий и раздражающий чувствительную и нежную кожу Накахары от кружев бюстгальтер и не медля откидывает его в сторону, бросая с сильным ударом на пол.       Чуя чувствует лёгкое облегчение и свободу от тугого лифчика и слабо вздыхает, долго выдувая пар изо рта. У Накахары в голове проскакивает мысль, что она зря по убеждениям Осаму бросила курить, и сейчас ощущает острое желание снова взяться за сигарету.       Глаза Дадзая ещё чуть расширяются, по телу проходит волна мурашек от сильного возбуждения, и Осаму не менее сильно вздрагивает, выпрямившись в спине, но не отрывая взора от груди партнёрши.       Однако даже такая встряска не приводит его в чувства. Он подаётся чуть назад, вытягивает руки, касаясь ладонями груди Чуи. Словно маньяк, как сравнивает его Накахара в эту секунду, Дадзай щупает её, перебирает с руках, ласкает, однако Чуе вовсе не нравятся эти ласки. Осаму зажимает в руках её первого размера грудь, смотрит, как она полностью помещается в его широких ладонях, проходится большими пальцами по уже затвердевшим соскам Накахары, делая круговые движения, и облизывается, шумно сглатывая.       Дадзая не волнует, что Чуя с каждой минутой дышит всё чаще и чаще, глубже вдыхая и сильно выдыхая, что грудь её в его руках скачет то вверх, то вниз всё резче и резче.       Чуя то и дело переводит взгляд от лица возлюбленного на его руки, на его движения. Её сковывает страх, волнение и переживание, она не хочет находится вблизи с этим человеком, которого совсем недавно так горячо любила, что готова была на всё ради него, а сейчас, казалось бы, Накахара теряет к нему привязанность. Чуя чувствует, что словно находится в руках не у любимого Осаму, а в лапах дикого зверя, в руках похотливого безумца. В руках Дадзая, но не Осаму.       Дадзай хватает Накахару двумя руками по бокам её упругого зада, вжимает пальцы в её мягкую и гладкую кожу, забравшись под бельё, тоже щупает, водит пальцами и врезается ногтями, оставляя полу-луны.       Он словно метит свою девочку, оставляя на каждой частичке её хрупкого и маленького тельца красные пометки, словно кровавые, сделанные самим дьяволом его души.       Осаму подаётся ещё немного назад и нагибается, припадая губами к груди партнёрши. Он долго водит языком по её соску на левой груди покругу, позже больно кусает чувствительное место, что Чуя пищит тоненьким голосочком, жмурясь и чуть надавливая ладонями на торс Дадзаю, ещё не разобравшись полностью с пуговицами на его рубашке. Дадзай облизывает, неприятно обсасывает сосок, заставляя Накахару дышать прерывистее.       Осаму не чувствует и не слышит, как сильно стучит обожённое сердце его возлюбленной. Даже трогая её запястья, он не ощутил, как подскочил её пульс. В ушах его словно ваты наложено, слуху не поддаётся ничто.       В Дадзае проснулась былая дурость, былой характер и былое отношение к особям женского пола. Именно так он называл их, никак не любимыми девушками, так он с ними и обращался. Они для него были пусты и никчёмны, просто для мужского развлечения. Были просто их тела, никак не души.       Вот только всё изменилось, стоило Чуе ворваться в его жизнь. Она не просто спасла его — вернула к жизни.       Но Дадзай сейчас словно желает разрушить их крепкие, построенные на трепетной любви и нежности отношения.       Осаму делает дорожку из жадных поцелуев, впивается губами в грудь Накахары, двигаясь покругу. Он словно проедает её тельце, горячий язык его обжигает Чуе кожу будто яд, приносит и такую же боль. Дадзай умервщляет свою девочку своими же ядовитыми поцелуями.       — Заканчивай уже с рубашкой.       Осаму злится, ему не нравится, что Накахара медлит, словно вообще забыв про то, что нужно снять одежду с партнёра, он повышает на неё голос и хмурит брови, а грозный оскал на лице его проедает всю плешь Чуи, заставляет её ненадолго замереть, не произносить ни слова, каким она пыталась призвать Дадзая к какому-никакому приличию и собранности, не отрывая взгляда от яростного взора партнёра и повинуясь его приказу. Чуя, не отрывая взгляда от глаз Дадзая, с горечью и печалью, со страшной болью во всём теле и во взоре лёгкими движениями расстёгивает последние две пуговки на белоснежной, как и бинты его, рубашке, кончики пальчиков её мелко подрагивают, и с каждым её действием из уст срывается писк.       Накахара смотрит в глаза возлюбленного испуганно, с непонимаением и таким страхом, что любого другого человека её взгляд пробрал бы до мурашек по коже, до мелкой дрожи во всём теле, вот только Дадзай даже не смягчается в лице, однако взгляда не отрывает, словно гипнотизирует Чую взором, призывает к послушанию, как животное. Накахара не может сказать Осаму решительно ничего, её пробирает до мурашек злость и величие в глазах Дадзая, яркое пламя в его очах, будто в глазах его скачут маленькие бесята.       Накахара чувствует себя опустошённой, не любимой и даже не желанной девушкой — обыкновеной шлюхой за дешёвую цену. Она не видит в глазах Осаму хоть дольку любви — только похоть, только животные инстинкты и потребности. Она видит в нём самого дьявола, совершенно не умеющего обращаться с женщинами демона. Она не видет в нём Осаму, своего любимого. Его больше для неё нет.       — Брюки. — Осаму нетерпелив, голос его твёрд, а во взгляде читается чистой воды раздражение.       Накахара по глазам уже видит, что хочет с ней сделать Дадзай, как жестоко и грубо он желает её именно отыметь прямо сейчас. А чем больше она расстягивает время до своей участи, тем жёстче Осаму становится во взгляде.       Чуя машинально, поддаваясь гипнозу Осаму, сначала просто осторожно и с опаской прислоняется ладонью к застёжке на штанах Дадзая, в подушечки пальцев её упирается твёрдый член Осаму, и она только в испуге кончиками пальчиков притрагивается к собачке на молнии.       Дадзай шипит и скалит зубы, в белье предательски становится теснее и жарче.       — Малышка, либо ты сейчас мне снимешь брюки сама, либо это придётся делать мне, — Дадзая выбешивает эта медлительность, нижняя челюсть его в оскале выпячивается вперёд, а огонь в глазах только разгорается от злости.       Сам внутренний демон им мунипулирует.       Накахару хватает оцепенение, и долгое время она не может пошевелить и мизинцем, и кончиком пальца. Испуганным взглядом она прожигает Осаму, смотрит на него глубже и глубже, словно проникая в глубину его сознания, словно пытается всмотреться в него так, чтобы вернуть назад — из плена его внутреннего демона, взявшего над ним верх.       Чуя не выдерживает, сил терпеть её больше нет. У Накахары никогда не было железных нервов. Когда-нибудь они сдают ход назад, уступая место истинным чувствам.       Дьяволы доводят до слёз.       С глаз неминуемо начинают скатываться слезинки одна за другой, морозят они её личико, скатываются к ушкам, холодя сильнее. Накахара не отрывает очей, смотрит Дадзаю глаза в глаза, показывает свою слабость, свою боль. С каждой секундой слёзы текут всё более бурными потоками, выплёскиваются истинные эмоции Чуи, её неподдельный страх и горечь.       Слёзы душат её, а сердце ноет и болит.       Накахару захватывает сильная дрожь, хрупкие руки, тонкие губки, изящные пальчики и всё её маленькое тельце предательски трясётся, её берёт озноб. С уст слетают всхлипы, сдерживать в себе вой и зверский рёв в таком состоянии невозможно. Тушь растекается по лицу, весь макияж в момент портится из-за слёз, чёрными дорожками расплывается по бледным щекам.       — Г-голубушка…       Осаму пробирает глубокий взгляд возлюбленной до мелкой дрожи по телу, её полные слёз, боли и страха глаза возвращают его в реальность, словно бы даже в его тело наконец возвращается его настоящий дух — не того дьявола, которого Чуя видела в его глазах. Она словно вывела нечистые силы и вернула душу Дадзая своим до мурашек по коже взором.       Осаму больно ударяют по ушам вой его принцессы, он понимает, что он довёл её до отчаянья, до того, что она так бурно реагирует. Дадзаю бьёт по сердцу эта печаль в отчего-то посеревших глазах любимой, взгляд уже у самого становится мутным, а голова кружится.       Осаму поднимается с бёдер Накахары и отсаживается в сторону, осматривая свою израненную голубку. Губки её стали чуть припухшими, ярко-алыми, пугающими своей непривычной яркостью, от укусов; глаза становятся с каждым мгновением всё более красными и заплаканными; а щёки, казалось бы, стали впалыми, словно Чуя резко потеряла несколько килограмм в весе из-за лишнего стресса; кожа Накахары мертвенно-бледная, такая же и на ощупь — леденящая. А опуская взгляд чуть ниже, Дадзая сковывает ещё сильнее головокружение и оцепенение. Видеть белоснежную кожу Чуи, поистине испорченную глубокими укусами и багровыми засосами, каких оставлять он не собирался, не желая таким образом как-то помечать свою возлюбленную, поганить свою белую голубку; слышать, как та отчаянно вскрикивает, проговаривая безостановочно «Дадзай-Дадзай-Дадзай!», выплёвывая эти слова ему в лицо, ему в уши, срывая голос; и с немыслимой печалью, подмешанной с раскаяньем, наблюдать, как Чуя давится своими горькими слезами, было невыносимо.       Осаму вжимается в комок и закрывает лицо руками, припадая к коленям. На уши больно давят крики и плач возлюбленной, а глаза режут её слёзы и отчаянье в очах.       — Дадзай, знаешь… — Ещё громче, ещё больней по сердцу Дадзая Накахара всхлипывает, — п-почему я ненавижу тебя так… — она громко сглатывает, — н-называть?.. — Чуя осторожно и плавно, словно боясь сломаться пополам, приподнимается с постели и садится на её край, оборачиваясь на Осаму.       Дадзай судорожно машет головой, но глаз не показывает, и оттдалённо до слуха Накахары доходит всхлип и шумное сглатывание с его стороны.       — Потому что имя Дадзай — лично для меня — созвучно с дьяволом. Осаму же ассоциируется у меня с ангелом, — Накахара, не прекращая рыдать и изнывая от собственных страданий, встаёт с кровати, и стремительно с неё падает на пол лёгкое парящее платье. — Т-ты… сам меня занежил, заласкал… Я привыкла, что именно так ты ко мне относишься, что именно так должна относится к тебе и я!.. Мне хорошо… к-когда ты заботишься обо мне, моё с-сердце… оно трепещет, Дадзай!.. Но сейчас… оно не-не-не… — Накахара словно задыхается, не может нахвататься воздуха из-за слёз, — трепещет, а дрожит. От страха, Дадзай!.. Сегодня ты повёл себя со мной… ужасно. — Чуя осторожно переступает через одежду, отходя к выходу. — Ты сделал мне больно не просто физически… — она прикладывает ручку к дверному проёму и вновь оборачивается в сторону не на шутку взволнованного и действительно перепуганного Дадзая, — Верни мне былое доверие к себе. — Она опускает голову, прикладываясь подбородком к плечу. — Верни мне моего Осаму, моего любимого Ангела…       — Прости… прости, голубка моя!.. — Слёзы брызгают из глаз его.       У Дадзая начинается трясучка, страх шпарит душу, руки дрожат в ознобе, душа покрывается мраком, а в сердце очень больно колит.       — Я не… твоя. Заслужи вновь мою любовь к себе, чтобы я стала твоей…       Накахара, в последний раз всхлипывая, лёгким движением руки прикрывает дверь, маленькими и осторожными шажочками ступая в сторону ванны.       — Мой внутренний демон больше не проснётся… Я обещаю.       Осаму больше не позволит Чуе страдать, больше не причинит ей вреда, чтобы не видеть её исцарапанную его же собственными ногтями спинку, искусанную шею, грудь, плечики и губки.       Его белая голубка не должна упорхнуть из его рук.