Вышло из срока годности

Коул услышал, как захлопнулась входная дверь, — табун мурашек пробежался вдоль его позвоночника. Всё тело целиком напряглось как во время игры: вот питчер подаётся вперёд, лихо закручивая руку, и в следующую секунду белый мячик срывается, казалось бы, с кончиков его пальцев и летит, летит над контрастным зелёным полем, окружённый другими игроками, в торжественной белой форме с красными отметинами, а ты, баттер, крепко сжимаешь в руках бейсбольную биту и готовишься совершить решающий удар; болельщики кричат, понукают тебя: «Ну! Ну!», и когда дерево встречается с кожей с ощутимым стуком, ты бросаешь всё и под восторженные взгляды бежишь до следующей базы с единственной мыслью: «Только бы успеть, только бы успеть». Оставался только единственный нюанс — это не игра. Здесь нет ни питчеров, ни кетчеров, ни — уж тем более — зрителей, готовых своими кричалками поддержать боевой дух. Здесь только Коул, вцепившийся в подлокотники кресла, и неизвестность, которая ожидала его за белой деревянной дверью. В ушах звенело от напряжения. Он глянул на окно, наполовину заложенное кирпичами, и прерывисто выдохнул, таращась на облупленный белый потолок, на котором выросли мелкие пузырьки. «Ксавьер, — щёлкнуло у него в голове. — Он, наверное, спит. — Ещё один щелчок. — Надо бы его предупредить о... неприятностях». Коул, не издав практически ни звука, только прохрустев осколками стекла, высунулся в коридор. В полутьме, со стороны ресепшена, он смог разглядеть тонкий, как золотая леска, луч фонарика, и тишину мёртвого отеля, как тысяча рапир, пронзили шепотки: «Клади его на диван, Майкл, только, бога ради, будь аккуратнее» — «Блядь» — «Майки, чем ты слушаешь? Кому было сказано «быть аккуратнее»?» — «Я аккуратен до невозможности» — «Оно и видно» — «Глория, не медли, делай, что надо...» — «Пока он не отключился» — «Диего, смотри на меня. Да вот так, смотри. Мы все рядом. Только не отключайся. Глория будет сейчас выковыривать пули из тебя» — «Эрика...» — «Да, я тоже тут, папа». Коул бочком пошёл вдоль стены, когда луч фонарика растворился во тьме — иссяк, как ручей после долгой засухи, — добрался до шестьдесят второй комнаты, нажал на ручку — и дверь со щелчком двинулась назад. Однако не успел он войти внутрь, как его пригвоздили к стене, сработал замок, блокируя единственный путь к отступлению, и что-то холодное коснулось шеи, прямо под кадыком. Коул сглотнул. Прошла секунда, вторая, и только после этого его ухо обожгло шёпотом: — А, это ты. — Металл перестал жалить кожу. — Прости, сразу и не признал — реакция. — Ксавьер отпустил Коула, и тот, развернувшись назад, столкнулся со взглядом, который скользил по его лицу, изучал то ли из любопытства, то ли из профессиональной внимательности. — Испугался? — он будто улыбнулся зелёными непроницаемыми глазами, а Коул только сглотнул — в горле стало сухо, как в бесконечной золотой пустыне без оазисов, а сердце его до сих пор заходилось, гудело, дрожало. — Да, я... — Коул нервно усмехнулся, тщательно перебирая слова, когда Ксавьер приподнял козырёк его капитанской фуражки. — Конечно, нет, мне же каждый день прикладывают нож к горлу и прижимают к стене: помнится, что-то похожее со мной случилось в прошлый вторник, да, ровно после обеда, ещё тогда дождь накрапывал, меня ждало такси... Кажется, того парня звали Юджином, да, точно. — Поясничаешь — это хорошо, — удовлетворённо кивнул Ксавьер, продолжая рассматривать его лицо, — значит, наше партнёрство не будет завязано только на однобоком страхе. Ты был в коридоре. Сколько их? — Я не успел их сосчитать, — признался Коул, не сразу вернув пистолет в кобуру. — Ну, может, их двое, трое или четверо. — В армии тебя бы за такое не похвалили, — Ксавьер вздохнул так, будто разговаривал с непослушным ребёнком, и отрывистым движением натянул капитанскую фуражку на глаза Коула, проверив замок на двери и задав единственный вопрос: — Ты служил? — Нет, — Коул стянул с себя фуражку. — Мне и без армии хлопот хватало. Когда пытаешься пробиться наверх разными способами, не особо думаешь о войне с Китаем. Наверное, это можно считать плюсом. Таким маленьким плюсом. Из минусов — потрёпанные нервы, ехидные усмешки и долгие взгляды, — он задумался на мгновение. — Наверное, по этому я даже буду скучать, но больше — по ядер-коле, конечно. — Ты всегда так много говоришь? — Только когда... «Припрёт», — Коул промычал в холодную ладонь Ксавьера. Он нахмурился, но вполне послушно заткнулся, прислушиваясь к шуму в коридоре. Это был голос — женский, вполне мелодичный, но какой-то хриплый, будто прокуренный: — Вот те на, а я думала, что из этого гадюшника будут бежать все, побросав ключи на ходу. Ан нет, кто-то умудрился закрыть за собой дверь. Как осмотрительно. Но ничего. Если бы мне платили за каждый вскрытый замок, я бы уже давно купила себе квартирку в Бостон-Коммон. Отпустив Коула, Ксавьер схватился за пистолет и, бесшумно установив синее кресло напротив двери, спрятался за ним, выглядывая из-за подлокотника. Коул перескочил через кровать и теперь смотрел на дверь, скрываясь за бежевым абажуром. Что-то лязгало в замочной скважине. «Отмычки», — быстро догадался Коул, когда дверь бесшумно открылась и на пороге появилась женщина, освещённая липким дневным светом: на ней была кожаная коричневая куртка поверх джинсового узорчатого комбинезона, её руки стягивали бинты, а за поясом висел кухонный нож. Тёмные глаза казались большими из-за толстых линз очков. — Руки вверх, — приказал Ксавьер. — Вверх, так вверх, золотко, — дрогнув, ответила незнакомка, быстро осмотрев комнату и выпустив из рук клюшку для гольфа, на которую опиралась, затем — кухонный нож с пояса. — Не стреляй только, ладно? Трупов на улицах и без меня многовато, мы видели, на каждом шагу... — Сколько вас? — продолжал Ксавьер. — Всего пятеро, золотко, пятеро. — Все вы, — Ксавьер кивнул на кухонный нож, — вооружены столовыми приборами? — Ложками, например? — внёс свою лепту Коул. — А что, очень устрашающее оружие... — У Майкла и Эрики есть оружие, — незнакомка бросила короткий взгляд на кухонный нож. — Настоящее оружие, но я не разбираюсь, ты пойми это, золотко. Не имею ни малейшего понятия ни о... как же это... калибре, ни о типе, я даже патроны не различаю. Пожалуйста, не стреляй. — Коул, — позвал Ксавьер, — медленно подойди к ней, приставь к её виску пистолет и медленно выходи в коридор, я следом за тобой. Посмотрим, что это за Майклы и Эрики и насколько они ценят своих друзей. Ты, — он обратился к незнакомке, — если скажешь что-то лишнее, если закричишь или начнёшь сопротивляться, он вышибет тебе мозги. Понятно объясняю? — А моё мнение, может, тоже выслушаешь? — нахмурился Коул и тут же закусил язык: спорить с Ксавьером было опасно, как дразнить крокодила, который может в один укус лишить ноги, руки или вовсе — головы. — В смысле, — он подбирал слова, — у меня есть другое предложение. Может, начнём наше знакомство с более дружеской ноты? Думаешь, она причинит вред тебе или мне? Ну, разве что своим видом, без обид. — Даже ребёнок может быть опасен. А тут взрослая женщина, — Ксавьер не спускал мушки с незнакомки, — она, как медведица, может быть непредсказуемой. Доверься ей — и этот нож окажется у тебя в глазнице или в спине. Зависит от того, с какой стороны она будет к тебе стоять. Поэтому слушай меня, Коул, — холодно сказал Ксавьер, — и делай всё, как я говорю, если хочешь остаться жив. Понял меня? — Я ещё не совсем выжил из ума, Ксавьер, — сказал Коул, пряча пистолет в кобуру. — Я не стану угрожать незнакомой женщине только потому, что ты считаешь это правильным. — Он поднялся из-за кровати, под которой пряталась снайперская винтовка «Реба» и мешок с патронами, и, отряхнувшись, прямо спросил: — Как вас зовут? — Варвара Бойко, — быстро представилась незнакомка, всё ещё нервничая, так как Ксавьер по-прежнему держал её на прицеле. — Может быть, дорогуша, попросишь своего... друга опустить пистолет? У меня сердце, знаете ли, слабое — чуть что, могу от испуга в обморок упасть, — лицо её действительно было белое, как врачебный чистый халат, и руки мелко подрагивали. — Мы здесь ненадолго, уверяю: Глория только подлатает Диего, и мы сразу же уйдём, это я могу пообещать. — Ты берёшь на себя ответственность? — резко спросил Ксавьер, покосившись на Коула. — Ответственность за что? — не понял Коул, приблизившись к креслу. — За то, что ты готов довериться женщине, которую мы знаем от силы минуту, — Ксавьер выжидательно прищурился, держа палец рядом со спусковым крючком. — Беру, — сказал Коул настолько твёрдо, насколько только мог. — Поэтому опускай пистолет. Я доверюсь Варваре. Ксавьер хмыкнул, убрав пистолет в кобуру, поднялся с колен и поставил оружие на предохранитель. Варвара заметно расслабилась. Она сверкнула своими поблёкшими ореховыми глазами, огромными из-за толстых линз очков, и сердечно пожала руку Коулу. — Что с тобой случилось? — спросил Коул, указывая на её лицо. — Кислота или... — Неприлично спрашивать женщину о её шрамах, — почти кокетливо сказала Варвара, поднимая и клюшку, и нож, возвращая всё на свои места. — Если говорить откровенно, я не знаю. Но в этом явно есть вина бомб, упавших на землю, я не сомневаюсь. Я видела людей с похожей болезнью... не думаю, что она лечится, просто посмотри на меня — коже конец. Она слезает с лица как старая краска, лопается, бр-р-р-р, — она передёрнула плечами, — лучше поговорим о чём-нибудь другом. Например, что здесь делаете вы? — она хитро посмотрела на Ксавьера, который порылся в своём мешке, настороженно выглянул в окно и присел на кровать, скрипнув матрасом. — Я ищу своих дочерей, — просто сказал Коул. — И как же ты их потерял? — спросила Варвара, недоумевая. — Они не были с тобой, когда всё началось?.. — она заглянула ему в глаза. — О, понимаю, с семьёй так сложно, я тоже ищу кое-кого — моего младшего брата, его зовут Стасом, в смысле Станиславом. Ума не приложу, куда он мог деться... Пропал без вести, и теперь ищи-свищи его по всему Бостону... Может... — она залезла в свой карман, порылась в нём и выудила из него странную позеленевшую монетку с двуглавым орлом — таких Коул не видел ни разу в своей жизни. — У нас с ним были парные монеты, полушки, они у вас ничего не стоят. Мы с ним увлекались поисками старых денег — ездили по всему Советскому Союзу, — она погладила выпуклый рисунок и снова спрятала монету в карман. — Советский Союз, получается, — Коул кивнул, заметив, что Ксавьер тоже прислушался к их разговору. — А где вы разминулись с вашим братом, куда он собирался? — спросил он, когда Варвара затянула потуже свой тканевый поясок. — У нас был заказ, точнее говоря, у него, — она вздохнула, — он должен был доставить свежих устриц в ресторан «Белая орхидея» на Бостон Коммон из Устричного бара Шенли. У него был такой небольшой синий мотороллер... я знаю, он бы выжил, он бы выкрутился непременно, как выкрутилась я, — она оперлась о клюшку для гольфа. — Не думаю, что вы видели его или его мотороллер. Просто передайте ему, если встретите, что старшая сестра ждёт его в Джамейка-Плейн, — она развернулась к выходу, — если хотите, я могу познакомить вас с остальными; Диего всегда рад новым дружелюбным лицам... — А ты останешься здесь? — Коул посмотрел на Ксавьера, который прикрыл лицо руками. — Здесь, — хрипло ответил тот. — Иди, знакомься, раз доверился. В коридор Коул выбрался следом за Варварой: на них тут же уставились несколько пар неподвижных глаз с портретов, развешанных на противоположной стене. Эти лица застыли в вечности: здесь были и дама со шпицем на руках, и мужчина со шляпой набекрень, в строгом костюме, и судья в белом парике, и близняшки — две кучерявые девочки, державшиеся за руки — все они давно вернулись в землю, на старое кладбище, их могильные плиты поросли мхом, цифры и имена стёрлись, над ними шелестела трава, жили в палатках бездомные, проезжали мимо автобусы... Коул вышел из коридора, до сих пор чувствуя взгляды мертвецов на своей спине и стараясь не смотреть на настоящие трупы, по-прежнему лежавшие на полу — мать и младенец, который навсегда замолк в своей голубой коляске: хоронить их было некому. Глаза Коула довольно быстро привыкли к свету. Теперь он увидел, что на красном диване, устроив голову на куртке пожарника и сжимая в зубах палку, лежал мужчина, обнажённый до пояса; над ним склонилась темнокожая женщина с щипцами, которыми она вытаскивала дробь из его спины. Другой мужчина, тоже темнокожий, смотрел на улицу через дыру в занавеске, сжимая в руках автоматический карабин. Светловолосая девушка, очень похожая на пожарника, лежавшего на диване, внимательно следила за каждым движением щипцов, придерживаясь за кобуру пистолета. — У нас гости, — провозгласила Варвара, — дорогие, это Коул, ещё один выживший, мы столкнулись с ним совершенно случайно... — Он один? — спросил темнокожий мужчина, не отрывая взгляда от окна. На нём была военная форма с нашивками, поразительно испачканная, словно её владелец побывал и в раю, и в аду, и вновь вернулся на грешную землю. Пыль, грязь, кровь. — Нет, Майкл, есть и другой, но тот остался в своей комнате, — ответила Варвара. — Итак, Коул, раненого нашего зовут Диего, — тот промычал что-то нечленораздельное, уткнувшись лбом в подушку на диване. — Над ним колдует Глория, — темнокожая женщина поправила свою белую косынку, — Эрика — дочь Диего — отличный стрелок, она будто родилась с пистолетом, — светловолосая девушка окинула быстрым взглядом Коула, как мишень. — Ну и я, — она ткнула себя в грудь. — Варвара Бойко. Все мы рады познакомиться. — Очень, — хмыкнул Майкл, опуская автоматический карабин. Диего снова заскулил, когда Глория вытащила из его спины ещё одну дробину. Тёмная кровь стекала по коже, скатывалась по бокам прямо на красный диван, и Эрика — девчонка с пистолетом — только болезненно прикусывала губу, во все глаза тревожно наблюдая за тёмными руками, сжимавшими щипцы. Коул перестал быть мишенью, куда целились дула пистолета и автоматического карабина, однако тёмные, почти чёрные, быстрые глаза военного по-прежнему прожигали в нём дыру. Подозрительный взгляд давил. Оружие в чужих руках отбрасывало холодные блики, белые огоньки, которые плясали на обшарпанных стенах, бегали по обоям и краске, иногда даже отражались от оставшихся на ресепшене ключах. Смрад, казалось, никто не замечал. Трупы, пыль, коляска, красный диван, стоны — и толстые мухи, залетевшие с улицы через приоткрытую форточку, жужжали вокруг. Коул невольно поёжился. Он ещё не выработал привычку хвататься за пистолет при любом удобном случае, поэтому его руки дружелюбно прятались в больших карманах с несколькими шпильками. — В следующий раз ты притащишь с собой цыганский табор, я в этом уверен, — криво усмехнулся Майкл, расстегнув последнюю пуговицу на своём воротничке. — И как тебе конец света, Коул? Оправдывает ожидания? — Я представлял войну немного не так, — осторожно заметил Коул. — Вообще, я не думал, что буду стоять здесь с вами: к этому моменту моё тело, скорее всего, уже глодали бы крысы. Удача, мать её. — Ты, я вижу, оптимист, — не стирал усмешки Майкл. — Какой есть, — пожал плечами Коул. — Вижу, вам крепко досталось от кого-то. — От Графа, — невесело бросил Майкл. — От Графа, — повторил Диего, лежавший на диване. — От Графа, — опустила глаза Глория с окровавленными ладонями и пальцами. — От Графа, — прошипела Эрика сквозь стиснутые зубы. — Граф? — Коул вспомнил короткую стычку на пути к отелю. — Это бандит такой? — Головорез с ядовитым языком, — фыркнула Эрика. — Он и его ребята только-только начали подбирать под себя весь Бостон: каждый день к нему присоединяются отчаявшиеся, которым и надеяться больше не на что. Он обещает всем золотые горы, безопасность, стабильность — и, понятное дело, это приманивает и подкупает. Первое время эта «стабильность» казалась безобидной и не бедой вовсе: мы делились припасами, помогали друг другу, а потом началась вакханалия. Клетки, собаки, оружие, бандиты, садисты... вот мы и решили бежать вместе, пока пороховая бочка не взорвалась и не пролилась кровь. Вы откуда вылезли, мистер Коул, что не слышали последних новостей, которые гуляют по всему Бостону? — Я отсиживался в квартире, — соврал Коул. — Значит, этому Графу лучше не попадаться на глаза, я понял, — кивнул он, поправляя козырёк капитанской фуражки. — От какой части города лучше держаться подальше? — Желательно вообще в Бостоне не быть, — вздохнула Глория, вытаскивая последнюю дробину, и Диего бессильно выдохнул, кое-как приподнимаясь. — Стрельба, маньяки, преступники и никакой полиции — боги, боги, боги, — она протёрла влажными салфетками щипцы и спрятала их в большую синюю пляжную сумку, от которой исходил запах больницы. — Мы тоже уходим отсюда, пока есть такая возможность. — Её действительно может и не быть больше, — согласился с ней Майкл. — Да, потому что, помимо Графа, есть ещё психи, весь город стал для них игровой площадкой, — выдохнула Эрика, приближаясь к Диего. — Пап, ты как? — Живой, пока живой, — на его лице прорезалась усталая улыбка, а сам Диего, заметно бледный, ждал, пока Глория перевяжет его спину новыми бинтами. Он скользнул испытывающим взглядом по Коулу и обратился уже к нему: — Вы, вижу, тоже ищете безопасное место, Коул. Не хотели бы пойти с нами? — Нет, но спасибо за предложение, — почесал шею он. — Я бы лучше научился вскрывать замки — этот навык мне определённо пригодился бы, — он скосил говорящий взгляд на связку отмычек на тканевом поясе Варвары. — От такой помощи я бы не отказался. — Дорогуша, ты обратился прямо по адресу, — радостно протянула она. — Я бы могла, но... взамен ты обязан будешь кое-что сделать для меня — разрешить погадать на твоей руке. Это будет не так уж страшно, я обещаю, — она усмехнулась, прикладывая облезлую руку к связке отмычек — настоящих отмычек. Они двинулись снова в коридор, к запертым комнатам. Варвара присела на корточки возле двери и вставила отмычку в замочную скважину. — Теперь слушай внимательно, — с учёным видом проговорила она. — Знаешь, я всегда сравниваю замки с людьми. Одни суки, другие добряки, одни сложные, другие — простаки. У каждого свой механический голос. И все они стонут. Замок — это любовник... или любовница. Чем ближе ты к цели, тем громче становятся его стоны. — Любовники, ага, понял, — закивал Коул, запоминая ловкие движения Варвары. — Как давно ты этим занимаешься? — Замками? — она стала говорить тише. — Долго, много лет, ещё до переезда в Америку. Мы с братом промышляли... всяким. Вот я и набила руку. Коул кивнул. Он внимательно следил за движениями смуглых рук, покрытых волдырями: они двигались виртуозно, почти как у профессионального дирижёра, потому замок от этого пел — иногда тихо, иногда погромче, и Варвара ловила каждый звук, повернувшись к нему ухом, поглаживая механизмы внутри почти вслепую. Она делала это медленно, показывая мастер-класс, щуря огромные ореховые глаза. Вскоре раздался щелчок — дверь открылась. В коридор впрыснулся, как смертоносный яд с клыков чёрной мамбы, белый свет; серые шторы вместе с карнизом небрежно валялись на полу, кровать была в полнейшем беспорядке, и на ней лежал, раскрыв руки в стороны, труп мужчины, уже с трупными пятнами, с зеленеющей размякающей кожей на лице. В углах на потолке жила своей жизнью чёрная от тени плесень, обои, когда-то красивые — бежевые, с маленькими сельскими рисунками (повозка с сеном) — отслаивались, где-то на них вскочили влажные пузырьки, как прыщики на коже подростка. Но всё внимание к себе приковало другое — маленький раскрытый чёрный саквояж. В нём находились ментаты, баффаут, психо. Быстрым движением Коул захлопнул дверь, будто комната была сплошь заполнена ядовитыми лягушками. Желудок от одного вида наркотиков скрутило — хотелось бросить всё и снова поддаться желанию, но он понимал, что этого нельзя допустить: наркотики никак не улучшили его жизнь — наоборот, по их вине у него забрали девочек, всех троих. — Были проблемы с наркотиками? — спросила как-то снисходительно Варвара. — На чём? На баффауте или психо? — Я не хочу говорить об этом, — сразу помрачнел Коул. — Давай лучше продолжим с замками. — Я же не осуждаю тебя, дорогуша, у всех бывают разные причины пустится во все тяжкие, я понимаю. Сама когда-то такой была — только с водкой. Ох, сколько же Стас меня водил по врачам... — непроизвольно поправив очки, она прошла вперёд, и стук её клюшки для гольфа оживлял мёртвый отель, как и тихие разговоры оставшихся позади выживших. — Знаешь, мы ведь даже не успели попрощаться с ним, — вдруг заметила она. — Как жаль. Но я не сомневаюсь, что он выкарабкается — с ним случались беды и пострашнее. Недаром его называли Днепропетровским ужом. — Будто серьёзней атомной войны может быть что-то другое, — усмехнулся Коул. — За вами что, охотились или угрожали расправой?.. — У каждого свои секреты, — по голосу Варвары было слышно, что она тоже усмехнулась. — Пусть прошлое действительно останется в прошлом. Сейчас гораздо важнее — выжить, а всё остальное может и подождать, — она остановилась возле комнаты пятьдесят шесть, устроившись на корточках, и снова приступила к своему искусству — отмычка казалась продолжением её руки, как ещё один палец, только металлический. Всего через пару секунд вторая дверь распахнулась. Коул мог только восхититься мастерством этой странной женщины со странным акцентом, со странной манерой одеваться. Он, как робот, запоминал её манеру двигаться, следил за отмычкой, за замком, за тем, как довольная улыбка с каждым успехом ширилась на смуглом лице Варвары. Наконец, настала очередь Коула. Ему вручили отмычку и, ободряюще хлопнув по плечу, дали разрешение. — Блядь, — Коул случайно надавил сильнее положенного, и замок заклинило. Ему так не хотелось облажаться, поэтому он, сделав глубокий вдох, со всей осторожностью принялся вытаскивать отмычку. Но та не поддавалась. — Дай покажу, — улыбнулась Варвара, — иначе ты сломаешь мою отмычку. У меня она самая любимая, знаешь ли. — Нет, я справлюсь, — упрямо сказал Коул и резко дёрнул отмычку — раздался опасный щелчок, и краешек инструмента так остался в замке, как маленькое металлическое жало. Варвара устало вздохнула. — Я же говорила. Она поднялась, вернула все свои оставшиеся отмычки на поясок. Они ещё долго возились с запертыми дверями, и вскоре у Коула начало получаться — медленно и с трудом. Да, он сломал одну отмычку, но остальные попытки его были более удачными; его руки начинали двигаться правильно, осторожно, точно. Это действительно напоминало любовные игры: чуть перегнёшь палку — и никакого удовольствия, не доведёшь до конца — тоже облажаешься. Ещё несколько раз понаблюдав за мастером, Коул с азартом принялся копировать её аккуратные приёмы — когда отмычка становилась продолжением руки, лишним стальным пальцем. Его попытки и удачи встречались одобрительными кивками. Варвара хлопала его изредка по плечу и говорила: «Да, вот так, дорогуша, ты схватываешь всё налету. Наверное, и любовник из тебя хоть куда!», а Коул вспоминал Ганну: её высокомерные взгляды холодных серо-голубых глаз, её поджатые тёмные губы, её светло-русые волосы, заплетённые в искусную корзинку, которая напоминала корону, её строгую одежду — тёмно-шоколадный пиджак, коричневую юбку-карандаш, дизайнерские сверкающие туфли... Он помнил её во всех подробностях, как помнил её крик и воинственную стойку в тот вечер. — Я, кажется, понял принцип, — сказал Коул, открывая следующую дверь почти без особых проблем. — Спасибо. — Тогда пойдём на свет, дорогуша, я погадаю тебе на руке, как и договаривались. Они вошли в светлую открытую комнату, видимо, хорошенько вычищенную перед концом света — ни пылинки. Она оказалась гораздо больше остальных, и позолоченная пластинка гласила: «Президентский люкс». Здесь были шкаф из красного дерева, двуспальная округлая кровать с вычурным балдахином, диванчик, два кресла возле столика с телевизором, где прятался мини-бар, стеклянный столик и два стула возле длинного окна, куда мигом устроилась Варвара и подозвала к себе Коула. Он, недоверчиво глядя на изящные, но обезображенные странной болезнью руки, протянул ладонь, а о вторую опёрся подбородком, повернув голову к окну, щуря слезящиеся глаза. Варвара ловкими пальцами провела по линии жизни и призадумалась на какое-то время, будто собираясь с мыслями. — Во-первых, ты не местный, — начала она, и Коул едва смог сдержать удивление, не поворачивая голову к хиромантке. Он не кивнул и не ответил: обычно жулики искали малейшие сигналы, которые могли бы им помочь нащупать верную дорожку. — Во-вторых, ты разведён, — продолжала Варвара. — У тебя один... два... три ребёнка, — она провела от его указательного пальца к большому пальцу, выискивая какие-то чёрточки, знаки. — Ты никогда не работал ни грузчиком, ни кем бы то ни было ещё, где требуется сила. Да, может, занимался спортом в детстве... может, бейсболом или футболом, но я склоняюсь больше к бейсболу — в Бостоне он крайне популярен среди школьников, особенно старшего поколения, — она хмыкнула. — Знаки показывают, что, возможно, у тебя ещё будут отношения, довольно крепкие, но сомневаюсь, что тебя сейчас это интересует, — она погладила мягкое место под пальцами, — ты творческий человек, не лишённый воображения. — Все гадалки мне кричали в один голос, что я сделаю карьеру в компании «Волт-тек», но не вышло, не судьба, — сказал Коул, усмехаясь, — а, была ещё одна пожилая дама, которая пророчила мне блестящее будущее в бейсболе, но и тут промашка. Ещё было предсказание, что я буду счастлив в браке. Наверное, они говорили всё, что хотел услышать я, за что и получали деньги от моей суеверной матери, которая верила в сверхъестественное. — Возможно, ты просто не встречал хороших гадалок, — Варвара провела по линии ума. — У тебя очень своеобразная рука, Коул, она о многом говорит, и мне хотелось бы предупредить тебя, что первым делом ищи аспирин. — Зачем? — спросил он, недоверчиво взглянув в лицо Варвары. — Я вряд ли заболею в ближайшее время — у меня сильное здоровье, «точно у коня», как мне говорили врачи. — Ладно, неважно, — Варвара загадочно улыбнулась, отпустив руку Коула. — Теперь, раз мы выполнили наши договорённости, давай-ка возвращаться ты к своему, а я к своим, иначе Майкл начнёт рвать и метать, если не увидит, что со мной всё в порядке. Такой заботливый, — протянула она, поправив тканевый поясок с отмычками. Варвара вернулась на ресепшен, а Коул — в комнату под номером «шестьдесят два». Ксавьер сидел на кровати, держась за голову. Плащ лежал на кровати и теперь не скрывал серый, наверняка колючий, свитер. Коул прикрыл за собой дверь, но Ксавьер не заметил и этого. — Эй, с тобой там всё в порядке? — спросил Коул. Ксавьер поднял голову, и стало видно, что из его носа обильно текла кровь. — У тебя тут... ну, кровь, — он указал на нос. — Что, опять? — Ксавьер утёрся рукавом. — Тебя тошнит? — Нет, только голова... болит, — он прикрыл глаза, вздохнул, выудил свой вещмешок, благовременно спрятанный под кроватью, порылся в нём и вытащил оттуда упаковку таблеток. Коул не разглядел названия. — Подай к... воды. Она стоит в холодильнике. Коул послушно раскрыл маленький холодильник под телевизором, достал оттуда тёплую бутылку воды и поднёс её Ксавьеру. Тот взял её из его рук, откупорил, выдавил две таблетки, закинул их в рот и запил. Выпил всю маленькую бутылочку и привычным движением закинул её в серое мусорное ведро, стоявшее рядом с рабочим столом. Он без слов протянул пластинку белых таблеток Коулу. — Зачем мне они? — Когда заболит голова, поблагодаришь, — он вложил таблетки в руку Коула. — Они ещё не ушли? — Нет, но скоро уйдут, — сказал он, повертев в руках странную монету. — Что такое полушка? — Где ты услышал это? — поинтересовался Ксавьер, с явным сожалением рассматривая окровавленный рукав свитера. — Та говорливая наговорила снова с три короба? — Так ты знаешь, что это, или нет? — Знаю, — отозвался Ксавьер. — Слышал про Петра I? — Это был какой-то король на юге? — И правил он обезьянами и слонами, — ответили в тон ему. — Как в Индии. — Очень смешно, Ксавьер, — вздохнул Коул. — Значит, это какой-то немец? Как Бисмарк? — Про Бисмарка знаешь, а про Петра — нет, поразительно. — Ты бы спросил ещё у меня про императорскую династию в Японии. — Ладно, слушай, — не сдержал полуулыбки Ксавьер. — Ты же знаешь, что такое Советский Союз? — Огромная страна Старого Света, да, это я знаю, — закивал Коул. — Даже как-то смотрел мельком документальный фильм, очень давно, ещё в школе. — Хоть это ты усмотрел, — Ксавьер мельком взглянул на свой рукав с пятнами крови, но довольно быстро вернулся к разговору. — Так вот, до него была Российская Империя, в которой очень-очень давно правил царь Пётр I. Он ввёл в оборот полушки — это такие древние деньги, одним словом. — А, — Коул сложил монету обратно в карман куртки. — Теперь всё встало на свои места... — он топтался на месте, не зная, куда себя деть. — А ты откуда это всё знаешь? — Нам в Польше хорошо слышно, что творится рядом, — просто пожал плечами Ксавьер, щёлкнул пряжкой, надвинул шляпу на глаза. — А теперь не мог бы ты... — Заткнуться?.. — предположил Коул. — Да, помолчать. Мне надо собраться с мыслями и выспаться, — он попытался расслабить напряжённые плечи. — Слава Богу, голова начинает проходить... — Ксавьер, наверно, бросил на Коула последний взгляд и только после этого, уже не глядя, устраиваясь на кровати, укрываясь плащом, он продолжил: — Разбуди, когда луна будет на месте. И проверь холодильник. Там ещё есть еда, правда, не уверен, что ты такое ешь. Постарайся не шуметь. — Я буду тихим, как крадущийся тигр. — Или как французский бульдог, — не сдержался Ксавьер. Коул предпочёл пропустить его комментарий мимо ушей, и, присев на корточки, он тихонько открыл холодильник. Первым делом он заметил упаковки странных сладостей, всякие шоколадные рулеты или посыпанные сахарной пудрой кубы бледно-красного цвета. На этикетке он прочёл: «Рахат-лукум». Коул только слышал краем о турецких сладостях, никогда в жизни их не пробовал и никогда не мечтал попробовать... Но тут же его взгляд зацепился за бутылку крайне знакомой формы — ядер-кола, самая обычная. Коул поглядел на ноги Ксавьера — не меньше восьмого размера, в полосатых носках — и вытянул из холодильника ядер-колу. Он откупорил её, попробовал тёплую газировку на вкус и, смакуя, выпил её до самого дна, затем поставил пустую бутылку на тумбу с телевизором, снова глянул на Ксавьера, чьё дыхание только-только выровнялось, и опустился в кресло. Скрип был настолько громкий, что Ксавьер вздрогнул и едва ли не подскочил на месте, хватаясь за кобуру, которая лежала подле него. — Полегче, ковбой — это всего лишь кресло. — Я тебя могу случайно пристрелить, если ты меня снова так разбудишь, — проворчал Ксавьер. — Откуда же мне было знать, — Коул погладил подлокотники, поклеенные скотчем, — что у тебя тут стоит такое разговорчивое кресло, — он снова с пронзительным скрипом поёрзал на месте. — Ложись уже спать. Ксавьер вздохнул, смерив его взглядом своих непроницаемых глаз, но всё же лёг набок, а Коул решил больше не рисковать и переключился на другое — на свою записную книжку. Он раскрыл её, щёлкнул чёрной автоматической ручкой и каллиграфическим подчерком, принялся писать «Политехническая школа» заглавными буквами, затем попытался припомнить всё, что знал, о школе, способное помочь в поисках. Он вспомнил, что шкафчики девочек были расположены на первом этаже, почти у самого входа; что в кабинете Кловер Финч располагалась вся картотека с адресами учеников. Был шанс, что Коул сможет отыскать какие-то зацепки в доме Ганны перед тем, как сломя голову нестись в аэропорт, откуда та должна была, по словам Гаррета Хоу, лететь в Нью-Вегас. Она не полетела бы на конференцию без девочек. Если она полетела, конечно. Если они собирались лететь рано утром, то была надежда пересечься и забрать у неё девочек, но... что потом? Коул задумался. Лучший вариант — это найти тихую гавань, подальше от центра Бостона. Может, сошла бы его старая квартира для временного пребывания? Тот район достаточно удалён, да ещё и продуктовый магазин под самым боком... Коул снова написал «Политехническая школа». Ему вспоминалась речь Кловер Финч о Кейре: — Если ещё хоть один раз ваша неугомонная, — так она прозвала Кейру, — подложит бомбочку в женский туалет или хоть пальцем коснётся Питера, — её внука, — я обещаю, мистер Прайс, одним замечанием это не ограничится. Я могу и вовсе отстранить её от занятий на неделю, а вы сами должны понимать, что недели более чем достаточно, чтобы упустить что-то из школьной программы. Мы, надеюсь, поняли друг друга. — Это вам нужно следить за своим внуком, миссис Финч, — ответил Коул ей как раз до того, как подсел на ментаты, — вы закрываете глаза на его выходки. Если он сам лезет к моей Кейре, то пусть и получает от неё то, что заслужил. Коул улыбнулся, вспомнив её хитрющие светло-карие горящие глаза и пару синяков от защипов, оставленных Питером. Кейра, казалось, с самых пелёнок была борцом: она не позволяла никому собой помыкать и обращаться как с грушей для битья, к сожалению для Питера. Она же стояла горой за Софию — свою сестру-двойняшку. Коул вывел ещё одну петель вокруг «Политехническая школа» и повторил всё заново в третий раз. Он обязательно отыщет своих девочек До ночи Коул не знал, чем себя занять: он то возвращался к своим записям, поглядывая на Ксавьера, то прохаживался до окна, всматривался в пустую улицу, в открытый мусорный бак там, куда падала тень от небоскрёбов и где белобокая собака с выводком щенков, порыкивая, выгребала просрочку из тряпья, пакетов, картонных коробок. С неба сыпался мелкий снежок и быстро таял на разогретом за день асфальте, на тёплые крыши корвег и полицейской машины, прошитой следами от частых выстрелов, с разбитой мигалкой, которая никогда больше не огласит этот спящий мёртвый город, этот мир, где от взрывной волны покосились здания, лопались, как волдыри, стёкла, уличные фонари... Коул сделал ещё один крюк от окна до кресла, пытаясь найти своё место, но комната, темневшая с каждым пройденным часом, была скупой на подсказки. Он несколько раз потыкал кнопки на пульте от нечего делать, снова заглянул в небольшой холодильник, проверил свой пистолет на предохранителе и вытянул снайперскую винтовку из-под койки, на которой беспокойно спал Ксавьер, всё время ворочавшийся с бока на бок. Он положил её к себе на колени, проведя пальцами по резьбе «Реба». Оружие было чистым, тяжёлым, непривычным, но для наёмного убийцы это не вызывало затруднений. В том, что Ксавьер был наёмным убийцей, не осталось никаких сомнений. Когда тот повернулся снова лицом, Коул непроизвольно заметил, как с его головы сползла шляпа, привычно скрывавшая верхнюю часть головы, и только тогда он обнаружил маленькое родимое пятнышко в форме кленового листа на широком открытом лбу. Затем Коул с той же внимательностью принялся рассматривать тройной шрам на его правой щеке, небрежно когда-то зашитый. Его история не давала покоя — кто или что могло оставить такой уродливый отпечаток на лице убийцы?.. Думал Коул долго, хотел было спросить сам, но одёрнул себя, спрятав снова «Ребу» под кровать и опустившись в кресло. Оставшееся время до сумерек он провёл в раздумьях.