***
Потолок серый. Не такой серый, чтобы его хотелось протереть от пыли, а такой, глядя на который, хочется невольно сравнить его со своей скучной жизнью. Разве что жизнь Захарры не была да и не могла быть скучной. Причин этому действительно много, и они не стоят того, чтобы их перечислять в этом списке. Зато они имеют для Захарры достаточный вес, чтобы их ненавидеть. Девушка не знала точно, когда именно жизнь пошла наперекосяк. Когда она попала в Змиулан? Когда впервые встретила Фэша? Когда подружилась с Василисой? Когда переехала в Чернолют, где ближе познакомилась с Мааром? А может, пять часов тридцать три минуты сорок шесть… семь… восемь секунд назад? Сидя на полу за шкафом, Захарра думала о многом, анализировала все свои поступки со стороны, не оправдывая себя, как раньше, и не обвиняя других. Прошло уже несколько часов, как она вернулась из Лазоря. Выскочила из перехода, как ошпаренная, хлопнула дверью мастерской Броннеров, едва не заблудилась в Чернолюте, ища свою комнату. Глаза были сухими, а от этого еще хуже, еще паршивее. Она пыталась понять, почему вспылила, почему уже довольно долгое время не может контролировать себя и свои эмоции. Раньше это давалась легче. Раньше между Захаррой и остальным миром была огромная толстенная стена, почти не пропускающая звуков. За стеной жить было гораздо легче, ведь по ту сторону постоянно шла война за чьи-то интересы, а Захарра оставалась в безопасности. Она не была никому интересна и отвечала взаимностью, не испытывая боли. Но мир разрушал стену между собой и её сознанием, разрушал грубо и резко, кроша камни в своих огромных острейших когтях и капая на пол кислотной слюной. И конечно, Захарра попалась. Она не успевала заново строить преграду, ведь сквозь многочисленные дыры проходило во внутренний мирок слишком много всего. Сначала был, конечно, Астрагор, стёрший ей память, и поэтому в стене вообще возникла необходимость, ведь никто, кроме духа, не мог так больно бить Захарру. Потом в последний момент проскользнул Фэш, всегда её поддерживающий. Стена начала крошиться ещё больше под гнётом непрошенных воспоминаний о далекой, давно забытой счастливой жизни с матерью. Своды шатались, когда Захарра впервые полюбила кого-то, и стали рушиться, когда стало ясно, что любовь не взаимна. Стена не могла защищать, поэтому в руинах очень быстро оказался Маар. И сдерживаться больше не было сил. Все те эмоции, когда-то давно подавленные, просто начали выходить, давая сумасшедшие реакции на вроде бы обычные вещи. Захарра смотрела на себя будто со стороны с одним лишь вопросом: кто это? Она не узнавала новую себя, боялась и ненавидела её. Новая Захарра постепенно разрушала свою жизнь, и смотреть на это было больно. Драгоций продолжала делать то, что не хотела делать. Маар с остервенением пытался открыть небольшие настольные часы, которые привёз дед из недавней командировки. Они были сломаны, и стоило глянуть, по какой причине. Именно этим Броннер и занялся сразу после того, как вернулся из Лазоря. Но крышка не поддавалась, будто срослась со стальным корпусом. И все отвертки, гаечные ключи и эферы были бессильны. Но парень не выпускал механизм из рук, пусть не он сейчас занимал все мысли. Захарра. Что с ней? Почему она такая? Ведь была другой: веселой, немного вредной и заносчивой, но не такой. У неё будто что-то оборвалось в душе — Маар чувствовал. Что-то неладное творилось с ней. Парню сделалось страшно. Не за себя, нет. Маар отложил часы. Всё равно работать в таком состоянии было невозможно да и неправильно как-то. Несмотря на довольно раннее время, парень лёг на застеленную кровать, закрыл глаза, но заснуть не получалось. Он чувствовал вину. В конце концов, Маар ведь тоже никогда не был дураком, а дар позволял ему знать намного больше рядового человека. Пользуясь способностями, Броннер вполне мог предугадывать чужие поступки, реакции, иногда даже мысли. Это знание на пару с совестью добивало Маара по кусочкам. Он вспоминал, как сам же доводил Захарру, намеренно давя на те темы, которые не могли не вызвать истерику. Сам Броннер никогда не смог бы объяснить, зачем именно он это делал, но он отлично понимал, что чувствовал. Это было мрачное, мерзкое удовлетворение от чужой боли, от непонятной мести. Безусловно, он понимал Захарру и даже знал, каково ей: боль её сердца не давала покоя целый день, да и сейчас в груди противно ныло. А с другой стороны, ему ведь совсем не интересна эта Драгоций. Не в его вкусе совсем, полная противоположность Огневой, да и до утонченной Дианы ей далеко… Но почему тогда так гадко на душе?.. В глубине души Броннер признавался сам себе, что ему было просто приятно чувствовать, что он кому-то нужен, знать, что кто-то от него зависит. Ведь в своё время Василиса взаимностью так и не ответила. А сейчас становилось гадко от собственной слабости. Парень решительно толкнул дверь. Вечерний воздух был прохладен, от чего в голове сразу прояснилось. Маар поёжился и двинулся в сторону замка. Надо было действовать. Вот почему у неё всегда… так? Почему она не может наконец взять и сделать что-то нормально? Почему надо ругаться, плакать, вообще хоть что-то чувствовать? Захарра вцепилась ногтями в кожу головы. Болевой импульс немного отвлёк от мыслей, но потом они вернулись вновь. Захарра не хотела думать. Её единственным желанием был сон без сновидений, чтобы просто упасть в кровать и отключиться на несколько часов, дней, лет…, а лучше вообще не проснуться. Что это такое? Кто это? Кто рушит её жизнь? Почему он все делает неправильно? Захарра чувствовала, что разрывается буквально на множество воинствующих частей, каждая из которых люто ненавидела остальные. В дверь постучали, но она не слышала. Смотрела в одну точку, прижав колени к груди и тихо раскачиваясь. Вперед, назад, вперёд, назад… Маар, не дождавшись ответа, приоткрыл дверь. В помещении было тихо и темно. Может, Захарра ушла? Или вообще сделала что-нибудь с собой? Ей ума хватит. Парень попытался полностью сконцентрироваться и буквально в следующее мгновение услышал, что в комнате всё-таки кто-то есть, а по знакомому сердцебиению нетрудно было угадать, кто именно. Закрыв дверь на замок, Маар прошёл помещение и зажёг свет на конце стрелы. Захарра лежала на кровати лицом в подушку. Со стороны могло показаться, что девушка спит, ведь даже дышала она едва заметно. Но Маар явственно чувствовал, насколько неровно бьётся её сердце. Ритм был таким громким, будто бы Маар приложился ухом к груди девушки, или она сама прижалась к нему, давая почувствовать своё сердцебиение. Она не видела Броннера, не слышала присутствия, и Маар не выдавал себя ничем: двигался тихо, осторожно, словно боялся отвлечь девушку. Парень приблизился к кровати. Захарра вздрогнула и резко села, воззрившись на него снизу вверх. В отсветах пламени на конце стрелы лица различить было можно, потому Маар видел, как лихорадочно блестели глаза Драгоций. Темно-карие, почти черные, такие, что зрачок от радужки едва можно отличить. В них было столько боли, что Маар невольно отпрянул, но смог взять себя в руки, сдержался и сел на кровать, почти лицом к лицу с Захаррой. Броннер перевел взгляд на её ладони, сцепленные в замок. Под ногтями можно было различить кровь. — Что у тебя с пальцами? Не дожидаясь ответа, Маар успел схватить Драгоций за запястье. — То же, что и у тебя с мозгами: использовано не по назначению, — сплюнула Захарра и вновь легла, отвернувшись к стене, явно показывая своё отношение к Маару. Драгоций не хотела его видеть, чувствуя вину. Парень же начнёт извиняться, будучи невинным в том, что она истеричка — Перестань грубить. Я вообще-то мириться пришёл. Захарра, уже открывшая рот для очередной порции гадостей, замерла в ожидании. Мириться? С ней? Первым? После всего того, что она наговорила ему и Нику несколько часов назад? Маар воспринял её молчание по-своему, помялся еще немного и всё-таки продолжил. — Прости меня, пожалуйста. Я был не прав: доводил тебя все утро сегодня, да и в Лазоре повёл себя, как настоящий придурок. Прости. — Перестань тупить, — буркнула Захарра. Звук её голоса был каким-то глухим. Пусть и говорила девушка отвернувшись, но складывалось ощущение, что голос исходит откуда-то из-за стены. Видимо, Захарра зажимала себе руками рот. — Ну вот опять. Что сейчас не так? — страдальчески выдохнул Броннер. — Все так, просто… — Захарра запнулась. — Ты не должен извиняться На большее её не хватило. Казалось, ещё слово, и она позорно разревётся прямо тут, при Мааре, снова. Почти до крови прикусив губу, Захарра нашла в себе силы повернуться к парню. Тот не отводил взгляд, смотрел внимательно и спокойно, будто ждал. Только чего? Когда она попросит прощения? — Так что я должен делать? — внимательно глядя ей в глаза, спросил Маар. Казалось, ему действительно был интересен ответ, будто бы парень правда хотел наладить отношения. Вот только с чего бы? Никто не будет биться головой о гранитную стену непроходимой тупости Драгоций. А стена гранитная. Захарра бы точно не полезла. И плевать, что от стены руины. То, что в них хранится может причинить ущерб похлеще, чем от обрушивающихся обломков камня. Захарра снова села. И снова слишком близко. Так, что чувствовалось приятное тепло Маара. Когда-нибудь она обязательно создаст янтарию того момента, в Змиулане. А сейчас… — Всё так навалилось… неожиданно. Эти воспоминания о матери, Фэш ещё стал Временем так не вовремя, и ты свалился мне на голову… Ненавижу тот день, когда мы познакомились… Помнишь, да? — Захарра криво улыбнулась. Маар кивнул. — Короче, все сразу и потому я срываюсь. Прости меня. Я больше так не буду… кричать. Прости. — Да ничего. Мы оба те ещё придурки, — усмехнулся Броннер. — Мир? Он протянул Захарре раскрытую ладонь. — Мир, — тихо ответила Захарра, чуть пожав руку. Кожа Маара была сухой и тёплой, из разряда тех, которых хочется касаться всегда. Держа Броннера за руку, девушка чувствовала, как успокаивается.***
Тереза почувствовала себя лучше сразу же, как появилась на улице с высокими домами. Кашлять не хотелось, да и сердце не щемило каждые пять минут. Она словно помолодела на несколько лет, посвежела. Но была совершенно одна в новой незнакомой среде, одна во всем мире. Стоп, а раньше как было? Тереза мотнула головой. Есть более важный вопрос: что это за место? Женщина машинально растёрла виски. Каждая мало-мальски полезная мысль отдавалась болью и тяжестью в голове. Так, Тереза совершенно точно начала новую жизнь, потому что организм Терезы больше не разлагается. Почему вообще организм Терезы начал бы разлагаться? Женщина шагнула с мостовой, но тут же отшатнулась назад: мимо с бешеной скоростью пронеслась карета. Кучер крикнул что-то достаточно грубое в адрес женщины, и она удивленно нахмурилась. Тереза подняла голову. Небо было чёрным, будто закоптелым. Из труб на крышах огромных зданий валил дым. Сажа оседала везде: на мостовой, на стенах, на лицах людей. Все это было каким-то чужим, далёким. Тереза не знала всего этого раньше или не помнила. Голову словно прострелило навылет. Змиулан. Договор с Астрагором. Какие-то темные коридоры. Часы с цепочкой. Старый дом на самом краю деревни. Так-так-так. Значит, она перешла в другую параллель. Перешла не зарегистрированным путём, без разрешения эфларско-остальской комиссии зодчих. Перешла скорее всего по договору с Астрагором, ведь только он обладал достаточной силой для прокладывания переходов без последствий. Без последствий для миров, конечно. Память он всегда стирал, хоть никто и не задавался вопросом «зачем». Тереза взглянула на небо. Даже если оно здесь всегда такое хмурое, долго под ним оставаться нельзя. В воздухе отчётливо слышался запах дождя. Задумчиво, но без интереса скользя взглядом по прохожим и медленно открывающимся пейзажам, Тереза двинулась вперёд. Прошлое прошлым, а крыша над головой нужна. Почти целый день женщина потратила на поиск работы. Часто ей отказывали, брезгливо косясь на её оборванное домашнее платье. В некоторых заведениях бесцеремонно выталкивали за дверь. И вот, уже совсем отчаявшись, Тереза увидела объявление, гласившее, что в швейной мастерской требуется портниха. Решив последний раз попытать удачу, Тереза вошла в сырое маленькое помещение, напоминающее, скорее, подвал, чем мастерскую. Женщина не знала, кто и когда учил её шить, но почему-то в памяти всплывали отрывки: Тереза шила маленькие платья, кофты и юбки. Детские, очевидно, только для кого? Ведь детей у неё, кажется, не было.***
Наверно, если бы этот момент жизни Захарры Драгоций описывал типичный графоман, штампующий любовные истории, как по конвейеру, текст пестрил бы такими выражениями, как «волшебная тишина», «лёгкий ветер», «треплющиеся волосы». Собственно, поэтому такого писателя и можно было бы назвать бесталанным. Ведь Захарра в тот момент не находилась ни в тишине, ни там, где её волосы могло трепать что-то кроме сухих веток. Девушка продиралась сквозь чащу, постоянно царапаясь в темноте и думая о том, как бы изощренней убить Броннера. — Признайся, наконец, что ты маньяк, — пробурчала Захарра, отдирая от подола платья репейник. — Ой, да кому ты нужна. Смотреть-то не на что… — отмахнулся Броннер, придерживая гибкую ветку, чтобы та не стукнула по голове Захарру. — Пригнись, осторожнее. Мы почти пришли, кстати. И действительно, когда Захарра выглянула из-за плеча парня, она увидела достаточно высокий холм. Девушка была просто возмущена. — Что?! Гора?! Мы должны идти по горе?! Я не пойду! — Это не гора, а всего лишь холм, дурёха, пошли. — В любом случае, я так понимаю, нам ещё тащиться и тащиться, — буркнула Драгоций, с тоской вспоминая о тёплой постели, оставленной минут двадцать назад в совершенном одиночестве. Конечно, воспоминания об истерике ещё коробили совесть, но лень всё перекрывала. И зачем Маар только позвал? — Что нам делать на этой горе? Куда мы вообще идём? — проскулила девушка. Гулять, конечно, она любила, а компания Маара всё-таки была приятной, пусть от неё она устала примерно часов шесть назад, и то, во что усталость вылилась, долго будет заставлять краснеть от стыда, но Захарра предпочитала ходить знакомыми дорогами, а Маар ссылался на сюрпризы. Броннер шёл чуть впереди, иногда останавливаясь и поджидая Захарру. Оба молчали. Драгоций даже ворчать расхотелось. Тут было так спокойно, умиротворенно, и нарушать все это было бы неправильно. От порывов ветра — все-таки, они находились достаточно высоко над землей — шелестела трава, слышался стрекот сверчков, а на ветвях кустов светилось что-то. Наверно, светлячки. Наконец, они вышли на равнину, сплошь покрытую мхом и лишайником. — Ну… красивая трава. Сам выращиваешь? — спросила Драгоций, скептически взглянув на Маара. Она не говорила это со зла или чтобы сделать больно. Просто Захарра действительно устала и ожидала чего-то, по крайней мере, грандиозного, а не плантации полевых цветов. — Ха-ха. Твою желчь, я смотрю, не нейтрализовать даже хозяйственным мылом, засунутым тебе в рот, — огрызнулся Броннер, не оглядываясь. Он был занят тем, что раскладывал коврики, которые сам же и нёс на себе всю дорогу. — Откуда такое странное желание засунуть мне в рот какую-нибудь гадость? — лениво парировала девушка. Это была не ссора. Просто обыденные перебранки, случавшиеся чуть ли не каждый день. Захарра не умела общаться по-другому. Как она себя не настраивала, но всё равно чувствовала разочарование. — Подавись своим ядом, змейка, — весело прошептал Броннер на самое ухо девушки, а потом резко, но слабо дёрнул её за хвосты вниз. Она по инерции запрокинула голову. Захарра обомлела. Перед ней раскинулась великая звёздная даль, уходящая куда-то далеко и высоко, прошивающая серебряными стежками тёмно-синий атлас неба. Звёзды собирались в причудливые узоры, будто водя хороводы. Звёзды были по всему небу, и никак не верилось, что до них лететь миллиарды световых лет. Девушка чувствовала, как биение её сердца замедляется, а любые тревоги начинают казаться ничтожными по сравнению со звёздным великолепием. И как его можно было раньше не замечать? Как у Захарры хватало сил и наглости не смотреть наверх, когда там такая красота, не поддающая никаким описаниям? Маар чувствовал впервые за столько дней, что сейчас Захарра спокойна. Сердце её билось ровно и тихо — Броннер не глох, как раньше. …Захарра, в отместку ткнув локтем в ребра парню, улеглась на коврик возле него. Девушка едва ли не таяла от счастья лежать рядом с Мааром, касаться плечом его плеча и созерцать великолепный звёздный калейдоскоп в ясном темно-синем небе. — Смотри, звезды падают, — шёпот Маара заставил вздрогнуть Захарру. — Загадывай желание быстрее. И девушка загадала, таинственно улыбаясь, наблюдая за очередной потухшей звездой. Маар тоже задумался. Наверняка вспоминал что-то приятное. И Драгоций поняла — вот он, момент откровений. — Я давно хотела тебя спросить, — вполголоса начала она, будто не обращалась к кому-то, а говорила в пустоту. Маар заинтересованно покосился на девушку и повернулся набок, к ней лицом. Захарра вдруг замолчала, сделав вид, что не замечает взгляда Броннера, а тот беззастенчиво разглядывал её лицо. Бледная кожа, чуть вздернутый нос с россыпью рыжих веснушек. Даже странно, что у рыжеволосой Василисы их куда меньше. Маар тут же отогнал мысли об Огневой — надо смириться, что ничего там не светит, и жить настоящим. Он даже удивился, насколько легко это вышло. — Ты все ещё любишь Василису? — А тебе всё ещё это интересно? Маар смотрел Захарре прямо в глаза, не отрываясь. По нему было видно, что Броннер спрашивает не ради забавы, мести или чего-то подобного. Он просто… устал? Да, его взгляд был усталым, но до боли понимающим. Захарра вдруг вспомнила, что у них с Мааром гораздо больше общего, чем думалось ранее. Они ведь оба входят в орден страдающих от неразделённой любви. — Ты всё знал, да? Как ни странно, но эта мысль не приносила ничего ровным счётом. Захарра как будто давно знала, что Маару известна её подноготная, и смирилась с этим. Разве что в груди стало легче, ведь подозрения подтвердились. — Да…- протянул Броннер. — Это не было такой уж тайной. Не то, чтобы я прямо знал о… обо всём этом, просто догадывался немного. Я ведь чувствую твоё сердце так же хорошо, как моё. Захарра осознавала, что Маар облегчил ей ответ. Не придётся мяться, подбирать слова и нести всякую ерунду. Он всё понимает и всё знает. И Василису он больше не любит… или хотя бы хочет забыть. Как жаль, что она, Захарра, не может чувствовать его сердце. Маар неожиданно взял её руку в свою, сжал пальцы. От его прикосновений кожа горела, и Захарра не знала, куда деваться. Щёки и уши вмиг покрылись красными пятнами, и Броннер это заметил, хитро улыбнувшись и нагло посмотрев в глаза девушки. — Знаешь… я часто думаю о том, что с нами стало бы при другом раскладе, — задумчиво протянул парень с неожиданной серьёзностью. — Со всеми нами, — он устремил взгляд в небо. — Если бы Астрагора никогда не существовало, я бы, наверно, встретил Василису гораздо раньше. Захарра слушала внимательно. Она знала, что сейчас у неё в жизни переломный момент, судьбоносный узел, который снова разделит нить жизни на «до» и «после». Сейчас Маар скажет нечто важное, настолько важное, что сердце девушки может как возродиться, так и остановиться. — Если бы Драгоций никогда не совершил переход на Эфлару, он вряд ли бы познакомился с Ником, с Данилой, с Дианой. И с Василисой тоже. А смог бы он без неё сделать то, что сделал? А может, именно благодаря Василисе мы сейчас имеем то, что имеем? В теории вероятностей есть аксиома, звучащая примерно так: у судьбы априори бесконечное число вероятностей, которое не сократить ни одним выбором. Понимаешь? В одних вероятностях мы друзья, в других — враги, а в третьих вообще не встретились. Я не знаю, влюбился бы я в Василису при другом раскладе. Она ведь… действительно хорошая. Но, знаешь, влюблённости не длятся долго, и нужно идти дальше. Она прекрасна, и я никогда её не забуду. Никогда-никогда. Но… нужно идти дальше. У меня впереди много выборов, и я не хочу каждый раз возвращаться к одному и тому же. В словах Маара не было и тени насмешки или лукавства. Он говорил правдиво, Захарра не сомневалась. Она верила ему и понимала, что он чувствует. Ведь Василиса тоже была к нему безразлична, как и…, а так ли безразличен к Драгоций Маар?.. — Мне порой так одиноко: я ведь совсем ничего не знаю о своей семье. Может, я пришла из прошлого, потому что иногда мне снятся старая деревня и средневековые замки… всё, что у меня есть, это часы… да ты знаешь всё! — Захарра запнулась, но слова сами нашлись. — Я тоже иногда думала о том, что было бы, если бы я не попала в Змиулан. Не узнала бы Фэша, Рока… и Феликса, в конце концов, тоже, — Захарра поморщилась, — не было бы того поцелуя с Ником… ой, — девушка поняла, что сказала лишнее, но было поздно. Маар громко рассмеялся, вмиг растеряв всю серьезность и сосредоточенность. — Да ладно, с кем не бывает? Продолжай… Поборов всё смущение и нерешительность, Драгоций осмелилась поднять глаза на парня. — И Василисе я благодарна… за то, что встретила тебя. Ну, ты ведь и сам всё знаешь, что мне рассказывать. И ты прав насчёт того, что нужно двигаться дальше. Я ведь не первый раз влюбляюсь. Сначала Ник был. Он очень классный. Добрый такой, понимающий, спокойный… — Захарра почти шептала, словно боясь громким голосом спугнуть собственную смелость в выражении чувств. — И красивый? — хмыкнул Маар, сам не зная, зачем. — И красивый, — с серьёзным видом повторила Захарра. — Такой же красивый, как Василиса. Конечно, Ник влюблён в Диану, и, поверь, это гораздо серьёзнее, чем-то, что у меня когда-либо было. Я бы очень хотела, чтобы кто-нибудь смотрел на меня так, как Лазарев смотрит на свою фею. Это романтично, понимаешь? Они наблюдали за великолепным небом, не отрывая взгляда, но и не замечая красоты, будто на поляне остались только тела ребят, а души унеслись куда-то высоко-высоко, слившись воедино. — Я тоже не забуду Ника никогда. Но ты, наверно, другое. Это, знаешь, как встретить своего двойника, только гораздо более… счастливого, наверно. Нам зачастую нравятся одни и те же вещи, в головах похожие мысли. Хоть ты очень… ну… солнечный, наверно. Не то, чтобы я была влюблена с первого взгляда, но благодаря тебе я не так и сильно переживала о Нике. Мне просто нужно двигаться дальше, да? — Захарра улыбнулась, повернувшись набок, лицом к Маару. Тот повторил позу. Когда он поднял глаза, увидев в свете звёзд улыбку подруги, ему показалось, что кто-то остановил время. Многочисленные веснушки Захарры в бледноватом свете казались почти золотыми, а в глазах чернела бездна, полная бликов-звёзд. Казалось, что они всегда лежали вот так рядом, и ничего никогда им не было нужно. Они смотрели друг на друга вечность и продолжат столько же, умиротворённо улыбаясь под звёздной бесконечностью. …Маар не сразу осознал, что целует Захарру. Он всего на долю секунды закрыл глаза, а очнулся от того, что девушка ему отвечала. Они не умели целоваться: постоянно тыкались носами, задевали зубы, в рот и глаза лезли трава и волосы, а руки не могли спокойно обнимать, постоянно путаясь друг в друге и поглаживая кожу чужого лица. Но момент казалась до щемящего сердца идеальным, достойным звёзд над головами.***
Днём Тереза убивала тоску на работе, полностью погружаясь в шитьё заказов, а по вечерам, когда становилось особенно грустно, пыталась собрать в голове мозаику из воспоминаний о прошлой жизни. За время, приведённое здесь, она совершенно ясно вспомнила, что болела и перешла в эту параллель по договору с Астрагором. Но почему тогда ей постоянно кого-то не хватало рядом, а по ночам всё чаще и чаще она видела одного и того же ребенка: девочку, с темными волосами и большими, постоянно смеющимися глазами? Смотря на себя в зеркало и сравнивая образ из сна, Тереза находила почти незаметные сходства: разрез глаз, веснушки, форма крыльев носа, румянец на щеках, цвет губ… может, эта девочка — родственница? Племянница, например. А может, вообще соседка. Или дочь… У Терезы вообще были дети? Женщина изо всех сил пыталась вспомнить, даже часовала иногда над теми вещами, которые были с ней, когда она появилась в этом городе, но все попытки были бесполезными. Однажды, возвращаясь с работы, Тереза кое-что вспомнила. Дождь шёл с самого утра. Улицы были грязными и мокрыми, но Тереза этого не замечала. В голове роились воспоминания, выстраивались в картинку, сначала немного нечеткую, размытую. Тереза тоже когда-то бежала под дождём. Бежала домой из леса, через поле. Она была не одна тогда, держала за руку ту девочку из своих снов. Свою дочь. Как же ее звали?.. Кажется, имя было рычащее и нежное одновременно. Мурлыкающее. Но в голову, как на зло, ничего не приходило. Нужно достать словарь имён, если такой существует, конечно.***
Маар не понял, в какой именно момент проснулся. Ему казалось, что он всего лишь секунду назад целовал Драгоций, а ещё парень совершенно не помнил, когда остановился. Последним воспоминанием был образ смущенной Захарры: нежно-розовые щёки, блестящие глаза, широкая улыбка, лучащаяся счастьем… Когда фантом всплыл в памяти, Маар и сам улыбнулся — не широко и весело, а как-то несмело, смущенно, боясь показать миру своё истинное отношение. Не раскрывая глаз, парень чувствовал, что к его боку прижимается Захарра, переплетя свои ноги с его. Они обнимались даже во сне так, будто могли оказаться в разных краях света, лишь между ними появится хотя бы миллиметр. Захарра спала, положив голову на плечо Броннеру. Парень аккуратно приподнял руку, чтобы посмотреть, сколько время, но тут девушка зашевелилась и проснулась. Резко сев в кровати, она огляделась и вопросительно воззрилась на Маара, который невозмутимо наблюдал за ней. Они сами не заметили, как заснули. Вернулись в комнату Захарры, ещё раз обо всем поговорили, решили немного подождать со влюбленностями, чуть-чуть поделали домашнее задание. А потом вспоминали звёды Млечного пути. Захарра, помнится, ещё сказала, что обязательно нарисует то место таким, каким запомнила… в общем, они заснули на кровати девушки. Правда, лежали тогда вполне раздельно, пусть и соприкасаясь руками. Может, ночью холодно стало? — Ложись, рано ещё… и воскресенье. Маар подвинулся, как бы намекая, что приставать не будет. И Захарра легла рядом, повернувшись к нему лицом, и закрыла глаза. Но сон не шёл. В голове бродили мысли, наскакивали одна на другую. Всю ночь ей снилась мама, но чёткого образа её Захарра не видела, только едва заметный силуэт, образ, тень. Девушка открыла глаза: Маар наблюдал за ней. — Мне нужно увидеть маму. Броннер завёл выпавшую из хвостов прядь волос ей за ухо, коснувшись ладонью щеки Захарры. — Что сказал Астариус по этому поводу? — спросил парень. Маар чувствовал в себе необычную уверенность: он поможет Захарре, что бы ей не понадобилось. Объяснялось ли это искренним сочувствием или же виноваты были другие чувства, более романтические, никто не знал. — Сказал, что возможно. И часы должны помочь в этом, — Захарра запнулась, но, видя, что Маар ждёт продолжения, договорила. — Но у меня вряд ли получится, я не настолько сильна в часодействе Захарра сжала пальцами подушку, глядя куда-то мимо плеча Броннера. — Подумаешь, пойдём к нему ещё раз. Я сам попрошу его сделать переход. — Спасибо тебе, — неожиданно даже для себя сказала Захарра. Она не обманывала, не льстила, не пыталась казаться нежной, чтобы повлиять на Маара. Она действительно была ему благодарна. Ведь столько стычек было, столько ссор. А он всё ещё хочет помогать. Наверно, даже если у них ничего не получится со встречаниями-отношениями, Драгоций будет счастлива и дружбе. Маар тем временем смотрел на Захарру. Её нельзя было назвать красавицей, но черты лица были слишком выразительными, мягкими и вместе с тем очень запоминающимися. Он не убрал руки от её лица, будто успокаивал, жалел, поддерживал. И Захарра чувствовала это, знала, что он рядом. Драгоций прикрыла глаза: было ещё слишком рано, чтобы что-то делать. — Сходим сегодня в Лазорь. После обеда… — Маар зевнул и продолжил. — Величество уезжает по воскресеньям вместе с Мендейрой, а деду скажем, что мы на озере купаемся. Он занят и проверять не будет. — А как же Ник? — вдруг спохватилась Захарра, и сладкая утренняя дрёма вмиг слетела. Она так и не извинилась перед другом! — Я не думаю, что он на тебя сердится, — честно сказал Маар. — Он слишком спокойный для долгих обид. — Не сказала бы, — пробормотала Захарра, испытывая искреннее чувство вины. — Мы о-очень часто ссорились и постоянно из-за меня. — Не переживай. Объясни ему, и он все поймет… и давай поспим ещё хотя бы час? Рассвет толком не начался. — Ленивец, — хмыкнула Захарра, но бухнулась обратно на подушки. Размашистыми, медленными движениями девушка принялась расплетать хвосты, до болезненных ощущений стянувших за ночь кожу головы. Маар наблюдал за ней, лениво прикрыв глаза. Ему нравилось то, что он видел, пусть предрассветная темнота и скрывала многое. Силуэты тонких рук Захарры почему-то казались языками живого пламени. Во мраке уютно поблёскивали глаза девушки. Было по-летнему тепло. Маар поймал себя на мысли, что пролежал бы так долго. Очень долго. Когда Захарра распустила волосы, несколько прядей легли Маару на лицо. Хотя они и очень сильно мешались, покалывая глаза, Броннер не хотел двигаться. Этот момент казался очень важным, пусть и непонятно для чего. От волос Захарры пахло чем-то нежным и приятным. Маару хотелось вдыхать вновь и вновь. Парень придвинулся к ней чуть ближе, уткнувшись носом прямо в макушку. Вдыхая запах, он все больше успокаивался, будто такая неугомонная Захарра обладала магической силой лишать сознания людей всякого желания двигаться куда-то от неё. Неожиданно браслет тихо звякнул: пришло письмо. Захарра недовольно открыла глаза и поднесла запястье с часами прямо к лицу. Это был Рок, приславший послание в часолист. Вскочив с кровати, Драгоций извлекла письмо — белый лист, сложенный вдвое, исписанный мелким ровным почерком Рока. Сначала Захарра даже не поняла, что там написано: длинная вязь, превращавшая привычные буквы в иероглифы, по-настоящему усыпляла. Но когда взгляд случайно выхватил из длинных чернильных нитей слова «договор» и «мама», сон с девушки моментально слетел. Немного успокоившись и придя в себя, Захарра приблизилась к окну. Солнце едва поднималось, звезды тускло светились где-то далеко в небе. Девушка перевела взгляд на бумагу, выдохнула. Она боялась читать — не хотела узнать какую-то неприятную правду, но любопытство было сильнее. «Захарра, я помню, что перед последними неприятными событиями ты интересовалась своим прошлым. Ты спрашивала меня о матери. Вчера вечером, разбирая бумаги Астрагора, я нашёл договор с Терезой Драгоций, твоей мамой. Прочитаешь сама, я его прислал вместе с письмом. Это все, чем я могу помочь тебе. Больше информации о ней в Змиулане нет. Надеюсь, ты не станешь осуждать свою маму. Она была в отчаянии и хотела сохранить свою жизнь и твою тоже. Астрагор отобрал бы тебя силой. Ты была нужна ему, это очевидно. Я не знаю, для чего, но думаю, он формировал что-то вроде армии духов. Ты знаешь, отец ненавидел Эфлару, поэтому вполне возможно, что, если бы с короной Времени ничего не получилось, Астрагор пошёл бы войной. Он заключил еще несколько договоров с родителями остальных старших учеников. И все их родители нуждались в помощи, я думаю, не без вмешательства в их судьбы Астрагора. Он менял жизни людей так, что те сами бежали за помощью и готовы были обменять даже собственного ребенка на жизнь. Не спеши с выводами, оцени все трезво». Захарра не сразу поняла, что именно прочитала. Она держала в руках желтоватую бумагу с аккуратными зигзагами букв и не могла снова вчитаться в них, как будто они вдруг перемешались или превратились в вязь незнакомого языка. Из-за ступора доходило до девушки медленно. Под грудью нестерпимо свербило. Драгоций отказывалась верить в то, что только что прочитала, и не могла заставить себя перечитать. Вспомнив о договоре, Захарра бросилась к часолисту. Договор действительно лежал там. Большой потрепанный лист. И почерк был знакомый, крупный, размашистый. Чернила за столько лет немного стерлись, но слова видны были отчетливо. «Я, Тереза Драгоций, будучи в здравом уме и твёрдой памяти, обязуюсь обменять свою дочь, Захарру Драгоций, на переход в другую параллель без последствий для миров. Захарре Драгоций предоставляется комната в Змиулане и обучение у Астрагора Драгоция». Если бы у девушки спросили, что она чувствовала в тот момент, то не получили бы ответа. Чувства Драгоций не могла идентифицировать даже сама Драгоций. В сознании было как-то пусто, будто выбросили из головы всё-всё. А потом резко обрушилась боль. Это был огромный ком непонятых эмоций. Под грудью свербило разочарование, из сердца вырастали длинные стебли обиды, оплетая и душа собой все органы. Ум грустил. Мама её отдала, продала, обменяла. Неужели Захарра стоит целой новой параллели? Вспомнились слова Хронимары, сказанные так грубо и правдиво одновременно. Почему мама сделала так? А может, она действительно не любила Захарру и только искала повод избавиться? Или это все неправда? Ведь никто не берётся сказать, что договор настоящий. Но Драгоций точно помнила, что мама была больна. Больна так сильно, что подолгу не могла встать с кровати. В памяти возник образ такого красивого когда-то лица, искривлённого в гримасах боли и ужаса. Мама в такие моменты будто старела: появлялись морщины, глаза постоянно слезились, губы казались безжизненными из-за бледности. А ещё она стала злиться, когда заболела. Часто кричала, ругала за невинные шалости, а потом подолгу плакала и целовала Захарру. Как же она могла это забыть! Девушка пыталась понять маму, найти ей оправдание, но не могла. Поступок Терезы казался ей мерзким, отвратительным. — Ты плачешь, что ли? Маар подошёл так тихо, что Захарра вздрогнула от неожиданности. Она подняла на него сухие глаза и протянула письмо. — Нет, блин, устраиваю локальный дождик своим щекам, — буркнула Захарра. — Конечно, плачу, придурок! Хотелось покрошить весь мир. Сделать больно каждому, чтобы никто не смел делать своей радостью больнее. Но мир жесток. На проблемы людей ему плевать, поэтому небо до сих пор не упало от горя и нигде не начался пожар. Даже солнце спокойно восходило. Маар предпочёл игнорировать грубый выпад Захарры, взял смятое письмо из ее рук и развернул. Девушка закрыла лицо руками. До этого злосчастного письма у неё была цель — найти маму, но теперь Захарра не знала, стоит ли вообще искать. И главное — зачем? Если мама отдала дочь, значит, не хочет видеть её. Иначе она бы сделала всё, чтобы сохранить семью. — Маар, она предала меня, понимаешь? Предала и променяла… я не смогу с ней встретиться. — Я сочувствую тебе, — сказал Маар очень тихим голосом. При таком тембре он казался скрипящим. — Это ужасно — узнавать такую правду о себе и своей семье… Не представляю, что ты чувствуешь, — Броннер притянул девушку к себе и прижал её лицо к своей груди. — Самое смешное, что мне об этом, получается, говорили и Астрагор, и Хронимара…, а я ведь не верила… — бурчала Захарра куда-то в футболку Маара, комкая ткань пальцами. Кожи Маара коснулись горячие слёзы, пройдя сквозь плотно. Броннер чувствовал, как плохо сейчас подруге и как ей нужна его поддержка. Девушка всхлипывала, закрыв лицо руками и прижавшись к нему. Маар не спешил останавливать истерику — пусть плачет, выльет всё ему. Слёзы облегчат душу. — Захарра, в договоре можно было написать все, что угодно. Ты не узнаешь, пока сама не спросишь у мамы, — Маар помолчал, положив руку на затылок девушки, и продолжил. — Рок прав: мама не отдавала, не продавала и, ни в коем случае, не разлюбила тебя. Астрагор её попросту вынудил. — Я не знаю, что думать, если честно, — шмыгнула Захарра. — Я ведь маму почти не помню, понимаешь, даже внешность. Вспомнилась только пара моментов, но лицо её так и не всплыло. И я в растерянности. Я столько лет её искала, пыталась вспомнить, разобраться с этими гребанными исчезновениями…, а выяснилось, что их нет. Теперь оказывается, что меня обменяли на жизнь. Продали, понимаешь? — Тебе стало бы легче, если бы мама умерла у тебя на глазах? От заданного вопроса у Захарры, кажется, сердце пропустило несколько ударов. Она отстранилась от Маара, заглянула ему в глаза. Может, он издевается? Но, нет, в глазах Броннера не было и капли насмешки. — Я не знаю, — выдохнула Драгоций и опять прижалась лбом к его груди. — Это все так сложно… я бы хотела спасти маму, правда. Но ведь она меня, наверно, не спросила… Да и я могла с ней провести какое-то время, понимаешь? Захарра подняла на парня заплаканные глаза, в которых читалась внутренняя борьба. — Ты бы немного времени с ней провела — умерла бы она, сама же рассказывала, что её организм переставал работать. А ты бы потом видела её смерть в кошмарах и винила себя. Тебе бы не стало легче от её смерти — Астрагор все равно бы тебя забрал для этой армии, или что у него в голове было… Все, успокаивайся давай, а то как мы пойдем к Астариусу, а? — Маар, улыбаясь, приподнял ее лицо за подбородок. — Ты такая красная… У Захарры не было сил огрызаться. Она отошла от Броннера и села на кровать, закрыв лицо ладонями. Плакать не хотелось, но в груди что-то болезненно сжималось, а мысли метались в голове. Ей хотелось верить Маару, хотелось знать, что мама не продала её, а случившееся — вина Астрагора, судьбы, кого угодно, только не мамина. Ведь жить-то всем хочется. Захарра и сама себе не смогла бы сказать, чтобы делала в подобной ситуации. Но от этого она менее… неприятной не становилась. Маару действительно хотелось верить, но осадок в душе оставлял тот факт, что мама предпочла забыть о дочери (ведь при переходе в другую параллель люди забывают прошлую жизнь без специального эфера), пусть и оставаясь живой. — Мы к Астариусу от тебя пойдем? Или от меня? Захарра безразлично передернула плечами. Броннер закатил глаза к потолку, выражая вселенское негодование. — Перестань грустить, найдем мы твою маму, — Маар присел рядом, приобнял её за плечи и звонко поцеловал в макушку. — И наше дорогое Время навестим как-нибудь, когда Королева уедет на пару дней… я пойду переоденусь, и пойдем. Дверь за парнем захлопнулась, заставив Захарру вздрогнуть.***
Желание узнать о своей прошлой жизни поглощало сознание Терезы, медленно, но верно переходя в одержимость. Женщина не могла думать ни о чем другом, всё меньше времени уделяла работе, днями и ночами пытаясь восстановить память по крупицам. Она теперь точно знала, что у неё есть дочка. Захарра. И она когда-то была очень маленькой, едва ли выше стола. Воспоминаний с каждым днем становилось всё больше, но все они были какими-то размытыми, туманными, вспыхивали в голове неяркими белыми звездами и тут же исчезали, оставляя после себя мутный осадок. Тереза не знала, сколько времени это продолжалось. Женщина всё чаще заходила к знахарке, что жила за рынком, покупала белладонну и готовила (по рецепту той же знахарки) густой отвар, который принимала перед сном, даже не разбавив водой — так сон приходил куда быстрее. Снов после смеси не было — не было и тоски по прошлой жизни. Но вечно спать нельзя, и при пробуждении мир оставался таким же серым и неважным. Дошло до того, что Терезе в швейной мастерской указали на дверь после нескольких прогулов. И если прежняя Тереза, ничего не знавшая о прошлом, вообще бы до такого не довела, то нынешней просто стало все равно. Она как будто вернулась лет на тридцать назад, когда ещё была зелёным подростком со «сломленной личностью» — реагировала на всё точно также. Понемногу Тереза свыкалась с жизнью. Точнее, с существованием. Она ни с кем не общалась, у нее не было того, кого бы она любила. Она держалась только ради одного — когда-нибудь вновь увидеть дочку, которая оказалась так далеко, в другой параллели, в другой жизни. Но почему они расстались? Что вынудило Терезу попросить у Астрагора о такой услуге? Что привело ее в темный Змиулан? Тереза целыми днями думала об этом. Делала все машинально, как на автомате, а мысли — о прошлом. Кто она? И однажды, открыв утром глаза, она вспомнила, что в той жизни довольно сильно болела. Вспомнила старую кровать, грязные простыни, невымытые чашки, на дне которых плескалась горькая пахучая жидкость — лекарство, которое едва продлевало ей жизнь. Тереза тогда почти не шевелилась. Каждое движение отдавалось болью в висках и груди. И вот появился Астрагор со своим договором. Уговорами, угрозами, но он вынудил подписать бумагу и отдать самое дорогое, что было у Терезы, — Захарру. И Тереза Драгоций согласилась. Ломалась, думала, отказывалась, но в итоге согласилась. Почему? Испугалась? Неужели за себя? Неужели собственная жалкая жизнь была дороже дочки? Тереза не могла ответить на этот вопрос. Отвращение к себе вплоть до ненависти мучило её. С другой стороны, дочка совсем маленькая была, лет пять-шесть, а Астрагор не из тех, кто легко сдаётся. Наверняка бы Тереза умерла мученической смертью на глазах у дочери, имя которой вспомнила вчера, а дух бы забрал своё. Стоила ли психика Захарры лишнего дня проведённого с ней? Тереза не знала ответа на этот вопрос. Может, было ещё что-то, что заставило её шагнуть через время, может, Тереза слишком много пережила. Она пыталась понять себя из далекой жизни, вроде бы даже получалось, но… жалела о сделанном выборе. Часы городской ратуши показывали ровно три часа, когда Тереза отправилась за очередной порцией снотворного. Они громко ударили три раза, и женщина вздрогнула: что-то знакомое было в этом мерном биении. Да и форма часов, круглая, с завитушками. Будто она когда-то видела это. Только где? Тереза шла по рынку. Не оглядываясь на товары, проходила мимо. Но тут вдруг взгляд наткнулся на какую-то древнюю старушку, торговавшую брошками, заколками и прочими женскими вещицами. Драгоций невольно остановилась. Среди безделушек лежали старенькие часы. Точь-в-точь такие, которые подарила ей женщина на счастье. Кажется, они проследовали Терезу, напоминая об ошибке. Куда бы ни пошла женщина, везде она видела эту, на первый взгляд, безделушку, и медленно сходила с ума от чувства вины. Не оставить после себя ничегошеньки, кроме часов, казалось женщине прямо-таки преступлением. Поэтому как только она о них вспомнила, то тут же начала неосознанно пытаться хоть как-то дать Захарре понять, что она не забыта. Времени не подвластно было только золото, поэтому долгое время Тереза жила только работой и манией скупать все маленькие золотые вещицы, чтобы дарить их дочери. Подарков она скупила много — дома лежала целая коробка. Тереза даже настроила таймер отправки, чтобы безделушки путешествовали в другую параллель не только по праздникам, но и во время любых важных событий в жизни дочери. Хватит, наверно, лет на сто. Тереза действительно не помнила, сколько времени живёт здесь. Трава была куплена. Знахарка провожала женщину недобрым взглядом. Всё-таки Тереза стала приходить очень часто, а покупки становились объёмнее, и Драгоций больше не ограничивалась одним пучком. Дома было тихо и темно, как обычно. Первое время Тереза мучилась от тишины, в которой каждый шаг отдавался звоном в голове, но теперь привыкла. Чтобы отвлечься, женщина даже пробовала выращивать цветы — помнится, с Захаррой они этим тоже занимались. Так легче было переносить одиночество и боль от выбора. Тереза просто заставляла себя думать, что дочь гуляет. Не получалось — в ход шло снотворное. Всё чаще женщина задумывалась о том, что жить ей в общем-то не за чем, и если когда-то устроенная Захарра и жизнь без болезней в непреодолимой дали от дочери казались неплохим вариантом, то сейчас последнее почти не было нужным. Мечта разменялась на счастье, так сказать. Тереза вновь сделала отвар. Запахом белладонны пропиталась одежда, мебель, даже волосы — и те хранили аромат растения. Но Терезе лекарство, кажется, больше не помогало, а только появилась привычка — женщина не могла спать, не выпив пару стаканов. Слёзы застилали глаза, всё туманилось. Она даже не видела чётко собственных рук. Тоска душила, хотелось зажмуриться крепко-крепко, а потом резко открыть глаза и оказаться в старом доме на краю деревни, когда они были вместе с дочерью. И Тереза зажмурилась так сильно, что цветные круги пошли перед глазами. Но, когда вновь открыла глаза, ничего подобного не произошло. Чужая кухня, стакан с зеленой жидкостью, и нет Захарры. Рука сама потянулась к дверце кухонного шкафчика — там должна была оставаться бутылка с вином. Глушить горе алкоголем, конечно, — не лучший выбор. Рядом с Захаррой так отпускаться не хотелось. Но Захарры нет. Нет даже мужа — умер, кажется, но Тереза не уверена. Вообще ни в чем не уверена — в памяти одни обрывки воспоминаний, непонятно к какому времени относящихся. Вроде и забывать нечего, но так хочется. Бутылка выташнивает вино прямо в отвар белладонны. Плевать, что нельзя. Будь, что будет. За неправильный выбор надо платить. Осушив пиалу микстуры, Тереза повалилась на диван и зарылась в одеяло с подушкой. Через несколько секунд она уже не могла открыть глаза. Тереза заснула.