Вышло из срока годности

      Пожалуй, лёгким пробуждение трудно было назвать: Коул проснулся от того, что его тело, желудок, глотка наполняются горькой тяжестью, будто в него заливали раскалённый металл, как в форму для меча. Металл плескался внутри, выходил каплями пота на лбу, щипал язык, и в один момент органы, неспособные больше терпеть пытки, готовы были выплеснуться наружу. Но всё же Коул, метавшийся то от холода, то от жара, то от назойливых мыслей, ускользавших быстрее любой корвеги новой сборки, которыми так гордилась Ганна, смог выдержать позыв, съёжившись в форме знака вопроса на краю своей койки.       Рёбра превратились в наковальню, а само сердце — в своевольный молоток, которым не управляла рука кузнеца. Колотилось оно беспорядочно пропуская удары.       Резь в груди после пробуждения смешивалась с общей мутью.       Казалось, что вся комната с приглушёнными звуками затоплена помоями без запаха, которые заливались в уши, в глаза, и так с трудом разлепившиеся. Реальность протискивалась через плотную плёнку, размазываясь маслом вкривь и вкось. За исключением подрагивавших в темноте ладоней, поднесённых почти к самому носу.       «Аддиктол», — мучительно скребанулась мысль.       Коул сполз по прикроватной лестнице вниз, и его тут же повело вбок. Он ухватился за перила, сморщившись, и жадным взглядом обвёл жилое помещение в поисках своей кухонной тумбы с лекарствами, но тут же опомнился, когда кто-то тронул его за плечо.       — Что, тоже не спится? — голос Николаса эхом отдался в черепной коробке, пробившись сквозь помои, которые всё ещё плескались в ушах. — Тоже не могу заснуть после... всего что случилось. Или вам стало хуже?       — Мне бы... я... Аддиктол, — выдавил Коул из себя, вися на перилах и чувствуя, как дрожь начала пробирать его позвоночник, сверху-вниз, а от каждого сказанного слова голова пульсировала. — ...Не найдётся? — с просительной нетерпеливостью добавил он.       В ответ ему досталась тишина вместо наивно ожидаемого «да-да, конечно».       Николас тяжело вздохнул и, возможно, помассировал себе виски. Не разглядеть из-за мрака.       — Ещё один наркоман, — устало бросил он. — Боже, да сколько же можно!.. Нет. Нет у меня аддиктола, у Оливии тоже нет, так что не докучай ей этим: ей и так не до тебя. Она наверху до сих пор возится с ранеными. На, выпей воды, но смотри, не всю.       Коул выхватил у него из рук бутыль, сделал несколько судорожных глотков, с трудом удержавшись, чтобы не выпить всё без остатка (как же мало, чертовски этого мало), и протянул её обратно. Темнеющий под верхней койкой Николас только добавил тихо, но так, чтобы его наверняка было слышно:       — Надо в уборную, чтобы не мешать здесь никому, — иди вниз по коридору и направо; дверь там не заперта. Потом обращайся ко мне только в крайнем случае: ты хотя бы на ногах кое-как стоишь, а у других и этой роскоши нет. Запомни, только в крайнем случае. Когда совсем станет невмоготу. А с зависимостью справляйся сам. С этим ничем не помогу, даже если бы захотел.       Лица собеседника было не видно, но почему-то Коулу представилось, что белые зубы Николаса обнажились в презрительной ухмылке. И так захотелось выбить ему эти зубы.       Но он вовремя одёрнул себя.       Нет. Нельзя.       Николас ничего плохого не сделал.       Аддиктол. Нужен аддиктол...       Коул со стоном отстранился и побрёл к двери. Ноги заплетались, а комната иногда двоилась, как будто пыталась запутать и поменять местами пол и потолок; стук сердца в глотке не прекращался. Затем подкатила тошнота. Комната вокруг зашаталась сильнее, по углам расцвели белыми ухмылками Николаса трое тусклых огней, освещавших занятые койки и проход в коридор.       Судья тоже ухмылялся, когда выносил свой приговор, глядя на бессмысленные попытки отца-наркомана хотя бы смягчить решение, — удар молота правосудия оборвал все потуги. Слова выбили воздух из груди. Чёрт, как же много слов тогда было, а как самодовольно выглядела Ганна.       Ледяная злоба проклокотала: «Я нормальный. Приговор несправедливый, я оспариваю, оспариваю, сказал!»       Коул снова опомнился, когда обнаружил себя уже возле дверного проёма. Некоторые неспящие люди, освещённые тремя фонарями, подозрительно на него посматривали, но молчали.       Неужели что-то было сказано вслух?       Передёрнув плечами, он скрылся в темноте коридора, догадываясь, что теперь-то ему придётся совсем туго, если понадобится искать надёжного человека или двух. Кто же согласится помогать умалишённому наркоману, который что-то орёт про приговоры?       Коул направился в уборную, придерживаясь за стены, затем ввалился в открытую дверь и приложился к раковине. С гадкой горечью и желчью из желудка вышло всё. Затем его равномерно до дрожи в коленях продолжило рвать и рвать, хоть было больше и нечем, кроме воды. Губы его онемели.       Когда слегка отпустило, Коул осел на пол, стараясь дышать как можно спокойнее, чтобы лишний раз не беспокоить колющие изнутри рёбра. Без аддиктола, конечно, будет худо. Однако... Николас тогда пожаловался на наркоманов. Значит ли это, что ещё кто-то среди выживших составит ему компанию по ломке?       Внутри потеплело: возможно, у кого-то с той же проблемой может оказаться аддиктол.       Желудок снова свело судорогой, но на этот блевать действительно было нечем.       Прижимаясь к холодной стене спиной, запрокинув голову, он просидел немного с закрытыми глазами, провалившись в лёгкую полудрёму.       В уборной было тихо, темно, пахло какими-то порошками и чистящими средствами. Иногда, правда, и сюда залетали обрывки непонятных интонаций и фраз, разраставшихся от общей комнаты.       Раздался какой-то шорох — будто занавеску отвесили. Однако ни малейшего желания шевельнуть даже пальцем не возникло: сейчас лишь бы посидеть ещё чуть-чуть в относительном покое. К тому же наверняка это просто слуховые галлюцинации.       Его схватили за грудки и, рванув за рубаху, пригвоздили к стене. Жгучий свет резанул по глазам сквозь веки.       — Ты! Кто тебя сюда послал? Что ты забыл в моём убежище? Ты один из них? Вы пришли здесь устраивать свои секс-оргии? Отвечай, кому говорят, собака!       Коул закашлялся и, жмурясь, попытался непослушными руками отпихнуть незнакомца от себя, но тот, весь тёмный на контрасте, тряхнул его и настойчивее стал светить налобным фонарём прямо в лицо.       — Что молчишь, пёсий сын?! Говори, иначе... Иначе я тебя рожей в унитаз суну! Слово смотрителя, суну, ой как суну!       — ...Что за херня? — просипел Коул, чувствуя, как воротник впился в шею.       Голова его мотнулась из стороны в сторону — щека загорелась от пощёчины.       — На кого вы работаете, спрашиваю, паскуда?! — голос переходил на визги, и казалось, что говорящий уже на пределе. — Это ОНИ?       Коул брыкнулся, заелозил в руках, и хватка ослабла на мгновение. Он рванулся ещё раз — и шлёпнулся на пол, как мешок, когда его отпустили. Воздух вдруг стал горячим, кровь забилась в барабанных перепонках, так что за узорами чёрно-белых кругов показалась тёмная фигура с желтоватым пятном на лбу. Прямо настоящий циклоп.       «Фонарь», — напомнил он сам себе, привстав на корточки и жадно глотая кислород.       — Псина, — зашипели напротив, — проклятый лунатик. Ты будешь первым, кого я выброшу наружу, помяни моё слово.       Коул отдышался и, несмотря на качающиеся стены и полумрак, попытался лучше разглядеть агрессора, но тот не особо желал показываться. Видно было только какие-то светлые коробки, разбросанные у самых его ног, из которых что-то высыпалось (похожее на порошок) — и запах чистящих средств усилился в разы теперь, когда гадкое зловоние отступило.       Скрипучий голос продолжил, но уже с какой-то одышкой:       — Вы заняли комнату, я видел. Около тридцати, да? Тридцати, да, точно. Ну, проклятущие, сейчас я им всё выскажу, о да, сэр, сейчас-то они у меня запляшут как милые. Моё это убежище или не моё?!       Коул стиснул кулаки, заскрипев зубами:       — Да ты ёбнутый.       Луч фонаря снова хлестанул его по лицу, и незнакомец, задев одну из коробок, налетел на него, брызжа слюной, но больше не нападая физически.       — Что ты там лопочешь, сукин сын? Сказал же, я тебя выкину отсюда! Либо ты будешь вылизывать мне пятки, чтобы они блестели. И все остальные...       Удар пришёлся под дых. Слабый, неуверенный, но всё-таки сравнительно точный. Выродок выплюнул слюнявый воздух в лицо, согнулся, тут же схватившись за рубаху Коула.       Рывок на себя — и оба сцепились. С двух сторон посыпались кулаки, подсечки.       Снова стена. Коул скорчился, прикусив язык, и его попытались схватить за горло. Не вышло: он, собравшись с силами, толкнулся всем весом вперёд, так что незнакомец отшатнулся, явно не ожидая особого сопротивления. Следующий удар — в живот, затем снова толчок. И оба — уже на земле.       Прижатый к полу безумец забарахтался, как хорёк, скалясь, шипя, чуть ли не пуская пену изо рта. Коул сорвал у него со лба фонарик, направив луч в чужое лицо.       Свет вырвал из темноты искажённое злобой жёлтое лицо, стиснутые зубы, взгляд обесцвеченных глаз, порошок на губах.       Всего лишь старик. Однако держать его прижатым к земле было не так уж просто: хоть по силе он и уступал, но зато изворачиваться — вот что ему удавалось неплохо. Противник крутился, зрачки его то сужались, то снова расширялись, его руки то и дело тянулись то к горлу, то к лицу, чтобы, возможно, выдавить глаза. Он пытался оттолкнуть Коула от себя, но тот держал его крепко. Несколько раз всё-таки ему удалось задеть грудь.       — Лежи смирно, если не хочешь, чтобы я тебя нахер придушил, — корчась от боли в рёбрах, просипел Коул. Желудок скрутило, и он едва сдержал позыв.       — Сукин... сын, да я..! — он закашлялся: Коул сильнее надавил на его горло, — и заткнулся, злобно сверкая глазами.       За спиной из-за стука крови в ушах Коул едва расслышал шаги. Жёлтый конус света развеял тени.       — Что здесь за херня происходит? — Гаррет Хоу прохрипел. — Вы что, совсем с ума посходили?! Собаки дикие, чёрт подери, — сплюнул он, — не успели бомбы упасть, а тут устроили не пойми что. Милосердный Создатель, кто-нибудь, разнимите вы их уже! Не хватало нам тут новых трупов.       — Вы психа лучше держите: этот конченый первым на меня прыгнул.       — Оба хороши, — тактично заметил очередной незнакомый голос.       Сильные руки оттащили Коула, и подоспевший Николас забрал фонарь из его рук, освещая старика и фигуру тучного человека, который, отпустив Коула, молча двинулся к отплёвывавшемуся старику.       — Проклятые иллюминаты..! — он, покачиваясь, привстал, но его тут же зафиксировали.       — Кто...       — Кто ты, чёрт возьми, такой? — Гаррет Хоу перебил Саймона, который стоял рядом с ним, и прораб свёл губы в узкую полосу, покосившись на него. — Откуда ты взялся в нашем убежище? Бомж? Ещё один строитель? — Гаррет вернул взгляд Саймону.       — Ваше убежище? Ваше? — старик зашипел, пытаясь высвободиться из хватки лысого коренастого строителя, который продолжал невозмутимо молчать, — ничего не вышло. — Это МОЁ убежище! Я, чтоб вас псины оттрахали, его смотритель! Волт-Тек! Они меня назначили! Вы должны мне повиноваться, вы, проклятые лунатики! Это вас я должен допрашивать, а не наоборот!       — Что ещё за смотритель, кретин? С тобой разговариваю. Эй, ты, лысый, тряхни-ка его хорошенько, чтобы не ершился.       — Логан, — Саймон кивнул здоровяку.       Так называемый Логан встряхнул старика так, что тот зашатался, точно молодая сосёнка, подкошенная лесорубом.       — Суки... Да я вас..! — его снова тряхнули, и он будто закусил язык, исподлобья смотря на всех собравшихся.       Коул немного успокоился, когда по забинтованному затылку пробежал холодок. Сознание когтями зацепилось за слово «смотритель».       «Это те, кто будет присматривать за жителями убежищ. Другими словами, подземный король или, быть может, президент — в зависимости от того, какой вид «правления» выберут. Правда, насколько я понял, будет смотритель работать только во благо Волт-Тек. А ещё им «Пип-бои» первым выдают», — вспомнились слова Рида из разговора, когда они только начали разбираться, что к чему.       Коул плохо представлял, что Рид имел в виду под словом «Пип-бой», да и не переспрашивал, но основное было ясно как день: если старик не врёт, у него в убежище — чуть ли не абсолютная власть. Хорошо, что сотрудников под его началом что-то не видно.       Железный привкус начал раздражать язык, а от вони чистящих средств закружилась голова.       — Что это за штука у тебя на руке? — продолжал Хоу, и старик спрятал руку, на которой действительно было что-то странное, за спину. Логан вернул её в начальное положение.       — Ерунда какая-то, — пожал плечами Саймон. — Меня больше волнует вопрос, что с этим-то, — он кивнул на безумного «смотрителя», — делать. В общие комнаты его...       — Ещё чего, у нас и так там безумцев достаточно, — Хоу, переступив с ноги на ногу и почесав щёку, на которой выделялась огромная бородавка, сложил руки на груди. — Предлагаю ему руки связать и сунуть в какую-нибудь каморку.       — Неплохая идея, — Коул через силу усмехнулся, почти не дыша, так как рёбра стало прихватывать так, что, казалось, иногда от них исходил неприятный хруст. — Я бы его ещё стреножил, чтобы не брыкался. Ублюдок. Николас, не осмотришь меня потом? Кажется, моим рёбра ещё досталось.       Николас кивнул и тихо проворчал:       — Господи, да что ж мне сегодня так везёт на наркоманов и умалишённых...       Старик снова зашевелился:       — Я вам приказываю, слышите, приказываю меня отпустить! А потом — снимайте штаны и кричите: «Простите, о, простите, многоуважаемый смотритель, мы больше так не будем».       — Во имя Создателя, — Гаррет поморщился, помассировав переносицу, — да заткнись ты уже!       Саймон подозвал к себе Джеффа, который примчался сюда на шум (видимо, лишь бы не сидеть рядом с больным Майки). Они быстро переговорили, и Джефф припустился из уборной, чуть не столкнувшись с кем-то в коридоре.       — Я, кажется, тебя помню, — обратился к старику Саймон. — Это же ты приходил с официальным разрешением около пяти дней назад? Как же тебя там...       Помолчав из принципа, сумасшедший буркнул ему в ответ, косясь на громилу, который всё ещё стоял рядом:       — Консерва Гарри.       — Очень подходящее для тебя имя, — отозвался Коул, ощупывая костяшки пальцев. — Небось, мать постаралась, когда первым твоим словом было «сука» или «псина»?       Консерва Гарри заметно покраснел, и дёрнулся, открыв рот, чтобы ответить, но Логан напомнил о том, что он не в том положении, чтобы вести свободную беседу.       — Не провоцируйте его: видите же, что он, скажем так, не в себе, — Саймон помолчал, убеждаясь, что никто его перебивать в этот раз не собирается и заговорил дальше: — Значит, повяжем его и можем запереть в комнате над атриумом, в тамошнюю, с большим окном. Логан, ты-то знаешь её: тогда вы столько намучились, ставя его на место.       Логан кивнул, поудобнее ухватив заломанную назад руку Гарри. Старик возмущённо забормотал снова что-то про масонов, иллюминатов, лунатиков и так далее, но это звучало жалко.       Гаррет же отступил в сторону, заметив чёрную собачку, вбежавшую в помещение. Она завертелась как веретено под его ногами, тараща свои слезящиеся карие глаза и, видимо, ожидая ласки. Гаррет поднял её на руки, поглаживая по макушке, и внимательно начал рассматривать руку Гарри Консервы, будто в том странном устройстве было что-то особо ценное. Собачка, опустив уши, прикрывала глаза каждый раз, когда тяжёлая рука с шершавыми пальцами опускалась на её голову.       Прибежал Джефф, громко переспросил, где верёвка лежала, за что чуть не получил выговор, однако Саймон вовремя образумился и как бы случайно положил руку на тот самый карман жилета, куда Оливер, прихлебатель Госпожи Ламорье, вложил зелёных. Может, это его успокаивало?       Вскоре Джефф вернулся уже с какой-то верёвкой в руках, и Логан довольно быстро, чуть ли не профессионально морскими узлами повязал руки безумцу, который снова не сдержался и приказал, чтобы ему обязательно не забыли принести «Абраксо», из-за чего Николас хмыкнул, заметив, что весь рот у безумца был в белом порошке: мол, какой же дурак будет обжираться чистящим средством. Коул про себя пожал плечами: действительно, такая трата полезного.       — Отлично, с этим разобрались, — Саймон потёр ладони. — А сейчас нам бы...       — Наладить электричество и воду, я разумею? — Гаррет продолжал спокойно поглаживать притихшую собачку, но слышалось, как из его интонации сквозила такая претензия, что на месте Саймона Коул бы захотел надавать ему по шапке, если бы осмелился. С другой стороны, это же отчасти вина строителей, что они еле шевелили стройку, верно?       — Да, — Саймон резко развернулся и вышел из уборной, преследуемый фонарным светом Николаса, который тоже скрылся в коридоре.       В полумраке остался только Коул и Гаррет с собачкой.       — Что ж с них взять, с этих разгильдяев, — сказал Гаррет. — Проклятье, ничего сами сделать будто не могут. Строители, называется. За что деньги платили, непонятно.       — Будь здесь Ганна, она бы уши уже всем открутила наверняка.       «Эта сучка может», — про себя добавил Коул и продолжил:       — Кстати говоря, помню, вы были на банкете пару дней назад и о чём-то разговорились с Ганной. Бизнес? — конечно же, Коула на банкете не было, но его там было довольно просто потерять из вида и раньше, так что он понадеялся, что Гаррет сможет дать хоть какую-то наводку на её планы. Он-то точно не пропускал ни одного важного события в Бостоне, а особенно — банкеты в клубе богатых и знаменитых.       Гаррет помолчал.       — Возможно, но, знаешь, парень, не лучшее место ты выбрал для разговора. Воняет тут, что аж глаза выедает, хотя и в той так называемой общей комнате не лучше. Позже подойди ко мне, и тогда, может, поговорим.       Гаррет довольно неплохо сориентировался и удалился, пока Коул, поправив повязку на голове, с осторожным вздохом одёрнул свою рубаху и, поёжившись, слегка застегнул куртку. Начинало тянуть неприятным холодком, и всего на мгновение показалось, что откуда-то слабо-слабо попахивает гарью.       Коул представил огромный пламенеющий пустырь на месте Бостона и снова поёжился, пытаясь подумать о том, что, даже если на поверхности всё именно так, Галина ведёт свой жёлтый дневник вместе с сёстрами в каком-нибудь надёжном бункере, а Ганна, сидя обязательно в строгом кресле, пьёт самый дешёвый эль — чтоб она им подавилась.       Ему нужен хоть какой-то чёртов план.       Он сплюнул горькую слюну и, отчуждённо постукивая пальцами по перегородке, задумался о том, а каков вообще шанс, что он, выйдя на поверхность даже через пару дней, сможет найти хоть что-то, что могло подсказать, где искать дочерей. И куда ему в первую очередь стоило направиться? Может быть, в школу, где они учились? Или в автомойку, где Рид видел много раз чёрную корвегу с затонированными стёклами? Нет, какой смысл идти на автомойку. Может, на старый адрес их прошлой квартиры? Но это всё потом, потом. Сейчас бы воды и... аддиктол.       Сердце билось теперь так медленно, что было хорошо слышно мерное: «Тук... тук... тук».       Коул поднёс руки к самому лицу, пытаясь мысленно разглядеть костяшки пальцев. Зря он позволил себе распустить руки, пусть и в самообороне.       Клокочущая злоба затихла, и на её место пришло другое. Коул ощущал себя просто мусорным пакетом — грязным и пустым, будто его изваляли в тухлой рыбе, причём ни от запаха, ни от жухлых чешуек и слизи не оттереться. Внутри было пусто: что-то тянуло нитку за ниткой из его переживаний, наслаивая их слой за слоем в один запутанный клубок из грусти, сожаления и — сильнее всего — вины, в которой он тонул.       Коул помотал головой и, скривившись, вернулся в общую комнату, чтобы снова попробовать заснуть.       Как только он переступил порог, его с ног чуть не сбил Джефф. Со звоном из его рук упал гаечный ключ и коробка, откуда вылетели отвёртки разных размеров и несколько шурупов. При свете фонаря блеснула и связка ключей. Сругнувшись, строитель присел и, быстро пособирав всё обратно, вскочил и стрелой полетел вверх по лестнице.       Коул зашипел от боли, но в воздухе вместо десятков ругательств повисло только придушенное: «Твою мать».       — Здесь же дети, — шикнула на него женщина сбоку. В её руках отсверкнуло расколотое зеркальце, в которое она внимательно смотрелась, пытаясь дрожащими руками накрасить своё бледное лицо.       — «Здесь же дети», — передразнил её белокурый парнишка, садясь на пол. — Мне не десять лет, мама, хватит опекать меня, как заботливая наседка.       — Тебе всего лишь пятнадцать, Роберт.       — «Всего лишь», — снова передразнил он, сложив руки. — Отец в свои пятнадцать уже подрабатывал на стройке, а я и шага ступить не могу без твоего ведома.       — Извините, — выдавил из себя Коул, попытавшись растянуть губы в широкой улыбке. Вот чего-чего, а чужих разборок ему ещё не хватало — нет уж, увольте.       Он отступил и взглядом наткнулся на людей, которые рассаживались по кругу. Были, конечно, и те, кто лежал в постели: к ним, то к одному, то к другому, подходил временами Николас, щупая лбы и предлагая воды.       С одной стороны явно выделялась фигура Гаррета, вокруг ног которого кружилась чёрная собачка, а с другой — был Саймон, сложивший руки за спиной. За каждым из них сидели мужчины и женщины, которые периодически склонялись друг другу, перешёптываясь, занимая более удобное положение или попросту двигая складные стулья поближе.       — Итак, все на месте? — громко спросил Гаррет.       — Все, кроме Логана, братьев Янг, Джеффа и Феликса. Ну и той женщины, которая занимается ранеными.       «Оливия».       В мыслях всплыл образ рыжей, когда она с серьёзным веснушчатым лицом перевязывала Коулу голову.       — Тогда начинаем. Не буду кривить душой: в положении мы дерьмовом — Гаррет прочистил горло, — Сами видите, уважаемые и не очень, что будем сидеть здесь, как крысы, пока строители не наладят хотя бы свет и воду. Но сейчас не об этом. Главное — у нас беда с продовольствием. Поднимите руки, у кого здесь есть хоть что-то, кроме воды?       Люди зашептались громче, но никто не поднял руку.       — Спрашиваю ещё раз: у кого есть еда с собой?       — Перевожу на более простой язык, дамы и господа, — вмешался на этот раз Саймон, за что получил тяжёлый взгляд Гаррета. — Кто из вас хочет помереть от голода?       Наступило молчание.       — Я так понимаю, никто. Тогда вы должны понимать, что сейчас мы отрезаны от поверхности, пока путь назад мы не восстановим, что значит — и продовольствием нам придётся обходиться только своим. Мы разделим всё между собой, чтобы каждому досталось хоть по крошке.       — И кто же будет делить, чтобы действительно всем досталось? — усмехнулся курчавый мужчина с нескрываемым акцентом. Коул бы сказал, что звучал он забавно: почти как его друг детства — Дамиан, который кичился своими болгарскими корнями. Только вот этот акцент казался более чуждым — словно камнем били по металлической ограде или как будто мотор старой корвеги рычал.       — Точнее выражайтесь, а то я вас не совсем понял из-за... э, вашего говора.       — Говорю, кто рас-пре-де-лять будет. Понятнее? — усмешка на лице курчавого стала шире. — Я готов вызваться доб-ро-воль-цем, вот.       — А распределять будет...       — Я, — Гаррет выступил в центр.       — Я готов, — устало вмешался Николас, вытирая руки о свой жилет. — Буду делать всё на виду, чтобы не было никаких вопросов.       — Итак, кто за... как вас ещё раз?       — Николас Харт.       — Так... кто за Николаса?       Из собравшихся подняло руки шестеро за спиной Саймона и одна рука со стороны Гаррета.       — А...       — Кто за Гаррета Хоу? — Гаррет осмотрел всех сидящих.       Подняло руки трое за спиной Гаррета. Коул узнал Оливера и Иветту, жену Хоу. Третьего ему довелось лишь мельком увидеть в толпе.       — А кто за меня? — возвышенно поинтересовался тот же курчавый.       — Вы хоть имя своё назовите.       — Что в имени тебе моём? — живо приложил ко лбу ладонь он, но тут же с улыбкой представился: — Станислав Бойко. Или просто Стас.       — Ещё русских коммунистов здесь не хватало, — пробурчал позади ещё один строитель в оранжевом жилете.       — Ук-ра-ин-цев, — растягивая слога, поправил его Стас.       — Да какая разница: все вы под китайцами теперь. Разве что на китайском не щебечете. Знавал я как-то...       — Хватит, Рафаэль, — одёрнул его Саймон, и тот обиженно надулся, что смотрелось довольно карикатурно с учётом его седин и глубоких морщин. — Значит, на том и порешили. Теперь давайте, — он подвинул тумбу в центр рядом с Гарретом, — выкладывайте, что у кого есть.       Николас был первым — он демонстративно полазил в карманах и выудил оттуда жевательную резинку и положил на тумбу, выжидательно осмотрев собравшихся.       Затем из наплечной сумки темнокожая расклейщица плакатов (Коул вспомнил, что видел её у парка) вытащила, засуетившись, бутерброд и помятый кекс.       Чихнув, к ней присоединился белокожий приземистый мужичок со слезящимися глазами, за которым вился ещё один — вытянутый и тоже белокожий. Они по очереди положили жевательные пастилки.       — Да, — почесал подбородок Саймон, — на тридцать с лишком человек — не густо.       — На этом и собачонка трёх дней не протянет, а мы и подавно, — Гаррет махнул рукой, а черная собачка прижалась к его ноге, виляя хвостом. — А что потом? Друг друга будем грызть или землю жевать?       — Трупы.       Все обернулись к шкафу, рядом с которым на табурете сидел мужчина в замызганном плаще, с перевязанным плечом.       — Нет, — Гаррет поморщился, — нет, это уже слишком, вы просто издеваетесь. Я не чёртов трупоед!       Шумиха поднялась знатная: люди вслух недоумевали, подозрительно присматривались к чужим сумкам и чемоданам; Гаррет размахивал руками, продолжая повторять: «К чёрту, лучше помру, чем буду жрать трупы», Саймон задумчиво рассматривал потолок; собачка трусливо поджала хвост и прыгнула на колени Иветты Хоу, которая скривила рот, сверля взглядом незнакомца, посмевшего предложить подобное непотребство. Оливер, тоже скрививший рот на короткий миг, отшагал назад: его тихо подозвала к себе Госпожа Ламорье.       Коул передёрнул плечами: с одной стороны, понятно, что тот странный тип предлагал какой-никакой, но выход из положения, но... Желудок скрутило и закололо, когда он представил, как разделывает ту женщину, которая напоролась на штыри вчера и возле которой молился плешивый мужчина, размазывая слёзы вместе с соплями по лицу.       — Как хотите, — пожал плечами незнакомец, защёлкав пряжкой от ремня, — моё дело — предложить.