Преображение Любовью

      Франция, Пуату, июль 1674 года, замок Плесси       Последующие несколько дней прошли для Анжелики дю Плесси де Бельер совершенно обычно. После возвращения Филиппа из Голландии все уже вошло в привычную колею, и жизнь к ее неудовольствию стала рутинной. Она много времени проводила с детьми, с которыми гуляла по парку днем и которым перед сном рассказывала сказки, которые она узнала от Фантины в детстве. Анжелика уделяла особое внимание Флоримону и Кантору, поскольку они несколько месяцев пробыли в Тулузе, и она сильно скучала по ним.       Маркиза редко оставалась одна, поскольку все ее дети постоянно требовали внимания. В тишине своих покоев, она пребывала в постоянных раздумьях о жизни. Вспоминая совет Жоффрея вновь и вновь, Анжелика убеждалась, что он был прав: не нужно было горевать и мечтать о том, чего она не может получить, и не стоило искушать судьбу, чтобы она не лишила ее семейного счастья.       Поведение Филиппа выводило Анжелику из себя и удручало гораздо больше, чем до недавнего визита Жоффрея в Плесси. Муж вел себя отстраненно и казался так же величественно недоступен, как и те мраморные статуи, которые он распорядился перенести из дальней беседки в один из пустующих залов на втором этаже замка, чтобы не видеть их в саду и не вспоминать лишний раз о мадам Алисе дю Плесси. Анжелика не знала, что думать: ведь они вроде все выяснили, когда долго говорили после отъезда графа. Она ожидала, что весть о ее беременности сделает их с Филиппом ближе, но этого не случилось, и она в недоумении кусала губы, гадая, что с ним происходило.       Однажды Анжелика, расстроенная внешним равнодушием Филиппа, направилась в парадную залу, чтобы приказать сервировать ужин. Там она встретила старуху в поношенном крестьянском платье, которая выглядела почти древней с лицом, прорезанным глубокими морщинами, и со сплошь седыми волосами, собранными в пучок на затылке. Рассмотрев ее получше, она узнала в ней кормилицу Филиппа, Элоизу, — первую женщину, к которой муж испытывал некую любовь до Анжелики. Именно Элоиза присутствовала на ее свадьбе с Филиппом как свидетель с его стороны.       Старуха поймала в фокус лицо госпожи и поклонилась. — Госпожа дю Плесси, я уже ухожу.       — Подождите! — попросила Анжелика. — Вы были у Филиппа? Что с ним?       Элоиза окинула свою молодую хозяйку мудрым взглядом и сказала: — С мессиром Филиппом все хорошо, мадам маркиза. Он много думает о вас и жизни. У него замкнутый и сложный характер, и ему часто необходимо одиночество. Он всегда ко всем равнодушен, кроме вас и детей.       — И это не изменится? — грустно улыбнулась Анжелика.       — Ваши жизни и так неразрывно сплетены, — промолвила собеседница со знающим видом, как будто она догадалась, что беспокоит ее хозяйку. — Он любит только вас, мадам. Он однолюб.       Отпустив кормилицу мужа, Анжелика издала вздох смирения. Она уже давным-давно привыкла к характеру Филиппа, но иногда ей по-женски хотелось, чтобы он был ближе к ней, чтобы ему не нужно было периодическое одиночество, чтобы он все и всегда делал вместе с ней. Так было у нее с Жоффреем, когда она были счастливы под небом Тулузы. Нет, она не будет думать об этом…       Филипп был своеобразным, как и любой человек. В конце концов, его сердечность и близость уже давно стали для Анжелики более знакомым ощущением, нежели его отстраненность. Много лет назад, она поняла, что отчужденность Филиппа была защитным рефлексом, и тогда она посмотрела на него совсем другими глазами, понимая, что он невероятно одинок. С тех пор все изменилось, и Филипп открыл ей свои сердце и душу, но иногда бывали моменты, когда он словно выстраивал между ними прочную стену, и в таких случаях она чувствовала себя потерянной.       В голове Анжелики ураганным вихрем пронеслись слова Элоизы: «Он любит только вас, мадам. Он однолюб». Она не сомневалась, что это было правдой. Филипп любил ее всем сердцем! Ей не следует гневаться на него за его оторванность, ибо завтра или через несколько дней он вновь откроется ей и уберет сознательно созданную им дистанцию между ними.       Приободрившаяся Анжелика направилась искать мужа, которого, однако, не оказалось в замке. Паж маркиза доложил, что Филипп сразу после встречи с кормилицей отправился в псарню, и затем проводил свою госпожу туда. Она нашла супруга именно там: Филипп наблюдал за случкой одной из его любимых гончих, а в уголок забился Ла-Виолетт. Она уже не раз лицезрела этот процесс, и всякий раз к горлу подкатывала тошнота; но сейчас, в силу беременности, рвотные массы подступили очень близко, и Анжелика судорожно сглатывала, порываясь уйти.       Филипп дю Плесси обожал лошадей и собак, точно так же, как он любил охоту. Пару лет назад он сознательно отказался от должности главного ловчего, чтобы меньше бывать при дворе и больше с семьей, к неудовольствию Людовика, который, тем не менее, принял его отставку. В конце концов, Филипп оставался маршалом Франции, и этого королю было с лихвой достаточно. Однако, маркиз совсем не утратил страсти к охоте, на которую выезжал спозаранку через день, если не каждое утро.       Маркиз повернулся к жене и устремил на нее бесстрастный взгляд своих ясных голубых очей. — Вы искали меня, мадам? — поинтересовался он ровным тоном.       — Филипп, вы придете на ужин? — выдавила из себя Анжелика.       — Да, разумеется, — сдержанно ответил он.       — Я пойду, — ответила она и вышла почти бегом.       Покинув здание, Анжелика притормозила на миг, с облегчением ощутив, что дурнота полностью прошла. Она опять столкнулась с отстраненностью мужа, которая для него была органичной частью бытия, как и для художников, для которых она служила, однако, лишь для переживания чего-то возвышенного и его воплощения в искусстве. Когда же это закончится?! Она подняла глаза к небесам, словно прося у них совета, и ее взору предстало темнеющее полотно высокого свода, на котором сгущались тяжелые, грозовые тучи, а отблески далеких вспышек молний уже виднелись на горизонте. С мыслью, что сегодня опять будет дождь, маркиза кинулась обратно в замок.       Ужин был долгим и восхитительным, а беседа весьма оживленной, но не для каждого. Флоримон и Кантор увлеченно обсуждали их предстоящий отъезд на Средиземное море. К радости Анжелики, Филипп, наконец, оживился и охотно участвовал в разговоре. В то же время, Шарль-Анри являлся таким тихим, что, казалось, предавался грезам за трапезой; его младшие брат и сестра уже давно спали. Анжелика тоже была притихшей и с интересом слушала беседу мужа и старших сыновей.       Маркиз дю Плесси проявил себя образцовым кавалером за ужином, но настроение Анжелики все равно оставалось грустным. После окончания семейной трапезы, Флоримон и Кантор, громко и весело болтая и смеясь, удалились в свои покои; Шарля-Анри забрала Барба, чтобы уложить своего любимчика спать. Оставаясь в Плесси, Анжелика и Филипп часто совершали вечерние прогулки по саду и затем удалялись в ее спальню, окна которой выходили в сад, прямо на пруд. Но сегодня они не смогли пройтись по парку из-за уже начавшегося, упорного и монотонного, ливня.       Супруги удалились в бывший рабочий кабинет отца маркиза, где хранились их деловые бумаги. Филипп часто закрывался в этом помещении вечерами и также проводил здесь свободное время днем. Он вызывал к себе Ла-Виолетта, который записывал за хозяином ответы на письма королю, главному маршалу Анри де Тюррену, и известным европейским военачальникам. Иногда Филипп сидел в кресле, предаваясь думам и наблюдая за тем, как пламя огня облизывает дрова в камине.       Негромкий и аскетичный интерьер кабинета эпохи короля Людовика XIII отличали простота и изящество, но в нем не было той броскости и вычурности барокко, к которым привыкла Анжелика. В комнате царствовал поздний Ренессанс, но также чувствовалось влияние Италии и Фландрии. По обычаям того времени, в кабинете были оставлены открытыми деревянные балки перекрытия; интерьер был также красочно расписан гротесками на итальянский манер.       Комната была обставлена мебелью времен Людовика XIII, сделанной из дуба и ореха в строгом стиле. Орнаменты предметов мебели состояли из ромбов и многогранников — так называемой «алмазной» грани. Около двух стен стояли украшенные инкрустациями шкафчики, где хранились всякие безделушки, когда-то принадлежавшие матери Филиппа. Широкие кресла были роскошно обиты темно-синим гобеленом; их ножки были сильно витыми, а их спинки венчали «шишечки». Стол из дуба в дальнем углу, на котором были сложены книги и корреспонденция Филиппа, имел фанеровку, выполненную эбеновым деревом — данное оформление было необычным для эпохи отца короля-солнца, и эти элементы были придуманы оригиналкой Алисой дю Плесси.       Анжелика прошла мимо стола, где стояли золотые светильники с горящими свечами. Она уселась в кресло и скользнула взглядом по шкафчикам с книгами, думая о том, что Филипп очень много читал, но все равно оставался невежественным собеседником по сравнению с Жоффреем.       Она метнула взгляд на окно, где заволоченное тучами небо содрогалось от ниспадающий молний, и пожаловалась: — Скверная дождливая неделя! Обычно в это время погода стоит жаркая.       Неся канделябр с двенадцатью свечами, Филипп подошел к ней и поставил свою ношу на низкий резной столик, стоящий между двумя креслами. Затем он устроился напротив нее и спросил: — Вы опасаетесь, что пострадает светская жизнь в провинции?       — Нет, — она покачала головой. — Мы и так редко даем приемы в Плесси, а в Монтелу их и вовсе никогда не бывает. А наши соседи, де Рамбуры, смогут устраивать праздники для местной знати иначе: в садах натянут тенты от дождя, и вино будет литься рекой.       — Мы тоже можем устроить серию приемов, если вы желаете, мадам.       — Я не могу получить того, чего я хотела бы, месье, — проболталась Анжелика.       Когда она не ответила и уставилась в пламя свечи, он озвучил ее мысли, о которых догадался: — Вы устали от рутины, и вам срочно требуются новые впечатления?       Она опустила глаза в смущении, а он расхохотался, но это был добрый смех. — Как вы узнали?       — Я хорошо изучил вас, Анжелика. Я давно осознал, что женат на самой необычной женщине — авантюристке, скрывающейся под личиной светской дамы.       Она посмотрела на него с вызовом. — И что вы об этом думаете?       — У меня есть к вам предложение, — начал Филипп, сложив ногу на ногу и поместив руки на подлокотники кресла. — В военных действиях в Голландии сейчас пауза, и король отпустил меня на несколько месяцев в Плесси к семье. Войсками сейчас командуют господин де Тюррен и принц Конде. Это значит, что вы и я можем на некоторое время уехать из Франции, скажем, в Италию.       — Вы серьезно? Я полагала, что вы не любите путешествовать.       — Честное слово, обожаю. Странствия с армией прекрасны тем, что ты посещаешь новые места, что скрашивает впечатления воина, на войне обделенного сердечным теплом.       — Замечательно! — приободрилась маркиза. Заявление мужа вырвало ее из лап накатывающей меланхолии, от которой ее пытался лечить Жоффрей несколько дней назад. — Поедемте в северную Италию. Ни вы, ни я там не были и могли бы посетить Милан, Геную, и Рим.       — Согласен, — кивнул он. Он бы не поехал в южную Италию, так как ассоциировал ее с Палермо и, значит, с графом де Пейраком. — Мы сможем пробыть там пару месяцев.       — Значит, мы не сможем надолго остаться в Италии на более долгий срок? Может…       — Нет, — перебил Филипп. — Поймите, мадам дю Плесси: я не граф де Пейрак. Я не могу жить в Италии или где-то еще месяцами. Мой долг — служить нашей стране.       — Вы опять ревнуете! — с обидой в голосе бросила она.       — Ничуть нет. Я понял, что мне не к чему ревновать.       — Тогда что вы подразумеваете?       Он осмотрел рукав своего камзола, словно ожидая найти пятнышко на безукоризненной бежевой ткани, а потом перевел взор на жену. — Знаете, в чем главное различие между графом и мной?       Она провела рукой по ожерелью на груди. — Вы противоположности. Он — бунтарь и авантюрист, верный самому себе, а вы — преданный подданный короля и государственный человек.       Глаза маркиза оживились из-за интереса к дискуссии. — Раз уж вы все четко сформулировали, мне не придется утомлять вас длительными речами. — Сидя в кресле, он немного подался вперед. — Граф Тулузский один из самых неординарных людей, когда-либо рождавшихся в нашем великом государстве. Он сильно отличается от всех других подданных короля, в первую очередь тем, что он работает на самого себя, чем бы он не занимался — добычей золота и серебра, наукой и опытами, организацией приемов в его замках, выбором жены или любовницы, пиратством и торговлей на Средиземноморье, и другими возможными авантюрами. Жоффрей де Пейрак — не подданный Его Величества, а, как бы это смешно не звучало, подданный самого себя и Бога.       Анжелика начала кивать головой еще до того, как он договорил. — Жоффрей всегда был очень независимым и ни под кого не подстраивался. Он — сам себе судья и сам себе господин.       — Именно это и привело его к костру на Гревской площади.       — Да, — согласилась она с прискорбными нотками в голосе.       — Граф остался таким же после того, как принял предложение короля. Он сделал это ради того, чтобы вернуть себе и своим сыновьям родовое имя и титулы. Хотя ему польстило восстановление поруганной чести, поскольку он не был виноват в тех преступлениях, в которых его обвиняли.       — Справедливость была восстановлена. Это также делает честь вам, Филипп, и Его Величеству.       — Честь? — почти шепотом проговорил он. — Я все сделал ради вас.       — Пусть так, но вы все равно человек чести.       Филипп словно окаменел, глядя в оранжевое пламя горячей свечи. — Вы пересказали мне ваш разговор с господином де Пейраком, и я благодарен вам за это. Я был к нему в некотором роде несправедлив. Я осуждаю его за его сопротивление воле Его Величества и за его деятельность как Рескатора, но я не могу не признать некоторые вещи. — Его голос вырос на октаву. — Я уже многое узнал о нем. Я с уважением отношусь к этому господину за его непоколебимую силу духа, за его непревзойденную храбрость, и за его бесчисленные таланты, которыми, кажется, не одарен ни один смертный, кроме него. Я также осведомлен, что Рескатор по праву славится своими великодушием и справедливостью, хотя я не одобряю то, что он отпускал каторжников с галер на волю.       Изумленная Анжелика не верила своим ушам. — Я не ожидала услышать это от вас.       — Моя милая, не только граф де Пейрак являет собой кладезь сюрпризов, — ответил он нараспев с тихим смешком. Он встал и подошел к окну, но ничего не смог разглядеть снаружи, так как стекло запотело от дождя, который хлестал водяной плетью крыши замка. Он развернулся на каблуках и посмотрел на жену, сидевшую в кресле и смотревшую на него в ожидании.       Анжелика кивнула. Перед ее мысленным взором предстал Жоффрей де Пейрак в образе Великого Лангедокского Хромого, развлекающего гостей в Отеле Веселой Науки и дерзко разговаривающего с Архиепископом Тулузским, который затем сменился картинкой могущественного флибустьера в черных маске и костюме. Граф являлся слишком независимым вельможей, заинтересованным в удовольствиях, в увеличении своего богатства, и в реализации своей цели по познанию мира, при этом демонстрируя свою неординарность самыми экстравагантными способами. Это был самый необычный мужчина в жизни Анжелики: дьявольски умный и интеллигентный, обольстительный, как дивный голос аквитанского трубадура, и эгоистичный, как веление дьявола.       Громкий голос Филиппа вернул маркизу к действительности. — Черт возьми, я понимаю, почему вы любили этого странного человека. Граф де Пейрак — великий человек, и он один в своем роде. Но он герой своих авантюр, но не страны и не короля. — Вздох сорвался с его губ. — Я никогда не пойму его нежелание бороться за славу Франции. Я всегда полагал, что рано или поздно человек почувствует пустоту в жизни, если он служит только самому себе.       — Вы во многом правы, Филипп.       — Для меня первая и главная заповедь чести заключается в том, чтобы не вступать ни во что, что расходится с интересами моих страны и короля. Только сделанное по чести приводит к почестям. Я всегда готов принести в жертву свои личные убеждения и желания, если от меня этого потребуют мой долг к Франции и моего сюзерену, но только если это не идет против моей чести.       — Отдать меня Его Величеству шло против нее.       — Против моей чести и, самое главное, против моей любви к вам, мадам. Вы — единственное, что я никогда не уступлю королю. Но мы должны отдать ему должное: он не покушается на наш брак.       Маркиза дю Плесси улыбнулась. Даже для такого преданного подданного, как Филипп дю Плесси, были вещи, которые он не желал разделить с Францией и монархом — у любой преданности есть свои границы. Маршал был умным, верным своей родине, и ненавидел предательство. Он впитал в себя все принципы, которые должен уважать благородный дворянин — честь дороже всего, даже жизни, а умереть за свою страну почетно и правильно. Филипп не был настолько неординарным, как Жоффрей, но его не мятежный дух делал его более подходящим для относительно стабильной семейной жизни — это осознавал даже сам граф де Пейрак и сказал это бывшей жене.       В кабинет неожиданно вошел Шарль-Анри. В его белоснежном бархатном камзоле, отделанным золотой нитью и узорами из бриллиантов, из-под которого виднелась черно-серебристая шелковая рубашка с кружевным жабо, мальчик выглядел как маленький придворный, который через годы будет таким же утонченным щеголем, как его отец. На его ногах были надеты белые шелковые чулки с синими стрелками и сверкали модные туфли из голубого шелка, украшенные рубинами и сапфирами. Очевидно, Шарль-Анри не пошел спать и, видимо, убежал от Барбы.       — Шарль-Анри, что ты здесь делаешь? — спросила Анжелика.       Лицо Филиппа озарилось приветственной улыбкой. — Добрый вечер, сынок.       Мальчик поклонился своим родителям, очень галантно и с неимоверной грациозностью. Узрев в этом поклоне почти рафинированную, но все-таки надменную, изящность, Анжелика и Филипп почувствовали гордость за своего старшего сына, манерность и грация которого были точь-в-точь как у его отца. Затем их сердца затрепетали, так как несмотря на свою очевидную аристократичность, Шарль-Анри выглядел очень милым и совершенно невинным, и было явно, что злой мир еще не успел коснуться его мерзкими щупальцами. Поэтому их сын нуждался в защите от развращенных мерзавцев, которые в свое время растлевали юного Филиппа, подумали маркиз и его жена.       Сердце Филиппа заныло от тоски и тревоги за будущее этого маленького создания, которое было так похоже на него и которое он любил даже больше, чем всем своим существом. Шарль-Анри был зачат в их свадебную ночь в Плесси, о которой Филипп не мог вспоминать без жгучего стыда; тогда, когда он еще не знал, что полюбит Анжелику. Их другие двое детей и новый ребенок, которого сейчас носила его супруга в своем чреве, были плодом их любви, но Шарль-Анри был следствием насилия маркиза над Анжеликой, и он не мог этого забыть. Может быть, именно поэтому Филипп любил этого мальчика больше, чем своих других детей. Он не даст знати испортить его дорогому Шарлю-Анри жизнь и ранить его сердце, как это случилось с ним — такую клятву дал себе Филипп.       Шарль-Анри поочередно посмотрел на родителей, пожиравших глазами своего очаровательного отпрыска, до глубины души взволнованных. Мальчик был рослым для своих восьми лет; у него были крепкая, но очень изящная, конституция и пропорциональное телосложение, в отличие от худощавых Флоримона и Кантора. Поскольку Шарль-Анри походил на отца, не было сомнений, что он вырастет высоким, статным, и сильным. В его прелестных, ангельских чертах, обрамленных густыми локонами светлее, чем у матери, цвет которых он унаследовал от Филиппа, различались детская хрупкость и наивность, подсвеченные его сияющими голубыми, как лазурь неба, очами.       Мальчик объяснил: — Отец, я не пошел спать, потому что ждал, что вы приедете ко мне.       Филипп встал из кресла. — Я был занят с твоей матерью. У нас был важный разговор.       — Я прошу у вас прощения, если помешал, — извинился Шарль-Анри.       — Ты не отвлекаешь нас, сынок, — заверила Анжелика.       Глядя на маркиза, мальчик спросил в формальной манере: — Мессир, вы сейчас свободны?       — Да, — подтвердил Филипп. — Ты хочешь больше узнать о битве при Дюнкерке?       Голубые глаза Шарля-Анри, которые обычно были отрешенными, загорелись живым интересом. — Я был бы очень признателен вам, отец. Я пока не хочу спать.       Филипп жестом показал на одно из кресел. — Ну тогда иди сюда, сын.       — Спасибо вам, месье, — отозвался мальчик еще более бодрым голосом.       В последний год, Шарль-Анри стал особенно интересоваться успешной военной карьерой своего отца и мечтал повторить его, став маршалом Франции и героем-спасителем короля. Часто вечерами отец и сын уединялись в этом кабинете и мирно беседовали о военном деле и о тех сражениях, в которых принимал участие Филипп. Шарль-Анри уже наизусть знал все военные кампании короля Людовика XIV и даже его отца, Людовика XIII, поскольку Филипп рассказывал ему о карьере уже умершего маркиза в армии. Иногда Шарль-Анри приходил в кабинет и подолгу сидел за столом, рассматривая и читая манускрипты по военному искусству. Это вызывало у Анжелики улыбку, и она вновь изумлялась, как их старший сын был похож внешне и по интересам на Филиппа.       Посмотрев на мужа, Анжелика прокомментировала: — Филипп, вам и Шарлю-Анри сидеть бы около костра в военном лагере, да составлять и обсуждать планы предстоящих осад и сражений.       — А почему бы и нет, мадам? — Маршал задумчиво провел пальцем по усам и улыбнулся. — Через лет восемь, у Шарля-Анри будет свой полк, и он станет доблестным солдатом короля. Он вполне может участвовать вместе со мной в военных кампаниях, когда станет достаточно взрослым.       — Филипп! — в ужасе вскрикнула Анжелика. — Ну что вы такое говорите? Вы не можете взять его в армию! Мальчику только исполнилось восемь лет прошлой зимой!       Филипп уточнил: — Я сказал, что это может случиться только, когда Шарль-Анри повзрослеет. — Его взгляд, направленный на жену, вдруг стал отчужденным. — Мадам, не думайте, что я позволю вам привязать наших сыновей к вашей юбке. Как их отец, я решаю, что они будут делать, а не вы.       Анжелика часто ревновала обоих своих сыновей, Шарля-Анри и Виктора-Людовика, к Филиппу. Мальчики были более близки к отцу, чем к ней, и тянулись к нему. Сейчас же слова мужа вызвали в ней обострение инстинкта собственницы, и она вспылила: — Я мать Шарля-Анри!       — А я его отец, — отчеканил маркиз. Он говорил спокойно, и только складка между его светлыми бровями, а также его арктический взор, выдавали его сердитость. — Занимайтесь Флоримоном и Кантором, если вам это позволит граф де Пейрак, а также нашей милой дочерью, Шарлоттой. Скоро у нас будет еще один ребенок, и у вас прибавится дел по воспитанию детей.       Его заявление взбесило Анжелику, и ее очи метнули на мужа немые кинжалы. — Как скажете, господин мой муж, — уступила она, не желая начинать ссору в присутствии сына.       Маркиза вздохнула и выдохнула, словно это могло охладить ее гнев на мужа. Только что Филипп проявил свою натуру военачальника, ожидающего беспрекословного подчинения его решениям, и это часто становилось поводом для разногласий между ними. Маршал дю Плесси мог приказывать ей и даже заставить ее — само собой разумеется, без применения насилия — сделать что-то, хотя так происходило только, когда Филипп верил, что так будет лучше для нее и всей семьи. Филипп уже давно не вел себя как тот самодур, который в начале их брака пытался заточить ее в монастырь.       Напряжение разрядил Шарль-Анри. Привыкнув к обстановке, он теперь не выглядел отрешенно и казался более оживленным, хотя, как обычно, оставался сдержанным. Его просиявший взгляд метнулся от отца к матери, и он обрадованно спросил: — А что, у меня скоро будет брат или сестра?       — Да, сынок, — подтвердила Анжелика. — Через семь месяцев.       — Я хочу сестру. Я буду ее защищать, как и Шарлотту, — дал честное слово мальчик.       Филипп издал смешок. — Не забывай о твоих других братьях. У твоих сестер будет целых четыре защитника. Крепость, где они живут, не сокрушит даже самый страшный враг.       Шарль-Анри уверенно объявил: — С ними никогда не случится ничего плохого.       — Конечно, сын, — согласился Филипп, взгляд которого потеплел и теперь порхал между сыном и женой. — Что касается твоего будущего, Шарль-Анри, я естественно учту твое мнение.       Мальчик твердо заявил: — Я знаю, чего хочу добиться. Я восхищаюсь вашими достижениями, господин отец. Я поступлю на военную службу и буду сражаться за короля. И я стану маршалом!       Потом Филипп начал вещать на военную тему, Анжелика молча наблюдала за отцом и сыном, не вмешиваясь. Когда в дверь постучали, и разговор временно прекратился, она встала и подошла к выходу из комнаты, где озабоченная Барба со слезами на глазах лепетала, что Шарль-Анри пропал. Прояснив ситуацию и успокоив плачущую женщину, Анжелика вернулась на свое место.       До ушей маркизы донесся глубокий баритон мужа. — Я был очень молод и еще являлся кадетом, когда сражался при Дюнкерке. Это сражение также называют Битвой в Дюнах. — Он замолк на миг, вспоминая эти давние события. — Эта битва была выиграна благодаря военному гению месье Анри де Тюррена, главного маршала Франции. Тогда он умело воспользовался приливом, чтобы иметь поддержку от огня английского флота, а отливом для того, чтобы обойти фланг неприятеля и потом нанести ему сокрушительное поражение. Завершилась эта кампания победой нашей армии над испанскими войсками под командованием Хуана Австрийского и принца Луи де Конде, который тогда временно был против короля, хотя сейчас безмерно предан нашему сюзерену.       — Господин отец мой, а вы тогда чем-то прославились? — поинтересовался Шарль-Анри.       Филипп поведал: — Я действительно отличился при Дюнкерке. Господин де Тюррен повел войска в атаку на испанцев обходным путем, чтобы ударить в тыл с наиболее незащищенной стороны. Однако, после его ухода из лагеря, мы узнали от наших шпионов, что батальон тяжелой артиллерии расположился прямо на его пути, подвергая Тюррена и его солдат высокому риску. Тогда я повел свой полк в бой и под артиллерийским огнем испанцев ринулся спасать жизнь месье де Тюррена.       Мальчик весь прибывал в предвкушении узнать о славе своего родителя, который был удостоен маршальского жезла Его Величеством. — И спасли, став героем, мессир?       Маркиз усмехнулся, польщенный реакцией сына на его рассказ. — Не знаю, как насчет героя этой битвы. Но жизнь великого де Тюррена тогда спас именно я и моя сумасбродная смелость, хотя сам я был тяжело ранен и потом два месяца пролежал в военном госпитале. С того момента, месье де Тюррен заметил меня и стал лично учить меня военному искусству; мы также стали друзьями.       Шарль-Анри восторженно глядел на Филиппа гордыми очами. — Я хочу быть как вы, отец!       Маршал заверил: — Сынок, ты будешь доблестным воином и великим полководцем. Я научу тебя всему, что умею сам. Ты будешь служить в армии короля во славу Франции.       — Да! Я стану смелым рыцарем Его Величества! — воскликнул ребенок, потом зевнул.       Вмешалась Анжелика: — Филипп, ему пора спать.       Ее муж кивнул. — Согласен. — Переводя взгляд с жены на сына, он распорядился: — Сейчас иди к себе, Шарль-Анри. Пусть Барба или кто-то еще поможет тебе подготовиться ко сну.       Шарль-Анри поднялся и раскланялся. — Как скажете, мессир. Спасибо вам за этот рассказ.       — Не стоит благодарности, сын мой. — Филипп встал из кресла, шагнул к мальчику, и погладил его светлую голову рукой. — Я всегда рад общению с тобой.       — Доброй ночи, месье и мадам, — пожелал Шарль-Анри в официальной манере, еще раз поклонившись. Затем он чеканной походкой, как у отца, прошел к выходу и вышел из кабинета.       После короткой тишины, Анжелика оценила: — Как же он похож на вас, Филипп.       Словно он не слышал ее комментарий, Филипп процедил: — Не лезьте в воспитание моего сына, мадам. Мне не нравится, что вы против военной карьеры Шарля-Анри.       — Снова вы начинаете! — воскликнула она. — И вы воображаете, может быть, что я совсем не буду интересоваться своими детьми? Вы знаете, что я их всех люблю.       Черты мужа окаменели, а взгляд голубых глаз стал враждебно-холодным. — Это не женское дело решать, что нужно мужчине, тем более истинному дворянину. Женщины и мужчины рождаются с разными целями и возможностями. У этих двух полов абсолютно разное предназначение.       Против воли маркиза вспомнила то, что говорил ей в Палермо Жоффрей о мужчинах и женщинах, которые имеют разный смысл жизни и думают по-разному. На мгновение ей показалось, что она сходит с ума. Ну почему все мужчины рассуждают об этом? Вот и Филипп теперь говорил похожие вещи! Внезапно раздраженная речью мужа, Анжелика метнула на него взбешенный взгляд.       — Вы перестанете? — возмутилась маркиза в негодовании. — Я прекрасно знаю, что женщина для вас ничего не значит, Филипп. Для вас все дамы просто ничтожества!       Лик Филиппа исказился, и желваки заходили на его скулах, отображая его сдержанную ярость. — Вы правы, мадам маркиза. Женщины для меня стоят на ступень ниже животных, в особенности проклятые парижские жеманницы и придворные суки. Таких шлюх всегда прельщала лишь моя красота, но не моя личность. — Он сузил глаза. — Для вас я все годы делал исключение, разве нет?       — Да, это так, Филипп. Но тогда зачем вы говорите о разнице между мужчиной и женщиной?       — Моя дорогая, все эти годы я был к вам очень либерален. Я и дальше не буду вмешиваться в ваши дела, но есть вещи, которые никогда не будут в вашем ведении.       — А что в противном случае? — надменно спросила жена. — Вы вновь возьмете кнут?       Внутренний взор маркиза закрыла густая красная пелена, и из глубины его естества вздымалась буря такой ярости, что он боялся приближаться к жене. — Успокойтесь немедленно, — прошипел он. — Я скажу вам одно: не перешагивайте рамок, и не восстанавливайте меня против себя.       — А я не боюсь вас, Филипп.       — Достаточно, Анжелика.       Анжелика поняла, что ее понесло не в ту плоскость. Она спешно пояснила: — Я вовсе не против военной карьеры Шарля-Анри. Но я не могу смириться с тем, что вы принимаете решения без меня.       — Идите к себе, мадам, —жестко велел он, но гнев начал отпускать его.       Она притворилась, что не заметила его недовольства. — Вы придете ко мне позже?       Глаза маркиза немного потеплели. — Не знаю.       — Я все равно буду очень ждать вас, господин мой супруг.       Анжелика одарила его неотразимой улыбкой зеленых глаз и губ, зная, что это обезоружит его. Наблюдая за тем, как его холодноватый взор медленно таял, как снег весной, она торжествовала.       Она вышла, успев заметить, как Филипп сел за письменный стол с книгами. Она надеялась, что он проведет в кабинете недолгое время, работая с письмами или читая что-то. Ее раздражало, что муж часто запирался там и изучал корреспонденцию и скучные военные книги, а иногда просто смотрел в пустое пространство со странным выражением лица, словно летая в облаках. Ведь он мог бы проводить это время с ней! Но Филипп даже ее часто не пускал в свое личное пространство.       Она прошлась по парадному залу замка, освещенному множеством канделябров и уставленному массивной мебелью, украшенной крупной декоративной резьбой и инкрустацией из камня и перламутра. Длинный деревянный стол, сделанный из темного ореха, со столешницей из черного мрамора, стоял около огромного камина, в котором в холодное время года всегда горел огонь, а вдоль стола по периметру были расставлены стулья с высокой спинкой из ореха, которые заканчивались вверху львиными масками. Кресла около стен были обиты красным бархатом и украшены бахромой, а в декоре зала кое-где использовались вензеля Генриха II, а также двойной или тройной полумесяц, что было образцом старомодности.       Разгуливая по замку, Анжелика думала о роде дю Плесси. Отец Филиппа, покойный Гаспа́р дю Плесси де Бельер, был потомком одного из незаконнорожденных отпрысков короля Генриха II — Франсуа-Мишеля дю Плесси де Бельера, хотя первое упоминание о роде дю Плесси относилось к одиннадцатому веку. Замок Плесси был построен в середине шестнадцатого века именно этим бастардом и оснащен мощными укреплениями. Еще в первые годы после его сооружения замок стал административным и экономическим центром семейных владений рода дю Плесси. Кроме того, маршалу Франции принадлежали несколько имений его матери, Алисы, в Турени и Анжу, которые перешли в собственность месье Гаспа́ра после их бракосочетания.       Во время правления короля Генриха II и позже его сыновей этот древний род был весьма могущественным и фанатично преданным правившей тогда династии де Валуа. Во время религиозных войн предки Филиппа сражались на стороне королей де Валуа, но позже, после убийства Генриха III монахом-фанатиком и, как следствие, восшествия на престол Генриха IV, в то время известного как Генрих Наваррский, семья дю Плесси присягнула на верность династии де Бурбонов и с тех пор свято исполняла вассальный долг подданных сюзерену.       «Род де Сансе де Монтелу древнее рода дю Плесси де Бельер, — думала Анжелика, разглядывая залы и комнаты вокруг нее. — Но кровь наших двух семейств, связанных двумя браками предков, органично соединилась в наших с Филиппом детях. Кто бы мог подумать, что это случится? Мне и в голову не приходило, что я стану супругой красавца-кузена Филиппа, когда он увидел меня в нашем полуразвалившемся замке Монтелу много лет назад. Пути Господни неисповедимы».       Замок Плесси был великолепным образцом архитектуры позднего Ренессанса, но многое в нем было несовременно, отмечала маркиза дю Плесси, выходя из парадного зала. Пройдя через анфиладу комнат, также обставленных и декорированных в стиле эпох Генриха IV и Людовика XIII, Анжелика несколько раз разочарованно вздохнула. Придя в малую гостиную на первом этаже, и оглядев помещение по-хозяйски и взглядом эстета, она лишь покачала головой, думая о том, что негромкий и старомодный интерьер нужно было заменить. Вот только как убедить в этом Филиппа, который уже три раза отказывался?       Миновав коридор и войдя в большую залу, Анжелика притормозила и оглядела помещение, увешанное портретами предков маршала, начиная от портрета Франсуа-Мишеля дю Плесси де Бельера и заканчивая портретом ее совсем молодого мужа, который был написан еще до их свадьбы. Среди них был портрет Алисы дю Плесси, который Филипп хотел снять из-за его плохих отношений с матерью, и Анжелике с трудом удалось уговорить его не делать этого. С досадой Анжелика подметила, что в этой галерее не хватало ее портрета, но маркиз, не особо интересуясь искусством, не предлагал ей попросить какого-нибудь версальского художника написать ее.       За окном дождь барабанил по крыше, но раскаты грома и мерцающие в окнах вспышки молний не пугали Анжелику. Чтобы скоротать время, она зашла в детскую и посмотрела на свою красивую спящую дочь, Шарлотту-Амели, белокурую, как и все ее дети от Филиппа. Она мягко улыбнулась: она всегда будет ближе со своей девочкой, чем с другими детьми. Если у Филиппа были их два сына, то у нее будут ее ненаглядные девочки, которыми она будет выбирать нарядные платья и делать прически; положив руку на живот, она попросила новую жизнь в ее чреве стать дочерью.       Выйдя от дочери, маркиза почти столкнулась с Филиппом. — Вы закончили предаваться думам?       — Да, — хрипло отозвался он. — Теперь у меня другие планы, мадам.       — Я поняла вас, месье. Анжелика просияла, угадав намек и подумав, что он отошел от ссоры.       Анжелика и Филипп вошли в покои маркизы, ярко освещенные свечами в золотых венецианских канделябрах. Она отпустила свою служанку, Жавотту, подумав, что Филипп поможет ей раздеться. Анжелика окинула взглядом свою просторную спальню, с упоением отмечая изящный шик вокруг — все было сделано по ее вкусу, так как в прошлом году она решила декорировать свои покои заново в ее любимом стиле барокко. Приученная еще давно Жоффреем к изысканной роскоши, она не была любителем минимализма, и ее душа жаждала чего-то более помпезного и замысловатого.       В комнате все, что могло быть, было позолочено и сверкало золотом. Две стены были украшены золотой парчой и дорогими, бесподобными гобеленами с изображениями Марса и Венеры, а третья серебряной парчой; дальняя стена была расписана на религиозные сюжеты, отражавшие весьма страстную приподнятость образов в стиле версальского художника Жана Лепотра, приглашенного маркизой для работы только в ее покоях в Плесси. Полы, покрытые богатыми обюссонскими коврами, были произведением искусства из-за сотканной на них искусными мастерами известной картины «Рождение Венеры» Сандро Ботичелли.       Обильно позолоченная мебель — шкафы, комоды, кресла, и столики — производила впечатление броского величия и пышности во всех деталях, будто прославляя концепцию беспечного праздника жизни. Предметы мебели были тяжеловесны и пресыщены орнаментацией из акантовых листьев и лавровых венков, а также инкрустированы тонкими, переплетающимися завитками и позолотой, а местами серебром и мрамором. Диван в одном из углов и все кресла с высокими спинками, заканчивающиеся полукруглым верхом выше спины сидящего, были обиты богатым золотистым и серебряным бархатом и украшены бахромой по нижней кайме сиденья.       Удовлетворенно улыбнувшись, Анжелика сразу направилась к громадной позолоченной кровати со сказочным балдахином, с отвернутым серебристым покрывалом, и начала раздеваться. Маркиз прошагал к одному из кресел, сел, и неотрывно наблюдал за ней. Но уже совсем скоро Анжелика попросила его о помощи с корсетом, и он расшнуровал его, а затем освободил ее от нижних юбок.       Сняв все драгоценности, маркиза подошла к большому зеркалу в широкой, позолоченной раме. Она распустила волосы, которые густыми и переливающимися волнами упали ей на плечи и спину. Через мгновение в зеркале позади нее возник муж, который еще не переоделся в ночную одежду.       «Анжелика — моя жена, и я сильно люблю ее, — с гордостью и восторгом сказал про себя Филипп. — Когда-то женитьба на ней казалась мне наказанием за все мои грехи. Я безумно ненавидел ее за то, что она заставила меня обвенчаться с ней путем шантажа, покусившись на честь моего рода. И я даже не мог вообразить, что годы спустя я буду благодарен ей за то, что был тот шантаж, который тогда так меня унизил. Ведь я полюбил Анжелику более безумно, чем когда-либо ненавидел ее».       Филипп прижался к ней сзади, его левая рука обхватила ее талию. Они переплели пальцы правых рук, и Анжелика задрожала всем телом. — О, Филипп, — прошептала она.       — Анжелика, — выдохнул маркиз. — Вы так женственны и восхитительны.       Она хотела знать: — Вы больше не гневаетесь на меня?       Бледная улыбка отобразилась на его лике. — Разве я могу сейчас злиться на вас, моя милая? — Его взор вдруг затвердел. — Но некоторые вопросы буду решать только я, как супруг и глава рода.       — Какая замечательная идея, господин мой муж, — съязвила она и попыталась сбросить его руку с талии, но он не дал ей. Она заметно погрустнела: — Скажите же мне, кто вы? Мой командир?       Филипп закрыл глаза, а выражение его лица в этот момент напоминало лик сильно утомленного странника. Он продекларировал строфы из «Энеиды» Вергилия:

Где же предел? Куда приведут нас распри такие? Вечный не лучше ли мир заключить, скрепив его браком? Ты достигла всего, к чему душою стремилась; Жарко пылает любовь в крови безумной Дидоны. Будем же вместе царить и сольем воедино народы, Поровну власть разделив; покорится мужу-фригийцу Пусть Дидона и вам принесет в приданое царство.

      Не открывая глаз, Филипп произнес: — Моя милая, распри и противостояние не приведут нас никуда. Это я усвоил в начале нашего брака, который обернулся для нас обоих неожиданным счастьем. — Открыв очи, он закончил: — Сегодня вы напомнили мне Дидону. Вы достигли всего, что хотели в отношениях со мной, но ваше безрассудство толкает вас к спорам. Впрочем, оно всю жизнь толкает вас к чему-то сверхъестественному, как, например, к браку со мной.       Анжелика процитировала: — «Будем же вместе царить и сольем воедино народы, поровну власть разделив». — Она повысила голос. — Поровну, Филипп!       — «Поровну власть разделив; покорится мужу-фригийцу», — парировал муж другой цитатой.       — Филипп, а вы еще говорите, что у вас нет ораторского таланта!       Он пожал плечами. — Я лишь процитировал строфы из тех немногих произведений, которые читал и помню. Вы знаете, что придворная жизнь не позволяла мне заниматься образованием. — Он наклонился к ней. — Есть правила, которые нельзя нарушать, несмотря на мои чувства к вам.       — Вы мой супруг, любовник, и друг, но не командир!       — Не возмущайтесь. Примите все, как есть.       — Видимо, только это мне и остается. В ее голосе угадывалась неудовлетворенность.       В ответ муж развернул Анжелику лицом к себе. — Иди ко мне, — тихо позвал он. — Ты нужна мне.       — Филипп, — выдохнула она. Она подчинилась его воле, как человек подчиняется судьбе.       Маркиза одарила его лучезарной улыбкой, думая, что они, оба светловолосые и с совершенными чертами, были божественно красивой супружеской парой. После короткого объятия, Филипп и Анжелика вновь развернулись и встали перед зеркалом, и она любовалась их великолепным отражением. Но перед ее мысленным взором предстала другая картина — она и Жоффрей, стоящие перед зеркалом в Отеле Веселой Науки, и ее сердце защемило, но только на миг. Она судорожно перевела дыхание, и тень Жоффрея улетела, как птица, прощаясь навсегда.       Тут же Анжелику начали одолевать непристойные видения о поцелуях и ласках Филиппа. Она сняла его руку с талии и повернулась к нему. Их взгляды встретились, и сердце ее сжалось от любви к этому такому сложному и противоречивому человеку, каким был ее супруг. Только сейчас, спустя годы после того, как он влюбился в нее и признался ей в своих чувствах, Анжелика осознала, как много значит для нее его любовь — больше, чем сама жизнь и все на свете.       Глядя в ее глаза, Филипп невольно подумал о своей жизни. Когда-то он был невинным, уязвимым, и мечтательным, но развратный высший свет изменил его, разбив его юное сердце вдребезги, как ненужную безделушку. Ни родители, ни одна другая женщина не научили Филиппа любить: это была Анжелика, кто дал ему семью, кто вернул ему веру в доброту и любовь, и кто показал ему, что истинная любовь склеивает любые трещины в отношениях и сближает разные характеры.       Филипп скользнул взглядом по ее стройной фигуре. — У меня есть много интересных мыслей по поводу ночи. Вам они понравились бы, моя милая.       — У вас вряд ли получится меня чем-то удивить, — поддразнивала она.       — Это мы еще посмотрим, — прищурил глаза он.       Сердце Анжелики стучало в груди, точно военный барабан, который так часто слышал Филипп на полях сражений. — Вы бросаете мне вызов, Филипп? Мне следует распорядиться о том, чтобы в моей крепости расположилось еще несколько гарнизонов для моей защиты. Того запаса оружия и пороха, которые остались в моих закромах, может не хватить для обороны. Любая ваша даже самая непродуманная вылазка приведет к тому, что вы просто возьмете крепость без боя.       — Черт бы вас побрал! — выругался он, но его очи искрились весельем. — Вы все уже знаете.       — Я неплохо научилась у вас военному красноречию, господин мой муж.       — Это не красноречие; у меня к нему никогда не было способностей. Я же не салонный графоман, как Гийом Амфри, аббат де Шолье, пишущий на галантные темы и воспевающий любовь и вино.       Эти слова рассмешили маркизу. — Аббат де Шолье и подобные ему стихоплеты так же отличаются от вас, как ночь ото дня и война от мира. Гийом Амфри и все высшее общество веселых эпикурейцев и галантных поэтов никогда не смогут заинтересовать доблестного воина, как вы.       — Вы много говорите, Анжелика.       Филипп вновь крепко обнял ее и поцеловал ее так страстно и жадно, что она едва не задохнулась. Пытаясь отдышаться в его объятиях, Анжелика прошептала около его губ: — Если вы захотите меня наказать, вам не понадобится кнут. Вы можете удушить меня поцелуем.       — Не смейте вспоминать это, мадам. Не смейте никогда! — приказал маркиз, которого ее шутка погладила против шерсти. Он не мог вспоминать их брачную ночь без стыда и содрогания. — Пусть черт поберет нас обоих, но я не дам вам больше болтать.       Филипп теснее обнял жену и поцеловал ее долгим, требовательным, и обжигающим поцелуем, от которого у нее запылало нутро. Ошарашенная столь стремительным напором, Анжелика не стала спорить и ответила на его чувственную атаку, которая была более опасной, чем артиллерийский обстрел сразу из всех пушек французской армии. Ее искусные губы тоже нападали и отбивались от его ищущего рта, потом опять атаковали и побеждали его, и она чувствовала его гнев в его жесткой чувственности, понимая, что напоминание об их свадебной ночи было не лучшей ее идеей.       Но это было уже не важно, так как ее кровь закипела, как в жерле вулкана, а тело требовало новых ласк, но более всего Анжелика вожделела ощутить его внутри себя и удовлетворить эту накатившую бешеную страсть, которая буквально испепеляла ее дотла. Филипп имел подобные же мысли, так как в его поцелуях слились вся его ярость на нее со всей его страстью и любовью. Иногда натура воина-победителя проявлялась у мужа в его действиях на любовном ложе, но Анжелике это даже нравилось, поскольку он не был откровенно грубым и, конечно же, никогда более садистским.       В перерывах между кавалькадами поцелуев, Анжелика нетерпеливо прошептала: — Действуйте, господин маршал. Покажите мне, как вы загоняете дичь в ловушку на охоте.       Филипп подхватил жену и отнес ее на круглый стол, богато инкрустированный мрамором и вверху украшенный женскими головами разных богинь с Олимпа, переходящих в завитки орнамента.       Приподняв ее юбки, маркиз медленно провел рукой по бедрам Анжелики. — Если вы моя добыча, то вы должны знать, как себя вести. Когда добыча убегает от волка, то это его только подзадоривает, и он преследует ее с новым запалом, пока не настигнет и не растерзает на части.       Анжелика взяла его лицо в ладони, прислонила свой лоб к его, и заявила: — Хищники привыкли нападать, когда добыча убегает от них. Но если двигаться им навстречу, делая вид, что ты не боишься и что сам собираешься нападать, то зверь может оторопеть на время. А не очень уверенный в себе хищник не станет рисковать и поспешит убраться восвояси.       На некоторое время, супруги замерли в такой позе, лоб ко лбу, рассматривая друг друга. Филипп нарушил тишину: — Поздравляю, моя милая: у вас прекрасная память. Я говорил вам об этом, когда вы спрашивали меня о моем поведении на охоте в присутствии волков и других хищных зверей. — Затем он жарко выдохнул у самого ее уха и поцеловал ее в щеку. — Только вот я не оторопею.       — А я не убегу, — промолвила гортанным голосом его очаровательная добыча.       — Отлично. Тогда устроим чувственную охоту.       — Прямо здесь? — спросила она смущенно.       Филипп озорно ухмыльнулся. — Ковер, кровать, стол, стул, или голая земля? Какая разница?!       Щеки Анжелики заалели. — Филипп! Не будьте так беспардонны!       Он устремил на нее голубые очи, потемневшие от страсти. — Вы — моя жена, Анжелика! Я желаю, чтобы вы принадлежали мне здесь и сейчас — так, как я хочу. Солдафоном я был, им я и останусь.       Она одарила его зовущей улыбкой. При виде его глаз, которые сейчас не были отстраненными, и излучали кармический свет и вязкую похоть, ее смущение растворилось в приливе желания. Ее усиленное влечение к нему было инстинктивным, физическим, и духовным. — Вы уже давно не солдафон, муж мой. Вы завоевали Страну Нежности и взяли все крепости, какие только осаждали.       Муж властно схватил Анжелику за бедра и притянул к себе. — Возможно, только с вами, мадам.       Анжелика возмущенно вскричала: — Что это значит, месье?       — Я — воин, и это мое предназначение. Я могу быть разным, моя милая.       — Я поняла, — печально вздохнула она.       — Я верен вам даже на войне, — добавил он для ее успокоения. — Но я солдат.       Анжелика была в курсе, что Филипп безжалостен к врагам в сражениях. — Я понимаю.       Филипп нагнулся к лицу супруги, обжигая ее своим дыханием. — Мадам дю Плесси, вы должны быть благодарны мне, что я не разорил все города в Стране Нежности, когда захватил их.       — Ну вы же не варвар, мессир дю Плесси! Вы же прелестный эфеб из королевства Нежности!       Последовали торжествующий смех и затем иносказательная реплика. — Я не житель, а государь в славной Стране Нежности. Вся эта территория уже давно в моей власти.       Стянув кюлоты и панталоны до колен, Филипп тут же перешел в стремительное наступление. Его сильное, горячее тело прижалось к жене, которая сидела на столе, и когда она двинулась, не сводя с него молящего взгляда, остатки его самообладания разбились вдребезги. Удерживая ее за бедра, он аккуратно вошел в нее до упора, целиком заполнив собой, взяв эту крепость с первого же штурма одной кавалерией, не имея при этом осадной артиллерии, поскольку его избранница совершенно не оборонялась. Охватившее их пламя желания отчаянно разрасталось, точно огромный бордово-красный пожар, пылающий в их крови, пенившейся от необузданного вожделения. В очах Анжелики пылал огонь страсти, горящей ярче всех светил, и истинной веры в то, что их любовь крепка и сильна, как сталь и гранит, и, видя это, муж почувствовал себя частью ее вселенной.       Филипп двигался в бешеном, вакхическом ритме, проникая в нее все глубже и глубже. Анжелика стонала и содрогалась всем телом, а потом начала быстро двигаться ему в такт, при этом чувствуя волшебную магию его губ на своих устах, щеках, и шее. В пьянящем исступлении, забыв обо всем на свете, они соединились в грациозном и сладостном, диком и древнем танце любви, который был похож на ритуальный танец шаманов с бубнами и прочими регалиями их племени, под завывания которых с помощью воинов и слуг жертвенную живность забивали — только сейчас муж и жена чувственно покоряли друг друга под звуки стонов и несмолкаемый треск ткани рвущейся одежды.       — Так быстро, — прохрипел Филипп в ее влажные губы, приостановившись и замерев в ней на несколько мгновений. — Если бы мы бежали с поля боя, выстрелы врагов пропали бы впустую.       Анжелике казалось, что она умирает от восторга и счастья. Сейчас, когда он вообще не двигался, пришел момент их полного единения и вхождения в состояние абсолютного осознания того, что они вместе и принадлежат друг другу. — Даже быстрее, чем пуля поражает врага, — шутила она в его странной манере. — Быстрее, чем летящая стрела, пронзающая время и пространство.       Слегка оттянув ее за волосы, чтобы это не было для нее болезненным, маркиз заглянул в ее затуманенные страстью очи и гортанно простонал: — Война и любовь — это почти одно и то же.       Осада города, где обитал Купидон, соединивший Венеру и Марса в брачную пару, продолжилась и стала особенно настойчивой в следующие мгновения. Филипп буквально врос бедрами в жену, как деревья в мягкую землю, и его толчки сделались глубже и мощнее, словно он был захватчиком, бросившимся в погоню за убегающими с поля боя врагами со скоростью шквального ветра. Густая лава желания стала настолько нестерпимой, бурлящей, и жгучей, что чресла налились тяжелой болью, а кровь в венах просто кипела, подогретая на костре языческого сладострастия. Последняя баталия была самой захватывающей для них: Филипп издал рык, как победитель альковной войны, а Анжелика обмякла в его руках, вся дрожа от неземной радости и райского блаженства.       Восхитительное наслаждение затопило Филиппа и Анжелику до краев точно так же, как снаружи летний ливень затапливал сад и Ньельский лес; оно было столь острым, что граничило с болью. Их тела рассыпались на тысячи мелких осколков, а многокрасочные взрывы света перед глазами были ярче, чем вспышки молний на ночном небе, которые на мгновение осветили комнату много ярче свечей. Их громкие стоны и учащенное дыхание слились в единую мелодию умопомрачительной кульминации: крепость бога амурных дел лежала у их ног, покоренная ими обоими, а Купидон пел лиричную песню о любви, как о мироуправляющей силе, вдыхающей жизнь в чету дю Плесси.       Филипп и Анжелика долго сидели в таком положении, не двигаясь и не желая расставаться друг с другом. Только потом он бережно взял ее на руки и отнес на расстеленную кровать. Утолив первую страсть, раздевшись, и теперь полностью обнаженные, они нежились в объятиях друг друга, словно забывшись радостным сном. Но тягучее желание вновь нарастало, как раздуваемый ветром огонь, и вот его руки уже обжигали ее живот и бедра. Ее губы и она вся открылись мужу навстречу, и она отдалась на его волю, а все ее тело затрепетало, опутанное эротическими тенетами.       Маркиз ласкал грудь и плечи Анжелики, а она перебирала пальцами его волосы на затылке. В мыслях она с гордостью отмечала, что она сделала из огрубевшего и неискушенного Филиппа опытного любовника, который щедро одаривал ее ласками и нежностями и которому она позволяла делать с ее телом абсолютно все, ибо любовное ложе принадлежало только им одним. В амурной науке Филипп был ее творением точно так же, как она была творением Жоффрея! Ее муж не был таким утонченным любовником, как Жоффрей и некоторые ее другие мужчины, но в нем было все, чтобы ни на что не жаловаться, так как Филипп любил ее неутомимо и по-разному.       Когда его рот оказался около ее лица, Анжелика сомкнула руки на его шее и спросила с игривой улыбкой: — Скажи мне, Филипп. Что же лучше: война или любовь?       Филипп отрадно засмеялся. — Не удивляйся, но я в равной степени люблю и то, и другое.       Время летело быстро, и густая темнота обволокла замок, парк, лес, и весь окружающий мир, словно черный театральный занавес. Дождь усилился и превратился в плотный, ураганный ливень, а молнии сверкали так часто, что временами в спальне было светло, как днем. Свечи в канделябрах почти догорели, и в их слабом отсвете все казалось мрачным и даже пугающим.       В этот раз все происходило медленно, и оба они вновь открывали для себя радость обладания, хотя каждый прекрасно знал тело другого. Моменты неги, с робкими поцелуями и ласками, точно они были юными любовниками, впервые познающими друг друга, погрузили Филиппа и Анжелику в царство необычайной нежности, почти лиричной, словно бархатистое журчание ручейка. Гроза снаружи и реальность за стенами этой комнаты представлялись им слишком далекими, а каждая новая ласка была прекраснее предыдущей. Вскоре, после очередной вакханально-сладостной пляски, немыслимое блаженство затопило все их существо, а их содрогающиеся тела, освещенные лунным светом и вспышками молний, стали похожи на языческих любовников.       Филипп вдруг поднялся с кровати, не обратив внимания на ее протестующий возглас. Он подошел к столику, где стоял канделябр, и зажег новые свечи. Он скоро вернулся и лег к ней, просунув между ней и собой руку, затем нежно погладил ее живот. — Анжелика, я хотел бы девочку.       Она крепче обняла его и прижалась губами к его волосам, слипшимся от пота. — Я тоже хочу дочь, Филипп. Нашей Шарлотте будет приятно иметь сестренку; они смогут играть вместе.       Филипп вновь начал настойчиво ласкать ее, а Анжелика, опять и опять, выгибалась и трепетала от того головокружительного вихря ощущений, которые рождали в ней его манипуляции. Ей хотелось побольше заниматься с ним любовью, пока беременность не лишила ее гибкости и стройности.       Вдруг дверь неслышно открылась. — Мама! — позвал слабый голос Виктора-Людовика.       Анжелика и Филипп разжали объятия и затихли, и он сразу же набросил на них простынь, укрыв их почти по шею. Они оба покраснели до корней волос, но смущение и страх, что ребенок их видел, отлегли, так как мальчик только вошел и стоял на пороге, осматривая комнату и ища их глазами.       Филипп позвал сына недовольным голосом: — Виктор-Луи, ты разве не должен быть у себя? — Он вздохнул и схватил синий шелковый халат, расшитый золотой нитью. Спрятавшись за занавеси кровати, он накинул его. Затем он выбрался из теплого ложа и направился к двери. Он продолжил отчитывать сына: — Ты должен уже спать у себя, а не беспокоить свою мать в такое позднее время.       — Простите меня, отец, — послышался смущенный голос ребенка, который еще был слишком мал, чтобы понять, что происходило между его родителями в ночи. — Я не знал, что вы сейчас тут.       Анжелика тоже накинула свой халат из золотистого шелка. — Филипп, не ругайте его.       Супруги остановились около двери, с удивлением созерцая их второго сына, одетого в длинную ночную рубашку из коричневого шелка. Виктор-Людовик замер на пороге, не решившись войти из-за недовольства отца. Мальчик был бледным и выглядел рассеянным и испуганным, а в его зеленых глазах — точно такого же цвета, как у Анжелики и Кантора — стояли слезы. Его короткие белокурые волосы, обрамлявшие его слегка пухлое, детское личико, и грустное выражение его лика бросались в глаза. Черты Виктора-Луи были не так совершенны, как у его родителей, и он был внешне похож на них обоих. По бойкому темпераменту мальчик более напоминал мать, чем отца, и в свои пять лет он терроризировал всю семью своими выходками и проказами.       — Виктор-Луи, что случилось? — спросил Филипп с растущим беспокойством. Он зашагал к сыну.       — Сынок, что с тобой? — спросила Анжелика взволнованно и бросилась вперед.       Когда родители подошли к нему, мальчик отошел от двери и посмотрел на них в смущении. — Прошу прощения... Я не болен… Но мне приснился кошмар.       От звуков голоса сына ее сердце колотилось быстрее. Она взяла руку ребенка и увлекла его в глубь комнаты. — Виктор-Луи, все уже хорошо, мой дорогой. Плохой сон прошел.       Закрыв дверь, Филипп подошел к Анжелике, которая обнимала успокаивающегося мальчика. Он пообещал ласково: — Здесь с тобой ничего не случится, сын.       — Не бойся! — Анжелика воззрилась в глаза мальчика, полные слез. Она нежно провела рукой по светлым прядям волос, которые ниспадали на его лоб, и поцеловала его в щеку.       Взгляд Виктора-Людовика блуждал между отцом и матерью. — Я не хочу идти к себе! Иначе волки опять придут! Они съедят меня до того, как вы, отец, научите меня драться со шпагой.       Обеспокоенные взоры супругов встретились, и они кивнули друг другу, тотчас приняв решение. Вечер любви уже случился, и сейчас им обоим хотелось провести ночь с сыном и успокоить его.       Филипп подошел и наклонился к ребенку. Ласковым, трепещущим движением руки он погладил мальчика по щекам, высушив горькие слезы. — Оставайся сегодня с нами, сынок, — предложил он. Он взял мальчика за руку и слегка сжал ее, улыбаясь. — Я убью всех волков, если они появятся.       В порыве нетерпеливой радости, мальчик побежал к огромной кровати, которая его восхищала как произведение необыкновенной красоты, и взобрался на простыни. Виктор-Луи был смелым по природе и редко плакал, но сегодняшний кровавый сон очень воздействовал на его. Анжелика и Филипп подошли к кровати и сели с разных сторон около сына. Беловатые локоны поблескивали на его голове, и отец любовно провел ладонью по ним. Когда мальчик улыбнулся, они увидели, как сверкнули белизной его зубы, и с уст родителей сорвались вздохи облегчения.       Виктор-Людовик поднял руку к щеке Филиппа и погладил ее. Он открылся им: — Мне снилось, что я пошел в Ньельский лес. Я плутал, заблудился, и вышел на какую-то поляну, и вдруг появились волки. Я так хотел победить этих зверей, но у меня не было шпаги, как у вас, господин отец. Я хочу научиться драться с разным оружием, чтобы я мог защищать маму.       — Когда ты подрастешь, у тебя будут уроки фехтования, — осведомил сына маркиз. — Тогда ты сможешь убить не только волка и защитить маму, но также своих братьев и сестру.       Вмешалась маркиза: — Однажды твой отец спас меня от волка на охоте в Версале.       — Мой папа — герой! — заявил с гордостью ребенок. — Только меня больше манит двор, чем охота.       Виктор-Луи прижался к Филиппу, и на несколько моментов отец и сын замерли в объятиях. Затем маркиз отстранился и осторожно отсоединил руки сына от своей шеи. Анжелика помогла мальчику устроиться в самом центре кровати и легла рядом, обнимая его одной рукой, а Филипп растянулся на другой половине ложа. Всего через несколько минут малыш уже мирно посапывал, лежа между его родителями, словно это была для него самая обычная в мире вещь.       — Ну вот, — прошептала Анжелика, — Виктор-Луи спит. Он как маленький ангел!       Волна любви поглотила Филиппа стремительным потоком, и он поцеловал своего мальчика в лоб. — Спасибо тебе за то, — промурлыкал он, — что подарила мне его и других детей.       — Пожалуйста, — ответила она, чувствуя, как ее веки тяжелеют от усталости. Ласковые, как бархат к телу, пальцы сна коснулись ее глаз, и она провалилась в приятный дурман.       Филипп долго не спал, в тишине наблюдая за спящими женой и сыном, а его пальцы запутались в волосах Виктора-Людовика, голову которого он нежно гладил. Он чувствовал себя счастливым, так как у него была семья и душевное тепло, которых ему так не доставало в детстве и отрочестве. В юности маркиз верил, что мечтать о счастье глупо, что с таким же успехом он мог грезить о том, чтобы достать с неба луну. Филипп до сих пор не понимал, за какие заслуги судьба дала ему семью, и почему годы назад Анжелика полюбила его несмотря на его отвратительное насилие в свадебную ночь, невзирая на его омерзительное отношение к ней в первые месяцы брака. Он силился понять, как Анжелика могла питать амурную склонность к нему, но не мог; возможно, ему просто повезло.       «Я так сильно люблю Анжелику, — молвил в уме Филипп. Он часто вспоминал о том, как полюбил ее несмотря на то, как годы назад он отчаянно боролся со своими чувствами. Он редко признавался в любви супруге, но часто произносил эти слова в голове. — Я безумно люблю свою жену и наших детей! Анжелика сделала мою жизнь счастливой и показала мне, что не все женщины низменные шлюхи, достойные только презрения. Впрочем, они все для меня НИЧТО, потому что они не она.»       Ослепительная улыбка озарила лик Филиппа, когда с губ спящей Анжелики сорвалось его имя, и томная улыбка тронула ее лик. Через мгновение, Виктор-Людовик улыбнулся во сне, и все существо маршала наполнил такой интенсивный свет пьянящего восторга, который можно испытать только в раю, и ему почудилось, что он увидел сквозь тучи блистающее на небе солнце. И хотя снаружи дождь стал поливать еще сильнее из-за северного ветра, пригнавшего облака, внутри замка было тепло и уютно, и птица счастья порхала над всеми владениями маркиза дю Плесси де Бельер.