Дочь Диких Земель

      Риа задумчиво смотрела на гоблинов, неспешно и размеренно чертящих ритуальный круг. Всё было так, как надо. Только на сердце была неимоверная тяжесть, такая, как будто в грудь вместо миокарда засунули огромный многотонный булыжник, или свинца залили. Она знала, что поступает правильно, но не могла свыкнуться с мыслью, что с ней так поступили. Бросать этот мир было не жаль, — скорая смерть, предательство, вечная память и боль от того, что с ней сделали, знание о том, что никуда не скрыться — и тяжкий груз вины за невольно обманутых, втянутых в это и убитых по её вине… Всего этого она не смогла бы стерпеть, ведь, как известно, мир тесен. Тут ей все бы напоминало о том, что с ней случилось. А новый мир, новая жизнь — для неё были не только спасением от смерти, но и шансом. Шансом на то, что в новой жизни она старых ошибок не повторит!.. Наконец гоблины закончили огромную многолучевую звезду, и призывно окликнули последнюю Певерелл. Жаль было, конечно, уничтожать такой славный род, чья история тянется сквозь века, но… Этот мир, прогнивший насквозь, и собственно Великобритания, — саркома на теле земли, — они всё это заслужили. Улыбнувшись и решительно сжав кулаки, девушка шагнула в один из рунических кругов на пентаграмме, и под сводами зала зазвучали старинные катрены давно позабытого языка древних шумеров.       Риа наблюдала, как один за другим в ритуальные рунические круги встают гоблины, подхватывая древнюю песнь-прошение к Первозданным, — Жизни, Смерти и Магии. Постепенно руны напитывались силой, начинали сиять, как Патронус, странным, мертвенно-голубым светом, от ритуальных кругов и в стороны. Гоблины, разодетые до ужаса странно и непривычно, поочередно входили в ритуал: сначала гоблин, стоявший в малой восточной пентакле, странно подвывая, прокричал какую-то фразу и разрезал себе запястье ритуальным обсидиановым атамом, за ним, поочередно, те гоблины, что занимали, соответственно, северную, западную и южную пентакли. Поттер почувствовала, как внутри неё натянулась какая-то струна, пока ещё слабо, но уже чувствительно. В груди разгорался пожар, как будто она была костром с кучей веток, на который старательно направляли потоки воздуха, раздувая пламя ещё больше. В глазах начали летать чёрные мушки, а в голове появился тихий звон. Сжав зубы, девушка гордо вскинула голову, читая свою часть ритуальных слов, и магия закружила вокруг неё, пока не видимая, но уже ощутимая. Затем, повторяясь за первыми четырьмя гоблинами, синхронно и слитно, выкрикнув уже другую гортанную, более длинную и запутанную фразу, это сделали три круга гоблинов, стоявших внутри этого своеобразного квадрата. Девушка тихо охнула, но прочла свою ритуальную фразу. Магия вокруг взвихрилась, став видимой, и ринулась к брюнетке. С неё сорвало одежду и посекло обнажённую кожу, но пожар, разросшийся в груди, и натянувшаяся ещё больше струна внутри, отвлекли от стыда смущения. Руки мелко дрожали, тело подрагивало, а в глазах плясали цветные пятна. Звон в голове усилился, и бело-синие жгуты магии начали оплетать голову девушки, как кокон, постепенно спускаясь ниже и оплетая всё тело. За гоблинами, стоящими тремя кругами, свои движения и слова повторила вторая четверка, стоящая в центре этого круга и образовывающая ещё один квадрат, повернутый под углом в 45 градусов к первому, внешнему. Гоблины надрезали себе запястья и затянули одну протяжную, заунывную ноту, как бы не заканчивая фразу, а растягивая её.       Внезапно звон в голове стих, успокоившись. В глазах уже плясали не цветные пятна — Поттер как будто находилась в каком-то течении, недвижимая, и лицом ловила неясные струи, слепящие глаза. Больше всего это было похоже, как если бы она могла пропускать заклинания через себя, и стояла под каким-нибудь заклинанием постоянного действия. Магия, ставшая не только видимой, но и вполне реальной на ощупь, тугими жгутами сдавливала тело, как будто бы выталкивая её душу из тщедушного тельца. Боли не было — точнее, сознание отторгало этот факт.       Гоблины видели, как девушку, пропевшую — нет, прошептавшую, — свою часть слов в ритуальной песни, резко подкинуло в воздух, метра на три. Хорошо, что потолки в зале Ритуалов были просто невероятно огромными!.. Опутавшая тело последней Певерелл магия, сдавливающая её в своём коконе, бушевала и вокруг, не выходя, в прочем, за черты центрального квадрата, в котором Генриетта и стояла до недавнего времени. Шелест и свист магических потоков оглушал, многоголосый шёпот путал, но гоблины слитно прокричали последнюю, заключительную фразу-ключ, на последнем издыхании залечивая свои раны, чтобы магия не могла подпитываться от них и дальше. Гоблины могли наблюдать, как тело девушки сначала увеличилось в размерах, заняв почти весь центральный квадрат и став как будто пять метров в высоту, а затем резко уменьшилась, став, казалось бы, ещё меньше, чем было. Послышался треск, вся магия устремилась к кокону, и послышался странный хруст, — так бывает, если вода замерзает в мгновение ока. Кокон перестал двигаться, волосы девушки, развеваемые заклинанием, тоже как будто попали под взгляд василиска, и на мгновение в ритуальном зале повисла мертвая тишина. А затем — с оглушительным звоном лопнул кокон, разлетаясь в мелкую пыль, открывая вид на сияющую белоснежным холодным светом фигуру бывшей Поттер. Сияние набирало силу, слепило всё больше, и распространялось от Генриетты по всему ритуальному залу. Вскоре оно стало настолько сильным, что даже в паре сантиметров от глаз нельзя было ничего рассмотреть. Сияние поглотило ритуальный зал от стенки до стенки, поглотило низкорослые сморщенные фигуры зеленокожих хранителей золота, пробилось из щелей в двери наружу и…       …банк Гринготтс сотрясло до самого основания. Истошно взвыли защиты на самых древних сейфах, взревел яростно дракон, охраняющий сейфы. Посыпалась пыль с потолка в приёмном зале, несколько гоблинов упали, волшебники же — все поголовно приземлились на пятую точку. Пол содрогнулся, по нему прошла волна, затем — вторая сопровождаемые волной дикой, сырой магии, пронёсшейся вихрем по залам, коридорам и кабинетам гоблинов. В ритуальном зале, находящемся в самом сердце Гринготтса, резко, как будто кто-то нажал на рубильник, исчезло сияние. Пентаграмма начала стремительно таять, как будто впитываясь в пол, а гоблины лежали в отключке, неспособные пошевелиться. Девушки не было, — ни тела, ни волоска, ни остатков одежды, которые магическим всплеском разметало по помещению. Ни-че-го. Только искристый звонкий смех с тех пор порой бегал от стены к стене, заставляя содрогаться охранников.

***

      Она была в ничто, она была частью этого ничто — бесконечного темного пространства со странными цветастыми всполохами и проносящимися мимо искрами Силы. Она была частью этого Ничто — осмысленной, осознанной частью, имеющей своё собственное сознание. Она не имела эмоций, не хотела говорить, не хотела плакать и биться, хотя на душе (где?..) у неё было паршиво. Она знала, что ей надо идти дальше, но не хотела, — хотелось навсегда остаться частью ничто и слиться с ним, раствориться в этой Вечности, с её равнодушным спокойствием и размеренностью.  — Смотри, какая смешная! — голос. Откуда? Она же тут одна? Или не одна? Кто это?.. Голос… неясный. Вроде бы он принадлежит ребенку, а вроде бы и старухе, а может, молодой женщине, или кряхтливому деду, или юноше, или… Или все они говоря это разом? Или все они — это и есть этот Голос?..  — И правда! Может, поможем ей? Всё же, наше дитя?.. — Голос. Такой же? Или нет?.. Нет, другой… если первый — звонкий, переливчатый, наполненный каким-то волшебством, (а вокруг тогда что?..) живой, то этот голос — глубокий, тихий, вкрадчивый, и так же похож на многоголосое эхо. Этот голос — загадочный. Он так и манит к себе…  — Конечно, поможем! — не слова. Образ. Это не голос, это — Сознание, и оно настолько могучее и большое, что хочется прижаться к нему (к чему прижиматься-то?!), и слушать, слушать, ловить каждый отзвук, каждое слово или смешинку…  — Смешное дитя, — они говорят, все втроём. Это так странно, так волнующе… Можно, она останется тут? Можно? Можно-можно-можно?.. она сделает всё! Все-всё! Только пусть и дальше будет так спокойно, хорошо… Так…родно… Просто — так. Она не хочет дальше! Она?.. Она! Там, дальше, снова будет страшно, больно и обидно, снова будет тело, (тело? какое такое тело?) невзрачное, ничего не умеющее, болеющее, испытывающее боль, страх, гнев, ненависть, другие эмоции… Доверчивое, глупое тело, неспокойное сердце… И Сила. (Сила? Какая такая сила?) Спокойная, тёплая, убаюкивающая сила… Которая дарит такое же ощущение, как и тут! (Может, всё же — туда, дальше?..) Нет-нет-нет, она хочет быть тут! Она?.. Она?.. Она! Она… Кто?  — Внемли нам, дитя. Аз есмь Альфа и Омега, Начало и Конец; причина всего, что было, суть всего, что есть, создатели того, что будет. Мы — Первые. Ты — дитя наше, но мир твой обречен. Уходя, ты дала ему еще немного времени, — незаслуженный милосердный дар. И за то мы одарим тебя, ибо всё, что есть, имеет право на жизнь. Внемли же нам, дитя!..       Перед ней из ничто, притягивая к себе сияющие осколки-звёзды, (так осколки, или все же звёзды?..), соткались три фигуры. Они все были высокими, такими одинаковыми и такими разными! Они были одновременно тремя мужчинами и тремя женщинами, тремя детьми и тремя старухами, они были порознь и неотделимы друг от друга. (Это как?.. Как так?..) Первая фигура, светившаяся более тепло и мягко, так, как светится солнце в медовых облаках на закате или рассвете, как выглядит рой светлячков лунной ночью; напоминающая материнскую любовь, (так вот, какая она…) и искреннюю дружбу, шагнула (Как? Чем? Или полетела? Или… что?..) к ней.  — Имя мне — Жизнь. Я есть светлое Начало, дарующая жизнь, творящая и созидающая. Ты — дитя моё, лучшее моё творение, едва не затопленное в грязи, пороке и боли. За всё, перенесенное тобой с честью и доверием, я даю тебе свой Дар. Мир, в который ты направляешься, тонет в Хаосе, но ещё не обречен. В беде находится моё второе дитя — помоги же ему! А чтобы сие получилось у тебя, я дам тебе Силу. Отныне и навеки, Дитя моё, звери и птицы, твари неразумные — ползучие, плавающие, летающие и недвижимые — друзья тебе и помощники, суть спутники твои, куда бы ты ни пошла. Таково Слово моё, и есть оно — Закон! — мягкое, нежное, тёплое… Что? Что это?.. Оно теперь часть меня… Это значит, я не одна теперь? Правда? Не одна! Спасибо! Спасибо-спасибо-спасибо! Я не подведу, обещаю!.. Ой! Стойте! Куда вы? Куда? Не надо. Куда?..       Фигура тает, и рой осколков-звёздочек разлетается во все стороны. Подходит (но как?..) вторая фигура. Она тёмная, но такая же сильная, запоминающаяся и родная. Родная? Почему? Что?..  — Внемли мне, дитя. Имя мне — Смерть. Я есть Конец всего, забирающая жизнь, умерщвляющая и отнимающая. Ты — дитя моё, последний потомок смертного возлюбленного. Ты — частичка его, поступившая так же, как поступил Он. В память о возлюбленном своём, я одариваю тебя. Отныне имеешь ты власть над Плотью, Кровью и Духом, властвуешь над временем тех, кто встретиться тебе на пути. Нарекаю тебя Истинным Некросом, дитя моё, и Сила моя отныне и вовек пребудет с тобой. Таково Слово моё! — Ой! спасибо! Спасибо-спасибо-спасибо! Стойте! Куда же?.. И вы тоже?.. Останьтесь… Прошу… Тёплый рой тёмных звёздочек-кристалликов впивается в меня. (в меня?.. Что я? Кто я?.. Но я есть! Я себя ощущаю! В меня, да! Да, в меня!) Больно… больно-больно-больно! Но так надо, это приятная боль. Она — это я. Мне хорошо, потому что так должно быть. Да, должно! Спасибо! Спасибо-спасибо-спасибо…       Третья фигура не подлетает — как будто перетекает вокруг меня. Она непостоянна, изменчива. В ней есть всё, и в то же время она настолько… великая, наверное, что кажется, что она и есть — всё. И что я — это тоже она. Трепещу и бьюсь. Страх, как хочется, чтобы Она меня похвалила, приласкала, как своё Дитя! Пожалуйста, останьтесь подольше! Прошу-умоляю-пожалуйста!..  — Внемли мне, дитя. Я — Магия, суть всего, что подвластно сёстрам моим. Я есть причина и следствие, дар и проклятие, я есть Ядро всего Сущего. С меня всё началось, мною всё и закончится. Ты ценишь дар мой, любишь то, что я даю тебе, и покорно принимаешь потери. Прими же Дар мой! Да пребудут с тобой память и души тех, кто был до тебя, да пробудится кровь твоя, Дитя моё. Будь той, кто ты есть. Знай о том, кто есть ты, и кто предки твои. Сие — дар мой. И таково Слово моё! — и третья фигура тоже тает. А я слышу колокольчики. Я слышу звон колокольчиков, хрустальных. И капель, весеннюю, веселую. И топот тысяч ног. И меня окутывает незнакомое доселе тепло, радость, счастье, Сила… Этому нет имени, это просто… наверное, Счастье. Я не знаю. И я падаю вниз, как те звёздочки-осколки, что проносились мимо меня, пока я была в Ничто. Кто — я?.. Я?.. А правда, кто я? Кто Я? КТО ЭТО — Я?!..       Тьма поглощает меня вместе с болью и облегчением. Получилось! Теперь Генриетта Лилиан Певерелл канет в небытие, а те, кто загубил целый мир, получат по заслугам. А я… Я… я…

***

      Флемет было неспокойно. Дикие Земли обуяла тревога, что-то чужеродное было в них. Что-то, что не несло угрозы, но будоражило обитателей диких мест к Юго-западу от Остагара. Тучи, собиравшиеся на горизонте, видные только тем, кто умеет смотреть, слегка посветлели. Полегчало и на сердце у старухи. Женщина вышла на крыльцо избы, и глянула в небо. Небо, пасмурное небо над Дикими Землями, с редкими просветами солнца. Грозы не будет, дождя — тоже, но солнышка не дождаться. Флемет взглянула на медитирующую Морриган, и криво усмехнулась. Девочка будет совсем, совсем другой… Не такой, как она, жестокий дракон в старушечьей шкуре. Флемет покачала головой. Надо было выяснить, что же так взбудоражило Дикие Земли. Руки крыльями вскинулись к пасмурному небу. Глаза засветились, следом — вся фигура женщины с длинными седыми волосами, и вот уже на месте старухи — дракон. Взмахнув крыльями, отталкиваясь в прыжке от земли перед хижиной, Она взлетела в небо. Нырнула за тучи, вынырнула из-за них. Золотисто-желтые глаза с вертикальным зрачком внимательно осматривали земли, простирающиеся внизу. Беспокойство шло от старого поста Серых Стражей, давно съеденного временем и разоренного Дикими Землями. Флемет приземлилась, обращаясь на ходу. Под опасно накренившимся куском стены, в тени, на примятых травах и сломленных молодых деревцах лежало тело.       Подойдя ближе, Флемет тихо охнула. Уж чего видела в своей жизни древняя Аша’белланар, но такого — ни разу. Девчонка, ровесница её Морриган. Только эльфийка, да ещё и неправильная какая-то. Иссиня-чёрная, матово блестящая кожа, чуть более вытянутые уши, чем у эльфов, но лицо больше человеческое, нежели эльфийское*. Глаза прикрыты — спит, или без сознания… Без сознания. Волосы короткие, кое-как обкромсанные, такого белого цвета, что больно смотреть. Одежды почти никакой — только повязанное вокруг тела на манер плаща покрывало, да перчатки без пальцев на когтистых руках. Рядом — посох, который девчонка прижимает к себе, как самое сокровенное. Посох простой, на первый взгляд: узловатое на вид и гладкое на ощупь дерево чёрного цвета с неширокими кольцами из белого металла по всей длине, да лезвие из того же металла внизу. Навершия нет, — просто обрубок дерева. Присмотревшись, Флемет заметила тонкие линии шрамов-татуировок на девичьем теле. Кое-как выкатив тело девушки из-под готовящейся рухнуть стены, Флемет обратилась в дракона, аккуратно взяла безжизненное тело беловолосой, и полетела обратно в хижину. Морриган обрадуется компании. А то, что девушка останется, Флемет почему-то не сомневалась.  — Маменька, принесли вы из леса кого? Неужто добыча для ритуала, что в книге я вашей видала?.. — спросила Морриган, когда Флемет уложила беловолосую тушку на лавке в той же комнате, где жила.  — Памятуй, что допрежь разобраться надо, а после с плеча рубить, — и никогда не забывай. Сие — твоя компания на годы вперёд. — Флемет аккуратно вынула из намертво сжатых пальцев посох, и укрыла девушку покрывалом.  — Неужто вы считаете, что тело сие нам пользу принесёт большую, будучи разумным и в сознании, маменька?.. Мы, коль памятуете, в люда глазах — страшные ведьмы Диких земель, что живьём съедают путников! Благодарна ли будет она за спасение жизни своей?..  — А видела ли ты таких же, как она, Морриган, дочь моя?.. Она — особенная, так же, как и ты. Присмотри за ней. Как откроет глаза — сообщи мне.  — Хорошо, маменька. Полагаю, что к ужину у нас будет ещё одна особа, хотя лучше бы — ни одной, — и Морриган устроилась рядом с девушкой, приложив е одну руку на лоб, а вторую, поверх покрывала, — на живот, и что-то беззвучно нашёптывая.  — Что же будет с этим миром?.. — спросила Флемет у неба, разжигая костёр. Небо, как водится, не ответило.