wires

Брендон твердит, что его жизненная философия — плевать на всё. Захлёбывается собственными «я выше вас всех» и улыбками-ножами, взглядами, которые вытаскивают всё наружу, чужими советами-поддёвками и постоянной борьбой. Он толком не понимает, что, зачем и как, выбирает тактику мальчика-отморозка, потому что так легче, потому что так ему не задают лишних вопросов. «Это же придурок Дэррооу, что с него взять?» «Он идиот, полнейший говнюк» «Интересно, что этот шут учудит завтра?» Роуэн в его мире школьной элиты где-то в разряде тех, над кем можно попрактиковаться в красноречии, потому что она с л а б а я. Хлопает ресницами, молчит и уходит прочь, делая вид, что это не про неё. Сколько бы он не старался задеть её, кажется, что Фрикс, какого-то чёрта, только жалеет его, хотя это ему должно быть её жаль — вы только гляньте, какая она никчемная. Но Роуэн смотрит на него, как Венди смотрела бы на потерянного Питера Пэна. Мальчика, у которого никак не получается стать взрослым. Роуэн совершенно точно не должна быть в его жизни больше, чем на пять минут стёба в день, а она становится постоянной в мыслях. Девочка-которая-для-проекта. Та-над-которой-все-смеются. Она слушает его, проникает в подкорку мозга незаметно, отравляет своим доверием (не заслужил, он не заслужил) и вдруг оказывается лучше, чем те, что вьются вокруг. Он пишет ей записки на уроке, подбрасывает ей их в рюкзак, когда демонстративно задевает плечом и шипит, сдерживая улыбку: «смотри, куда идёшь». Брендон ловит её в коридоре, утягивая за руку в угол. Обхватывает лицо ладонями и целует, улыбаясь в самые губы, зная, что не пройдет минуты, как она начнет отчитывать за беспечность, повторять нелепое «нас увидят вместе». — Что ты творишь? — Да брось, у нас есть пять минут до конца урока, никто нас здесь не увидит. Тянется снова, пальцами сжимает короткую кофту (она и раньше такие носила в школу?), задевая теплую кожу, и внутри так восхитительно, по-глупому хорошо, потому что Роуэн нетерпеливо отвечает, привстаёт на цыпочки, а потом всё-таки легко отталкивает и продолжает быть разумной: — Мы договорились, что в школе… — Тс, я не люблю таких строгих правил. Урывает ещё один поцелуй, прежде чем разбежаться и возобновить игру «я тебя по-прежнему ненавижу».

***

Год назад (или это было раньше?) он сидел так же, веселился за счёт чужих проколов, так же потягивая пиво из алюминиевой банки, так же упирался взглядом в симпатичную девочку из группы поддержки, так же смеялся над тупыми шутками Шона. Так же, но абсолютно иначе. То ли повзрослел, то ли прозрел. Брендон делает глоток, смачивает горло горьким пойлом и прикладывает все силы, чтобы не нажать на кнопку отправить, выудив сообщение из «черновиков». Рядом с ним Джей, и он когда-то был вполне не против интрижки с ней. Она гнёт тонкие губы в заигрывающую улыбку, кладет руки ему на плечи и почти садится на колени. С вероятностью в полных сто, Дэрроу бы обязательно воспользовался этим. Отвёл бы её за угол, прижал к себе, чтобы на следующий день делать вид, что так и надо, — девочки из группы поддержки всегда отдаются симпатичным парням на детских площадках сонного города. Тревор ухмыляется поверх плеча Джей, и Брендон думает, что всё так просто — быть собой прежним, продолжать давить выученную назубок роль отморозка. Всего-то нужно выбросить из головы дурь, вроде тайных отношений с Фрикс, простреленной башки Данбара и трёх месяцев в колонии для несовершеннолетних. До банального легко — таблетку на язык. До зубного скрежета привычно — выкурить косячок в лицо Джей, стискивая её бедра под короткой юбкой. Но он встаёт со своего места, допивает ставшее теплым пиво и убирает с себя руки Джей. Та недоуменно смотрит, пряча недовольство за улыбкой глупенькой дурочки. Она, наверное, такая же потерявшаяся в собственном вранье, но у Брендона нет характера спасать кого-то. У него нет ничего, кроме болезненной привязанности к школьной аутсайдерше и дикого желания оказаться не меньше, чем в десяти сантиметрах от неё. — Ты куда? — Прогуляться. Не надо идти за мной. До дома Фрикс полубегом не больше десяти минут, которые кажутся почти вечными. От него наверняка пасет куревом, пивом и чужой девчонкой, которая крутилась вокруг весь вечер; Брендон стучит в окно три раза, отбивая тот же ритм ногой по газону. У Роуэн вид сонный, и всё замирает от щемящей нежности. Дэрроу, оказываясь в комнате, тут же сгребает в свои объятия, тычется носом куда-то ей в шею, вдыхает ставший знакомым запах. — Брендон, — шепчет она, пальцами перебирая его волосы в успокаивающем жесте. Голос хриплый ото сна глухо ударяется о перепонки. — Всё в порядке? Он задыхается (от бега, от себя, от неё), губами мажет по её шее, поднимается выше к челюсти, достигает губ. Роуэн отвечает робко, будто вовсе не уверена, что он в адеквате, пальцы замирают на его затылке. — Я скучал, — давится этими словами, ненавидит её за них: он мог бы вернуться в исходное положение, продолжить ломать комедию перед всей школой, а ломает в итоге только себя. И, может, чуть-чуть её. — Тише, отец услышит, — вот весь ответ. В её духе. Брендон сминает её губы своими, чтобы больше не смела ни слова, если они не признания (в ненависти, в любви, без разницы). Она его бесконечно раздражает неспособностью дать четкий ответ, отказом признавать хоть что-то. Он думал, она правильная. Прямолинейная. А оказывается, она прячется так же, как это привык делать он. Доказывает до хрипоты, что между ними ничего особенного, что он просто временное звено, а сама касается тревожно-робко, искренне улыбается и взглядом вспарывает горло, чтобы прям по артерии. Дэрроу подталкивает её к кровати, поспешно скользит ладонями под растянутую футболку, которую она использует вместо пижамы, потому что Роуэн может отрицать сколько угодно, прятаться по школьным коридором и говорить всем, что презирает его, он знает, что в данную секунду — в ней ни капли лжи. Он выцеловывает признания, дышит тяжело и ломано от того, как она отвечает. Как бы им не приписывали историю великой ненависти, Брендон думает, что так не смотрят, когда ненавидят.