Я заебался.
Все, что в моей голове в последнее время, это только мысль о том, насколько же я заебался, блять. Я вдруг начал понимать тех трудоголиков, которые кончают с собой просто из-за того, что заебались. Перспектива пойти и сдохнуть где-нибудь за гаражами от передоза кажется такой заманчивой в последнее время. Намного заманчивее, чем вот так вот сидеть, как сижу я, и просто ебашить целыми днями.
Ладно, конечно, такими мыслями я перегибаю палку и нет, подыхать мне еще рано, спасибо, но в последнее время я просто не знаю куда себя деть оттого, что действительно устал. И оттого, что я не понимаю попросту, для чего оно все.
Изначально была огромная радость с того, что, кажется, все — я добился того, чего хотел. Я пришел к тому, к чему стремился. Я выстроил то, что хотел выстроить. Я получил этот чертов диплом, я нашел работу, я нашел охуенную работу, я получаю нереальные деньги за то, что делаю. Я даже подумать не мог, что мне будут платить такие бешеные деньги.
Но продлилась эта радость совсем недолго. Мне хватило пары месяцев, чтобы понять, что это все тоже как-то ну такое. Бешеные деньги, потому что бешеный объем работы. И, по-моему, никакие деньги не способны окупить мое моральное состояние, в которое меня вводит эта работа.
И вместе с этим пришел вопрос. И вот зачем оно все? Серьезно, зачем, для чего? Что дальше-то? До конца жизни работать ради денег? До конца жизни ходить заебанным? Ну, ладно, в один момент смириться и просто быть убитым морально, из-за того, что ты работаешь, чтобы жить, но только жить работой?
Также, в уныние начало вводить осознание того, что все, халява кончилась. Я задумывался над тем, чтобы бросить эту работу, найти что-нибудь полегче, попроще, пусть и зарплата будет поменьше. А потом сомневаюсь, а много ли это изменит? Во-первых, если я что-то решил, то я этого придерживаюсь. И даже если я сменю работу, которая будет меня ебать не так сильно, я в любом случае не вернусь к курению травки и постоянному зависанию в Сыпре. Все, молодость прошла, надо заниматься чем-то более серьезным. Искать удовольствие не в том, чтобы ходить обдолбанным или бухим. А в чем еще мое удовольствие? В рэпе и в Сычене? Во-вторых, времени намного больше у меня не станет. Стоит ли оно того? Уж менять работу, чтобы у меня было время на то, чтобы писать рэп, ну, явно не стоит. А Сычен… Сычен вообще больная тема.
В голове в последнее время все больше и больше вопросов, на которые мне трудно подобрать себе ответы, все больше и больше мыслей, которые раньше меня никогда не посещали, которые трудно сложить в единое целое, потому что за ними приходят другие мысли, другие доводы, и я прямо бросаюсь противоречиями в своей голове. И я даже не могу этими мыслями ни с кем поделиться. Даже не с Сыченом. Просто потому что это его же и касается отчасти. Просто потому что это то, с чем мне надо разобраться вначале самому.
Я начал осознавать, почему в обществе выстроены эти стандарты, типа как то, что человек должен построить дом, посадить виноградник да жениться. Да потому что хули еще остается? Когда я думаю о том, что делать дальше, к чему дальше стремиться, думаю о том, для чего я работаю, что мне делать с моей зарплатой, на что копить, на что откладывать, к чему идти — единственное, что приходит мне в голову, что, наверное, стоит начать копить на квартиру, на собственное жилье. С мыслями о собственном жилье в голову лезут мысли о Сычене. О семье, которую принято выстраивать во взрослой жизни?
Я понимаю, что да, я собираюсь связать жизнь с этим человеком. Я уже это делаю. И мне вообще странно думать о том, чтобы менять что-то сейчас в своем положении из-за него, потому что… Разве этот человек и так, не идет по жизни со мной? Разве он не стоит наравне со мной? Разве не он делит со мной кровать?
Но вот тут я понимаю, что да. Он делит ее со мной не всегда. И именно он, блять, тот, кто не хочет со мной съезжаться. Почему? Разве мы уже не прошли все это? Разве мы не достаточно близки для этого? Это бы все решило. Это решило бы мою проблему, мое удовольствие было бы со мной постоянно, насколько вообще возможно фактически постоянно быть рядом с человеком. Но он, почему-то, этого не хочет. Он все еще пытается оставлять нам друг с другом личное пространство. И это обидно. Обидно, что человек, для которого я стираю эти рамки, единственный человек, для которого я готов это сделать, сам же их ставит. Почему он продолжает это делать? Разве мы не достаточно с ним прошли уже? Для меня то время, которое мы прошагали вместе — дохуя и больше.
С другой стороны… Когда я сам представляю это размеренное будущее, рядом с Сыченом, когда я
серьезно задумываюсь насчет того, чтобы связать себя с ним настолько сильно, когда я осознаю, что это правда будет серьезный шаг, что это правда будет приравниваться к тому, что мы будем «семьей», что это будет приравниваться к гражданскому браку… Блять, меня буквально воротит от мыслей об этом.
В том году я бы ни в коем случае не смог бы задумываться об этом в таком плане, но вот сейчас, когда я смотрю на свое положение в жизни, понимая, что мы реально становимся взрослыми людьми, понимая, как много я чувствую к Сычену, и понимая, что у меня с ним реально серьезные отношения… Быть может и, слава Богу, он отказывается от всего этого. Думать о таких узах самому стремно.
Я правда люблю Сычена, тут просто не может быть иначе, у меня нет человека роднее и ближе него. И да, он единственное, что приносит мне удовольствие сейчас, но… Но когда я думаю обо всем этом, то правда появляются мысли, что, ну, реально, сдохнуть за гаражами от передоза в нежданный момент не так уж и плохо, чем состариться, живя в этой нудной бытовухе с этими дебильными галками в голове, которые выстроены стандартами общества.
И прикинуть то, что это не бытовуха — видеть в чем-то из этого смысл, типа как кто-то живет ради любви, кто-то ради карьеры, кто ради чего… Мне сложно. Я не вижу никакого смысла в вышеперечисленном. Для меня смысл жизни в том, чтобы получать удовольствие от этой жизни. Мое удовольствие сейчас по факту — только Сычен. Но только я не могу говорить, что живу ради любви. Это будет чистая ложь. Это разные понятия для меня. В итоге в моей голове представления о моем будущем представляются какой-то серой массой, от которой мне не по себе.
Я сам говорил когда-то Сычену:
«Живи пока тем, что есть, бери то, что дают, а не мучай себя тем, как правильно и как лучше, если в итоге ни к чему не приходишь. Это все лишние мороки. Все не так плохо, чтобы думать об этом и менять что-то к лучшему». А думаю сейчас о своей жизни, и меня воротит. Думаю о своей будущей жизни, и меня воротит. Как оказалось, говорить на тот момент мне было легко, когда самого ничего не ебало, и когда я просто размеренно двигался дальше, а сейчас… А сейчас чувство, словно я уже встал, словно уже конец. Потому что мысль о том, что вот так вот я и проведу остаток своей жизни с этим вот «тем что есть», с этой однотипностью…
Я пытаюсь думать об этом как о стабильности, а не как об однотипности. Как о стабильности, которой люди обычно довольствуются. Которой я довольствовался, когда она у меня была. Но мне трудно сопоставить то, что у меня было с тем, что есть и будет. Я стараюсь думать о том, что это ведь не так уж и плохо — заработать на «свое», жить со своим, с Сыченом, и просто наслаждаться этим. Усмехаюсь мыслям о том, что, Господи, слава, блять, Богу, что я сплю с парнем и что детей у нас не будет. Ни за что в жизни, блять. Ни за что. Воспитывать монстра, который будет похож на меня. Фух, блять, слава Богу, хоть с этим пронесет.
Но не знаю. Мысли о таком даются тяжело. Тяжело уже то, что эти мысли в принципе есть, потому что они нафиг не сдались в моей голове. Я привык плыть по течению, а не думать о том, куда оно меня занесет, но сейчас без этого не обходится. И это удручает.
Удручает на пару с кучей работы, которая сводит меня с ума.
Филиал в Сеуле, который планировала открыть компания, в которой я работаю, открыть-то открыли. Но только все это обустроить, как надо, дело не такое быстрое. И выглядит это все сейчас здесь значительно не так, как выглядит у них в Японии. В Токио эта компания занимает два этажа многоэтажки, где один этаж — это офисы, второй этаж под инженерию. В Сеуле же, естественно, за такие короткие сроки нихуя они ничего не сделали еще под инженерию, а работать, блять, надо.
С одной стороны, я безумно счастлив, что я могу работать дома, без какого-либо контроля, в тишине и спокойствии. Частенько, конечно, работаю и в офисе, когда есть работа, которая не предназначена для одного меня, которую не позволяет мне положение выполнить дома, или еще по каким-либо факторам. Но, с другой стороны, что касается работы дома, то я какой-то ебанутый. Не имея этих рамок рабочего времени, зная, что у меня есть работа, которую я должен выполнить, я буквально не могу ее откладывать на потом. Я не в состоянии сам себе давать рамки. Мне нужно себя занять этим, зная, что нужно. Что это моя работа, за которую я получаю деньги, опять же, приличные деньги. Но только я самого себя же этим и загоняю в угол, заебываясь просто в край, потому что работы дохуя и больше, потому что работа есть всегда. Это предприятие огромного масштаба, которое всегда что-то разрабатывает, которое не стоит на месте, которое всегда движется вперед, и я теперь его неотъемлемая часть, которая помогает ему двигаться вперед, для которого всегда найдется задача, которую надо выполнить.
И сейчас моя голова забита только этими задачами, а руки постоянно что-то делают, что меня самого и утомляет. Я просто хочу надеяться, что я просто еще не привык. Что я добью себя в один момент и поумерю свой пыл и свое отношение к работе, но пока мои извилины не позволяют мне это сделать, у меня не получается побороть себя, хотя я осознаю, что не стоит так налегать.
И переломным моментом в этом всем становится, конечно же, Сычен. Кто же, блять, еще, если не он.
Этот придурок, разъебавший LCR1000A [1], с которым я несколько дней ебался в попытке перепрошить его с японского на корейский. Я чувствовал, как у меня сердце кровью обливается, когда увидел прибор в перевернутом состоянии. Мне казалось, что я реально Сычена убью, несмотря, сука, на всю любовь к нему, потому что я просто вопил и молился мысленно, что с прибором все в порядке. Нам обоим просто пиздец, как повезло, что он разбил только экран, с которым мне пришлось знатно повозиться, чтобы заменить его. Если бы пострадало что-то внутри, я бы, мне кажется, реально пошел бы и застрелился, не в состоянии ебаться еще с заменой внутренних составляющих, просто потому что я не знаю, как бы я вообще выкручивался, когда такую материнку только под заказ и делают за бешенные деньги. Да из-за одной этой ебучей материнки этот прибор столько и стоит.
И если до этого я был просто заебанный, да мне ни до чего не было дела, то после этого я ходил еще и в край злой оттого, что навалилось еще больше работы, да оттого, что еще и с Сыченом посрался.
Первые несколько дней я предпочел просто беситься этому факту, да разгребать дерьмо, которое он натворил. И спасибо ему огромное за то, что он это понял да не трогал меня.
Последующие несколько дней я, признаю, как идиот последний, бесился уже тому, что он нихуя не дает о себе знать. Я как бы и понимаю, что, очевидно, он решил не лезть и дать мне время остыть, но, как бы, серьезно? Ты просто тихонько съебешься, после того, как накосячил, и даже не подумаешь о том, что надо бы извиниться, поинтересоваться, че как, нормально ли все или же нет? Хотя бы смс, блять, написать там, я не знаю?
С одной стороны, я понимал, что не надо мне хотя бы вести себя, как идиот, в этой ситуации, да самому позвонить и сказать ему, что все, приходи уже, я без тебя тут тоже заебался. С другой стороны, я решил все же повременить с этим. Он же все равно от меня никуда не денется, верно? Куда он может деться-то от меня? Он любит меня. Я люблю его. Может, мне стоит воспользоваться тем, что мы пока на расстоянии друг от друга? Поработать еще парочку дней в абсолютном уединении и спокойствии? Работы все еще дохуя, от которой Сычен всегда меня отвлекает, когда может. В конце концов, для себя что-то сделать, блин.
Под «для себя что-то сделать, блин» я нахожу только поход в стрелковый клуб, в котором стараюсь выпустить из себя все, что накипело за последнее время. Получается не очень.
На некоторое время приходит удовлетворение. Я начинаю с глока, так, балуюсь, как баловался в лесах раньше пневматом. Пистолет шикарный, ничего не скажу, но не то. Затем переключаюсь на АК-74М, который со своим калибром 5.45, извините меня, даже в детстве за оружие не считал. Продолжаю развлекаться и разминаться перед горяченьким. И далее уже беру в руки что-то более горячее — вначале АК-47, с которым хоть среди белых медведей, хоть среди нигеров, а завершаю свой поход винтовкой ORSIS SE, и вот с них ловлю уже реальный кайф. Невозможно не получить кайф от стрельбы с этой винтовки, которая является полноценным вариантом даже для снайпера.
В конце концов, я насладился этим, реально насладился, но нихуя ничего из себя не выпустил. Все это переварилось, равно как ужин, с которого я тоже словил наслаждение в тот вечер. Паршивое настроение снова вернулось, когда наступил следующий день, в который не поменялось ровным счетом нихуя. А потом еще Донхек, который приперся в самый неподходящий момент, про которого я напрочь забыл, что он прийти должен был.
Под вечер я осознавал, что, блять, успокоюсь я только тогда, когда Сычен вернется. Пусть, блять, вернется и отвлекает меня от этой убогой работы, ради всего святого. Мне паршиво наедине с работой. Мне необходимо, чтобы Сычен был тут сейчас, со мной, хотя бы просто валялся на моей кровати и поддерживал мой внутренний баланс. Но его, блять, нет.
Я уже собираюсь ему позвонить, но вспоминаю, что вроде бы именно сегодня у него тот корпоратив, с которым он мне так ебал мозги. Или же не сегодня? Я не запомнил точно. В итоге, не будучи уверенным, где он сейчас, я решил, что ладно. Последнюю ночь я потерплю, завтра позвоню ему, раз он сам, блять, не может дать о себе знать.
Я продолжил нагружать себя работой, рассчитывая, что она поможет мне отвлечься. Буду заебан снова, да. Но хотя бы, может, не злой, погрузившись в нее с головой.
И у меня почти получается. У меня, блять, почти получается, но все это ровно до того момента, пока мне не приходит смс от Джонни.
«Сычен сейчас в стельку пьяный со мной в клубе, а точнее, не со мной, а цитирую: «со своим будущим охуенным китайским парнем, ведь Ютачка теперь явно встречается со своей работой, которая ему успевает засосы ставить». Мы в «арангутане». Не благодари, Ютачка».
В этот момент моей злости просто нет предела.
***
Когда я захожу в этот ебучий клуб, мне кажется, я готов всех тут, блять, распинать, дабы поскорее найти Сычена. А когда я вижу его, танцующего рядом, очевидно, с этим самым «охуенным китайцем», я не знаю, кого из них двоих хочу пнуть больше.
Я понимаю, что Сычен напился, но, сука, такой хуйни я никак от него не ожидал. Когда все так изменилось? Когда все изменилось настолько сильно, что пока я, блять, ебу себе им мозги, он же в это время идет нажираться в клуб и тусить с уже выбранными себе будущими парнями? Что, блять, за хуйня происходит?
Не он ли был тем, у кого в таких ситуациях пиздострадания зашкаливают? Он это специально? Хотел дать мне время прочувствовать, какого это — пиздострадать по кому-то? Он же, блять, прекрасно знает, как сильно нужен мне. Спасибо, блять, прочувствовал. А сейчас быстро ему мозги на место вставлю, что нехуй так делать.
Я быстрым шагом сквозь толпу направляюсь к парню и резко беру его за руку, одергивая в свою сторону, да буквально тащу его отсюда нахуй и подальше. Я чувствую, как он, пьяный, спотыкается сзади меня, отчего чуть наваливается на меня на долю секунды, но старается идти.
Мы выходим из клуба, я слышу, как Сычен что-то простанывает и пытается вырвать свою руку из моего захвата, чуть ли не падая, пытаясь сделать это одновременно с тем, как плетется своей пьяной походкой. Хуй там был. Эти действия нервируют меня еще больше. Какого черта он так нажрался?
Мы заворачиваем в ближайшую подворотню, и когда парень в очередной раз что-то проскуливает про то, чтобы я его отпустил, я срываюсь. Я срываюсь, буквально впечатываю его в стену здания, а одна моя рука автоматом пристраивается у него на шее, пока второй я продолжаю держать его за запястье его руки.
— Повеселился, блять?! — я буквально свирепею со всей ситуации; я почти что кричу на него.
— Юта, — свободной рукой он обхватывает мою руку, которую я пристроил у него на шее.
— Ты, блять, поиздеваться надо мной решил или что?! Какого хуя ты творишь?!
— Юта…
— Я себе, блять, места не находил все эти дни от ебанной нехватки тебя, а ты себе спокойненько тут уже нового парня подобрал?! Решил тоже побыть уродом?!
— Юта, больно…
— Решил тоже поиграть с чувствами других людей?! Я не играю в игры, Сычен, ты, блять, прекрасно это знаешь. И запомни раз и навсегда, что ты, блять, мой! Ты только мой и ничей больше, и не смей даже думать, блять, ни о ком другом! И я к хуям прибью этого китайца, если узнаю, что он хоть дотрагивался до тебя!
— Юта, мне больно, — Сычен говорит еле-еле.
У Сычена из глаз катятся слезы.
И когда я вижу это, я словно просыпаюсь.
Я осознаю, что я только что делал.
Я буквально, блять, душил его.
Блять. Блять. Блять.
Я тут же отстраняюсь от парня и отпускаю его, как осознаю все происходящее. Он моментом скатывается по стенке вниз, падает, и я стараюсь словить его, за ним усаживаясь на землю, обнимаю его.
— Блять, — испуганно произношу я. — Блять, Сычен, прости.
Блять, как же я себя ненавижу. Блять, какое же тупое это «прости». Я опять сделал ему больно. Блять.
— Сычен, ты как? Все нормально? Сильно больно? Извини, пожалуйста, извини. Я не хотел, я просто…
Господи, зачем я тут оправдываюсь. Я бы сам на месте Сычена просто заебался терпеть себя и все время прощать.
Сычен жадно глотает воздух, устроив голову у меня на плече. Мы сидим на земле, я придерживаю его за талию, и единственное, чего хочу — придушить себя же за очередное дерьмо, которое я творю.
— Я не контролировал себя, Сычен. Я ни в коем случае не хотел сделать тебе больно, блять. Прости, милый, прости, — я говорю тихо, головой ему в плечо утыкаясь.
Когда я слышу, что его дыхание начинает выравниваться, я поднимаю голову и жду каких-либо действий от него. Снова спрашиваю:
— Как ты?
Он молчит. Он недолго молчит, а затем, не поднимая головы с моего плеча, говорит, еле волоча языком.
— Я люблю тебя, Юта.
И это самое странное, что я мог услышать от него, после того, что я только что сделал.
— Что? — тут же вырывается у меня. — Почему ты говоришь мне это сейчас? — я искренне не понимаю. Я искренне не понимаю и начинаю бояться, что тут должно быть какое-то "но", которое сейчас последует.
— Потому что я люблю тебя, — я чувствую, как он пальцами пытается зацепиться за мою футболку; как он цепляется за нее, оттягивая ее. — Потому что ты явно забыл об этом, раз боишься, что я уйду от тебя.
Он медленно приподнимает голову с моего плеча и смотрит на меня. У него глаза заплаканные, взгляд пьяный и разбитый. Блять, мне так больно смотреть на него, мне так больно осознавать, что я снова довел его до слез. Блять. Блять.
И я совсем не понимаю, о чем он думает, потому что дальше он льнет ко мне поцелуем. Таким пьяным-пьяным поцелуем мажет по моим губам и он, видимо, правда очень пьян, раз делает это после того, как я только что чуть не придушил его. Или мазохист. Я, блять, поражен и не знаю даже.
Я отвечаю ему, как получается, ибо поцелуй правда кривой очень. Сычен вскоре отстраняется и смотрит на меня опустив взгляд, словно заглядывает мне куда-то в район шеи. А затем отцепляет одну руку от моей футболки да к вороту тянется, оттягивая мне там все. Я еще больше не понимаю, что происходит.
— Что это?
— Что? — я абсолютно не понимаю, о чем он говорит.
— Это засос?
А. Блять. Теперь понимаю.
— Это осталось от отдачи [2] винтовки, — ровным тоном говорю я.
— Я знал, — Сычен чуть улыбается пьяно, к моей груди прижимаясь. — Я знал, что ты любишь меня, Юта.
— Естественно, блять, я люблю тебя, — говорю я, прижимая парня к себе сильнее. — Прости меня за все, Сычен. Прости, — повторяю я, губами к его макушке прижимаясь.
— Просто отвези меня домой, — тихо говорит он.
Я понятия не имею, чем я заслужил рядом с собой, с таким неуравновешенным и больным ублюдком, такого человека как Сычен, но, блять, серьезно, как же сильно я его люблю.
***
— Юта, нам надо серьезно поговорить.
Когда Сычен произносит это на следующее утро, хриплым с бодуна голосом, мне, на самом деле, становится страшно. Становится страшно, что он сейчас может мне сказать на трезвую голову после произошедшего.
Он лежит рядом со мной на кровати. Я давно проснулся, но не вставал, крепко прижимаясь к нему всем телом, обнимая, не в состоянии отпустить его от себя после произошедшего. Не в состоянии в принципе его от себя отпустить.
А еще я успел по утру искусать себе все губы, когда заметил, что у него на шее остались ссадины и следы спереди и по бокам, от того, что я вчера сжимал его шею в своей руке, надавливая так, что серьезно душил его. Блять. Блять. Блять.
Он разлепляет глаза, смотрит на меня, и я не в состоянии ничего сделать под его взглядом. А затем это было первым, что он сказал.
У меня сердце замирает, когда он продолжает.
— Мне все еще больно, — он говорит тихо, и я чувствую как он двигает руками под одеялом.
Он высовывает руки из-под него, и я вижу, что даже на его руке остался след от моей хватки. Он тоже осматривает свою руку и вздыхает тяжко.
— Юта, — он поворачивает ко мне голову и окидывает серьезным взглядом. Я бы хотел удивиться, как у него вообще сейчас есть силы сохранять такое выражение лица, да как он еще не блюет, после того, как напился вчера, но, все же, мысли крутятся не возле этого, хотя его осипший голос не может не привлекать внимания. — Я правда не собираюсь отворачиваться от тебя. Но ты должен мне кое-что пообещать.
— Что? — в ожидании смотрю я на него.
— Ты должен сходить к психотерапевту.
— Что? — я ожидал чего угодно, но не этого, и переспрашиваю удивленно.
— Меня никак не касалось то, что ты любитель побить кулаками об стены, когда выбешиваешься с каждой мелочи, но я не смогу терпеть твой кинк к удушению, когда ты зол. Это была наша первая ссора. И они обязательно будут еще, без этого просто никак. У тебя самые настоящие вспышки гнева, ты должен решить эту проблему, — он старается говорить тоном серьезным, насколько может.
Я правда удивлен сказанному. Даже не столько сказанному, сколько этой рассудительности Сычена. Нет, он всегда был рассудительным, но… чтобы это проявлялось так откровенно… Когда он изменился так сильно?
— Конечно, — киваю я. Мне не остается ничего, кроме как согласиться с ним. — Прости меня, — и снова двигаюсь ближе, хотя ближе некуда, чтобы к парню прижаться.
— Все хорошо, — Сычен говорит таким беззаботным тоном, снова прячет руки под одеялом, я чувствую, как он своей рукой выискивает мою руку, как цепляется за нее. Как соприкасается ладонью с моей, как переплетает наши пальцы.
Мне кажутся такими странными его слова, ведь… Мне трудно сказать, что все хорошо. Я снова облажался. И все происходящее, Сычен, который имеет к этому всему явно не то отношение, которое имел бы нормальный человек… Все кажется таким абсурдным и странным. Сычен тоже какой-то больной, блин, как и я. Это я так повлиял на него, да?
— Вчера, когда ты душил меня, — начинает говорить Сычен, сильнее сжимая мою ладонь в своей, — в моей голове мелькало две вещи. Первая, это то, что ты, кажется, действительно способен убить человека, если по-настоящему выйдешь из себя, — он делает небольшую паузу, прежде чем продолжить. — Хотя я не знаю, что тебя может вывести из себя так сильно, кроме как не я. Сейчас я понимаю, что тебя разозлило то, что тебе по-настоящему важно. И я правда надеюсь, что ты никого не убьешь в будущем.
Мне бы хотелось думать, что он шутит, но Сычен совсем не выглядит так, словно пытается хоть каким боком пошутить. И за счет этого мне становится тяжело его слушать.
— Второй же вещью было осознание того, насколько сильно я тебя люблю, раз, кажется, совсем не прочь умереть от твоей руки.
Сычен проговаривает это таким сухим тоном, что я совсем не знаю, что ему ответить. Даже романтизмом не отдают такие фразочки за счет его интонации. В голове на самом деле каша, когда я слушаю его сейчас. Я не могу найти дельного ответа.
Повисает молчание. Сычен прерывает его через полминуты.
— Я собираюсь пойти совать себе пальцы в рот, потому что меня воротит дико с алкашки, которую я чувствую у себя в желудке. Ты поцелуешь меня, пока я не встал?
У меня вырывается смешок, который я не могу сдержать.
Далее, я просто послушно накрываю губы Сычена своими, мягко сминая их. Люблю его губы. Очень люблю. И Сычена очень люблю. И надо не забыть ему напомнить об этом.
— Сычен, — отрываюсь я и говорю ему в прямо в губы, — спасибо, что не отворачиваешься от меня. Я безумно люблю тебя, — и снова целую.
Я не знаю, как это работает, но факт в том, что мы с Сыченом не сможем друг без друга. Я понятия не имею, как после такого, как после всего произошедшего между нами, как после всех этих чувств, которые мы испытываем, наши дороги могут разойтись. Мне кажется, что это невозможно.
Мы реально двое больных. Я больной, и он больной, раз любит меня таким.
Он прав. Ссоры еще обязательно будут. Без этого никак. Но, блять. Мы пройдем через это. Мы, блять, должны пройти через это. Если в один момент все порушится после того, что мы уже с ним прошли, я просто не знаю, что тогда будет со мной. Я не хочу знать, что нас с ним может не стать.
Да хоть бытовуха с Сыченом, хоть что. Плевать. Плевать, какой будет моя жизнь. Блять, главное, чтобы с ним. Он мой. Никуда не пущу от себя. Никуда. Никогда.
