10.04.1912
Погода была очень солнечной, что было не совсем типично для апреля и тем более для Саутгемптона. Но не только погода вызывала особый трепет у народа Англии — сегодня в своё первое плавание отправлялся несокрушимый «Титаник». Огромный, непотопляемый. Он является эталоном величественности. И жители Саутгемптона, которые не видели такого ажиотажа со времён «Олимпика», просто приходили в порт: полюбоваться размерами корабля, пообсуждать местную знать, а также посмотреть, что сейчас в моде (несомненно, в этом случае именно пассажиры первого класса притягивали взгляды). Птицы, казалось, заполнившие небо, тоже торжествовали, крича что-то на своем языке. А люди и не смотрели на них. Все внимание было приковано к «сказочному» кораблю — так его называли. Таким он был. Единственный в своем роде, самое большое судно, какое только видывал свет: водоизмещение было выше, чем у парохода-близнеца «Олимпик», больше и роскошнее «Лузитании» и «Мавритании», принадлежавших компании «Cunard Line», конкурентов «White Star Line». Да, пусть скорость у «Титаника» и была ниже — задумывалось все, чтобы люди плыли с комфортом. — Вещи в каюту B-53, 54 и 55, пожалуйста, — с сильным русским акцентом распорядился молодой человек лет тридцати и отдал несколько купюр своей правой руке, мистеру Блэку, чтобы тот решил этот вопрос, а сам подал руку немолодой, но привлекательной женщине пятидесяти шести лет, помогая ей выйти из кареты. Женщина восторгалась, с улыбкой оглядывая свое будущее пристанище на пару дней и что-то шепча сыну, на что тот с такой же улыбкой отвечал: —… Непотопляемость обеспечивается 16 водонепроницаемыми отсеками с 15 переборками в трюме. Пространство же между дном и настилом второго дна разделено поперечными и продольными перегородками на 46 водонепроницаемых камер… — Сережа! Ты же знаешь, что я все равно ничего не понимаю! — смеялась женщина, ухватив под руку сына и направляясь к трапу. Большинство пассажиров первого класса поднималось с безэмоциональным выражением лица, будто они каждый день отправляются в плавание на несокрушимом лайнере, будто совершенно не чувствуют запах только что выкрашенных стен, будто не они впервые ступают на новейшие ковры, видят убранство, достойное самих королей, будто не они будут есть из дорогой посуды, которую до них боялись даже лишний раз трогать. Но у Сергея и его матери, Валентины, от осознания этого захватывало дух. Они подмечали все — и теплый ветер, и то, как выгодно и величественно смотрелся корабль на фоне бескрайнего прекрасного океана, в котором отражалось такое же бескрайнее небо. Им выпал шанс, и эти люди умели ценить такие подарки судьбы. Не смел осуждать свою судьбу, свою удачу и некий Дмитрий. Да, пусть под счастливой звездой он и не родился, но был счастлив тем, что ест, пьет, просыпается по утрам. Этот мужчина, которому чуть перевалило за тридцать, родился в далекой России. Но жизнь помотала его по всей Европе — когда ему не было и двух лет, родители с маленькими детьми переехали в Австрию. Потом в Германию, несравненный Берлин… А потом умер отец, оставляя своей семье лишь жалкое существование. И Дмитрий ушел работать. Он делал абсолютно все, за что платили: выносил мусор у «высшего общества», мыл посуду в барах, даже прачкой устраивался. И все это, когда ему не было и двенадцати. Он позабыл обо всем, о чем когда-то мечтал — хотел публиковать книги с собственными стихами. Он слышал, что в Российской Империи сейчас очень сильны слова Сергея Есенина и Владимира Маяковского, но… Но через пару лет после смерти отца заболел Артем, его младший брат. Его друг. Когда не стало его, зачахла и мать. В пятнадцать Дмитрий Кузнецов остался совершенно один. А значит, ему не суждено было вернуться на родину. Пришлось выживать. Он устроился уборщиком на корабле, и, таким образом, объездив почти всю Европу, оказался в Англии. Где, по счастливой случайности, у него на руках оказались билеты на непотопляемый лайнер. — Корабль отправляется через десять минут… — услышал мужчина и рванул к трапу. Успешно пройдя необходимые процедуры с поиском мелкой живности (вшей, блох, даже площиц), Дима вошел внутрь. Он не видел никаких изысков здесь — белые стальные стены, ничего другого, — но знал, что наверху, на палубе, все намного красивее. И, найдя свою каюту, поспешил. — До свидания! Прощай! — слышал, как кричали люди, чуть ли не перевешиваясь через борт. Остальные же, оставшиеся в порту, махали им, кричали что-то в ответ, что было совсем не разобрать. Казалось, что и Дмитрий знает всех тех людей, так же, как и они его. Но он не грустил, что расстаётся с ними — где-то внутри него был голос, который уверенно твердил ему, что он сюда ещё вернётся. Не грустил, но молчал. А звонкий крик чайки, проносившейся где-то над головой, заставил поверить мужчину, что так оно и будет. Однако на корабле были и такие, кто не стал выбегать на палубу и уж тем более что-то кому-то кричать. Первый и большая половина второго классов остались в своих шикарных каютах распаковывать вещи. Но не мистер Лазарев, который вышел на бакборт, с улыбкой наблюдая за людьми. Мысленно и он прощался с этим местом. С любимым местом. Он приехал сюда в детстве со своей матерью, когда ещё не знал английского. Валентина Лазарева удачно вышла замуж после того, как её первый муж оставил семью. Павел, или, как теперь его называют, Пол, старший брат Сережи, вместе с отчимом занимается бизнесом, а потому на некоторое время остались в Лондоне. Сергей с матерью поплыл «разведать» обстановку — может быть, следующие пару лет они проживут именно в Америке. Он был работягой, однако то, чем он занимался сейчас по доброй воле, не выбрал бы. О том, какой был замечательный тенор у этого мужчины, знала только мать. И иногда просила его спеть для нее. А врожденное чувство ритма давало Сереже зажигательные танцы, совсем не для начала XX века. Как же он вел девушек в вальсе… Каждая мечтала танцевать именно с ним. А Лазарев-младший не мог отказать ни одной. Он был приветлив, улыбчив. Слишком хорош. Жил будто по шаблону. Идеальный. Во всем. Рассчитывал каждый свой шаг, каждое свое действие. И действительно был тем «принцем», о котором мечтают все, от девушек до юношей. Конечно, поклонники у него тоже были, но действовали они более скрытно. Сергей тоже скрывался, однако отвечал симпатией тем, кто был по нраву. Только мать знала обо всем. Знала она и о некоем Алексе Розбери*, миллионере, одном из богатейших людей своего времени, который жил в Нью-Йорке теперь, но пару недель назад посетил и Лондон для заключения некоторых договоров. Тогда-то мужчины и познакомились. Лазареву нравились в Алексе его ум, креативность. А Александру… бесконечно красивое лицо Сергея. У них не было долгих разговоров по душам: все, о чем они беседовали — какой бизнес открыть и куда с большей выгодой вложить деньги. Пусть Сержу, как Александр, бывало, его называл, это и не нравилось, но он не из тех, кто выпрашивает такое внимание к себе. Однако симпатией отвечал. — О чем-то задумался? — поинтересовался подошедший Розбери, слегка приобняв младшего Лазарева за плечи. Для остальных это оставалось дружеским жестом, но для них обоих это было что-то большее. И каждый об этом знал. — Такое ощущение, что я навсегда покидаю это место, — Сережа сказал это, не подумав. Просто почему-то это надо было сказать. Хоть кому-нибудь. — Неправда. Через пару месяцев ты вернешься сюда. Возможно, и я поеду вместе с тобой. Ты бы хотел этого? — Не знаю, Алекс… Так далеко я думать ещё не привык, — еле заметная извиняющаяся улыбка. Помолчали. Каждый думал об услышанных словах. Да, возможно, обоим они не нравились, но высказывать недовольство? Незачем. Их… сотрудничество… выгодно и тому, и другому. — Ты уже общался с мистером Исмеем? Он не рассказывал тебе свою любимую историю про название судна? — блондин слегка улыбнулся, смотря на удаляющийся берег, смотря туда же, куда смотрел и мужчина рядом с ним. — Нет. А что не так с ним? — Эта история понравилась бы любому, кто заинтересован в Древнем Мире. «Титаник» назван в честь древнегреческих титанов, что хотели свергнуть олимпийских богов. Загвоздка в том, что перед «Титаником» был «Олимпик». Поймешь эту историческую шутку? — Пожалуй. Кажется, боги не дались в обиду, и Зевс заключил напавших в Тартар. Я не ошибаюсь? — Сергей немного жестоко усмехнулся, сам не зная от чего. Садиста в себе он не замечал, вот только нехорошие мысли забрались в голову. Но Александр предпочел это проигнорировать. — Совершенно нет, дражайший Сергей Вячеслав, — тот упорно «не мог» запомнить, что правильно «Серей Вячеславович». А Сережа с недавнего времени и не поправлял, хотя его это обращение очень раздражало. — Ненавистники полагают, что и «Титаник» ждет та же судьба. Но я не думаю, что это так. — Почему? Всякое может произойти — мы в открытом океане будем. И в апреле айсбергов ещё полно, притом — ночи безлунные. Не зарекайся, Алекс. — Серж, он непотопляем. Я ценю твой ум, конечно, но нельзя же во всем сомневаться, — тот убрал руки от мужчины и отошел, сомкнув ладони за спиной. — Увидимся за обедом. А потом прогуляемся, осмотримся, — и ушел, не дождавшись ответа. Да и тихого «да» он не смог бы услышать. Вздохнув, Сергей пошел к носу корабля. Даже отсюда было видно, насколько красив вид синего океана. Солнце все так же ярко светило, заставляя воду с отражающимся небом переливаться. Мужчина улыбался, так красиво было здесь… И он не сразу понял, что смотрит на мужчину, который что-то очень быстро записывает в своей истрепанной тетради. Выглядел человек просто, обычные черные брюки, бежевая рубашка и подтяжки. Пиджак его, видимо, висел на леере. Человек точно не хотел привлекать к себе внимание, потому что отошел от, все еще свистящей и прощающейся, толпы на противоположную сторону, откуда был виден бескрайний, казалось, Саутгемптон-вотер. Сереже почему-то захотелось подойти ближе. Может, этот незнакомец тоже чувствовал себя одиноко и грустно сейчас, а Сергей мог помочь ему. Почему нет? — Уже пишите письмо домой, чтобы по приезде сразу отправить? — снова с акцентом по-английски заговорил Лазарев, неслышно подойдя к мужчине, который на звук чужого голоса сразу же обернулся, удивленно разглядывая заговорившего. Тетрадь свою он не прикрыл, и шатен мог заметить написанные строфы, что подогрело его интерес. — Нет, совсем нет, — сначала на родном языке произнес чересчур стройный мужчина, но быстро исправился, повторив это уже на английском. Чувствовал он себя неловко, будто его застали за чем-то нехорошим, нежели за обычным написанием строк, навеянными тем, с какой радостью люди прощаются и надеются на что-то хорошее — каждый на свое. — О, вы из России? Приятно встретить кого-то, кто говорит на том же языке, что и я сам, — мужчина удивился, но об этом могли сказать только его слегка приподнявшиеся брови. — Простите, что появился так внезапно. Просто так странно наблюдать, что вы не стоите у лееров и не прощаетесь с английской землей. Я Сергей, кстати, Лазарев Сергей, — и протянул руку для знакомства, открыто улыбаясь, отчего прекрасное лицо стало действительно идеальным. Таким, каким и должно быть, безо всяких масок. Ведь именно улыбка дарует красоту. — Дмитрий Кузнецов, — сдержанно улыбнулся тот, почему-то насторожившись, но руку пожал, окончательно повернувшись к собеседнику. — И нет, не письмо пишу. Вдохновение настигло меня, строчки сами залетели в голову. — Так вы поэт? — Сережа удивленно вскинул брови и улыбнулся. — Действительно, вдохновение нужно ловить везде, где бы оно ни застало вас, хотя тогда трудно будет сказать, кто все-таки оказался пойман. Вы один здесь? — неожиданно поинтересовался мужчина, блуждая взглядом по необычному, но довольно красивому лицу нового знакомого. — Да, один. Может быть именно в Америке получится где-нибудь выступать публично, хотя стихи я пишу преимущественно на русском. А вы здесь почему один? — Дмитрий теперь тоже улыбался искренне, выжидающе глядя в карие глаза мужчины, что на солнце теперь отливали темным золотом. Кузнецов не мог этого не заметить — к мелким деталям он был всегда внимателен. Обычно он не разговаривал с незнакомцами, хотя это ему доводилось ни раз, а все из-за его таланта — иногда он все-таки публиковался и читал собственные стихи, потому и узнаваемость была. — Матушка разбирает свои многочисленные картины, чтобы эти дни комнаты нам, по ее словам, не казались такими скучными, — и ему почему-то было неловко говорить о таком — его собеседник наверняка подумает, что они зазнавшиеся богачи, которым не угодить даже первым классом. — Я же считаю, что это без надобности нам, — прозвучало это как оправдание. — Но маму не остановить… — Да, у женщин есть много идей, непонятных мужчинам, — Кузнецов вопреки мыслям Сергея слегка улыбнулся. Конечно, он заметил и костюм, сшитый по последней моде именно для этого мужчины, и дорогие оксфорды, но вот открытый, заинтересованный взгляд подкупал. Диме всегда хотелось надеяться, что есть богатые люди, но вместе с тем простые. — Именно. Однако для любимых женщин чего только не сделаешь, не так ли? А ваши стихи? О чем они? — Небольшая зарисовка моих мыслей и эмоций, возможно, недостойная даже быть написанной… Однако я привык записывать каждый свой такой порыв. — Что-то вроде дневников, но в стихотворной форме? — Да, что-то вроде. А вы что же, сведущи в искусстве? — Диме было лестно такое внимание, вот только непривычно, поэтому он сменил тему. — Если можно так сказать. Если бы не семейные дела, то я бы точно пошел учиться опере. Когда-то в детстве я побывал в опере и услышал пение Франческо Таманьо, сразу же с ума сошел. Но эта мечта об опере и сцене… Ей не суждено было сбыться, увы. — Не говорите так, Господь все слышит. Нужно просто просить и надеяться, авось что и выйдет. Да и должен же быть план, если вдруг все акции ваши выгорят, — брюнет тихо рассмеялся и отвел взгляд. — Простите, не мое дело. — Нет, ничего. Вы правы. Впрочем, учителя у меня были, так что что-то я делать голосом могу. Не Карузо, конечно, но матушка в восторге, — Сережа скромно улыбнулся. — Кстати о ней. Ее нужно остановить, а то и спать мы будем на картинах, — теперь уже он рассмеялся. — Надеюсь, мы ещё увидимся с вами, и вы непременно порадуете меня своим слогом. Ведь своим появлением я наверняка вас сбил, за что глубочайше извиняюсь. — Ничего страшного. У поэтов такое сплошь и рядом — повернул не туда голову, и мысль упорхнула. Я считаю, что оно и к лучшему — не все надуманное должно перекочевать на бумагу, так что я обиды на вас не держу. И тем более зла. Все-таки нам плыть целую неделю. Спасибо за беседу. Тоже надеюсь, что нам еще удастся поговорить — я давно не слышал родную речь. — Дмитрий теперь первый протянул руку для прощального рукопожатия — он слышал, как прозвучал горн на обед, а это означало, что случайному его собеседнику нужно идти. — До встречи, Сергей. — До встречи, — кивнув, мужчина направился в свою каюту. — И, Дмитрий, допишите стихи. Любое искусство достойно жить, — обернулся он напоследок, а улыбка не сходила с губ, ведь давно его не видели таким — простым. Тем более такие неожиданные встречи располагали к хорошему настроению.***
И десять часов на лайнере пролетели незаметно. А сейчас — очередная бессонная ночь. Снова. Даже морской воздух не мог это исправить. Даже усталость, которую удалось заработать днём от бессмысленных светских разговоров сначала за обедом, а затем и в курительной комнате за бокалом бренди, никак не помогала заснуть, а лишь наоборот причиняла жуткий дискомфорт, что теперь волнами отдавался в каждой клеточке. Сие чувство мешало успокоиться, сосредоточиться и забыться — элементарно уснуть. Но не это являлось главной причиной «недосыпа». Из головы всё никак не выходил мужчина, с которым была непродолжительная беседа еще в полдень. Брюнет с поразительными серыми глазами. Многим серый мог казаться скучным, как осеннее туманное утро, но мистер Лазарев видел в них, спокойствие и умиротворение. Совсем как в дождь, что начинался ранними сумерками. Дмитрий тоже уже второй час неумолимо ворочался на удобной, хотя это ещё с какой стороны посмотреть, кровати, однако все попытки найти подходящее положение для сна оказались тщетными. Казалось бы, прогулки по палубе, запись рифм, бессонные ночи до и ранний подъем — пассажиров второго и третьего класса поезд из Лондона забирал аж в 7:30 — должны были уже свалить с ног, но уж слишком возбужден он был, так как он на «Титанике», а через семь дней будет воочию смотреть на Статую Свободы. Мысли одолевали. И подобная ситуация начинала всё больше раздражать. Лучшим решением было пройтись по палубе, уже наверняка спящего, корабля — возможно, свежий морской воздух и успокаивающий шум воды помогут обрести спокойствие духа и, наконец, помогут уставшему Диме отправиться в царство Гипноса. Он неспешно накинул на себя лёгкий свитер — единственную более-менее теплую вещь, а на улице далеко не лето, — и осторожно вышел из своей каюты. Поднявшись наверх, брюнет подошёл к краю борта, и удивился представшей перед его взором панорамой: водная гладь, почти спокойная и абсолютно чёрная в свете звёзд. А вдалеке… Вдалеке не видно ничего. Лишь бесконечная вода, в которой отражаются звёзды, и одинокий корабль — непотопляемый «Титаник», что, рассекая водную гладь, направлялся к заветной цели — такому же неповторимому Нью-Йорку. Нет, таких кораблей наверняка огромное множество, но их, как ни смотри, не увидеть. Шум океана и правда успокаивал и нагонял дремоту. Такой естественный звук, звук плещущейся воды, которая безобидно врезается в обшивку корабля, был действительно прекрасен и незамысловат одновременно. Это и правда… Романтично? Да, именно так. Если бы у Димы был человек, с которым он мог бы просто постоять, взявшись за руки, просто молча посмотреть вдаль и говорить без слов или, наоборот, обо всем на свете… Но сейчас это были лишь пустые мечты одинокого мужчины. Он был один, и он уже привык. Ему уже не больно, только невыносимо грустно. Не больно. До слёз. Он не знал, сколько простоял на палубе, потому что был не здесь — где-то там, далеко-далеко, в каком-нибудь идеально-неправильном мире, где нет боли и страданий, где правит любовь и справедливость. Из глубокой задумчивости его выдернул странный… шум? Нет. Нет, нет, нет. Это был не шум, но пение. Оно было отчётливо слышно даже среди непрерывного, почти неслышного плеска воды. Посмотрев по сторонам, Дмитрий не заметил никого поблизости, но всё же решил идти на зов музыки — она точно приведёт его к цели. Подходя ближе, брюнет начинал понимать слова, и сам мотив стал чётче, понятнее — как-то он был на этой опере. И улыбка озарила лицо мужчины. Такая ария, полная боли и тоски… И человек, исполняющий ее, явно все чувствовал. «Nessun dorma». Великолепная ария, прекрасно преподнесенная в опере Джакомо Пуччини. Такой знакомый голос исполнял эту композицию, такой, словно Дима знал его очень давно. Или хотел знать. Конечно же, обладатель этого сказочного Дара сразу был узнан Кузнецовым — это был тот самый Серёжа, тот человек, который по воле судьбы или случайности встретился с ним днем. Тот человек, мыслями к которому он возвращался весь день по необъяснимым причинам. Они такие… Похожие, кажется. Но в тоже время совершенно разные люди. Вот только ощущение какой-то невероятной духовной близости не покидало Дмитрия, хотя он и находил их странными и… почему-то опасными. Не каждый день вот так просто беседуешь с представителем высшего общества. — Похоже, мы снова встретились. Доброй Вам ночи, — задумчиво произнёс Лазарев, едва закончив свое негромкое исполнение — привлекать внимание не хотелось, продолжая стоять спиной к подошедшему. — Я просто услышал пение… И вот… — стал оправдываться Дима. — Вы говорили, что поете, но не говорили, что так красиво. Тем более Пуччини… — Это так, напевы. Вы знаете музыку лучше, чем я думал, — легко улыбнулся шатен и все же повернулся к Диме лицом, руками опираясь на леер. — Эту арию не знает только болван. Не думал, что вы меня таковым считаете, многоуважаемый Сергей, — Кузнецов скрестил руки на груди, с прищуром глядя на собеседника. Все это было шуткой, и оба знали об этом, а потому привлекли все свое актерское мастерство. — Зато приятно, что вы меня им не считаете, дорогой Дмитрий, простите, не знаю вашего отч… — Сергеевич. Легко запомнить, — учтиво перебил брюнет, упорно сдерживая улыбку и строя из себя самого важного человека на планете. На самом деле он любил подобные игры, а с Сергеем это было ещё веселее. — Дмитрий Сергеевич, верно. Почему же вы не спите, позвольте поинтересоваться? Час уже поздний, пора бы и ко сну отойти, не так ли? — Лазарев уже вовсю улыбался, смотря на красивое лицо в свете горящих огней в каютах: почти светлый взгляд завораживал, ровно очерченные губы сжимались, явно не желая выдавать задорное расположение мужчины, и все это делало Сережу ещё более озорным. Совсем как подросток сейчас стал. Не думал. Просто расслабился. — Да вот, как-то не спится… — начал было Дима, но замолк. Да, с этим человеком отчего-то хотелось говорить, говорить много и обо всем. Но не на тему сна. Ибо причиной бессонницы и являлся дерзкий собеседник. — Может, пройдемся? Вы были сегодня на носу корабля? Там чудесно. Ощущение полета. За такое многое можно отдать… — Давайте пройдёмся, — участливо согласился Сергей и жестом повлёк собеседника за собой. — Тут так… красиво. Сколько бы я ни был на кораблях, но чувство не теряется, — с нотками печали в голосе зачем-то обронил ни к месту Дима. — Да, действительно, красиво, — улыбнулся Серёжа и перевёл не читаемый, но от чего-то добрый взгляд на мужчину. Кузнецов хотел продолжить разговор, но этот взгляд странно на него подействовал — все мысли разбежались, словно крысы с тонущего корабля. В этом есть толика иронии, наверное. Молодые люди дошли до носа корабля молча: никто не проронил ни единого слова, похоже, им не нужны слова — они понимали друг друга без них. Как Дима недавно и хотел. Ощущения, действительно, непередаваемые: это словно полёт в небеса, туда, выше, за границу облаков, где царит невесомость… — И всё-таки нам не удалось поговорить, — печально подмечает Сергей, обращая взор на нового знакомого. Его взгляд снова невозможно было прочесть, но брюнету эти глаза кажутся добрыми и… нежными? — Это я виноват, прости… То есть, простите… — только что Дима сделал непозволительное: перешёл эту тонкую грань между «ты» и «вы»… Это получилось случайно — он просто задумался, и слова вылетели сами по себе. Он не понимал, чувствовал себя виноватым за это. Или нет. Ведь ничего сверхъестественного не произошло. Да и с этим человеком было спокойно. Даже уютно. — Всё в порядке, мы вполне можем перейти на «ты», Дима, не правда ли? Все эти условности стоят у меня поперек горла, — подавляя смешок, ответил Лазарев, — на самом деле мы можем продолжить наш увлекательный разговор и завтра, за обедом. Как ты на это смотришь? — улыбнулся он, посмотрев на мужчину рядом. — Или можем снова прогуляться. После обеда, ведь… хмм… тебе сложно будет в том обществе, в котором и мне, к несчастью, приходится проводить время. Они все чересчур вычурные, но при этом невероятно глупые. Эти их разговоры ни о чем — о моде, о том, кто что сделал и кто как сходил, прости, в туалет. Вот бы создали золотые писсуары, было бы забавно наблюдать, как они все, сломя головы, понесутся их покупать да не по одному штуке, — если бы Дима не видел спокойное выражение лица, он бы подумал, что Сережа оскалился от отвращения. — И мне приходится в этом жить. Ты, верно, думаешь, что я тут с жиру бешусь… Но все это так. Они будто не понимают, насколько жалки. Все эти условности, вычурные «Вы» без толики уважения. Вот бы и правда мы могли летать, — мужчина вытянул руки в стороны, подаваясь навстречу ветру и прикрывая глаза. — Это моя вечная мечта… А о чем ты мечтаешь? Просто у тебя есть все то, чего хотел бы я — свобода, неизвестный завтрашний день. Где главная ценность — жизнь, а не золотые слитки и железнодорожные компании. Да, пусть я не знаю, какие есть сложности, но я очень хочу, чтобы они были. Быть… идеальным напрягает. Тебе так не кажется? Дмитрий стоял чуть позади, изумленно глядя на мужчину перед собой, что раскинул руки, словно птица, отчего дорогой пиджак развивался за спиной. Он не ожидал такой исповеди, ведь это была именно она. И Кузнецов был удивлен, что Сергей вот так просто рассказал об этом ему, случайному знакомому, которого встретил всего лишь двенадцать часов назад. Для него это было необычным — он сам открывался только… Тому, кому не нужно было. С тех пор — никому. Так было легче. А этот странный мистер Лазарев взял и разрушил эту границу. Брюнет не знал, что ответить. Да, он и вправду не понимал, как можно не любить свою богатую жизнь, где ты спишь в большой мягкой постели, а не где-нибудь под мостом или на лавке в парке, потому что денег нет элементарно на еду. Свобода… Да. Это лучшее, что можно представить, ведь, благодаря ей, Дима побывал почти во всей Европе, даже был в Африке, а теперь вот плывет в Америку, навстречу своей мечте — к сцене, где мог бы читать свои стихи. Он чувствовал, что это его призвание. — Пожалуй, да, ты прав. Я не до конца могу тебя понять. Ведь, имея деньги, можно быть любым. Можно не сидеть со всеми теми людьми, можно не водить дружбы с тем, с кем ты не хочешь. Связи? Зачем, если у тебя есть деньги? И ты можешь заниматься всем тем, что ты так любишь. Ты мог бы петь. У тебя такой потрясающий голос, как ты можешь скрывать его ото всех и открывать лишь матери? — Ты и правда считаешь, что мой голос именно такой? — Сережа опустил руки и плавно обернулся, с легкой улыбкой глядя на собеседника. — Да, черт побери. И я не понимаю этого притворства. Это идеальный мир. Но он неправильный, разве нет? Ещё не наступило будущее, где по миру ходят железные люди и делают все так, как будто ими управляют. Как кораблем. Делай все так, как тебе хочется, живи сегодняшним днем. Свобода не зависит от денег. Она у тебя вот здесь, — Дима сделал шаг ближе и приложил ладонь к груди Лазарева, смотря ему в глаза. Внимательно. Строго. Сережа на мгновение даже испугался, но отчего-то знал, что новый знакомый ему ничего не сделает. — Думаю, ты прав. Я… не знаю, каково это — быть свободным. С самого детства я был тем, на кого возлагают надежды, кто не должен сдать назад, кто должен быть лучше с каждым днем… — Так кто тебе сказал, что при этом ты не можешь быть свободным? Отпусти себя. И иди сейчас спать. Во сне, бывает, приходит озарение, и ты решишь для себя, кто есть кто, — Дима чуть улыбнулся и развернулся, чтобы уйти к себе, но его остановил решительный голос: — Хотел спросить насчет обеда завтра… Но ты откажешься, не так ли? — Да, ты прав. Но можно и просто встретиться. В шесть. На этом месте. — В шесть у нас традиция пить бренди и раскуривать сигары… — На этом месте в шесть. Помни о нашем разговоре. Свобода не придет по щелчку. И, раз ты о ней мечтаешь, то иди к своей мечте, — брюнет обернулся, все с той же улыбкой смотря на Сергея. И он понятия не имел, зачем завел с почти незнакомым человеком такой разговор. Ночью. Хотя именно в это время суток и открываются самые неизведанные тайны, именно в это время хочется говорить, говорить обо всем, о чем взбредет в голову. И иногда можно сболтнуть лишнего. Только поэтому Кузнецов сейчас уходил, не дожидаясь ответа ночного собеседника. Он придет завтра на это место и, не понятно зачем, будет ждать этого человека. Сережа запутался. Как когда-то и он сам. Он знал эту безысходность, а потому хотел помочь. Этому внезапному другу, которого после прибытия он никогда не увидит. Было очень тихо, так, что, наверное, никто не мог слышать странного разговора. Никого не было поблизости. Разве что редкие птицы, что пролетали над головами, и дельфины, плескающиеся в океане. Да и они вряд ли могли что-то услышать. А если и слышали, то человеческую речь не могли понять.