Старцы, уже не могучие в брани, но мужи совета, Сильные словом, цикадам подобные, кои по рощам, Сидя на ветвях дерев, разливают голос их звонкий: Сонм таковых илионских старейшин собрался на башне.
Маркиз остановился, глядя на нее. Знаете, что эти старцы хотели? Помните? Заинтригованная Анжелика воззрилась на мужа. Ей нравилась черта Филиппа обращаться к античным произведения и вслух декларировать их, поскольку это восполняло отсутствие у него высокопарного красноречия, игравших большую роль в высшем свете. Муж очень редко говорил ей о любви, а если признавался в чувствах, то делал это либо коротко, с прямолинейностью солдата, либо с своем собственном странном стиле, который могла понять и оценить только она одна. Но Филиппу не нужно было без конца говорить ей, что он любит ее — она знала это без слов. Филипп верно истолковал ее молчание. — Не знаете. А ведь эти старцы были очень мудры! Закрыв томик «Илиады» и положив его на стол, он на память повторил:Старцы, лишь только узрели идущую к башне Елену, Тихие между собой говорили крылатые речи: "Нет, осуждать невозможно, что Трои сыны и ахейцы Брань за такую жену и беды столь долгие терпят: Истинно, вечным богиням она красотою подобна! Но, и столько прекрасная, пусть возвратится в Элладу; Пусть удалится от нас и от чад нам любезных погибель!"
— То есть вы хотите сказать, что мне не место в Голландии из-за войны, Филипп? — Напротив, Анжелика, — опроверг маркиз, который вернулся в свое кресло. — Я намеревался сказать, что такие великие старцы не всегда правы. Бывает так, что красивая женщина, как Елена Троянская, только помогает закончить войну, а не разжигает ее. Она качала головой, но улыбалась. — Иногда я просто не знаю, чего ждать от вас. Филипп похвалил супругу: — Вы очень помогли Франции, королю, и мне, мадам. Вы поистине обладаете отличными способностями разрешать сложные и конфликтные ситуации. Я доволен тем, что рекомендовал Его Величеству привлекать вас к переговорам с иностранными послами и дипломатами. Когда два года назад я вызвал вас в Голландию, я рассчитывал, что вы поможете мне в моей миссии и также разделите со мной тяготы непродуктивных переговоров с посланниками Вильгельма Оранского, который сначала страстно желал продолжения войны с Францией. — Помилуйте, я ничего такого не сделала! — Вы добились очень многого, моя милая, — возразил он. — Вильгельм, Принц Оранский, искусно интриговал с Англией, нашей союзницей. Вы провели блестящие переговоры с англичанами здесь, в Голландии. И только это помогло Франции избежать предательства. Щеки Анжелики вспыхнули от удовольствия. Она была рада, когда через открытое окно вдруг подул легкий ветерок, несколько охладивший ее. — Я старалась очаровать англичан и убедить их в том, что необходимо продолжить союз с Францией и вместе добиваться заключения мира. Сидя в кресле, Филипп нагнулся вперед и накрыл ее руки, которые она сложила на коленях, своей рукой. — Мы хорошо поработали, мадам. — Его Величество высоко оценит это, — она гордо вскинула голову. За последние несколько лет, мадам дю Плесси познала новые грани своей удивительной личности и часто чувствовала себя так, как любознательная юная девушка ощущает близкое открытие нового сезона двора. Она обнаружила, что ей нравится заниматься государственными делами, пусть и не принимая ответственных решений, а лишь работая с иностранными послами. Теперь Анжелика видела прелесть в том, чтобы заботиться не только об интересах своих и своей семьи, но и о делах Франции; она находила в преданности к своей стране и к заветам своих предков, а также в честности и порядочности то, что дало новый смысл ее существованию и рождению на французской земле. Это открытие сделало Анжелику ближе к мужу как в фактическом смысле в связи с ее временным переездом в Голландию, так и в душевном, связав их нитью патриотизма. Филипп был примером для подражания для всех подданных короля — эталоном настоящей любви и преданности к своей родине, мужественности и смелости, хотя многие не понимали, что люди, как он, находили в такой беззаветной верности. Она осознала, почему служение Франции, а, значит, предкам и будущим поколениям, было жизненно важно для Филиппа — это делало его цельной личностью, честной и доблестной, и предавало смысл всей его жизнии даже его рождению, как он сам считал. В отличие от многих дворян, изнеженных роскошью и льстящих могущественному монарху ради милости и почестей, главный маршал дю Плесси никогда не разглагольствовал о чести и долге и не произносил высокопарных речей в честь родины направо и налево — он с радостью служил Франции, участвовал в войнах в ее славу, преданно защищал ее интересы, и по праву гордился этим. Для человека, как Филипп, честь и служение своей стране — это главный смысл жизни и его самая большая драгоценность — гораздо большая, чем яркий свет дня для узника, просидевшего в тюрьме годы и вышедшего из катакомб на свою казнь, когда он видит белый свет в последний раз в жизни. Анжелика помнила слова Филиппа: «Я всегда полагал, что рано или поздно человек почувствует пустоту в жизни, если он служит только самому себе». Будучи моложе, она не задумывалась об этом, но с годами начала это понимать, глядя на Филиппа, и ценить это в нем. — Король уже оценил, — заявил он и поднялся из кресла. Филипп подошел к старинному столику со столешницей из мрамора в другом стороне комнаты, почти у двери. На нем лежало множество книг по военному делу и бумаг с гербовыми печатями, большая часть из которых были письмами от монарха Франции и других высокопоставленных дворян. Пошарив среди бумаг, он взял пергамент с гербовой печатью короля, но не развернул его. Он повернулся к жене, поглаживая документ длинными пальцами. — Сегодня я получил письмо от Его Величества. Посыльный принес свежую корреспонденцию во время переговоров. Когда я пришел, вы сначала меня не заметили, и я положил его сюда. — И что там, Филипп? Она встала и направилась к нему. Маршал сделал гордое выражение лица и объявил: — В награду за успех на войне Его Величество собирается дать мне герцогство. Да, вы не ослышались: вы и я будете герцогом и герцогиней. Также он подарит нам новые земли и поместья в Пуату и в других провинциях по нашему выбору. Нам также даровано полное освобождение от налогов для всей семьи сроком на три года. Сейчас король вознаграждает меня за мою долгую и верную службу. — Чудесно! — воскликнула она. — Вы заслуживаете стать герцогом, Филипп! — Прочитайте. Она взяла документ, развернула, и пробежалась по нему глазами. Это был королевский приказ о том, что маркиз дю Плесси де Бельер становился герцогом де Шательро и получал во владение город Шательро, расположенный на реке Вьенна севернее Пуатье. Также прилагался список других поместий в Пуату, которые теперь принадлежали роду дю Плесси де Бельер, и указывалось, что маршал должен уведомить короля о выборе провинций, где он также желал бы иметь новые земли. Там был и документ об освобождении от налогов, порадовавший Анжелику, предприимчивый мозг которой уже вовсю строил планы по расширению коммерческой деятельности. — Герцог и герцогиня де Шательро! Это великолепно звучит! — вскрикнула Анжелика в порыве восторга. Она упивалась этим моментом, как ребенок радуется получению красивой погремушки. — Я доволен, — сдержанно высказался он. Он забрал документ у жены и положил его на столик. — Я полагаю, что можно попросить еще несколько имений в северном Пуату, Анжу, и Бретани, если вы не против. — Он вздохнул, ибо не хотел бы, чтобы она попросила его взять земли в Лангедоке; чем дальше от Тулузы они будут, тем лучше. Анжелика разгадала его мысли. — Я поддерживаю: в северном Пуату, Анжу, и Бретани. — Договорились, — пробурчал он с облегчением. Она вернулась к креслу, где сидела ранее, и удобно устроилась там. Филипп заполнил вином два золотых кубка, подошел к ней, и протянул один супруге. — Вино из Мальвазии! Оно сделано из сорта винограда, который происходит из древней Греции и распространен на островах Эгейского моря, но наш дворецкий почему-то закупил его в наши погреба в большом количестве. Наверное, его привезли со Средиземноморья. Анжелика взяла кубок и тихонько вздохнула. Она ассоциировала Средиземное море, с его зелено-голубой водой, переливающейся в лучах солнца, такое неизведанное и такое манящее несмотря на ворох опасностей, с Жоффреем де Пейраком. Внезапно ее мысли стали пасмурными, как осенний ненастный небосвод. Она отвернулась, чтобы скрыть застывшую в очах печаль, зрелище которой казалось еще тягостнее в сочетании с ее серебряно-черным платьем. — Анжелика, — позвал муж. Острая, ноющая боль прошла по всему телу Филиппа до кончиков пальцев рук и ног и устремилась к сердцу. Вздох и выдох, опять вздох и выдох, но столь желанное облегчение не пришло. Он закрыл глаза, обессиленный очередным подтверждением того, что Жоффрей все еще не был забыт его огромной, единственной любовью. Он давно пришел к заключению, что часть сердца его жены принадлежала прошлому, хотя они об этом не говорили, и он смирился с этим, убеждая себя в том, что Анжелика любила не Жоффрея, а ее воспоминания об их счастье в Тулузе. Иногда ночами, словно молящийся перед алтарем, Филипп касался губами ее левой груди, призывавшей припасть к ней в сладостной истоме, и, целуя ее, про себя шептал драгоценному сердцу Анжелики, что она любит его, а не того другого, и что он сам тоже принадлежит ей. Но маршал также знал, что Анжелика любила его сильно и глубоко, смогла сделать из него самую лучшую версию его самого, которой бы не существовало, если бы не она. А раз так, то Филипп мог смириться с тем, что часть ее сердца была занята прошлым, что, однако, отдавалось слабыми уколами иглы в его груди. Гораздо лучше было любить Анжелику под аккомпанемент мягко перебираемых струн песни богини любви, чем рушить то, что они построили. Филипп глубоко вздохнул, словно приказывая себе ни о чем ее ни расспрашивать. Но супруга услышала это, поняв, что он разгадал причины внезапной смены ее настроения. Мысли Анжелики все еще были в беспорядке, но она охотно сказала то, что муж хотел слышать и то, в чем она сама нуждалась и хотела произнести. — Давайте выпьем за те почести, которыми нас осыпал король! Мы заслужили это — вы и я! Выражение его лица сделалось холодным и официальным, что заставило Анжелику вздрогнуть от сожаления. Филипп поднес свой кубок ко рту и осушил его, затем посмотрел на Анжелику, которая пила вино маленькими глотками, смакуя его вкус. Он взял два пустых кубка, отнес их на стол, а затем вернулся в кресло и сел напротив жены. — Эти привилегии полезны для вашей коммерции, — возобновил он разговор. — Это отлично! Доходы от продажи кофе по патенту, который мне помогли получить вы, огромны, а выручка от продажи шоколада тоже выросла впервые за последние три года. Если мы не будем платить налоги в казну, то сможем потратить сэкономленные деньги на обустройство новых имений и на то, чтобы сделать их доходными. Мы также сможем провести реновацию в Плесси! — Я поддерживаю эту идею. — В глазах Филиппа зажегся лукавый огонек, а голос его стал более теплым. — Надо придать замку новый вид и обустроить все по-герцогски. — Согласна. Но делать это буду я, Филипп! — Я и не возьмусь за это, Анжелика. Это женские дела, и мне нравится ваш вкус. Анжелика встала и налила себе еще один бокал вина. — Только мы не будем украшать наш замок в темных тонах, как этот дом. Иначе это будет совсем не забавно. — Мне тоже уже надоел стиль этого особняка. — Мне не терпится вернуться во Францию. Маршал смотрел, как супруга медленно пьет вино. — В Плесси или в Париж? — В Плесси, в наше имение. Она поставила пустой кубок на столик и зашагала к окну. Анжелика выглянула наружу в сад, где около пруда заметила Шарля-Анри и Мальбрана, которые, очевидно, возвращались в дом после урока фехтования. Как же вырос ее дорогой, белокурый и голубоглазый мальчик, которому в детстве не хватало только легких белых крыльев, чтобы стать похожим на одного из милых ангелов, изображенных на картинах и фресках известных маэстро в Версале и Фонтенбло. Время бежало вперед, и дети Анжелики быстро росли; при мысли, что они скоро совсем не будут нуждаться в матери, облако печали затуманило ее взор. Внезапно, ей стало очень некомфортно в этом красивом, но мрачном, голландском особняке. Она кинулась бы отсюда прочь, словно спасаясь от преследования, если бы только могла, и сразу бы поехала в Плесси. Женщина вдруг подумала о том, как хорошо было бы вновь провести лето в родовом имении мужа со всеми своими детьми, в том числе Флоримоном и Кантором. И тут же воспоминание о старших сыновьях больно кольнуло ее, и уверенность оставила ее. — Вы чем-то озабочены, Анжелика? В голосе мужа чувствовалось беспокойство. — Я очень скучаю по Флоримону и Кантору, — призналась она. Она наблюдала за Мальбраном и Шарлем-Анри, которые приблизились к крыльцу и вошли в дом. Она пожаловалась: — Они редко мне пишут; за последний год только две весточки. Они очень заняты учебой в Гарварде, куда их определил Жоффрей, и где они пробудут почти два года. Когда они не в университете, они помогают графу в исследовании американского континента, о чем они все трое грезили перед отъездом. Она продолжала смотреть в окно, а Филипп не сводил с нее глаз, несмотря на то, что она стояла к нему спиной. Он констатировал: — В ваших старших сыновьях живет дух авантюристов и смелость первопроходцев, как и в их отце. Но это в большей степени относится к Флоримону, чем к Кантору; возможно потому, что первый внутренне больше похож на своего отца, а второй на вас, хотя внешне Флоримон копия графа де Пейрака. Анжелика направилась в ту часть гостиной, где находился Филипп. Она замерла перед креслом, где он вальяжно сидел, закинув ногу на ногу. Она выпалила: — Лучше бы господин де Пейрак не втягивал Флоримона и Кантора в свои авантюры. — Он никуда их не втягивал — это было их решение ехать в Америку. Даже если бы они этого так неистово не желали, то нашлась бы другая авантюра, которая бы увлекла их. — Это верно, — согласилась со вздохом она. — Жоффрей покинул свой родовой дом и мать в Тулузе в отрочестве и долгие годы путешествовал, познавая мир и накапливая знания и опыт. Вот и мои старшие сыновья идут по стопам своего родителя, которого безумно любят. Ведь граф де Пейрак предложил им оставить надоевший Старый Свет и исследовать неизведанные земли в Америке. Внезапная улыбка Филиппа на мгновение превратилась в ухмылку фавна. — Это естественно, что Флоримон и Кантор хотят быть похожими на отца, — мягко сказал он. Он подумал о Шарле-Анри, который во всем желал походить на него, хотя маршал всеми силами старался оградить старшего сына от пагубного влияния развращенного общества. — Не волнуйтесь о своих сыновьях: господин де Пейрак никогда не будет безрассудно подвергать их опасности, а учеба в Гарварде пойдет им на пользу. И потом, веселые и бесстрашные авантюристы никогда не пропадут в диких американских лесах и найдут продовольствие даже в неплодородных землях. Анжелика рассмеялась над его шуткой. — Я не сомневаюсь, что голодными они не останутся. Он встал с кресла и взял ее руку в свою, затем сжал ее, как будто говоря, что все будет нормально. — Думаю, что через несколько лет ваши мальчики захотят вернуться во Францию. Да и сам граф де Пейрак не захочет на всю жизнь остаться в Новом Свете. Они все обязательно приедут. — Я надеюсь, — прошептала она. Внезапно дверь открылась, и в гостиную вбежал высокий, светловолосый, зеленоглазый мальчик. — Отец! Вы уже вернулись! Отец! — радостно закричал он и бросился к Филиппу, который, оставив Анжелику, шагнул в сторону сына и раскрыл ему свои объятия. Улыбающийся Филипп откликнулся: — Иди сюда, Виктор-Луи! — Да! — Мальчик с задорным смехом подбежал к отцу и утонул в его объятиях. Анжелика тепло улыбнулась этому сердечному зрелищу единения отца и сына. Ее опять посетила мысль, что их второй сын никогда не построил бы церковную карьеру в силу его эмоциональности, бесшабашности, и непосредственности, которые не ушли из его хороших манер даже несмотря на то, что он уже не раз бывал при дворе. Трудно было определить, на кого больше внешне и по характеру был похож Виктор-Луи, хотя Анжелике казалось, что своей порывистостью мальчик обязан наследственности де Сансе. Ей нравилось, что у Виктора-Людовика были зеленые глаза, как у нее, Кантора, и ее дочери, Шарлотты-Амели. Расцепив объятия с сыном, Филипп посмотрел на жену и пояснил: — Мне трудно быть строгим с детьми, и я часто готов послать этикет к черту. Я слишком их люблю. — Я понимаю вас, мой дорогой, — молвила Анжелика. В отличие от многих дворян, Филипп был хорошим отцом, пытаясь дать своим отпрыскам то, что сам не получил в детстве. В коридоре послышались спешные шаги, и вот дверь вновь отворилась. На пороге появились две белокурые девочки — одна из них маленькая лет четырех на вид, другая на несколько лет ее старше. Они вошли и тут же склонились в заученном реверансе, который у младшей получился немного неуклюжим в силу ее малого возраста, а у старшей очень грациозным. Младшая дочь Филиппа и Анжелики, Алиса-Луиза, устремила свои очи, светло-светло голубые, как чистейший и голубейший небосклон, сначала на отца, а потом на мать, и ее тонкие губы изогнулись в несмелой улыбке. Будучи посмелее своей сестры, Шарлотта-Амели взяла инициативу на себя и подвела крошку к родителям, вновь присела в реверансе, и затем подарила отцу и матери мягкую улыбку, которая озарила ее изумрудные глаза и весь лик светом радости. — Я надеюсь, что мы не побеспокоили вас, месье и мадам, — начала Шарлотта-Амели ровным тоном. — Мы узнали, что отец вернулся, и решили прийти. — Мы скучали, — пролепетала Алиса-Луиза мелодичным детским голоском. Ревнивый Виктор-Людовик объявил: — Отец проведет весь вечер со мной! Я расскажу ему, что я прочитал про празднества древних римлян. У вас есть мама для игры в куклы и прятки в саду. Чтобы предотвратить детскую ссору, вмешался Филипп: — Сегодня вечером у нас прием во дворце губернатора. Так что сегодня ни я, ни ваша матушка не достанемся никому. В ответ раздались раздосадованные возгласы Виктора-Людовика и Алисы-Луизы, в то время как Шарлотта-Амели нахмурилась и с сожалением посмотрела на Анжелику. Перед тем, как разговор продолжился, в гостиную прибыл Шарль-Анри, который чеканной походкой подошел к родителям и поклонился им также изящно, как всегда получалось у самого маршала. Церемонным и официальным тоном, Шарль-Анри произнес: — Я прошу прощения, что пришел позже всех. Мне необходимо было переодеться после урока фехтования с Мальбраном. Супруги восхищенно взирали на этого блистательного юношу, патрицианские и совершенные черты которого были предметом восхищения множества дворян и придворных. Его густые, светлые волосы, которые спадали локонами на лоб, когда он не носил парик, его тонкие губы, которые не часто улыбались, его небесно-голубые глаза с прохладным взглядом, и его надменно-благородный облик делали его сверхъестественно похожим на Филиппа. Король утверждал, что наследник маршала дю Плесси божественно красив, как сын Марса, и бесстрастен, как мраморное изваяние. Анжелике Шарль-Анри поразительно напоминал Филиппа в юности; часто, глядя на мальчика, она вспоминала, каким был супруг, когда она впервые увидела его в Плесси. Сейчас Шарль-Анри держался официально, но его родители знали, что в их присутствии юноша скоро сбросит маску. В отличие от эмоционального Виктора-Луи, Шарль-Анри обладал природной сдержанностью и холодностью, редко показывая чувства, а на его лице почти всегда присутствовала маска отстраненности и надменности. Но если юноша был в непринужденной обстановке или дома с семьей, его взгляд мог становиться мягким, мечтательным, и даже робким. Как и душа Филиппа, душа Шарля-Анри была закрытым миром: там стояла хорошая погода, золотое солнце светило в голубом небе, а теплый воздух был напоен ароматом роз и лилий, а еще там жили романтические и мечтательные эльфы— но все это было скрыто от других. — Ничего страшного, сын, — успокоила Анжелика. — Ты пришел вовремя. — Шарль-Анри, как прошло твое занятие по фехтованию? — осведомился Филипп. Это оживило весь облик Шарля-Анри. В его очах засветились воодушевление и восторг, как в глазах благородного рыцаря, приносящего присягу сюзерену. — Мы отрабатываем все типы ударов, атак, и выпадов, которым Мальбран научил меня. Моя техника такова, что я часто использую ремиз для предупреждения нападения, а комбинации мощных ударов при контратаке позволяют мне долго держать противника в страхе и выматывать его. — Его голос вырос на октаву. — Ангаже почти всегда помогает мне победить. Я часто жду момента, когда Мальбран держит руку высоко поднятой, и наши шпаги соединены левыми сторонами. И тогда, взяв сильной частью своей шпаги, то есть ближней к эфесу, слабую часть шпаги противника, то есть ближнюю к острию, я колю Мальбрана в бок, направив удар под руку, но не выворачивая кисть. Девочки тихо слушали с сосредоточенными выражениями лица, хотя они не понимали значения этих терминов. В их понимании, Шарль-Анри, с его интересом к фехтованию, всем видам оружия, и войне был маленькой копией их отца и сыном Марса, как сама Анжелика иногда называла своего старшего сына от Филиппа. Виктор-Луи сокрушенно вздохнул и даже не попытался скрыть свое скучающее состояние, которое всегда отражалось на его облике в случае, если кто-то заговаривал о войне, армии, или оружии, хотя он был безумно горд быть сыном главного маршала Франции. — Как скучно! Ужас! — фыркнул Виктор-Людовик. — Ты ничего не понимаешь, Виктор-Луи, — надменно отозвался Шарль-Анри. Игнорируя небольшую перепалку между детьми, Филипп обратился к своему старшему отпрыску: — Ты заслуживаешь похвалы, Шарль-Анри. Мальбран доволен тобой и обещал мне, что скоро ты будешь фехтовать намного лучше, чем твои ровесники и, может, даже лучше, чем умел Флоримон в твоем возрасте. А ведь Флоримон виртуоз фехтования! В ходе нашего с тобой последнего урока ты порадовал меня, сын: ты продемонстрировал прекрасную, красивую, и сложную технику, смекалку в поединке и выносливость. Со временем я научу тебя более сложным приемам в фехтовании, а также в обращении с саблей, рапирой, пистолетом, и мушкетом. — Я сделаю все, как вы скажете, отец, — пообещал Шарль-Анри. В гостиной установилась короткая тишина. Филипп и Анжелика посмотрели на своего старшего сына и оба гордо улыбнулись. Другие их дети не знали о том, что они больше всего любили Шарля-Анри: Филипп потому, что мальчик был его копией по характеру, мировоззрению, и наклонностям, а Анжелика потому, что видела в юноше его отца — своего супруга, которого любила всей душой. Кроме того, Шарль-Анри был зачат в их дикую брачную ночь, которую обоим хотелось забыть; это обстоятельство подспудно заставляло их чувствовать себя виноватыми перед ребенком за то, что та ночь не стала ночью любви, что усиливало любовь к их чаду. Как супруги и ожидали, Шарль-Анри преобразился, так как разговор о его успехах в фехтовании раззадорил его. Отрешенность и церемонность были отброшены, как маска актера, и легкая улыбка тронула его губы, а его очи сияли гордостью и удовольствием. Слабый румянец, которого обычно недоставало его бледному лицу, теперь горел у него на щеках, выдавая его внутренне возбуждение. С повелительным и почти имперским выражением лица, как у прославленного генерала, Филипп огласил свое старое решение: — Через несколько лет, Шарль-Анри, ты будешь готов к службе в армии, и я снаряжу для тебя свой собственный полк. Ты принесешь присягу вассала и дашь клятву верности Его Величеству и будешь служить Франции. Именно так ты начнешь свой путь к славе. — Мог долг служить моей стране и моему королю, не жалея сил и жизни, — огласил Шарль-Анри с решительностью, положив руку на сердце. — Конечно, сынок, — промолвила Анжелика. О, как же этот юноша был похож на Филиппа! Их разговор прервал громкий возглас восхищения Виктора-Людовика, который был первым из детей, кто заметил портрет Анжелики. Он вскричал: — Матушка, это вы! Вы — просто богиня! Я видел такие картины при дворе, но они не сравнятся с вами по красоте. Последовала кратковременная тишина, и все глаза обратились к портрету Анжелики. — Это шедевр, — высказался пораженный Шарль-Анри. Но его голос был спокойным, как будто он говорил нечто очевидное. — Матушка, вы — самая красивая дама нашего королевства. — Мама, вы так прекрасны! — воскликнула маленькая Алиса-Луиза. Шарлотта-Амели глядела на картину как зачарованная. — Матушка, вы — Венера, снизошедшая на землю! Вы так красивы, что это невозможно описать! Как же я хочу быть такой, как вы! Анжелика обратилась к дочерям: — Мои бриллианты, вы будете самыми красивыми девушками во Франции и при дворе, и многие захотят взять вас в жены. — Посмотрев на сыновей и на мужа по очереди, она добавила: — Я рада, что всем моим мужчинам эта картина нравится. Филипп громко продекларировал: — Мы повесим этот портрет в главном зале в Плесси. Пройдут годы, мы умрем, придут другие поколения, и наши потомки будут восхищаться этой красотой. Анжелика вновь восторгалась собственным портретом, и от одухотворения ее очи засветились изумрудным светом счастья, как мерцает под лучами солнца ожерелье из зеленых островов среди голубых сверкающих волн. Великолепие картины произвело на ее детей и мужа такое впечатление, что время словно остановилось, и все, кроме этого зрелища, перестало иметь значение. Никто не мог отвести взора от ослепительно красивой зрелой Венеры, и казалось, что, созерцая этот портрет, перед каждым из них открывается счастливое будущее, полное любви и радости. История не забывает тех, кто отмечен Провидением, а мадам дю Плесси де Бельер была отмечена перстом судьбы. В ее загадочной, многоликой, большой душе, оберегаемой ее стальной силой воли и пышущей неиссякаемой жаждой жизни, горел неугасимый живой огонь, вселявший надежду, радость, и любовь в дорогих ей людей, и который испепелял дотла ее недругов, посмевших послать на горизонты ее счастья тучи. Этот огонь был настолько ярким и сильным, что даже сама Анжелика временами боялась, что он мог сжечь ее саму и изменить все вокруг, если она к нему прикоснется хотя бы кончиком пальца, если только она выдохнет и осквернит его своим дыханием. Это был огонь ее внутренней силы, о котором ей говорили и Жоффрей, и Филипп. Заглянув в свои очи на портрете, Анжелика подумала: «Интересно, увидят ли потомки этот огонь в моих глазах на этой картине? Ведь я могу его видеть! И Филипп тоже! Жоффрей бы тоже смог!» Изучающий взор Филиппа был прикован к глазам супруги на картине. — Анжелика, огонь жизни и силы в ваших глазах сейчас пылает еще ярче, чем годы назад, — вполголоса проговорил он. Он тихо рассмеялся. — По сути, ни у меня, ни у вас нет полного спокойствия. «Самое несносное в любви это спокойствие. Безоблачное счастье может наскучить, в жизни никак нельзя обойтись без приливов и отливов: с препятствиями и любовь разгорается сильней, и наслаждение ценится больше». Так говорил Мольер, и я согласен с ним. Невзгоды и испытания, а также разнообразие жизни сделали огонь в ваших очень ярким, и художник увидел это. Его супруга в недоумении воззрилась на него, про себя гадая, как он смог прочитать ее мысли. Но затем она откинула голову назад и расхохоталась музыкальным смехом. — Видимо, я должна быть благодарна судьбе за то, что она послала мне много испытаний. Одним из них стало завоевание сердца прекрасного, надменного принца, который оборонялся больше, чем любая крепость. Маршал парировал в остроумной манере: — Ну, я благодарен судьбе, что сильно оборонялся. Если бы не это, то все было бы банально, и преображения любовью бы не случилось. — А это уже была бы другая история, — подытожила Анжелика. Филипп и Анжелика разразились хохотом, понимая юмор данной ситуации. Смотрящие на своих родителей в изумлении, дети тоже захихикали, хотя и не поняли, о чем шла речь. В сложных взаимоотношениях четы дю Плесси, где нити света переплелись с волокнами тьмы, Анжелика изначально выступала как художник, принимающий решение о виде красок и полотна, более подходящих для воплощения в жизнь приглянувшихся ей пейзажей — не жестокого и грубого Филиппа, а другого мужчину, которого он прятал от мира под маской. И женщина смогла нарисовать нового Филиппа, открыв в нем чувственность, мечтательность, благородство, верность, и честь, преобразив его своей любовью. Филипп в любви был творением Анжелики точно так же, как в юности она стала творением Жоффрея. Холст их совместной жизни был заполнен самыми яркими красками, а маэстро с кистью выступала Анжелика. Точно так же, как Филипп и дети сейчас восхищались ее портретом, зрелая Венера восторгалась тому, как ей удалось преобразить Филиппа. Любовь и творчество великих художников и правда имели что-то общее, заключила Анжелика.