большеада v2.0

Гончан никогда не говорил никому, где именно находится его квартира. О ней не знали ни Чансоб, ни даже Хонбин, которому, казалось бы, можно уже рассказать всё. Просто время от времени Гончану было необходимо ненадолго остаться в тишине и одиночестве, чтобы немного порепетировать или просто отдохнуть от головокружительных ночей бара. Конечно, без Хонбина здесь иногда было достаточно скучно, да и объяснить ему, почему вместо выходных вместе, он уезжал непонятно куда, становилось всё тяжелее. Переносная колонка тихо мурлыкала какой-то из последних треков Эда Ширана, пока Гончан колдовал над туркой с кофе. Кофеварку он купил достаточно давно, но она почему-то варила редкостную дрянь, несмотря на все его попытки, так что приходилось пользоваться старыми проверенными методам. Тем более, что Хонбин, вечно ноющий после пробуждения, вынудил его научиться варить кофе. В его планах на сегодня была парочка фильмов, бутылка вина и несколько часов упорного музицирования на флейте, чтобы не потерять навыки. Этому не суждено было сбыться. В такие дни Гончан обычно отключал телефон, время от времени проверяя его на наличие сообщений от Хонбина, но сейчас почему-то не сделал этого, и почувствовал досаду, услышав звук нового сообщения. Досада сменилась удивлением, когда он обнаружил от кого оно. От: Сангюн Где ты? Хонбин сказал, что не дома. Кому: Сангюн Да, у меня сегодня слегка другие планы. Ты что-то хотел? От: Сангюн Адрес. Я приеду. Гончан задумался. Не то что бы ему хотелось раскрывать тайну своей квартиры, но как-то это всё было слишком подозрительно. За всё время их знакомства Сангюн ни разу не писал ему просто так. Он вообще ему не писал, если быть точным, так что его сообщения были как минимум удивительны. Кому: Сангюн Что-то случилось? От: Сангюн Надо поговорить. Поговорить, так поговорить. В отсутствие Чансоба и Хёнхо обращаться Сангюну, кажется, было не к кому. Гончан и Хонбин, вот и все друзья, не считая шайки из бара. Но Сангюн навряд ли смог бы написать кому-то из их гостей с просьбой поговорить, не в тех отношениях они были. Он и с Гончаном-то был не в тех отношениях, когда люди разговаривают друг с другом на темы, отличные от рабочих. У него всё, кажется, совсем плохо было, если он вдруг решил поговорить. В последнее время бар всё чаще закрывался, и всё реже Сангюн общался с посетителями, предпочитая молча выполнять свою работу. Он даже не ругался с Хонбином, который ошалел от такой безнаказанности и стал подкалывать бармена раз в пять чаще. Ещё Сангюн совсем перестал улыбаться и окончательно замкнулся, не оставляя возможности ему помочь. Гончан был уверен, что самое отвратительное время после расставания с Хёнхо уже прошло, и Сангюн начал медленно возвращаться в норму, но он, кажется, ошибался. После того бреда, который расползся по мальчишнику Санхёка как отрава по окрестным колодцам, было странно, что Сангюн вообще ходил на работу. У него на лице было написано, что делал он это скорее по инерции, нежели потому, что действительно хотел что-либо делать. В какой-то момент Гончан даже написал Чансобу с вопросом о том, на какое максимальное время может закрыться бар. Чансоб ответил, что хоть на месяц, если им так было надо и хотелось, главное, чтобы потом открылись и причины были вескими. Это заставило Гончана задуматься достаточно ли веская у них причина, чтобы не работать. Телефон пискнул ещё раз, оповещая об очередном сообщении. От: Сангюн Мне больше некуда пойти. Дурак ты, Сангюн. И шутки у тебя дурацкие. Через полтора часа, когда Гончан досмотрел один из выбранных на сегодня фильмов чуть дальше середины, приехал Сангюн. Глядя на него, Гончан формулировал в своей голове всё больше вопросов. Выглядел Сангюн, мягко говоря, не очень. Обычно одетый как типичный парень с Хондэ, сейчас он вырядился непонятно во что, помятый, с вороньим гнездом вместо волос и даже пробивающейся на лице щетиной. Последнее почему-то выглядело отвратительно-чужеродно на Сангюне, который всегда был гладко и чисто выбрит, независимо от ситуации. - Кофе? Сангюн мотнул головой и открыл рот, чтобы что-то сказать, но Гончан его перебил. - Если надеешься на алкоголь, то нет, - он сделал акцент на слове “нет”. - В последнее время ты слишком много пьёшь. - Не буду тебя умолять, - пожал плечами Сангюн и прошёл в кухню, волоча за собой рюкзак. Его просьба была предельно простой, но Гончан не был уверен, что справится с тем, о чём его просили. Он просто никогда раньше этого не делал и боялся, что серьёзно накосячит. - А ты не хочешь сходить в салон какой-нибудь? Я знаю классного мастера. - У меня тоже есть классный мастер, - Сангюн потряс коробочку с краской для волос. - Но не сейчас. Сейчас это должен сделать кто-то из своих. Я не хочу обращаться к Хонбину, он будет ржать надо мной ещё месяц. А Чансоб вообще неизвестно когда вернётся. Сможешь? Гончан взвесил ножницы на ладони. Он-то, конечно, сможет, но за результат вообще не ручается. За всю свою жизнь Гончан чего только не делал, но вот стричь и красить людей как-то не доводилось. Но это, наверное, просто? Тем более, что у Сангюна было четко видно, где стоило обрезать волосы - корни отросли уже прилично, чтобы резко контрастировать с привычным ярко-красным цветом. С покраской всё казалось более простым. Рисовать в детстве Гончан любил и даже пару раз раскрашивал свои собственные волосы акварелью надеясь, что цвет сохранится у него надолго. Принцип тут должен быть таким же. - А ты не хотел бы дождаться Чансоба и обсудить это с ним? Не то что бы я был против столь резкой перемены в твоей внешности, но тебе действительно идёт эта… - Хватит, - тихо сказал Сангюн. - Правда. - Но это же… - Нет, - он замолчал и провёл рукой по волосам, собирая их в хвост. - Если это не сделаешь ты, то сделаю я сам. И тогда получится супердерьмово. Просто помоги мне. Гончан вздохнул. Где-то в глубине души он понимал, что сейчас испытывает Сангюн. Когда-то давно в один из самых интересных периодов своей жизни он выбелился почти до платинового блонда и щеголял так достаточно долго, пока обстоятельства не вынудили вернуться к привычному натуральному цвету. Точнее не совсем обстоятельства, а те ассоциации, которые проносились в голове каждый раз, когда Гончан смотрел в зеркало. Он вспоминал то, что с ним случилось с того момента, как он покрасился, понимал, что это не вернуть, и был готов выдрать все волосы только, чтобы больше не видеть себя такого. - Хорошо, но я не отвечаю за результат. - Плевать. Сангюн взял ножницы из его руки и нетерпеливо щёлкнул ими. Руки у него мелко дрожали, словно он был на грани срыва, и что-то подсказывало Гончану, что держался Сангюн только на собственном упрямстве. Их бармен вообще был фееричным в каких-то вещах. Тем ещё придурком, но каким придурком. Всё это время он старательно делал вид, что соткан из сарказма, иронии и шуток ниже пояса даже тогда, когда его поливали грязью с ног до головы или случалось какое-нибудь дерьмо. И ведь у него получалось создать о себе определённое мнение среди завсегдатаев бара. А теперь он сидел перед Гончаном и всё, что с ним хотелось сделать, так это завернуть в плед и напоить какао, чтобы не страдал. Дурацкий, дурацкий Сангюн со своими дурацкими проблемами. Больше всего сейчас Гончану хотелось знать, что же на самом деле случилось с Хёнхо, что он так внезапно исчез и бросил их всех. Ладно их, с Сангюном он так за что? Неужели до его светлой синей головы так и не дошло, насколько сильно Сангюн успел привязаться, и как болезненно для него будет снова быть одному? Нет, не может быть всё так. Гончан сделал глубокий вдох. - Значит, так. Сначала ты идёшь в душ, потом сушишься, потом я делаю с твоей головой магию, а потом мы с тобой долго и вдумчиво говорим. Сангюн дёрнул плечом. Разговоры он не любил. Особенно разговоры по душам. Но сейчас Гончан был готов пойти на что угодно, лишь бы этот упрямец уже выговорил весь тот ужас, который творился в его голове. Обычно после такого людям становилось легче. Ну и на самом деле Сангюн выглядел просто ужасно, и Гончану хотелось привести его хоть в какой-то порядок. - Сделаешь мне пока кофе? - Конечно. В душе Сангюн был совсем недолго, но и этого времени хватило, чтобы сварить ему крепкий кофе и закинуть его вещи в стиральную машинку. Он натянул предложенные Гончаном футболку и штаны и уселся на кухне, вцепившись в кружку как в последнюю надежду на лучшее. Какое-то время они оба молчали, пока Гончан читал инструкцию к краске и пытался понять, что лучше делать первым - красить или стричь, но потом Сангюн вдруг ожил. - Помнишь, ты когда-то сказал, что мог бы быть музыкантом, которым бы восхищался весь мир? Гончан недовольно прищурился. Он не любил поднимать эту тему и вообще старался не вспоминать о своей жизни до того момента, как его на улице нашёл этот полувменяемый бармен. Но раз сегодня был день историй, то, видимо, пора рассказать свою. Тем более, что Сангюну сейчас надо было. Надо понять, что у других тоже бывал полный пиздец в жизни, который приводил к идиотским последствиям. - Помню. - Не расскажешь? Гончан взял в руки ножницы и подошёл к Сангюну. - Это достаточно длинная история. - Мы же никуда не торопимся? По жизни Гончану повезло с самого начала. Родиться в семье успешных бизнесменов не каждому дано было, а уж в семье людей, повёрнутых на том, чтобы их ребёнок получил только самое лучшее в жизни и подавно. К чести родителей Гончана, будущее своего сына они спланировали заранее, просчитав все возможные варианты наперёд и продумав его жизнь до малейших деталей. Но это вовсе не означало, что они собирались устанавливать над ним тотальный контроль и жестоко наказывать за отступления от правил, им просто хотелось быть уверенными в том, что их сын станет достойным членом общества. Мать Гончана, унаследовавшая все самые лучшие черты интеллектуальной элиты Кореи определила, что сын будет музыкантом. Они с мужем посвятили свою жизнь сплошной офисной рутине и классическим бизнес-планам, и не хотели, чтобы их сын с головой погряз в семейном бизнесе, предпочитая что-то более утончённое и близкое искусству. Отец согласился с женой в этом и заранее отыскал лучших преподавателей музыки в Корее. Спорили они достаточно долго, выбирая инструмент, которому их сын должен был посвятить свою жизнь, и немало копий было сломано в этих спорах, пока отец не предложил оптимальное решение. Обучать его будут всему, что станет ему интересно. Любому инструменту, в любое время. А лучше всем и сразу, чтобы была возможность реализовать себя сразу в нескольких сферах. Как вы понимаете, выбора у Гончана особого и не было. С детства его учили играть сразу на нескольких инструментах, обучали нотной грамоте, прививали любовь к инструментальной музыке и крайне не одобряли, если сын вдруг начинал проявлять интерес к чему-либо, к музыке не относящемуся. Из всего, что было предложено Гончану, больше всего ему полюбились рояль, флейта и скрипка, хотя мальчик прекрасно играл на всём, что ему только давали в руки, включая ударную установку. Родители только радовались такому удачному стечению обстоятельств и поощряли тягу Гончана к музицированию. Благодаря связям и деньгам их семьи Гончану были открыты все дороги, его преподаватели пророчили ему блестящее будущее, но настаивали на том, чтобы он определился с одним инструментом, за которым бы и провёл всю жизнь. Сам Гончан узкоспециализированность не одобрял и не понимал, предпочитая выбирать инструмент под настроение. Несмотря на то, что родители позволяли ему делать фактически что угодно, при условии, что занятия музыкой он забрасывать не будет, Гончан вырос достаточно спокойным и совершенно не избалованным ребёнком. Компании других детей он предпочитал уединение с книгой или нотными листами, а активным играм полуденный сон или очередную репетицию. Он не считал себя скромным или застенчивым, просто не любил общение и частые контакты с людьми, вместо них обращаясь к музыке и чтению. Родителям такое, разумеется, было только на руку. Несмотря на то, что посторонним, отличным от музыки занятиям, Гончан посвящал жалкие крупицы своего свободного времени, с переходом в среднюю школу родители решили перевести его на домашнее обучение. Разумеется, подобрав ему лучших репетиторов, которых бы не смущало то, что вместо тщательного изучения их предмета, Гончан писал очередную пьесу для виолончели. Свободного времени вдруг стало в разы больше, чем раньше, и всё его Гончан теперь посвящал исключительно музыке или чтению. Время от времени старые школьные друзья писали ему в попытке узнать, как у него дела, и жив ли он там вообще, звали погулять и повеселиться, но он неизменно отвечал отказом. Не потому что не любил этих людей, нет. Они были ему достаточно близки, и он всё ещё испытывал к ним нежные чувства, но теперь каждый его день был расписан вплоть до минуты, и для встреч там не было места. - То есть тебя с самого детства воспитывали как второго Моцарта? - Типа того. Гончан взял очередную длинную прядку волос Сангюна и, примерившись, отрезал всю красную часть. На полу уже скопилась целая гора ярких обрезанных волос, но ещё столько же предстояло состричь. - И неужели тебя это не задалбывало? - Как видишь, нет. Сангюн поёрзал на стуле. У него на лбу было написано, что он хотел спросить целую кучу всяких интересных вещей, но то ли не хотел прерывать рассказ, то ли просто не знал, как их сформулировать. - Я продолжу? - Конечно. Чем старше становился Гончан, тем больше родители убеждали его, что ему предстоит стать если не вторым Паганини, то кем-нибудь близким к этому. Напоминали о том, что в их семье неудачников не было, и что свои навыки необходимо оттачивать до совершенства, если он не хотел оказаться одним из многих посредственностей. Гончан слушал, осознавал и вкладывал ещё больше сил в занятия музыкой. К моменту окончания средней школы он окончательно убедился в том, что игра на рояле занимала особое место в его сердце, и сообщил об этом родителям. Отец долго мурыжил его вопросами о том, уверен ли он, мать же сказала, что ей больше нравится скрипка, но если таково желание Гончана, то пусть будет так. Череда концертов окончательно убедила Гончана в том, что он хочет связать свою судьбу с роялем, а потому игре на других инструментах он стал уделять всё меньше времени, пока не забросил окончательно. Родители отнеслись к этому крайне негативно, напомнив о том, что Гончан должен быть лучшим во всём и то, что он определился с основным направлением, не должно затрагивать другие. С каждым успешным концертом они напоминали ему, что на рояле жизнь не заканчивалась, что было ещё множество других инструментов, про которые нельзя было забывать. Мать всё чаще вздыхала о забытой скрипке и невзначай подкидывала Гончану произведения, написанные специально для неё. Отец же прямо заявлял, что не собирается потакать всем желаниям Гончана до последнего и собирается вернуть ему репетиторов всего, чем он занимался ранее. - Я правильно понимаю, - Сангюн отхлебнул кофе. - Ты сказал, что выбрал любовь всей своей жизни, а они заявили, что ты дурак и забываешь, зачем вы все здесь собрались? - Что-то вроде того. - И ты подчинился им? Будучи школьником, напрямую зависящим от родителей, Гончан оказался в безвыходном положении. Его душила постоянная необходимость знать абсолютно всё, но и бросить занятия он не мог. Постоянная игра на скрипке, флейте, гобое, альте, ударных, трубе и целой прорве других инструментов слилась в одну сплошную полосу, среди которой изредка случались просветы в виде фортепианных занятий. Всё чаще Гончан хотел просто лечь и смотреть в стену, не делая абсолютно ничего. Ему начало казаться, что от него хотели слишком много. Да, он конечно мог бы стать мультиинструменталистом и радовать любого слушателя, но хотел ли он сам этого? Для него музыка всегда была способом рассказать о своих чувствах, повлиять на настроение других людей, поведать какую-либо историю или просто скрасить приятный вечер. Родители же превратили его любовь во что-то совершенно другое. Для Гончана музыка была воздухом, для его родителей показателем статусности и успехов. Как он ни старался, он не мог убедить их в том, что музыку нужно любить за всё то, что она давала слушателям и музыкантам. Быть благодарным за возможность почувствовать давно забытые эмоции или возможность мысленно перенестись в места, где когда-то бывал. Всё было бесполезно. Концертов становилось всё больше, времени, чтобы отдохнуть всё меньше, а силы были уже почти на исходе. К середине старшей школы Гончан играл по инерции. Видел ноты, нажимал на клавиши или елозил смычком по струнам, а что именно подразумевал автор в плане чувств и эмоций, его вообще не волновало. Грамоты и призы сыпались как из рога изобилия, родители были довольны, что ещё могло понадобиться? “Мы, наконец, видим, что ты достиг тех высот, на которые мы рассчитывали”, - сказал ему как-то отец после очередной бури оваций, сорванной на концерте. Мать добавила что-то про успехи и карьеру, но Гончан её не слушал. Он устал. Он катастрофически устал и, что самое страшное, он перестал любить музыку. Механически играл давно знакомые произведения, изредка пытаясь вспомнить что-то из своих старых наработок, но ничего нового написать не мог, даже если бы очень старался. Как он ни пытался, из-под его пера не появилось ничего достойного, а мусорное ведро пополнялось скомканными нотными листами с ужасающей быстротой. Примерно тогда он встретил Совон. - Так, тормози телегу! Сангюн выронил слава богу пустую кружку из рук и ошарашенно обернулся. В его глазах читалось искреннее удивление, которое Гончан видел едва ли не впервые. Обычно их бармен достаточно спокойно на всё реагировал, а сейчас так резко дёрнулся, что чуть не лишился целой пряди волос. - Что-то не так? - У тебя была девушка? Сангюн наклонился за кружкой, не сводя с Гончана настороженного взгляда. - Да. - Прости, я настолько привык к Хонбину, что мне странно слышать про кого-то другого. - Мне тоже сейчас странно это вспоминать, потому что мы вместе, кажется, целую вечность, но тем не менее, девушка у меня была. С ней Гончан познакомился на одном из концертов, она играла на скрипке и вызвала бурю восторга то ли из-за своего таланта, то ли из-за изумительно подобранного светлого платья с цветочным узором. После выступления Совон подошла к нему и сказала, что уже давно не слышала никого столь прекрасно играющего на рояле и что вообще-то уже очень давно хотела с ним познакомиться. Они разговорились. Совон призналась, что уже давно следит за успехами Гончана, пару раз была на его концертах как зритель и осталась в восторге. Сама она играла исключительно на скрипке и была приятно удивлена тем, что Гончан в отличие от неё освоил целую прорву инструментов. После концерта они разошлись, обменявшись номерами, но Совон засела в голове у Гончана и никак не хотела оттуда уходить. Он раз за разом вспоминал как красиво разлетались её волосы, когда она поворачивалась во время игры, как удивительно ей шло её платье, как она улыбалась и как смеялась, когда они рассказывали друг другу дурацкие истории, которые случались с ними во время выступлений. Совон была просто прекрасной, и Гончану не хотелось прерывать их общение. Впервые за долгое время он кем-то увлёкся. Собравшись с мыслями и выделив себе несколько свободных часов, он позвал Совон в кино. Он думал, что она в жизни на это не согласится, потому что тоже была занята вечными репетициями, но девушка приняла его предложение. В итоге они провели чудесное первое свидание, в конце которого Совон предложила встретиться ещё раз. За второй встречей последовала третья, за ней ещё одна, и Гончан даже не понял, как так получилось, что они начали встречаться. Ни мать, ни отец не одобрили подобную инициативу сына, сообщив ему, что своё свободное время ему лучше тратить на репетиции и подготовку к концертам, а не на беготню по свиданиям. Гончан их не слушал. Впервые в жизни он играл для кого-то. Когда-то он так же играл для целой толпы слушателей, но сейчас выражать свои эмоции было проще, потому что был кто-то конкретный, для которого эти эмоции предназначались. Совон посещала все его концерты теперь уже не как простой зритель, а как моральная поддержка, всегда готовая улыбнуться из-за кулис. После ужасающего упадка сил и потери интереса к музыке Гончан был рад, что теперь у него появилась возможность снова полюбить то, чем он занимался. И он был рад знать, что Совон настолько же любила то, что делала. На выступлениях Совон Гончан тоже бывал. Стоял за кулисами и ободряюще улыбался, когда она в растерянности от оваций смотрела на него, ожидая поддержки. Помогал ей на репетициях, когда она путалась в нотах или не могла сыграть трудные моменты произведений. Их отношения, изначально возникшие на почве общего увлечения, становились всё прочнее и глубже с каждым днём, и в какой-то момент Гончан уже не мог понять, как он раньше обходился без Совон. Она всегда была рядом, и её слова были настолько нужными и важными, что Гончан окончательно забыл о давлении со стороны родителей и начал полностью полагаться на её мнение. - Знаешь, что-то тут не так, - Сангюн придирчиво осмотрел себя в зеркале и кивнул, одобряя работу Гончана. - В смысле я подозреваю, что эта твоя Совон не такая простая, какой ты её описываешь. - Это будет спойлером, но да. К сожалению, она оказалась вовсе не той, какой старалась быть для меня. Я вообще не уверен, что она старалась для меня. Скорее, это было её желание доказать что-то самой себе. - То есть вы расстались? - Ты опять забегаешь вперёд, но да. Мы, разумеется, расстались. За бесконечной вереницей концертов, репетиций и встреч с Совон Гончан и думать забыл о том, что когда-то потерял вдохновение. Он снова играл с душой, вкладывая всё то, что чувствовал, в каждое произведение и видел, что эти эмоции находят отклик в сердцах слушателей. Он даже снова начал писать что-то своё, изредка показывая эти вещи Совон. С огромным восторгом она читала его ноты, пробовала играть сама и писала полные счастья сообщения о том, как здорово то, что делает Гончан. Но счастье было недолгим. В концу старшей школы родители стали всё чаще напоминать, что после окончания учёбы Гончана ждёт исключительно музыкальное будущее и концертов будет ещё больше. Их давление снова стало напоминать о себе, вышибая из головы все разумные вещи и оставляя только полное уныние. В такие моменты Гончан был рад, что у него есть Совон. Она обещала, что не бросит его. Что будет ждать из туров, помогать с написанием новых произведений, будет писать ему так часто, как он попросит, и что всегда будет рядом, что бы ни случилось. От её поддержки действительно становилось легче. Было здорово знать, что рядом с тобой бесконечно верный и влюблённый в тебя человек, который готов положить жизнь, чтобы сделать тебя счастливым. Но что-то беспокоило Гончана. Ему постоянно казалось, что такое счастье не может продолжаться долго, и что-то обязательно случится. Что-то плохое. Совон, словно почувствовав, что с ним что-то не так, стала проводить с ним ещё больше времени и дала очень хороший совет. Она попросила выразить все тревоги в музыке. Написать целую вереницу связанных композиций, которые бы раскрывали то, что беспокоит Гончана. И он это сделал. Ему повезло - между концертами был достаточно большой перерыв, а эмоциональное напряжение достигло той точки, когда необходимо было выразить все скопившиеся внутри чувства, и лучше всего получалось выплёскивать их на нотные листы. Совон была в восторге. Что-то она даже попробовала сыграть самостоятельно, и получилось настолько здорово, что Гончан остался доволен проделанной работой. Тревога ненадолго отступила. Ненадолго. В связи с подготовкой к своему концерту Совон почти не писала ему с того момента, как Гончан поделился с ней своими наработками. Она постоянно репетировала - этот концерт был первым, где она играла музыку собственного сочинения. К огорчению Гончана, своей музыкой она делиться с ним не спешила, говоря, что он всё услышит вживую. И Гончан услышал. На протяжении всего концерта у него было дикое желание развернуться и уйти. Уйти и не возвращаться. Сломать свою скрипку, выкинуть флейту и сжечь к чертям рояль, стоявший в его комнате. Но он остался. Дождался самого конца и спросил Совон только об одном. “Зачем?” Совон лишь улыбнулась и сказала, что такой музыке пропадать нельзя. Что это должны были услышать все. И что именно эта музыка принесёт ей успех. Она оказалась права. После этого концерта к ней пришла та слава, к которой Совон так стремилась. Её пригласили в первый международный тур, а предложений выступить в Корее было более сотни. За то, чтобы организовать концерт Совон, выстроилась очередь из агентов. Гончан должен был быть рад. Он бы и радовался, искренне радовался, потому что сам когда-то стремился к тому же. Но. Всё, что играла Совон на своём первом сольном концерте, написал он. Всё до последней ноты вышло из-под его пера. Его музыка, его идеи, его концепт. Каждая сыгранная ею композиция была его. То, что он написал в минуты тревоги и волнения. То, что он присылал ей до этого. Совон забрала всё. Он не раз пытался поговорить с ней об этом. Просто понять, что же он сделал не так, ведь она могла просто попросить, и он бы подарил ей целую пьесу, если это было бы нужно. Пытался до тех пор, пока не понял, что Совон просто стремилась стать лучше всех. Стать популярной, стать узнаваемой. Добиться этого идиотского международного тура и сотен приглашений выступить. Ей было важно это, а самостоятельно прийти к подобному успеху она не могла - ей не хватало той части таланта, которая была у Гончана. Совон не умела писать музыку. Последним, что Гончан отправил ей, были ноты. Композиция, которую он написал почти сразу после концерта. Пронизанная насквозь разочарованием, болью, волнением, тревогой, тоской музыка для скрипки. В эти ноты Гончан постарался вложить всё то, что оставила в нём Совон своим поступком. Его последнее “прощай”. Совон ничего не ответила, но до Гончана дошли слухи, что на своём последнем концерте она сыграла какую-то необыкновенно проникновенную композицию, которая заставила большую часть аудитории покинуть зал в слезах. После этого его сердце окончательно отпустило Совон. Сангюн неловко повернулся, так что кисточка мазнула чёрным по его щеке, и уставился на Гончана. В который раз его глаза выражали целую бурю эмоций, но в этот раз он молчал. - Да, она украла всё, что я писал, если ты не понял. - Я понял. И что, ты так просто её отпустил? Ты так просто это отпустил? Новость о том, что сын уходит, родители восприняли с куда меньшим ужасом чем то, что он бросает музыку. Мать закатила невероятной силы скандал и грозила всеми карами небесными, если Гончан прекратит играть, отец же отнёсся к этому более спокойно, хоть и с изрядной долей недовольства. Они очень долго полировали ему мозги и умоляли забыть всё то, что случилось с Совон, во благо дальнейшей карьеры, но Гончан был непреклонен. Он дошёл до той точки, когда было уже плевать на всё. На музыку, на композиторство, на успех, на богатство. Хотелось забиться в угол и никогда оттуда не вылезать. Тем более, что в случае продолжения карьеры, родители бы начали давить на него ещё сильнее, если бы узнали о поступке Совон. Мол, как ты мог писать такую музыку и скрывать от нас. Ругался Гончан с родителями без малого месяц, пока отцу это не надоело окончательно. “Хочешь идти - иди, но обратного пути уже не будет”, - сказал он тогда. Мать организовала банковский счёт, куда собиралась ежемесячно перечислять определённую сумму денег, и передала Гончану ключи от одной из их квартир, сообщив, что она теперь принадлежит ему. Так Гончан оказался один. - И всё? - недоверчиво переспросил Сангюн. Гончан не сразу понял, о чём именно он спрашивает - о волосах или его истории, но потом осознал, что всё же об истории. - Да. Я просто ушёл. Даже инструменты с собой не забрал. Первые полгода вообще отвращение к музыке было, я даже слушать её не мог. Потом немного подотпустило, и я решил попробовать снова играть. Сначала на гитаре, потом на синтезаторе. А так как с концертами было покончено, я просто играл на улицах. Достаточно долго, надо признать. Так мы с тобой и встретились. Сангюн отвернулся и замолчал. Гончану после того, как он впервые рассказал историю своей жизни, тоже не особо хотелось говорить, и поэтому он молча смотрел на плод своих трудов. Волосы на голове Сангюна, некогда длинные, теперь топорщились во все стороны коротко остриженные не особо умелыми руками. Краска слава богу легла как надо, и теперь вместо привычного красного Гончан видел угольно-чёрный цвет, который, надо признать, действительно шёл Сангюну. Интересно, что бы на такие резкие перемены во внешности сказал бы Хёнхо? - Как тебе? Сангюн осмотрел себя со всех сторон. - То, что надо. Спасибо. - Тогда я сделаю ещё кофе и специально для тебя добавлю туда немного, слышишь, совсем немного виски. А ты пока начинай рассказывать. И впервые за всё время их знакомства Сангюн начал рассказывать о себе. Ему не так повезло по жизни, как это было с Гончаном. Обычная, ничем не примечательная семья с родителями-работягами, где он был единственным ребёнком. Никаких тебе дополнительных занятий, которые родители просто не могли оплатить, ни нормальной школы по той же причине. Всё унылое и посредственное. Однако это не помешало Сангюну вырасти достаточно ярким и выделяющимся. Ещё в раннем детстве осознав, что родительский контроль полностью отсутствовал, он решил проверить, насколько далеко он сможет зайти. Были и истерики, и сломанные вещи, и прогулы занятий в школе, драки с одноклассниками, даже мелкое воровство в магазинах. Родители на всё это смотрели… Примерно никак. Они даже не смотрели на это, если так подумать. Просто говорили, что такими темпами Сангюн доведёт себя до чего-нибудь очень не хорошего. Слушал ли он родителей? Конечно же, нет. Бесконечные жалобы от преподавателей и родителей одноклассников всё-таки сделали своё дело - школы Сангюн менял так часто, как только мог, естественно теряя в успеваемости. Он не хотел учиться, ему не нравился сам процесс получения знаний. Больше всего его бесила необходимость торчать в школе в течение половины дня, занимаясь абсолютной, по его мнению, ахинеей, когда можно было шататься по улицам, занимаясь своими делами. К окончанию средней школы родители умоляли его не бросать учёбу и поступить в старшую, может быть даже попробовать потом пойти дальше и получить высшее образование. Сангюну было плевать. Но в старшую школу он всё же умудрился поступить один бог знает каким способом, учитывая, что его баллы по всем экзаменам были на грани провала. Где-то тогда и начался ад. - Дай угадаю, - Гончан закурил. - Ты попал в плохую компанию? Сангюн задумался, сжав в ладонях кружку с кофе. Вздохнул. Внимательно посмотрел в окно и, помедлив, ответил. - Компания была хорошей. Даже слишком хорошей, а вот то, что они делали, совсем нет. Но понял я это только, когда встретил Чансоба. Впервые Сангюн познакомился с Хёсаном и его шайкой, когда прятался в какой-то подворотне от хозяина магазинчика, в котором он свистнул пару банок пива. Они просто шли куда-то, Сангюн стоял. Они почти прошли мимо него, когда один из парней отделился от компании и остановился перед Сангюном, пристально вглядываясь в его лицо. - Ты какой-то странный. - Отвали, - рыкнул Сангюн, не задумываясь, и в следующую секунду обнаружил, что его держали за горло, прижимая к стене. - Я бы не советовал разговаривать со мной в таком тоне. Не дорос ещё. У прохода между домами остановился хозяин магазинчика, озираясь по сторонам. Сангюн понимал, что парни влёгкую могут его сдать прямо сейчас. Тот, что держал его, увидев в отдалении человека, который явно кого-то искал, тоже это понял. - Прячешься? - он разжал ладонь, позволяя Сангюну сделать вдох. - От такой швали? - Донхёк, что ты до него доебался? От кучки заинтересованных парней отделился ещё один и подошёл поближе к Сангюну и Донхёку. В отличие от своих товарищей, которые внешне напоминали не самых удачливых ребят из подвалов Хондэ, этот выглядел очень даже ничего. Относительно симпатичный, чуть выше, чем Сангюн. Аккуратно подстриженный и одетый в нормальные шмотки, а не как все остальные в стиле домашнего свэга рынков всё того же Хондэ. - Что вам надо? - уже не так дерзко поинтересовался Сангюн, готовый в случае чего свалить куда подальше. - Нам ничего, а вот тому парню явно нужен ты, - красавчик кивнул в сторону хозяина магазинчика, который, слава богу, сориентировался и куда-то свалил. - Мы можем его догнать. - Вам-то какой прок? - Ты прав, никакого. - С хера ли ты вообще с ним говоришь? - Донхёк сплюнул и недовольно покосился на Сангюна. - Пошли уже отсюда. Бросив ещё пару каких-то колких фраз, их компания снова стала единым целым и растворилась в вечерних сумерках. Сангюн был даже рад, что это закончилось так быстро. - Только не говори мне, что этот красавчик и был Хёсан, и он стал твоей несчастной любовью. Сангюн скривился. Не так, как корчились недовольные или обиженные, а как те, у кого что-то сильно болело. До Гончана быстро дошло, что воспоминания об этом причиняли ему вполне ощутимый дискомфорт. Не в мыслях, а в теле. И стало страшно, что же ему только предстояло услышать. Второй раз они повстречались у какого-то клуба в Хондэ. В очереди толпилась целая куча подростков, таких же как и Сангюн, надеявшихся, что сегодня всё прокатит и их пропустят. Почти всех разворачивали охранники, пропуская едва ли одного из пары дюжин. В себе Сангюн был уверен. У него были свои методы проникновения в те места, куда он хотел попасть. Сегодня не проканало. Вообще никак. Пролёт по всем фронтам. Что он только не предлагал охраннику, каким ужом не вился. Всё впустую. Вытащив из кармана пачку сигарет, не так давно украденных с какого-то прилавка, Сангюн собирался закурить, когда наткнулся взглядом на недавнюю компанию. Они лениво обошли очередь, только усмехнувшись в ответ на негодующие крики, и остановились у фейс-контроля. Перебросились парой слов с охраной и по одному начали входить в клуб. Надо было тогда с ними закорешиться, сейчас бы прошёл. - Да ты же тот парень из подворотни. - Могу сказать то же самое. Красавчик подошёл к нему и кивнул, вместо приветствия. Сейчас он выглядел как какая-нибудь ольчжан-модель, лишь по недоразумению оказавшийся у одного из самых херовых клубов. - Развернули? - Да нет, знаешь, просто люблю покурить ночью сидя на дороге. - Пошли. Сангюн сначала не поверил, но красавчик был вполне серьёзен. Даже руку протянул, чтобы помочь встать. Улыбнулся. Кивнул. Сделал всё, чтобы Сангюн запал на него прямо здесь и прямо сейчас - Только давай не как в прошлый раз, - сообщил один из охранников, когда они проходили мимо. У Сангюна язык зачесался спросить, что было в прошлый раз, но он решил оставить этот вопрос при себе, потому что это явно не то, с чего следовало начинать знакомство. Парень представился Хёсаном, спросил как Сангюна всё-таки сюда занесло, и сколько ему всё-таки лет. Долго смеялся, услышав унылое “девятнадцать”, и сказал, что такого идиотского вранья не слышал уже давно. - Шестнадцать, - кисло выдавил Сангюн, ожидая, что его сейчас под белы рученьки выведут из клуба и выкинут прямо на проезжую часть. К его удивлению, Хёсан только кивнул, мол, нормально, бывает. На самом деле, в клубах Сангюн был всего раз или два, когда чудом удалось проскочить мимо охраны, примазавшись к какой-то огромной компании, а потому почти всё происходящее было для него в новинку. Вокруг веселились, танцевали и пили. Пили абсолютно все. Из совсем крошечных и из совершенно огромных бокалов, в которых что-то булькало и пузырилось, грозя разлиться на танцпол. Пару раз Сангюн цеплял взглядом парочки, которые уже чуть ли не раздевали друг друга, но, судя по реакции окружающих, а точнее ее отсутствию, это здесь было в норме вещей. - Пить будешь? - поинтересовался Хёсан. Сангюн был не дурак отказываться. В ту ночь они пили катастрофически много. Настолько много, что в какой-то момент сознание Сангюна просто отключилось, и в себя он пришёл уже склоняясь над унитазом в туалете клуба. Хёсан придерживал его за плечи и что-то бормотал, улыбаясь. Что-то про “не ты первый, не ты последний”. Спустя пару подобных вечеринок Сангюн стал частью компании Хёсана. Через несколько месяцев влился в неё окончательно. Познакомился со всеми, с кем-то даже задружился, но вот с Донхёком так общий язык и не нашёл. Тот считал его мелким и отказывался вести конструктивный диалог по любому поводу. Судьбоносным днём оказалась обычная пятница. Одна из многих. В клуб было не протолкнуться, очередь на вход заворачивала за угол и пропускали одного человека из пятидесяти, но для компании Хёсана, казалось, не существовало никаких преград. Сангюн привычно кивнул одному из охранников, когда они заходили внутрь, и уловил на его лице лёгкую усмешку, словно этот человек знал что-то неприятное. Что-то, что нужно было знать Сангюну. В этот раз им достался целый столик в VIP-зоне. Как Хёсану и ребятам удалось его выбить, Сангюн предпочёл не выяснять - по своим предыдущим визитам он уже успел выяснить, что за это нужно было отвалить нехилую сумму. - Будешь? Хёсан протянул ему ладонь. Сначала он не понял. И тогда Хёсан подвинул ладонь ближе к его лицу. Гончан исподлобья смотрел прямо в глаза Сангюна, застывшего в своих собственных мыслях. Он едва дышал, жутко побледнел и вообще выглядел как человек, не спавший неделю. Немного подумав, Гончан предпочёл не задавать никаких вопросов. И без них бармену сейчас было слишком тошно. В ту пятницу Сангюн впервые попробовал наркотики. Хёсан даже не стал объяснять, что именно это было, просто насыпал ему тоненькую дорожку из белого порошка и показал, как правильно вдыхать. Всё. Что было потом Сангюн напрочь не помнил, но, когда его отпустило, осознал, что хочет испытать это ещё раз. Судя по реакции остальных, они к такому были привычны. Тогда же Сангюн понял, что все они давно и прочно сидят. Все, включая самого Хёсана, который на наркомана совсем не походил. С того момента вечеринки приобрели новый оттенок и окрасились в совершенно другие цвета. Сначала всегда была пара бокалов какого-нибудь не очень крепкого коктейля, а потом тонкая дорожка неизвестного белого порошка. И Сангюну было просто отлично. Ему было просто заебись. Промежутки между дозами становились всё меньше, и каждый новый заход Сангюн ждал с нетерпением. Держаться с каждым днём становилось всё сложнее. Сангюн просыпался после очередного загула по клубам и всё, о чём он мог думать, это очередная доза, которую Хёсан любезно отсыпал ему в каждую их встречу. Родители даже вызывали его на серьёзный разговор, заметив изменения в его поведении, но ни к чему хорошему это не привело - только лишний раз разругались. И без того дёрганый Сангюн устроил им настоящий скандал, настоятельно попросив не лезть в его жизнь и его проблемы. Переживать день за днём стало титанически сложно, все они слились в какую-то сплошную полосу из ада и ещё большего ада, напрочь стирая из памяти промежутки, в которые Сангюн ничего не принимал. Он дошёл до того состояния, когда существовать без веществ в крови стало практически невозможно. И тогда Хёсан остановился. На очередном сборище в клубе вместо того, чтобы дать Сангюну пакетик с порошком, он улыбнулся и покачал головой. - Ну уж нет, теперь придётся платить. Со всех сторон лыбились парни из его компании. Смеялись, шептались, насмехались, обсуждали и тыкали в Сангюна пальцем. Они знали, что так должно было случиться. - Сколько тебе тогда было? - Шестнадцать. В этой части своего рассказа Сангюн старался смотреть куда-то в пол, чтобы случайно не пересечься взглядами с Гончаном. Даже просто посмотрев на него, становилось понятно, что ему было больно и стыдно. Обидно. Грустно. Дохрена чего ему сейчас. И, к сожалению, Гончан ничем помочь не мог. Денег, которые потребовал Хёсан, у Сангюна, конечно же, не было. Просить у родителей не вариант - они такими суммами просто так не разбрасывались, а денег, выдаваемых Сангюну на расходы, не хватило бы даже на самую жалкую дорожку. И тогда Сангюн понял, что окончательно встрял. Он попытался найти работу, устраиваясь туда, куда брали всех подряд, лишь бы руки были, но нигде не мог продержаться дольше недели - его начальство, видя его крайне невменяемое поведение, предпочитало мягко спровадить его. Примерно тогда он осознал, что многие люди охотно платят за секс. Особенно на одну ночь. Особенно смазливым мальчикам, которым до совершеннолетия осталось еще очень дохрена. Любые деньги. Было мерзко, но ещё хуже было остаться без дозы. Иногда хотелось убить себя, но Сангюн понимал, что там будет ещё хуже, чем здесь. Жизнь закручивалась в слишком тугую спираль. А потом случилось чудо. Икчже, да, это точно был Икчже, написал ему, что один из его знакомых ищет себе бармена. Непонятно куда, непонятно на каких условиях, но платить обещали вполне прилично. Столько, что Сангюну хватит и даже чуть больше, если он постарается. - И долго ты?.. Заканчивать фразу Гончан не стал. И так было понятно, что он имеет в виду. - Достаточно, чтобы подсесть. Достаточно, чтобы помнить об этом до сих пор. В голосе у Сангюна была сплошная сталь и ни капли сожаления. Боль. Печаль. Что-то ещё, что сложно распознать, и, если быть честным, распознавать совершенно не хочется. Слишком много всякой дряни сейчас было намешано в Сангюне. - Этот бар, - Гончан помедлил. - Это Чансоб, да? - Он самый, - Сангюн потянулся к портсигару Гончана и выудил из него сигариллу. Медленно закурил, затянулся. Выпустил дым в потолок и почему-то улыбнулся. История на этом не заканчивалась, но то, что от неё осталось, Сангюн рассказал почти без подробностей. С Чансобом они быстро подружились, хоть и собачились часто. С наркоты он помог ему слезть, правда от алкоголя и беспорядочного секса отказаться оказалось труднее, так что это Сангюн в своей жизни предпочёл оставить. Потом бар оброс клиентурой, появился Хонбин, случилась куча всего и еще целая куча не случилась благодаря тому, что Чансоб молодец. - А потом появился ты, и вот мы здесь. Наблюдать за курящим Сангюном было немного странно, потому что Гончан не первый день в баре, и видел бармена в куче разных состояний, но вот курил он впервые. Достаточно притягательное зрелище. - Ничего больше сказать не хочешь? Гончан слушал очень внимательно, и всё равно ему кажется, что это был не конец. Было ещё что-то, что Сангюн не рассказал или не хотел рассказывать по какой-то причине. Это было видно невооруженным взглядом. То, как Сангюн сидел, как смотрел в стену, как проводил рукой по теперь уже коротким волосам. Во всём этом была какая-то нервозность и неуверенность. - Есть кое-что, - Сангюн внимательно посмотрел ему в глаза. - Обещай, что об этом не узнает никто и никогда. Особенно Чансоб. Он снял со спинки стула свою толстовку и, порывшись в кармане, что-то достал. Гончану почему-то показалось, что это какая-то безделушка. Может быть подвеска или брелок или счастливая монета. Мелочь. Но когда Сангюн разжал кулак, Гончана прошило насквозь невидимой молнией. На ладони бармена лежал маленький пакетик с белым порошком. - Это… - Да. Гончан ошарашенно поднял взгляд на лицо Сангюна и вздрогнул. Он плакал. По щекам Сангюна катились слёзы, нижняя губа дрожала, а в глазах, казалось, обрушилась целая вселенная. Он плакал и молчал. Ни звука не вырывалось из плотно сжатых губ. Сангюн дрожал мелко-мелко, как будто попал под очень холодный дождь, и слёзы продолжали капать, двумя дорожками стекая по щекам. - Я больше так не могу, - пробормотал Сангюн, вытирая глаза. - Серьёзно. Я правда больше так не могу. Я чувствую, что скоро рухну, но мне уже некуда падать. Только в это опять. И сейчас я могу позволить себе столько доз, сколько захочу. И, веришь, нет, но я хочу. Только это хочу. Рухнуть в забытье, не чувствовать ничего, только это блаженное тупое состояние идиота под кайфом. Я устал. Прошло так мало времени, но… Конец фразы скрылся в рыданиях. Будучи не в силах сдерживать себя, Сангюн зарыдал в полную силу, со всхлипами, сиплым кашлем, захлёбывающимися попытками взять себя в руки. Он обнимал себя за плечи, продолжая сжимать в ладони пакетик с порошком, и качался из стороны в сторону, дрожа всем телом. Гончан смотрел на него со смесью ужаса и паники, потому что такое ему видеть ещё не приходилось. Их Сангюн, бронебойный Сангюн, который доводил клиентов до нервных срывов одной колкой фразой, плакал как ребёнок, которому сообщили о смерти матери. Он выглядел как потерянный щенок, которого хозяева выбросили на улицу в самый страшный ливень. - Слушай. Сделав глубокий вдох, Гончан встал и подошёл вплотную к Сангюну. Поднял руки и, закрыв глаза, обнял его, прижимая залитое слезами лицо к своей груди. Футболка почти сразу намокла, но как-то так похрен на это сейчас было. - Я не знаю, каково тебе, - Гончан гладил его по волосам и спине, чувствуя, как медленно Сангюн начинает приходить в себя. - Если честно, знать не хочу. Не хочу тебя ни в чём обвинять. Мы люди, мы не железные. Дерьмо случается. Но это ты очень зря. Сангюн молчал и только сильнее вжимался носом в его живот, постоянно шмыгая и порываясь вытереть глаза о футболку. - У тебя есть мы с Хонбином. Чансоб. Джехо. Все те ребята, которые приходят к нам в бар, чтобы пообщаться с тобой. Ноксаль. Даже дурной краб, который дерется со всеми на пластиковых ножах, и то у нас есть. Кажется, Сангюн усмехнулся. Что ж, хороший знак. - Мы не бросим тебя. Никогда не бросим. Потому что ты наш друг, наша семья. Не то что бы я рвался доказать тебе это, но ты для меня не последний человек в этой жизни, и терять тебя я не хочу. Но, если ты откроешь это, ты будешь потерян для нас. Чансоб расстроится. Не надо. Всё, чего сейчас хотелось Гончану, укладывалось в простое “пусть всё будет хорошо”. Ему хотелось обнять Сангюна так крепко, чтобы все сломанные кусочки в нём встали на место и больше никогда никуда не сдвигались. К сожалению, он этого не мог. Но зато знал, кто мог бы. - Отдай мне это. Гончан отстранился и протянул руку. Всхлипнув последний раз, Сангюн уронил в его раскрытую ладонь пакетик и отвернулся. - Сделай с ним что угодно, только убери от меня, пожалуйста. Уложить Сангюна спать было не так уж сложно - он отрубился едва Гончан накрыл его одеялом и провалился в такой глубокий сон, что даже грохот от упавшего на кухне стула разбудить его не смог. Гончан стоял на кухне, оперевшись о стол, курил и думал, сколько времени им потребуется, чтобы вытащить Хёнхо из той задницы, в которой он оказался. Для начала надо бы позвонить Джексону, чтобы потрясти его на тему случившегося. Он должен знать, где Хёнхо. Если не где, то хотя бы что с ним. Отвлёкшись от мыслей о Джексоне и Хёнхо, Гончан вернулся к истории Сангюна. Он, конечно, подозревал, что в жизни у их бармена всё было не так уж гладко, но это был какой-то беспросветный пиздец. И то, как об этом рассказывал Сангюн, тоже лишний раз доказывало, насколько всё плохо. В отличие от того, что рассказывал сам Гончан, в его истории не было никаких подробностей. Только сухие факты. Вот был плохим, вот познакомился, вот начал принимать наркоту, вот начал спать за деньги, вот Чансоб, вот перестал принимать наркоту. Что-то подсказывало Гончану, что он был первым, кто услышал эту историю целиком, за исключением Чансоба, конечно. Чансоб по умолчанию знал всё. И Сангюн явно рассказывал ему, как докатился до жизни такой, пока их начальник вытаскивал его из наркотической бездны. По тому, как Сангюн говорил, становилось понятно, что вспоминать о событиях тех дней ему физически больно. Пусть спит. Немного подумав, Гончан набрал Джексона. Четыре утра, конечно, не самое благоприятное время для разговоров, но решать всё надо было срочно.