Кривы света ростки

Как роскошный пир после голода не даёт телу должного облегчения, лишь усугубляя его муки, так и отдых после изнурительного пути не излечивает недугов, но наоборот — обнажает их.       Фолк Герхард давно не знал покоя, и в своём путешествии уже изрядно истосковался по нему. Дорога была тяжела и немилосердна, а коротких привалов не хватало, чтобы вернуть свежесть телу и мыслям.       Проведя юные годы в библиотеках королевства Гилья, Фолк не привык к дальним походам. И вполне мог отчаяться, если бы спустя многие недели его испытания не подошли к концу. В стенах замызганного трактира, наконец, появилась возможность дать передышку воспалённым от недосыпа глазам и разуму, позабывшему под давлением тягот о спокойных, умиротворённых снах.       Однако, гильянец не видел грёз. На них истощённое тело просто отказалось тратить свои резервы. Посему наградой Фолку за бремя странствий был лишь беспробудный мертвенный сон. То, что нужно человеку, потерявшему в пути большую часть духовных и физических сил.       Спал Фолк долго и при этом необычайно крепко. Он пребывал в абсолютном беспамятстве, не беспокоясь о пустяках вроде чересчур уж громкой крысиной возни или гвалта улицы. Ничто не тревожило гильянца. Для всякого звука слух его оставался неприступен.       Лишь когда прогорели мерные свечи, знаменуя конец часов, называемых Лоточными, забытье начало оставлять Фолка.       Первыми вернулись чувства. Объятия безмятежности вдруг разомкнулись, отпуская всё ещё затуманенное сознание. Путешественник ощутил спиной тонкий матрац, уложенный на настил из досок шириной в два локтя. Свинцовый воздух комнаты захлестнул его, словно потоп, заставив прокашляться.       Сбросив оцепенение, мысли возобновили свой ход. Впрочем, не был он ни последовательным, ни здравым.       Редко случалось, когда в голове у Фолка царило настолько неукротимое смятение.       Гильянец уже не спал, но ухватиться хотя бы за одну мысль не мог — как бы опьянённый, и отнюдь не алкоголем. Вдобавок все члены нестерпимо ныли, ровно навалились на тело лишних два десятка лет.       Забыв об узости своего ложа, Фолк неуклюже перевалился набок и тут же рухнул на пол, попутно прихватив со столешницы подсвечник. Тот ударился совсем рядом с головой путешественника, лишь чудом её не задев. Во все стороны разлетелись кусочки застывшего воска.       Фолк, шипя сквозь зубы всевозможные проклятья, принялся шарить руками в темноте. На удивление, разум быстро прояснился, стоило оказаться на потёртом деревянном полу. Мысли обрели должную форму и твердили одно: насколько же ему сейчас скверно.       Подсвечник вернулся на место, но понадобилось немало времени, чтобы зажечь пламя, ведь делать это приходилось вслепую. Гильянец бился не меньше двух минут и, сладив-таки с огнивом, уселся на край кровати.       Огонёк толстой сальной свечи, от которой в момент заселения Фолка уже оставался жалкий обрубок, освещал немногое. Поверхность столешницы, подушку у изголовья, по ощущениям набитую опилками. Вместе с кроватью — вот и всё нехитрое убранство. В иных углах комнаты рассматривать было ровным счётом нечего.       Фолк поднял с пола походный плащ, что исполнял роль одеяла. Попутно взгляд его остановился на сапогах.       «Какой позор!» — мелькнула мысль, — «Какой позор — не разуться перед сном! Совсем я одичал.»       Ложиться, не раздеваясь — привычка, обретённая в дороге. Въевшаяся под кожу наряду с грязью, вонью и потом. Учёному человеку трудно свыкнуться с лишениями, немало коих готовят тракты, происходящие из ниоткуда и ведущие в никуда. Хотя, на поверку оказывается, что, попади в череду однообразных дней, измеряемых шагами, книжник или солдат — любой утрачивает былой облик, становится существом диким и раздражительным. Чем дольше кочует, тем менее готов он возвращаться к цивилизованной жизни.       Гильянец нащупал сумку, брошенную под столешницей. У него не возникало желания и дальше отсиживаться в темноте и духоте.       Проверив вещи, Фолк перекинул ремень сумки через плечо и с плащом подмышкой поковылял в сторону, где, как он помнил, находился выход. Дверь была заперта, однако ключ искать не понадобилось. Тот преспокойно торчал из замочной скважины.       «Никак не отучусь забывать ключи в замках…» — подумал путешественник.       Замок поддался не сразу. Его износившийся механизм заедало, отчего стоило немалых усилий повернуть ключ до упора и кое-как отпереть дверь.       Невольный вздох вырвался из груди Фолка, когда он вышел в главный зал и оказался посреди относительно просторного помещения с какими-никакими окнами. Точнее — узкими прорезями в стенах из обожжённой глины.       Фолк отёр лоб краем плаща и огляделся. Заведение представляло собой жалкое зрелище, достойное бедных задворок Атнара.       Восемь деревянных столов да шестнадцать потрёпанных временем лавок стояли так, будто их намеревались использовать вместо баррикад. От каждого предмета веяло запустением и грязью, разве только дыр в крыше Фолк не заметил, но не сомневался, что подобные есть.       Хозяин заведения с непроизносимым именем тихо похрапывал за своей стойкой. Моргали светильники. На стенах отплясывали тени — Фолка, трактирщика и кое-кого ещё. Этот «кое-кто», увидав гильянца, дружелюбно поздоровался и предложил место напротив себя:       — Рада тебя видеть! Присаживайся, — прозвучала бодрая девичья трель.       — Здравствуй, Салти, — собственный голос показался Фолку шорохом пергамента.       Путешественник опустился на лавку, сложив рядом скромные пожитки.       Напротив него сидела, весело улыбаясь, старая знакомая со времён учёбы в Университете имени мудреца Буккора. Тоже из уроженцев пресветлой Гильи. Салти давно жила в Атнаре, стране сумрака; даже волосы изменила в подражание местным традициям, омыв голову огнём, что опалил прекрасные светлые локоны, забрал у них длину. Однако, лицом она оставалась всё той же. Благолепной, словно образ святой, даром что святые девы не ходят на людях в кафтане и шароварах, как мужчины.       Салти придвинула к Фолку кувшин, наполненный каким-то пойлом, и вторую кружку со словами:       — Смочи горло, а то неважно выглядишь. И хрипишь старик стариком.       — Благодарю, — Фолк налил на пробу немного мутной жидкости, принюхался, сделал глоток. В следующий миг лицо его стало подобно скривлённой театральной маске. Напиток, отдававший уксусом и смесью трав, сводил челюсти избытком кислоты, –… чтоб меня, «мёртвое» вино?       — Оно самое, — усмехнулась Салти, –… дают — пей, иначе никак. Им не брезгуют даже благородные, поэтому и тебе не зазорно.       Путешественник вскинул бровь, глядя в лисьи глаза собеседницы, подведённые сурьмой, но ничего не ответил.       — Не ожидала, что ты со мной свяжешься спустя столько лет, — Салти подлила себе вина.       — А я не надеялся на твой отклик, но всё сложилось удачно.       — Мог бы отправить письмо. Назначили бы встречу, по-человечески, без необходимости тебе тащиться едва ли не на порог предвечной тьмы. Вместо этого ты свалился мне на голову, точно камень с пещерного свода, — сказала Салти, отпив из кружки.       — Не было времени.       — Торопишься куда-то?       — Тороплюсь, или лучше сказать — меня торопят, — уловив недоумение девушки, он пояснил, — … деньги. То обстоятельство, что они подходят к концу.       — Что бы ты ни задумал, это авантюра, — Салти покачала головой, — … рассказывай.       Кружки снова наполнились до краёв, и после короткого молчания Фолк заговорил:       — Ты должна помнить о моём увлечении. Довольно давно я роюсь в горе старинных рукописей, но до сих пор не продвинулся дальше её подножия. Хожу запутанными путями, надеясь когда-нибудь найти единственный верный, ведущий к утерянному наследию минувших времён. Наследию, воплотившему в себе опыт наших предков, их знания и тайны. Возможно, они прольют свет на некоторые тёмные пятна в нашем понимании мира, или, по крайней мере, послужат людям уроком.       — Ты не думал сделать это предисловием книги? — спросила Салти, казалось, совершенно серьёзно.       Фолк задумался. Слова девушки упали в благодатную почву. Было в них что-то притягательное, даже чарующее. Собственный труд — звучало великолепно! Оставить память о себе в океане познания — это ли не предел мечтаний для книжника? Впрочем, к нынешнему делу чаяния о славе мало относились.       — Потом как-нибудь. Слушай дальше, — Фолк быстро унял волнение.       Вино понемногу убывало, пока речь гильянца, ровная и неспешная, медленно, но верно приближалась к сути.       Немало было сказано о злоключениях Фолка в составе каравана купцов, следовавших из Велсена — врат гильянского королевства — в Тъян, что запирает проход вглубь Атнара. Более пятисот вёрст, преодолённых в смирении — по большей части вынужденном — и со всей настороженностью, которая присуща человеку, покинувшему родной дом.       — Тогда я задумался о роли богов. По-настоящему, — вспоминал Фолк, — … о том, что говорят жрецы и культисты. Времени у меня хватало. Даже удалось получить от брата по несчастью доступ к любопытным текстам. Он был служителем Пятерых, той ветви их веры, что пребывает в тени святынь и храмов. Она говорит о тщетности бытия человеком, тогда как в проповеди, раздающиеся с амвонов, заложены идеи о неком великом замысле, частью коего мы являемся с рождения…       Салти прервала его, отметив:       — Ты ведь не признаёшь богов. Откуда вдруг такой интерес?       В ответ на это замечание — справедливое, как ни посмотри — Фолк проворчал нечто неодобрительное, но тут же смягчился:       — Не поклоняюсь им — да, но и сбрасывать со счетов не стану. Я не глуп. От этих существ, окутанных загадками, зависит больше, чем мне бы хотелось. Желают они, или так просто выходит, и люди сами себя закабалили — влияние их распространяется на всю Снедь. Есть — хотя, пока что я лишь предполагаю — те, кто осведомлён много лучше жрецов.       Гильянец понизил голос, точно заговорщик, собравшийся излагать крамолу.       — Я желаю покончить с богами.       Салти едва не подавилась выпивкой. Столь дерзкие речи из уст просвещённого дворянина, пусть и небогатого, застигли её врасплох.       — Ты сейчас не шутишь?! — девушка покосилась на трактирщика, но тот, к счастью, спал и вряд ли мог слышать их.       — Искоренить, уничтожить, предать забвению. На самом деле, я пришёл к этому давно. Я хватался за всё, что могло мне помочь, и вот мы здесь с тобой, говорим. Известно ли тебе «Летописание Геамона»?       Во второй раз Салти опешила. С видом человека, погружённого в глубокие размышления, девушка приложила палец ко лбу и некоторое время сидела неподвижно, должно быть, пытаясь вспомнить.       — Пожалуй, нет. В том, что касается книг, ты сильнее меня.       — Геамон был одним из величайших умов своего века; чистокровный хадр из Атнара, между прочим. Так вот, — продолжал Фолк, — … кроме описания земель и событий Геамон в отдельной главе затронул историю братств, зародившихся в королевстве Салуд. Ему удалось раздобыть сущие крохи, и по сей день знаний о братствах существенно больше не стало. Однако, полноте «Летописания» другим мыслителям нечего противопоставить и сейчас, а я привык доверять письменному слову.       — Что же он писал? — поинтересовалась Салти. Она не заметила, как сама перешла на шёпот.       — О войне внутри культа королевства Салуд. Невиданное кровопролитие, возможное лишь между рассорившимися единоверцами. Поэтому о нём и известно. Было это чуть больше… а, впрочем, лучше сказать, что просто давно. Причина неясна. Кто одержал верх — сказать сложно, если победители вообще были. Вот только случилось, что не раньше, но тогда же или немногим позднее Геамон делает первые заметки о братствах Салуда. Справедливо его замечание: «… без семени не вырасти древу». Версий, откуда они появились несколько, но я и так утомил тебя своими рассказами. Важно здесь одно: ни о мотивах, ни о судьбе братств я не знаю, да и никто из учёных кругов Гильи не знает, но есть все основания полагать, что они те самые — нужные мне люди, ибо что ещё известно о братствах, так это их непримиримость в отношении религиозного Салуда.       Салти встряхнула кувшин. Судя по звукам, хадранского алкоголя в сосуде оставалась всего пара капель, но в голосе девушки — вот так странность — не было слышно хмельных ноток:       — Послушай. Звучит безумно, но к чему это? Собираешься найти их и расспросить? Салуд — это уже не порог тьмы, а сама тьма. Туда идти можно только по особому случаю, и то на свой страх и риск. А у тебя ещё и цель… такая! — не зная, что сказать, Салти всплеснула руками.       — Случай особенный, — Фолк стоял на своём, — … я потратил на поиски этих скудных зацепок большую часть своих денег и от вечного напряжения начал седеть. Либо поиски мои увенчаются успехом, либо… Я сам загнал себя в западню, ибо так мой ум становится острее. Может, хоть чувство опасности поможет мне докопаться…       Гильянец не договорил. Его грудь содрогнулась в спазме, и наружу вырвался раздирающий горло кашель. Настолько громкий, что дворовые собаки, спавшие на улице близ старого трактира, переполошились и залились тревожным лаем. Хозяин поморщился во сне, заворчал, обхватив руками голову.       Скорчившись, Фолк подумал, что выплюнет свои внутренности, но приступ закончился так же внезапно, как и начался. Отерев рот локтем, гильянец обратил внимание на рукав рубахи. Лицо его утратило краску, становясь бледным, словно у покойника. И не зря. На ткани в месте, к которому Фолк припал губами, темнело всё ещё влажное пятно, растёкшееся, подобно чернильной кляксе.       — Это…такого ещё не было, — выдавил Фолк в изумлении.       Салти что-то говорила, но путешественник не слышал. Голос из глубин подсознания достиг его намного быстрее. «Человеческое тело по своей природе слабо», — лился шёпот сквозь пелену болезненной мути. «Но помни: сие несовершенство компенсируется силой духа».       Фолк запамятовал имя мудреца, являвшегося автором изречения. Но это было неважно. Уже наличие сего постулата в памяти заставило обратиться к истории лишений, которую гильянец пережил. Прокручивая в памяти события последних недель, тот поймал себя на мысли, что достаточно стойко, для городского жителя, разумеется, терпел все трудности дорожной жизни. Что не жаловался и не просил помощи даже тогда, когда следовало бы. Что был фанатичен, упёрт и непреклонен.       Он не остановится, даже если только что узрел на рукаве метку смерти.       Неожиданно, раздумья Фолка прервал обеспокоенный голос Салти:       — Вижу, ты что-то совсем раскис. У меня дома были лекарства; я передам тебе их при нашей следующей встрече.       Фолк мгновенно вышел из ступора и произнёс:       — Погоди. Что думаешь?       — Я ещё не составила единого мнения по поводу твоего замысла. Если быть честной, и замысел-то совершенно мне не понятен: чего ты хочешь и зачем, — сказала Салти, вставая из-за стола, — … всё слишком дико.       — Предлагаю обсудить все детали после часов Моления, на свежую голову, — добавила она.       — Пожалуй… — согласился путешественник.       Положив на стол пять монет медью, она попрощалась и поспешила выйти из трактира.       Фолк же оставался на прежнем месте, прогоняя остатки хворости, пусть и слабо, но всё ещё оплетавшей его лёгкие ядовитыми щупальцами.

***

…Зачерпните земли, что кажется единой для Гильи и Атнара, Ракрона, Тресваса, Салуда. Дотроньтесь до первой и ощутите, как, выжженная белым свечением, она рассыпается в мелкую пыль. Вторая будет камениста, третья полна металла. Возьмите серую глину от четвёртой и почувствуйте её холодное маслянистое тело, воняющее кровью. Горсть последней вы ещё припомните. Когда будете отдирать её смердящие комья от кожи…       Лекторию наполнял гулкий цокот стучащих по полу каблуков.       Два ряда невзрачных трибун, прилегавших к стенам, были почти пусты, не считая трёх, за которыми стояли юноши с лицами бледными от бившего в окна света. У кафедры в центре помещения расхаживал мужчина, чьё неопрятное лицо, заросшее седыми волосами, создавало разлад с остальным видом — слишком выхолощенным.       — Это всё. В ваших же интересах хорошо запомнить услышанное. Коли найдёте лучшее применение своему времени, нежели попойки и продажные девы, советую отыскать в архиве «Размышления» мудреца Буккора. Там должен быть экземпляр, — пробасил мужчина, — … свободны.       Две трибуны вмиг опустели — то ученики, откланявшись и поблагодарив лектора, шаркающей походкой устремились за дверь.       — Записал? — не затихли ещё шаги в коридоре, как мужчина обратился к человеку за третьей трибуной.       — Да. Всё до последнего слова, — раздался в ответ молодой, несколько утомлённый голос.       — Ну, так чего ждёшь? Неси сюда!       С трибуны к мужчине спустился высокий юноша в белой рубахе и тёмно-синих рейтузах, заправленных в высокие сапоги. Выглядел он изрядно вымотанным, сдержанная улыбка проглядывала чрез длинные чёрные волосы, облепившие лицо, но и она выглядела как бы не мученической.       Мужчина принял из рук юноши стопку желтоватых листов.       — Ну как, по силам будет?       — Ваша публика, мастер Зебул, хороша во всех отношениях, — ответил юноша.       Зебул закашлялся.       — Не сказал бы. Они ещё зелены и не знают достойных примеров, так что ты будешь их первым наставником такого толка.       — Оно и лучше. Хороший представится опыт.       В хитром прищуре Зебул осклабился и похлопал юношу по плечу.       — Даже не сомневаюсь, Фолк. Не в нашем духе идти простой дорогой, а?