Осколки

Днём ты можешь быть любым: великодушным или жестоким, насмешливым или серьёзным, искренним или скрытным. Таким, каким хочешь. Ночью всё иначе. Ночью ты настоящий. Ночью приходят сны. Если Ракун во сне начинает метаться и бормотать, значит, ему снится мама. Точнее, её смерть. Снится, как она сгорает, рассыпается раскалённым пеплом, расплачиваясь жизнью за спасение сына. Раз за разом. Ночь за ночью. Нина знает это совершенно точно, только вот понятия не имеет, что с этим делать. Она обнимает магоса, гладит по волосам, целует в лоб. Он хватает её руки, сжимает крепко, до синяков и царапин, и тоскливо воет на одной ноте. Потом он просыпается, рывком выдирая себя в реальность. Тяжело дышит, убирает с лица взмокшие от пота волосы, вытирает слёзы. Проверяет, не разбудил ли Нину. Она делает вид, что спит, и прячет руки под одеялом. Утром надо не забыть надеть блузку с длинным рукавом, иначе все заметят следы на коже. Ещё подумают какую-нибудь глупость. Что Ракун её бьёт, например. Но хуже всего, конечно, если их заметит он сам. Ракун понимает, что больше не уснёт, и идёт умываться. Долго стоит в ванной, прижавшись лбом к холодному зеркалу. Потом разглядывает руки: под ногтями снова чужая кровь, значит несколько дней Нина будет ходить в той дурацкой блузке и делать вид, что всё нормально. Он знает это совершенно точно, только вот понятия не имеет, что с этим делать. Но, по крайней мере, Тивасар с кнутом ему больше не снится. Зато он снится Нине. Он, или ещё кто-нибудь похожий: тёмная фигура без лица, но обязательно с оружием. А вокруг кровь, всё в крови, густой и липкой. Пахнет железом, страхом, смертью. Попав в такой сон, Нина сразу закрывает глаза. Она знает, что это сон. Она знает, что будет дальше. «Это неправда!» - твердит она, повторяет вслух снова и снова, убеждая себя проснуться. Не помогает. Кошмар выпустит её только после того, как она досмотрит его до конца. Только когда увидит лежащего перед ней Ракуна. Мёртвого. Иногда он зарезан, иногда застрелен, иногда задушен. Иногда вообще ничем не отличается от живого, но Нина совершено точно понимает, что он мёртв. Не понимает только, откуда взялась кровь, ведь её не должно быть, это нелогично. Но кошмару не ведома логика. Он просто снится, окружает со всех сторон, путает, заставляет поверить в происходящее. И, довольный, отступает, когда Нина, захлёбываясь слезами, падает на колени рядом с Ракуном и умоляет его открыть глаза. Но в этот раз волшебного лекарства под рукой нет. Нина просыпается одна. Эти сны приходят к ней только когда она остаётся одна, и в этом их единственный плюс. Ракун ничего о них не знает и никогда не узнает. Так считает Нина. А Ракун как-то раз забыл на прикроватной тумбочке подслушивающую булавку. Случайно. Лисару снится одиночество и иногда дед. Иногда это один и тот же сон. Сперва Алекс долго ходит по пустому дому. Все слуги куда-то подевались, на кухне нет ни еды ни Хильды, родительские спальни пусты, гостевые тоже, из мастерской не доносится привычный рёв станков и скрежет механизмов. Особняк кажется вымершим и сделанным из могильного камня. Лисар идёт по лабиринту коридоров привычным маршрутом и вдруг упирается в тупик. Поворачивает, идёт обратно, но снова натыкается на сплошную стену. Зато проход обнаруживается там, где его никогда не было, но какой-то тесный, узкий, неуютный. Выбора нет, приходится сворачивать туда в надежде выйти хоть куда-нибудь, но коридор тянется и тянется, с каждым шагом становясь всё уже. Стены давят, потолок нависает над головой, со всех сторон подбирается темнота, заставляя сердце панически сжиматься. Пути назад нет: коридор смыкается за спиной, стоит только сделать шаг. Пути вперёд тоже нет: проход заканчивается очередным тупиком, и сворачивать больше некуда. Алекс заперт в каменном мешке без надежды на спасение, даже на помощь позвать некого. Да он и не привык просить о помощи, как не привык сидеть сложа руки. Поэтому он начинает бить стену. Удар за ударом, сбивая кулаки, с трудом сдерживая крик, он пробивается вперёд – и чудо всё-таки происходит. Серая плита, похожая на надгробие, трескается, крошится в пыль и, наконец, выпускает узника на свет. Это самый удачный момент, чтоб проснуться. Но получается не всегда. Иногда Лисар вываливается в реальность, иногда – в собственную гостиную, под ноги деду, вылезшему из портретной рамы. - Что ты творишь? – сурово вопрошает Александр Лисар-старший, обличающе тыкая в наследника сигарой. – Я ведь ради тебя старался! Всю жизнь работал, с нуля начинал! А ты что? Детей нет, камня нет… - Камень ты сам потерял… - пытается оправдаться Алекс. - А ты его не вернул! До сих пор не вернул. Разочаровал ты меня, внук! И продолжаешь разочаровывать. Найди себе нормальную жену и держись подальше от дел управления, а не то закончишь как я. Это не угроза, а предупреждение. Мёртвый дед прав, всё к тому и идёт. Но Алекс не собирается ничего менять, по крайней мере пока что. Он даже не считает эти сны кошмарами, они скорее грустные, чем страшные. Но оставляют мерзкое ощущение неизбежности, которое преследует несколько дней, а совсем исчезает только после хорошей дружеской посиделки. Но в последнее время такие посиделки – слишком большая роскошь: Силь торчит в Истоке, Ракун мотается по мирам, дед с укором смотрит из портретной рамы. Особняк кажется вымершим и сделанным из могильного камня. Силь не боится снов, реальность страшнее. Раньше боялся. Боялся настолько, что не мог заснуть, маялся до утра, а едва задремав, просыпался с криком. Ему снились люди, чужие прикосновения, косые взгляды, чёрные тени, раздирающие на части всё, до чего дотянутся. Он бежал, но тени были быстрее, сильнее, они прятались в тёмных арках, ползли наперерез по мостовой, выныривали из-за угла – и терзали, рвали на куски, вгрызались в тело, в душу, заполоняли собой всё его естество. Пока однажды от него совсем ничего не осталось. Пока однажды он сам не превратился в тень. И перестал бояться. Глупо бояться темноты, когда ты – её дитя. А люди… Людей можно просто убить. Как выяснилось, это совсем не сложно. Долану снится, что он связан. Скован по рукам и ногам иногда цепями, иногда обстоятельствами, и совершенно ничего не может сделать. Он стоит посреди толпы. Или в центре пожара. Или на берегу бушующего моря. Вокруг рушатся города, горят дома, тонут корабли, обваливаются мосты, люди избивают и убивают друг друга – а он просто стоит. Никто не видит его, не слышит его предупреждений, не откликается на его просьбы. Всё идёт своим чередом. Долан стоит. Иногда всё происходит настолько далеко, что не разглядеть лиц и не расслышать криков, и тогда на это можно смотреть почти спокойно. Можно попытаться убедить себя, что ты в любом случае ничего не успел или не сумел бы сделать. Не остановить в одиночку поезд, падающий с обрыва. И лавину, катящуюся на город, не замедлить. Хуже, когда всё происходит рядом. Когда муж избивает беременную жену, она кричит и закрывается руками, и всё это так близко, что ты чувствуешь запах пролитого на передник молока, видишь каждую каплю пота на лице злодея – и не можешь сдвинуться с места. Ещё хуже, когда у героев сна лица друзей и близких. У Долана не так много людей, которых можно назвать друзьями. Но одна неугомонная темноволосая девчонка об этом не знает и снится всё чаще и чаще. И умирает. И Долан, не в силах ничего изменить, каждый раз умирает вместе с ней. Алине тоже снятся кошмары. Про несданную сессию, опоздание на автобус, надетое наизнанку выпускное платье. Хоть у кого-то всё как у людей.