April Rain-Queue Up For Infinity
Он едва вспомнил, как оказался снова в палате. Зато помнил, как оказался в подъезде одной из многоэтажек на другом конце города. Сидя на голом полу, поджав колени к груди, он уже привычно залипал на одну точку, которой в этот раз стала потертая металлическая кнопка лифта. До этого глаза около часа держали внимание на табличке «4». По ощущениям прошло уже несколько часов. Сколько времени провел на самом деле и знать не хочет. Телефон специально убран на дно сумки, чтобы не мешалось думать. Он уверенно пришел в новый мир. По приглашению. Личному.***
Его не остановила ни одна медсестра, не окликнули санитары, а врачи не соизволили даже поднять головы. Он шел уверенно, а его лицо больше не было слишком спокойным и непробиваемым. Он был таким же живым, как и они сами, потому и не заметен. Хотя сейчас стены кажутся куда чище, чем раньше. Кейджи догадывается, что они однотонные по разводам, которые тянутся только от других предметов, сама стена же является смесью близких оттенков. Среди миллиона серых тонов выделяются белые блики и черные тени. Его мир стал более монохромен, но теперь куда ярче выделялись те цвета, что он смог разобрать. Парень подходит к столу. Первым делом переворачивает листок с мазками, а потом и вовсе закидывает в сумку. Вообще хорошо было бы собраться. Акааши уверен, что уже сегодня его выпишут. Дрожащие совсем не от холода пальцы берутся за успевшую высохнуть акварель. Он крепко закрывает коробочку и также кладет на дно. А вот табак так просто убрать не получается. Наоборот, парень достает из сумки портсигар, заученными, но очень неловкими движениями набивает его кривыми быстрыми самокрутками, от которых сам же потом будет плеваться. Зато не будет ломать от нехватки никотина. Внимательно смотрит содержимое сумки и достает джинсы. Честно, ему плевать, в чем уходить отсюда, но погода, кажется, говорит одеться теплее. А ему ужасно холодно без яркого янтарного света. Интересно, сколько у него времени? Наверное, Акааши хотел бы поспать еще. Ему казалось, что он отсыпается только тут, среди психов. После выписки бездумно растратит те крохи, что смог собрать, и снова возвратится к месту, где может уснуть. И ведь в этом что-то есть. Будто сон заставлял голос затихать и успокаиваться, а после, как росла бессонница и усталость, так и голос наращивал свое звучание. Ему бы хотелось отоспаться на всю жизнь… но зачем ему это теперь? Но все же он идет к кровати. Кейджи не расправляет идеально ровно заправленного покрывала, ложится сверху, закидывая руки за голову. Чуть шипит от боли в запястье, вытягивает одну руку вдоль тела, надеясь, что на повязке не будет новых пятен. Глаза поднимаются вверх, и он уже готов к новому диалогу с самым близким и никем одновременно. Но голос так и не появляется. Кейджи не теряется, называет монологом его старую традицию. Потолок за все время стал каким-то уютным и родным, обрел почти равномерный сероватый оттенок. В комнате холодно, хочется натянуть еще много-много одежды на себя, но так и не согреться. На обед не стоит и выходить, ведь в коридоре витал запах рыбы, а уха здесь просто невыносимая. Сегодня повязки будет менять медсестра, которая всегда перетягивает запястья слишком туго. В соседних палатах лежит кто-то буйный, открывать дверь из палаты нужно осторожно. Перед выпиской его даже повторно не осмотрят, потому что он даже близко не похож на здорового. Его выписка – это блажь одного талантливого врача. Монолог оказался куда сложнее диалога. Мысли не хотят возвращаться к тому, что происходило в кабинете. Нет, он запомнил даже слишком хорошо каждое слово доктора, но почему-то даже не вспоминает о них. Акааши с трудом понимает, что тот разговор прошел и окончен. Ему не нужно думать над всем, что наговорил и ты, и оппонент, переваривая каждое слово и разыскивая тайные смыслы. Он не сможет в любой момент подойти к доктору и внезапно заговорить о том, что было пару минут или месяцев назад. Напомнить о середине разговора и сказать, что-то, что будет иметь такой же смысл, но зато звучать круче и пафоснее. Кейджи даже фыркнул от такой картины. Оказывается, если голос был бы живым человеком, то их взаимоотношения выглядели бы очень смешно. Акааши заламывает пальцы руки, чтобы хоть как-то отвлечься от желания закурить. Желание, кстати, скорее по привычке, чем от потребности. Он спокоен как никогда. Медленно пришел к пониманию, что просто принял слова доктора. Без размусоливания, долгого переваривания и приходу к решению. Слова Бокуто будто проникли в него, а после не давали и шанса на протест. Доктор не сказал ничего плохого или того, что пошатнуло бы его убеждения. Кейджи понимал, что и сам бы дошел до этого, но гораздо позже. Все, как и говорил Бокуто. Выписку приносят после обеда. К этому моменту он и встает с кровати. От медсестры пахнет гречкой и все той же ухой. Акааши максимально вежливо отказывается, после чего чуть опускает голову в поклоне - уже стало традицией. Кисти, карандаши и прочая горячо любимая канцелярия выбрасывается прямо на дно сумки, не заботясь о хрупких грифах или чистоте одежды. Табак вновь становится плотным газетным свертком и оказывается сверху. Взгляд бегло пробегает по комнате в поиске забытых вещей… и находит. Акааши потребовалось мгновение, чтобы принять решение. Парень берет халат со спинки кровати, складывает в идеально ровный прямоугольник, кладет в сумку аккуратно, с едва заметной нежностью, а после громко застегивает замок и закидывает ручки к себе на плечо. На выходе ему выдают одежду и обувь, что привозил Кенма в прошлый раз. Толстая стальная дверь закрывается в пятый раз. Акааши надеется, что последний. Улица встречает его холодным ветром и тучами. Кейджи даже рад, что выписался именно сегодня, хотя и понимает, что еще совсем не восстановился. Запястье ноет, лицо слишком бледное, а сон нестабилен. Зато сегодня он может различать цвета. Машины во дворах грязные не только от его восприятия цвета, но и просто грязные. Забавно видеть отношение людей к своим «ласточкам» и «малышкам», которых холят и лелеют. Особенно хорошо виднеются на черном серые пятна. Кажется, у Куроо машина не была никакого другого цвета, кроме черного, даже в моменты, когда он не мог различить ничего. Асфальт серый потому, что он действительно имеет такой цвет. А еще лужи, грязь и пыль. Дома и в самом деле не имеют одного цвета, зато все стали серыми от времени. Сигнал светофора, что должен виднеться издали, тоже меркнет на общей серости. И дело даже не в глазах Акааши. Весь мир серый сам по себе, но он все еще ярче, чем был пару дней назад. Мир грязный и немного ветхий даже в самых новых районах, но он стоит и не планирует рушиться. Вокруг много шума от машин, людей, реклам, торговых центров, но сейчас они не становятся оглушающим месивом. И все они гораздо тише одного доктора. Кейджи отходит от середины дороги, аккуратно расстегивает сумку и мгновенно задвигает молнию назад. Ярко-белый оглушительным светом бьет в глаза, отчего ему приходится проморгаться, постоять с закрытыми глазами, а потом поднять глаза наверх. Ветки разных деревьев больше не кажутся корявыми палками, как когда он выбирал себе домой ель. Толстые и тонкие с разными изгибами и цветами. На фоне серого неба они похожи на первые мазки на холсте. Чудом обходя прохожих, скорее по звуку, чем следя за дорогой, он дошел до своей остановки. Все такая же, с кучей разных вывесок, шумным рынком неподалеку и толпой людей, ожидающих автобус. И, если раньше он спешил надеть наушники и натянуть капюшон, то сейчас невольно прислушивается. - Доктор Кабаяси сказал, что тебе нужно меньше кушать сладкого. - Но маааам! Почему Юки будет кушать конфеты, а я нет? - Потому что у Юки таких проблем нет! Кейджи совсем не умеет оценивать возраст детей, но не дал мальчишке больше семи. Он держится за руку мамы одной рукой, а другой прижимает кулачок к припухшей щеке. Одет мальчишка в курточку, как и его мама. А вот Акааши, почему-то не чувствует холода в толстовке. - К тому же, видишь, как помог доктор? Теперь зубик болеть не будет. И мама озаряет такой ласковой и доброй улыбкой свое чадо, что тот забывает про капризы и внезапно крепко обнимает ее, привставая на носочки, чтобы обвить руки на ее талии. Та все еще улыбается, поглаживая светлые, не совсем понятного цвета волосы. - Да, доктор, и правда, помог. Вырывается слишком громко, чтобы на него не обратили внимания. Кейджи комкает рукой толстовку, но не может оторвать глаз от этой картины. А после сталкивается с глазами женщины, цвет которых близок к тому, что был третьим снизу мазком при смешении с медовым. Он вздрагивает и тут же опускает голову, надвигая капюшон, и уходит куда-то по тротуару вперед. Он совершенно точно хотел сказать это голосу. Он вообще не говорил на улице вслух сколько себя помнил, хотя часто при этом выслушивал голос.. или Или он все это время говорил сам с собой, думая, что разговаривал с голосом. Просто никогда не видел и не слышал никого вокруг, да и плевать как-то было. Какофония звуков съедала собственный голос, а толпа вокруг убивала ощущение своего присутствия. Кейджи перестает чувствовать уверенность в своей точке зрения, которую он долго формировал бессонными ночами. Может, не все вокруг настолько безумны в своей серости. Может, безумен здесь только он. Акааши достает из бокового кармана телефон, к которому он так и не прикасался за все время, хотя раньше казалось, что гаджет для него нечто необходимое в работе. А про работу он и не думает вспоминать. А вот работодатели на почте засыпали его письмами, коих перевалило уже за три сотни, но пальцы успешно пролистывают все диалоги, пока не находят нужный. «Бокуто Котаро, лечащий врач-психиатор в моей больнице. Найди мне его адрес» Телефон разрядился до сорока процентов, но ему больше и не нужно. Боковой карман сумки вновь тяжелеет, Кенме нужно минут двадцать на поиск и проверку. Глаза вновь поднимаются наверх и невольно цепляются за какую-то надпись. Он даже не тратит попытки, чтобы прочесть название заведения, дизайнер попал в самый яркий цвет на его листке с мазками. Под вывеской более мягким цветом и мелкими буквами подписано направление заведения. Ну что же, в чайной можно переждать время и отдохнуть от толпы. Оказаться там стоило двух минут времени. И Кейджи был как никогда прав, ему здесь точно удастся отдохнуть. Все в одной цветовой гамме, приглушен свет, а в воздухе приятный аромат трав. Он прячется за дальним столиком, а после просит официанта белый чай на травах, чуть не добавляя фразу доктора про особую коллекцию. Акааши обхватывает только что принесенную чашку двумя руками. Рядом ставят блюдце с бобовыми сладостями, которые на вкус никогда не приносили особого восхищения. Едва официант скрывается за стойкой, он переводит взгляд на содержимое чашки, пытаясь рассмотреть его цвет. Чай кажется светлым, пошедшим какими-то разводами, но почти таким же, как был в сине-желтой кружке в кабинете доктора. Исключением оказалась чаинка, что всплыла на поверхность и решила встать вертикально. Хороший знак. На вкус чай оказывается неплохим, но уступает наспех наведенному чаю Бокуто.Акааши даже не расстраивается, ведь он сюда пришел не за вкусом чая. Кончики пальцев перестают подрагивать, голова нестерпимо гудеть от обилия цвета. Кейджи на самом деле смог отдохнуть. Кенма опоздал на две минуты, что было непривычно. Скорее всего его отвлекали или же он сам не чувствовал себя настолько комфортно, чтобы буквально слиться воедино со своей машиной. В любом случае, теперь в телефоне аж три адреса. Рабочий, клубный, где, по словам Кенмы, тот бывает чаще, чем в своей квартире, и, собственно, домашний. Акааши быстро посмотрел последний адрес на карте, после чего снова убирает телефон в сумку, только теперь уже на самое дно. Улица встречает грязью и шумом. Он не решился ехать на транспорте, где снова может столкнуться с людьми и заговорить с ними. Около часа пешком – не так и много, как кажется. Особенно, когда вокруг тебя другой мир, который можно молча рассматривать, и никто тебя не назовет психом. Может, он турист, который внезапно потерялся в одном из спальных районов небольшого города. Однако рассматривать все вокруг стало невыносимо довольно быстро. За четверть пути ему кажется, что его заряда сейчас столько же, сколько у мобильника на дне сумки. Из того же бокового кармана вытаскивается маленький дешевенький плеер, купленный лишь для того, чтобы защищаться от внешнего мира. Вот и сейчас Акира Ямаока лечит душевные раны и дает снова вздохнуть. Он и сам не помнит, в какой момент снова накидывает капюшон и опускает взгляд под ноги. Не замечает дороги, времени и самого себя. В память врывается только момент, когда он случайно столкнулся плечом с какой-то девушкой и скомкано извинился перед ней. У нее на поводке забавная собака-сосиска, которая почему-то очень хотела поиграть даже с таким недружелюбным парнем. Та встала на задние лапки и терлась о его ногу, требуя к себе внимания. Штанина неприятно липла к телу, видимо, лапы собаки были совсем не чистые. Кейджи не ругался, даже не возмущался, он просто не понимает, почему та не хотела отставать от него, хотя не чувствовала никакой отдачи. «Спящая, грызущая кость, играющая с какой-то бабочкой на диване цвета охры». Память подкидывала кабинет, неудобный диван и проницательный ярко-янтарный взгляд. У Акааши перехватило дыхание, он ускорил шаг, забывая про все вокруг. Кейджи будто просыпается от вязкого сна, понимая, что уже долгое время смотрит на цифру «4», что показывает номер этажа. Кажется, эти ровные линии выучены наизусть, так еще ее и подчеркнули снизу. Видимо, для красоты. Еще немного и он окончательно сойдет с ума. Толпа сожрала его. Сил будто и не было, а в душе с каждой минутой заселялась безнадега. За маленьким окошком в коридоре, давно не было солнечного света, зато уже ярко горят звезды. Если он не смог прийти к своему последнему спасению, если это спасение само от него убегает, то, может, его попытка оказалась тщетной? Акааши жалел, что не положил заранее лезвия в сумку. Даже канцелярский нож, и тот оказался у доктора. Пришел карандаши поточить, а остался без ножа, точеных грифов и старого привычного мира.Хоть как-то держать себя в руках помогает приоткрытая сумка с белоснежно-белым пятном. Через пару часов, когда все внимание было на кнопке, Кейджи едва держится от желания подняться на крышу. Когда халат перестал давать эффект, руки лезут за самокрутками. Однако уже и их перестает хватать.Он встает на ноги, немного разминает колени. Раскрытая сумка так и остается лежать у двери. Наверное, это будет романтично, выкурить последние крохи табака на крыше. Наверное, он даже не отказался бы от крепких Мальборо, от которых давно отучил Куроо. Однако он не показушник, Акааши действует от безысходности. Последний свет покрывается серыми пятнами на белом фоне. Все вокруг грязнеет. Кейджи не готов окунуться в этот мир заново. Как только ноги смогли прийти в хоть какую-то готовность после многочасового сидения под дверью, он идет к лифту. Кнопка казалась вымазанной чем-то тягучим и гадким от того, как долго он на нее смотрел. Кое-как лифт получает сигнал о вызове на 4 этаж. Глаза прикрыты, Акааши уже не исключает мысли застрять и умереть от нехватки кислорода. Так последняя самокрутка привычно оказывается в сухих губах. Он почти успел преподнести огонек зажигалки к концу, делая привычную затяжку. Дверцы лифта открываются с гадким скрипом. Хорошо, что этот звук последний раз в его ушах. - Добро пожаловать домой, Акааши. Самокрутка с глухим шлепком падает на пол, а Кейджи открывает глаза. Громкий голос может быть тихим. Яркий свет может не только сжигать. Янтарный может быть мягким. Доктор может не только ломать старое. Тысяча рваных мыслей в голове пролетали и не останавливались надолго, пока огромные руки с невероятной нежностью обнимали совсем тощего на его фоне Акааши. Мерзкий, далеко не последний скрип оглашает закрытие дверок, лифт по зову спускается на первый этаж. Я дома.