Your kitten

Красные бинты, заляпанные кровью, пахнущие гнилью и отчаянностью, с каждым движением рук развязываются на отдельные и развалившиеся полоски старого материала. Марлевая ткань рвётся на две части, обнажая порезы на запястьях, бесконечные рубцы на нездорово бледной коже. Изношенные, почти почерневшие от старой крови, истёршиеся бинты. Дрожащими руками разматываешь их, открывая его новые шрамы. Он дрожит. Дрожат его губы. Эти губы всегда улыбались только тебе, а теперь они в крови. В тёмной комнате сыро, набухшая древесина рассыпается на опилки. Здесь пахнет чёртовой безысходностью и безнадёжностью, здесь пахнет мощным спиртом и плачущими криками. Здесь пахнет невыносимой болью. Ты считал себя слабым, но теперь обязан стать сильнее. На твои ужасом наполненные глаза попадаются рассыпанные по всем полу таблетки. Дотрагиваешься до остывшего лезвия, кровь на котором засохла и почернела. Как и на его бинтах. Ты хочешь поймать его безумный взгляд. Его бледные и исхудавшие запястья в таких безобразных и крестообразных порезах, что ты стискиваешь зубы. На его хрупкой шее туго, до синего цвета, затянут ремень. Быстро ослабляешь его, чтобы ему было свободнее дышать, но ты не уверен, дышит ли он вообще? — Рих, я потерял ключ, — дрожащим голосом говорит он тебе. На сломанном столе стоят разбитые бутылки из-под виски и вина. Нервно отбираешь огромный шприц с какой-то дрянью, сжатый в его окровавленных пальцах. Каждая комната в этой квартире плачет, каждый стук пугает, начинаешь плакать мысленно и ты, когда он поднимает на тебя глаза. — Скажи, что нашёл его, — его серые глаза безумно бегают по тебе, они мокрые от слёз и уставшие от жизни. Его руки тянутся к тебе, сжимая твои плечи. Здесь беспорядок, что, кажется, прошёлся ёбаный ураган. Фотографии на стенах — глаза изображённых на них вырезаны. — Пожалуйста, убей меня, — Пауль всхлипывает и, как потерянный ребёнок, прижимается к тебе. — Я так больше не могу… — твои руки обнимают его в ответ, он пачкает тебя своей кровью, ты прижимаешь его хрупкое и исхудавшее тело ещё ближе. Твоя ладонь скользит по его лохматой и такой до сих пор детской макушке, ты сдерживаешь слёзы от того, что видишь и чувствуешь. Икона на стене разбита, ты замечаешь булавки, проколовшие его живот в хаотичном порядке. На груди, будто ножом, у него вырезана какая-то надпись, которую прочитать не удаётся. На стенах тоже что-то написано. — Он сводит меня с ума, — говорит он. Ты чувствуешь его слезы на своей шее, к которой он прижался. Он до сих пор такой маленький и беззащитный, такой дрожащий и бледный, похожий на призрак, как в первую вашу встречу, и ты, блять, сделаешь для него всё. В этой квартире что-то не так. Гостиная тут трясётся от холода, кухня злится на всех, гремя посудой. Светлые воспоминания уходят, секунда за секундой, и чем больше времени, тем быстрее ты забываешь его улыбку. Телевизор разрывается от каналов, потухает, а потом возвращается, оглушая трещащими звуками из колонок, от которых до боли напрягаются ушные перепонки. — Не отдавай меня ему, — Пауль хрипит, пачкает тебя своей кровью, слезами и всхлипывает. Ты ничего не говоришь, хотя должен. Он сводит тебя с ума. Ты вспоминаешь, как мама ругала тебя за то, что ты общаешься с ним. Со странным мальчиком, с которым никто не хочет дружить. С изгоем для всех. С сумасшедшим. Мама кидала на тебя злые взгляды, когда ты приводил его в свою комнату. Поэтому ты прятал его под кроватью. Ты прятал его, как маленького котёнка, потому что родители не разрешают тебе заводить животных. У твоей мамы аллергия на котят. Тебе даже запрещают кормить и гладить его. Но ты не слушаешься. — Мне кажется, что лимон похож на Солнце, — говорит он. — Или Солнце похоже на лимон, хотя иногда на мандарин, — его детское лицо наполнено интересом к цитрусовым. — Я никогда не ел лимонов, — Пауль смотрит на тебя. Родителей не будет до послезавтра, поэтому ты кормишь своего котёнка на вашей кухне после ваших школьных занятий, не боясь, что они выгонят его веником или усыпят. — Солнце похоже на апельсин, — отвечаешь ты. Ты так счастлив, что твой друг рядом, и ты улыбаешься, когда с интересом наблюдаешь за ним. — Или на круглый банан, — говорит Пауль и чешет шрамы на руках. Ты всегда спрашиваешь его, откуда они, но он никогда не отвечает. Эти шрамы были с ним всегда. Ты знаешь их наизусть. Любишь их и ненавидишь. В его квартире невыносимо тихо и невыносимо громко. Виски сжимаются. Прошло много времени с того момента, когда вы были школьниками. Слишком, чёрт подери, много времени. За окном пасмурно, серая вата затмила небо, будто вашему миру конец. Но ты не хочешь произносить это пугающее слово — «конец» — потому что твой котёнок рядом. — Я не хочу жить, Рихард… Больше не хочу, — его голос такой высокий, жалобно хриплый, и ты только сжимаешь его сильнее. До смерти боишься его отпустить. Его бледную и искалеченную руку. Ты всегда боялся, что она может исчезнуть из твоей жизни, и ты не сможешь до неё больше дотронуться. Поцеловать. Сжать до хруста хрупких костей. Провести пальцем по бордовым царапинам. Стопа, шаркая, чувствует под собой его колкие шприцы и острые осколки. Ты хочешь собрать осколки его души и целуешь его в холодный лоб. Здесь пахнет монстрами и жуткими сказками, которые он тебе рассказывал, лёжа под твоим клетчатым одеялом. — Они побьют тебя, если ты будешь водиться со мной, — его лицо настолько серьёзное, что ты хмуришься в ответ. — Лучше не дружи со мной, я не хочу портить тебе жизнь, — он, такой крошечный и трогательный, по привычке чешет порезы на своих запястьях. На нём старые шмотки из секонд-хенда, на тебе фирменные шмотки, купленные мамой. — Они не побьют меня, потому что мы надерём им задницы, — улыбаешься, ставишь руку ему на плечо и улавливаешь его удивлённое выражение на милом лице. Ты бы никогда не оставил его. Никогда бы не променял его даже на самые дорогие сокровища во вселенной. Каждую его рану ты готов купить за золото. Ведь он и есть несчастное и приносящее только проблемы, но только твоё грёбаное, мать его, сокровище. Ты понимаешь это в свои далёкие семь лет. А, может, и намного раньше. Ты рыскаешь у него в прогнившем холодильнике. Выкидываешь все протухшие продукты, оставляя только пачки фисташкового мороженого, потому что это его любимое. Гадаешь, сколько дней он не ел за этот месяц, в который вы не виделись. Сердце сжимается, на пару с мыслями о его очередных порезах, который он сам себе сделал. Ты знаешь, что его сердце гниёт, а душа умирает, но не хочешь с этим смириться. Делаешь вид, что не замечаешь запаха смерти, которым он пахнет. От него всегда веяло смертью. И все боялись и ненавидели его за это. Но ты любил этот запах. Ты сам захотел стать таким. Он — холодный и умирающий организм, всё тот же потерянный ребёнок. Он — ходячий труп, который вызывает у тебя слёзы. Но ты готов умереть, всегда был готов. Как только он пришёл в твою жизнь. — Смотри, это солнечные зайчики, — он направляет зеркало, светящееся от лампочки, тебе в глаза и смеётся. Скоро должен прийти отец, и котёнку лучше уйти, но ты этого не хочешь. Тебе нравится, как он дурачится. Стискиваешь зубы и наслаждаешься моментом, пока он здесь. Его искалеченное тело состоит из алкоголя, никотина и наркотиков. Он состоит из боли. Лёгкие чешутся, когда ощущаешь, что вы дышите не одним и тем же воздухом. Когда находишься на другой стадии разложения. Когда ещё не сгнил. Потому что он дышит серой. И постоянно хочет убежать, но остаётся в этом грёбаном городе только ради тебя. Твой котёнок носит серый капюшон. И иногда его глаза похожи на дождь, иногда на зелень, а иногда на космос. Помнишь ли ты вашу первую встречу? — Знаешь, если кинуть монетку в этот колодец, то твоё желание сбудется, — говорит он тебе. Вам обоим по шесть лет, и этот странный мальчуган, имя которого ты ещё не запомнил, только недавно перевёлся в твой класс. — У тебя уже сбылось? — спрашиваешь и смотришь на этого мальчика в рваной одежде и в грязных сандалиях с подозрением. «Он не такой, как все» — в тот момент ты знал о нём только это. — Да, теперь у меня есть щенок, — бледнокожий мальчик с синяками на руках и шрамами на лице улыбается тебе. И ты почему-то хочешь ему поверить. Ты кидаешь монетку в колодец. Сбылось ли твоё желание? Ты вспоминаешь свой дикий сон. Жутко отдающийся криками и чёрной кровью. Душный. Тошнотворный. Ёбаный кошмар. Приснившийся тебе в детстве, который твои конечности помнят до сих пор, когда становятся неподвижными и свинцовыми. Кровь на рваных детских штанах, гнилые зубы и грубые, потные руки. Твой маленький друг, плачущий и вырывающийся из жутких лап мужчины в спортивке. Этот мужчина грубо стаскивает с него штаны, расправляется со своей ширинкой и затыкает его рот грязной ладонью. Руки этого ублюдка — самое ужасное, что ты когда-либо видел. Красного цвета, с синими венами и чёрными мозолями, тупыми и короткими пальцами, жёсткие и шершавые на ощупь. К ним омерзительно прикасаться. Вспоминаешь, что плакал во сне от безысходности и боли вместе с Паулем. Грубые руки мужчины душили во сне, даже не прикасаясь к твоей посиневшей шее. Вспоминаешь, что на следующий день твоего друга не было в школе, и ты нашёл его на заброшке — месте, где вы часто играли. Серое такое и разваливавшееся здание, где тусуются городские вороны. Он долго молчал, сколько бы ты не расспрашивал его. Но потом всё же сказал тебе, что ненавидит спортивные костюмы. Отчим убил щенка. И не только. Тебя тошнит, когда ты всё понимаешь. Его отчим. Ты и сейчас ненавидишь его. На следующий день тебе снилось, как волки рвут маленького щенка в клочья. — Рихард, сколько раз тебе говорить: ты должен перестать общаться с ним, — твоя мама строго смотрит на тебя. Ты злишься внутри и в который раз искренне недоумеваешь. Почему? — Он мой друг, мам, почему мне нельзя с ним общаться? — ты спрашиваешь это каждый раз, но она тебе никогда не отвечает, хотя тебе уже тринадцать. Ты вполне ощущаешь себя достаточно взрослым. — Этот мальчик психически ненормален, понимаешь? От него можно ожидать чего угодно, я переживаю за тебя, — мама осторожно ставит свою мягкую ладонь тебе на плечо, и тебе хочется взвыть от несправедливости. — Ты хороший мальчик, и я не хочу, чтобы его дурное влияние испортило тебе жизнь, — тебя начинает снова подташнивать. — Забудь про него, милый, в твоём классе много других хороших мальчиков, я уверена, что всё наладится, — тебе хочется убежать, взять Пауля с собой, положить в красивую праздничную коробку, чтобы никому не показывать своё сокровище, и никогда сюда не возвращаться. Потому что они все не знают, насколько он дорог тебе. Под свою же, покрытую мурашками, кожу тебе лезет зуд, когда ты вытаскиваешь булавки из его живота. Напрягаешься, чтобы не накричать или закричать — в чём, собственно, разница? С задержанным воздухом, чтобы не дать себе заплакать, выкидываешь кровавые и немного заржавевшие булавки в сломанное мусорное ведро, набитое стеклянными осколками, лезвиями и таблетками. Кровавые пятна узорами то и дело натыкаются тебе на глаза. На стенах красные отпечатки его пальцев и ладоней. Стены тоже в шрамах и ножевых порезах. Он сидит неподвижно, молчит и смотрит в одну точку. Как тогда, когда не пришёл в школу, но теперь хуже. Хочешь снова обнять его, но сдерживаешься. Он снимает свои железные серьги. Позволяет обработать раны, и ты не спрашиваешь почему. Почему он всё это делает. Потому что знаешь ответ. — Почему ты не отвечаешь? Что твой отчим с тобой, блять, делает? Он бьёт тебя? — с ужасом спрашиваешь ты, заметив новые страшные синяки на его спине. Сил сдерживать вопросы не хватает. Тошнота, как и в прошлый раз, подкатывает к горлу, когда представляешь ту самую картину из сна. Ёбаные и ненавистные, красные и грубые руки. Начинаешь злиться и мечешься, но не хочешь пугать Пауля. Даже боишься спросить, что, кроме синяков и ран наносит ему мужчина в спортивке… Может, потому, что знаешь ответ? И боишься, что всё, о чём ты думаешь, подтвердится? — Когда выпьет — да, но… больше не спрашивай это, никогда, пожалуйста, — он отворачивается и не видит, как тебя пожирает злость. Ещё сильнее. До красноты в глазах и шума в голове. Значит, правда. Конечно же, ты не отстаёшь с вопросами от Пауля. Допытываешься признания о тех ужасных вещах, творящихся у него дома. Говоришь, что нужно вызвать полицию. Чтобы они разобрались. Но Пауль вжимает тебя в стену и говорит, что если ты сунешься в дела его блядской семьи, то больше никогда, никогда его не увидишь. Поэтому приходится просить у него прощение. Он не догадывается, пожимая твою руку в ответ в знак примирения, что ночью ты залезешь в их дом и попытаешься убить его отчима битой. Ты подозревал с самого начала. Ты глубоко внутри всё знаешь. Нет, ты уже уверен на сто процентов. Каждый его взгляд. Каждый свежий порез. Каждый синяк. Сказки, которые рассказывает твой котёнок, на самом деле — реальные кошмары. Он рассказывает их тебе своим мурлычущим голосом и прячет слёзы. И ты знаешь, что история про маленького мальчика, которого пытал лесной тролль в своей заброшенной хижине у болота, основана на реальных событиях.  — Но это всего лишь сказка, — говорит он с невинным лицом. Твой котёнок продолжает считать свои раны. А ты зло смотришь на его отчима в побоях и синяках, когда он здоровается с тобой на родительском собрании. Он не подозревает, кто именно набросился на него с битой в маске поздней ночью на прошлой неделе. Его гнилые зубы обнажаются, когда он гадко улыбается и говорит, что Паулю повезло с другом. Еле сдерживаешься, чтобы не убить его. Кажется, что блеванешь прямо на его тёмно-синий спортивный костюм. В голове проскальзывает мысль, что сдашь этого ублюдка в полицию и плюнешь ему в рожу, но в этот момент ловишь испытывающий взгляд Пауля. Он говорит: не надо. И ты отступаешь. Но всегда готов напасть. Иногда ты забываешь его имя, особенно, когда этот беззащитный котёнок крутится рядом. Смеётся, подкалывает, жуёт жвачку с лимонным вкусом. Улыбаешься ему и пытаешься забыть, что каждый раз не сдерживаешься и по-тихому травишь его отчиму жизнь. Ты бы вообще сдал его в полицию, но пока Пауль счастлив. Его шлюховатая мамаша-алкоголичка и наркоша наконец съебала от этого ублюдка, и теперь живёт с сыном отдельно. Пауль в безопасности, и можно выдохнуть. Что солнечный, что пасмурный день в твоей жалкой жизни очень длинный, но в то же время короткий, когда он заполняет его. Его слишком мало. Не хватает, тебе хочется продлить это грёбаное мгновение, когда ты нетрезвым после ночной попойки взглядом смотришь на его тонкие запястья или на тонкие и бледные ключицы, которые так хочется… поцеловать. Невольно вздрагиваешь от этой странной мысли.Ты уже подросток. Ты возбуждаешься, когда он раздевается или стоит слишком близко, и тебе стыдно. — Придурок, — говорит он, лёжа на полу, ногой дёргая спинку стула, на котором ты сидишь и делаешь уроки. Он улыбается своей самой обаятельной и самой дурацкой улыбкой, которую ты обожаешь, но виду не подаёшь. Пытаешься сосредоточиться на уроках, что в шестнадцать лет не так просто сделать. — Ты как сторожевой пёс, который не может оторваться от своей будки, — он закатывает глаза. За окном наконец светло, что просто чудо, ведь всю неделю небо было залито ёбаным свинцом. — Я это о твоей сраной домашке, — а потом он опять начинает дёргать твой стул и тебя вместе с ним. Хочет обратить на себя внимание, паршивец. — У меня завтра зачёт по биологии, — сдержанно отвечаешь ты, скрывая улыбку, когда он приподнимается, идёт к тебе и становится так близко, что ты чувствуешь его запах… Чего-то такого цитрусового и фруктового. Ты почему-то вздрагиваешь и краснеешь. — Нахуй твой зачёт, пойдём на улицу, — он хулиганит, забирая твою тетрадь, и снова по-идиотски смеётся. Мама была права, когда говорила, что он плохо на тебя влияет. Но она даже не подозревает, насколько ты счастлив рядом с ним. — Ладно, только ненадолго, — ты откладываешь учебники и потираешь глаза. Тебе придётся сидеть за домашкой всю ночь, потому что с ним ты будешь гулять допоздна, нехотя разлучаться и возвращаться домой. Тебе придётся покупать фисташковое мороженое и пиво. Грязные бинты пахнут засохшей кровью и госпиталем — чем-то таким едким, резким и больным… Вздрагиваешь, когда ощущаешь. Его кожа такая холодная, как чёртов морозильник. На ней нет почти целого места, и ты с любовью и ужасом дезинфицируешь её. Осторожно проводишь пальцами по выпирающим позвонкам. Сверху-вниз. Дыхание почему-то учащается. Сейчас совсем не время, но на этого парня без одежды ты не можешь смотреть безразлично. Он слегка шипит от боли, сквозняк щекочет его обнажённую спину, из одежды на нем только рванные по колено джинсы. — Что открывает этот ключ? — Пауль разглядывает стальной предмет, валяющийся у тебя на полу. — Всё, что захочешь, — отвечаешь ты, пуская сигаретный дым. Ты начал курить в четырнадцать, и твоё тело наглухо слилось с долбанным никотином, без которого не может жить. — Да ну? — он отбирает у тебя косяк и, ухмыляясь, затягивается. Вы сидите у тебя на чердаке, пока предки свалили в театр, а когда приедут, Пауль может вылезти из того окна напротив. Поэтому ты даже не беспокоишься. — Ага, — киваешь ты, поднося ему сломанную пепельницу. — Можешь взять себе. — Надеюсь, этот ключ открывает мир халявного бухла, — улыбается он. Его лёгкие нервно дышат, и ты не хочешь, чтобы опять произошло то, чего ты боялся больше всего. Ты не хочешь терять его. Вспоминаешь, что между вами было. И ты знаешь, почему. Ты знаешь, что он болен. Все говорили тебе это. Говорили держаться подальше. Быть бдительным. Но ты никогда не слушал. Даже его самого. Ты знал это. Но тебе было на это плевать. Ты подсел на него, чувак, смекаешь, да? Как на наркотик. И не можешь избавиться. Даже тогда, когда он накинулся на тебя с кулаками ни с того ни с сего. Но потом ведь пришёл в себя? А надолго ли? — Пауль — аутист и даун, нахера ты с ним общаешься? — твой задиристый одноклассник, играющий в школьной футбольной команде, подошёл к тебе на перемене. Рыжий, в ужасно широких шмотках, доставшихся после старшего брата. Он задаёт тебе один и тот же вопрос каждый учебный год. И ответ не меняется. — Он не аутист и не даун, а соображает намного лучше тебя, — зло смотришь на него, сжимая кулаки. Хочешь вмазать по его тупорылой роже. Запах его отвратительных сигарет заставляет стиснуть зубы. — Чё ты сказал? Ты, наверное, и не отличаешься от своего любимого психа. Может, вы оба просто педики? — ты начинаешь ненавидеть рыжих уебанов. Особенно тех, кто носит одежду после старшего брата. Особенно играющих в футбол. — Не твоё ёбаное дело, — говоришь ты и бьёшь его по наглой роже. Родителей вызывают в школу в тот же день. Но ты ни о чем не жалеешь. Ты щекочешь ватой, пропитанной спиртом, по всему его телу. Почти прозрачному, готовому вот-вот исчезнуть. Ты бы целовал это полумёртвое тело, если бы это помогло избавиться ему от боли. Твои глаза не отводят от него взгляда, ты скользишь им по его встревоженному и застывшему лицу. Серые глаза смотрят в одну точку. И он будто больше не слышит тебя. — Ты ел хоть что-нибудь? — всё-таки спрашиваешь ты, хотя знаешь, что ответа не получишь. Свой голос тебе кажется издалека. — Иногда смерть — единственный выход, — отвечает он, и ты поджимаешь губы. Тебе нечего сказать. Ты просто хочешь обнять его. — Пауль, что за… Твою мать, с тобой всё в порядке?! — встревоженно спрашиваешь ты и подбегаешь к нему. Дрожащий и в рваной одежде, он зашёл в твой гараж весь в побоях и с ножом. Нож весь в красных пятнах. Весь в крови. Тёмно-красные капли небрежно стекают по его лезвию. — Оказывается, боль лечит, — он странно смотрит на тебя. Несколько секунд. Переводишь взгляд на его окровавленную футболку. Дыхание исчезает, когда видишь его сумасшедшие глаза. Кожа леденеет, будто облепленная снежинками. Глаза застывают на одном единственном объекте — его руки трясутся, но лицо ничего не выражает. Жаркий огонь в его глазах напоминает далёкий свет в конце все поглощающей тьмы. Ты всё понимаешь и застываешь на месте. Господи, Пауль, что ты натворил… Твои глаза застывают на окровавленном ноже. Нет, только не это. — За тобой приедут? — ты в шоке, смотришь на него и не отрываешься. Горло будто сжали острыми когтями. Это — реальность. Моргаешь и не знаешь, что сказать. Ты не удивлён тому, что он сотворил. Тебе просто страшно за своего друга. Почему тебя это не удивляет, чёрт подери? Может, потому, что подсознательно ты знал это? Был готов с самого начала? Ведь ты сам подписался своей кровью на вашем с ним контракте. Сам. Ты сам знал, на что идёшь. — Уже приехали, — говорит он. Серые глаза испытывающе смотрят на тебя, ты даже не знаешь, что теперь правильно в такой ситуации. — Боже, Рих, прости меня… — ему только семнадцать, а он уже сядет в психбольницу. Или в санаторий для душевно больных, если вежливо выражаться, мать вашу. Потому что в тюрьму не попадают невменяемые убийцы. — Ваш приятель психически болен, — говорит тебе незнакомый мужчина в полицейской форме. Но ты не слышишь его. Тебе ведь, в принципе, похрен — тебе говорили это с того момента, как ты с ним подружился. Ты знаешь, что будешь навещать его. Пациента палаты 37. И ты навещаешь его почти каждый день, если получается. В первые несколько недель тебя не пускали к нему — на этот страшный ёбаный третий этаж, где слышишь только крики и вопли больных, в это отделение для буйных одиночек и агрессивных индивидуумов, где проходит первое интенсивное лечение, что подразумевает под собой шоковую терапию в смирительной рубашке. Ты волнуешься и не спишь по ночам, но через месяц тебе говорят, что Пауля перевозят на этаж ниже — к миролюбивым тихоням, которые идут на поправку. Врач сказал, что «у него большой прогресс». И ты от нетерпения кусаешь губы, когда ждёшь его на свидании во дворе с обшарпанными скамейками. Он выглядит ещё бледнее, чем обычно, его вечные круги под глазами превратились в тёмные и нездоровые мешки, но его улыбка греет тебя. На нём чудная мягкая пижама, в которой он выглядит пушистым и взъерошенным ангелом. И не скажешь, что он хладнокровно зарезал двоих парней на бульваре. Ты берёшь его за руку. Гладишь немного девичьи пальцы, дотрагиваясь до тонких запястий. Он рассказывает, что здесь, в больнице, отвратительно кормят, обычно обезжиренным йогуртом, чаем, тостами с джемом или подгорелой кашей. Не дают кофе. Не говоря уже о выпивке покрепче. Жалуется, что здесь обитают занудные овощи, поэтому не с кем поговорить. Его, кроме тебя, никто не навещает, ведь его мамаша в тюряге, да и вообще — ей, в принципе, всегда было похрен на сынка. Пауль просит тебя навещать его, чтобы он не сошёл с ума от одиночества, хотя ты делаешь это и без его просьбы. Это твоя единственная радость в своей паршивой жизни. Пауль смотрит на тебя этими своими когда-то серыми, но теперь глубоко чёрными глазами и ухмыляется. Тебе скоро восемнадцать, а у тебя до сих пор не было девушки. Тебе восемнадцать, и ты продолжаешь ходить в психбольницу к нему. Родители, конечно же, не одобряют твоё общение с «убийцей». И это слабо сказано. Они в бешенстве, поэтому ты переезжаешь в съёмную квартиру и обрываешь все контакты. Тебе похер по самые гланды. Ибо пошли все нахуй. Ибо нехуй тебе указывать. Одержимый только встречами в санатории для душевно больных, забываешь, что хотел создать гаражную рок-группу с соседом, у которого, кажется, СПИД. А его имя ты так и не запомнил. Гитара пылится в углу вместе с твоими планами и поездками — они появятся, когда твой единственный настоящий друг будет на воле. Надеешься, что когда это случится, твои планы уже станут вашими. В школе тебя не узнают, а вскоре и совсем перестают замечать. Или ты их. Что одноклассники, что учителя, родители или новые шумные соседи — они все в одном большом лице, на которое ты не обращаешь внимания. В зеркале своё отражение тебя смешит, потому что спишь ты кое-как, но, в принципе, пока не жалуешься, а глаза красные и уставшие, будто у тебя хроническая, мать её, бессонница. Словно призрак, ты одиноко бродишь по шумным школьным коридорам, где когда-то вы играли в догонялки. Смотришь на начёрканные маркером ваши имена. Пауль и Рихард. Рядом. Забавно. Улыбаешься вспыхнувшим ураганом воспоминаниям. Ночью, когда к нему нельзя прийти, ты мучаешься от нехватки его дурацких шуток. Грёбаной улыбки. Грёбаного аромата его тела со вкусом сладкого мандарина, если притронешься к ней губами, чего ты так страстно желаешь глубоко внутри… Ты опять краснеешь. Ты представляешь его в постыдных фантазиях, вспоминая его белые ключицы. Возбуждаешься слишком резко и неожиданно — стоит только подумать об этом. Просыпаешься весь мокрый, как и твоя постель, когда тебе снится очередной чувственный сон с его участием. Задыхаешься от вкуса лимона. Мгновенно умираешь, когда видишь шрамы и порезы на венах. Чувак, это сводит тебя с ума, сечёшь? Твой когда-то хороший знакомый-пончик с параллельного класса спрашивает, что с тобой, но ты не отвечаешь, потому что… Ничего? С тобой всё хорошо. Просто здесь нет Пауля. Родители приезжают к тебе на Рождество. А ты и забыл, какова на вкус мамина стряпня, ведь питаешься только едой быстрого приготовления. Или вообще забываешь есть. Всё тащишь сладкое с кондитерской Паулю, или сигареты, когда медсестра не видит. Отец смотрит на тебя настороженно, мать пытается улыбаться. Твоя однокомнатная почти пуста, у тебя даже нет приличного стола. Ну, неудивительно с твоей зарплатой продавца. Ты не против помириться с предками. Пока мама не говорит: «Хорошо, что ты избавился от этого сумасшедшего, сынок». И ты отодвигаешь от себя тарелку с рождественским ужином. С этим фальшивым, чтоб его, ужином, на котором якобы вся семья собирается вместе. Но теперь ты не можешь вас с родителями так называть. По твоему взгляду понятно, что маме с папой лучше уйти. И не возвращаться. Пока они не примут «сумасшедшего». Смываешь все остатки крови с плеч, проводя мокрой марлей. Вся твоя жизнь состоит из его падений. Из его боли. Из смеха. Из синяков. Даже не пробуя кровь на вкус, чувствуешь её металлический вкус, от которого мутит в голове. Его фотоаппарат, который ты ему подарил в день выхода из санатория, сломан. Фотоснимки его клиентов разбросаны по всей гостиной. Вспоминаешь, что их — клиентов — у него было много. Его работа во время фотосессий поражала, хотя у него не было даже образования. Вспоминаешь, что он и тебе один раз устроил её — предложил сняться в костюме садо-мазо, который он хер знает откуда достал, на что ты почему-то согласился. Ведь это был его день рождения. Твоих фотографий в его коллекции слишком много. Он даже фотографировал тебя, когда ты не видел, и узнаешь об этом только сейчас, разглядывая бесконечные снимки под ногами. Вот на полу — тысячу примеров его работ, целый альбом с тобой, целый долбанутый мир тебя. У него есть ты в одних трусах, наливающий себе кофе. У него есть ты, сидящий в кафе и поедающий отвратительный на вкус стейк. Есть ты, спящий, как младенец, прижимающий к себе подушку. Есть ты, смотрящий на него своим фирменным взглядом, как на идиота. И целая куча тебя, когда ты куришь. Он всего лишь сумасшедший. Такой же сумасшедший, как и ты. Ты не идёшь на свой выпускной, не ищешь подружку для танцев, не напиваешься в компании одноклассников, ты идёшь с красным дипломом об окончании этой дебильной и обязательной, своего рода, колонии для детей в руках к Паулю. Ты легко поступаешь в высшее музыкальное заведение. Комиссия поражена твоими умениями игры на фортепиано, гитаре и ударных. Ты идёшь праздновать удачное поступление к своему котёнку, а родителям скидываешь сухое сообщение для справки. Своё девятнадцатилетние ты тоже празднуешь в санатории. Главврач, знающий тебя в лицо, улыбается своей совершенно ебанутой улыбкой и говорит, что благодаря тебе Пауля скоро можно выписывать. Если бы не его приступы неконтролируемой агрессии. Но твоё присутствие делает его дружелюбным и счастливым. Даже ласковым. А ты приходишь почти каждый день, если получается. Хотя не положено. Но главврач с ебанутой улыбкой делает вам исключение. Ведь ты и есть его реабилитация и терапия. Главврач даже разрешает вам посидеть в отдельной комнате без посторонних в твой праздник. Спиртное твоему другу нельзя, но вам и без него весело. Пауль в этот день выглядит, как чудо. Со своим тёмным хохолком, блестящими глазами и невинной улыбкой он ещё больше похож на ребёнка. Он дарит тебе разноцветный браслет, который сам сделал. Воздух с ним почему-то такой сладкий. Воздушный и лёгкий. В этот летний и солнечный день ты еле сдерживаешься, чтобы не поцеловать его. Твой котёнок продавал свои поделки из верёвок и бусин всем желающим. Зарабатывал, кстати, неплохо. Покупательницами, в основном, были суеверные женщины, которые верят в Ловцов Снов, или молодые девушки, влюбленные в Пауля и в его браслеты из ниток и бусинок. И ты не удивлён почему. Вспоминаешь, что ревновал его почти ко всем этим намалёванным хохотушкам, очарованным обаянием твоего красивого и странноватого друга, но слова против сказать не мог. До определённого момента. А сейчас он в таком состоянии, что тебе страшно. Вы не виделись этот блядский месяц, но ты и не подозревал, что найдёшь его таким. Искалеченным самим собой. Сбитым с ума своими же демонами. Разбитым на две части. На гране смерти. На грани душевного разложения. — Боже, Пауль… Что ты с собой сделал… — ледяным от увиденного шёпотом говоришь ты, вытаскивая пинцетом застрявшее лезвие, которое он протолкнул себе в ногу. Наверное, ты никогда не чувствовал себя таким счастливым, когда узнаешь, что твоего котёнка выписывают. Ты ждал этого почти полтора года, грезил этим, мечтал… Сбегая с последней пары, умирая от нетерпения, садишься в свою тачку — единственное, что ты взял у родителей, — и едешь к этому мрачному, но для тебя прекрасному месту, прихватив подарок в виде фотоаппарата. С улыбкой стучишься к главврачу. Дверь по обыкновению скрипит, в нос ударяет запах горьких таблеток. — Присядь, пожалуйста, Рихард, — на твой вопрос, где Пауль, главврач снимает очки и хмурит брови. Его задумчивое и мрачное лицо тебя сразу настораживает. — Я не понимаю… Что-то случилось? — спрашиваешь ты, а внутри умоляешь судьбу, чтобы ничего такого не было. Руки почему-то дрожат. — Пауля перевели на этаж выше… — главврач смотрит на тебя, как на дикого зверя, которого нельзя злить. Поэтому пытается говорить тихо и осторожно. — В смысле? Вы же сами сказали, что он полностью здоров и может уже выписываться… — тараторишь ты, ничего не понимая и даже не представляя, как такое могло, блять, случится. Как можно было так всё обломать? — Понимаешь, не всё так просто, — он вздыхает, а тебя уже начинает раздражать, что этот странный мужчина в белом халате и холодными глазами медлит. — Ещё вчера утром всё было просто отлично. Он вёл себя как обычно, даже лучше обычного, когда узнал, что скоро выйдет на свободу. И всё до того, как к нему пришёл посетитель… — Посетитель? — напрягаешь брови в напряжённую дугу, пока в мозгу пролетают тысячи вариантов, но останавливаешься ты на одном. Самом ненавистном. — Да. Точно не знаю, кем приходился Паулю этот мужчина, но… твой приятель, скажу тебе так, переменился сразу же, как увидел его. Появились те же признаки, с которыми нам его сюда и доставили. Если исключить все медицинские термины, то: истерика, агрессия, он снова не понимал, что делает, потерял контроль над действиями, и чуть не поранил нашу медсестру. Мужчине, конечно, пришлось удалиться, хоть я и просил его заскочить к себе в кабинет, но он исчез сразу же, как появился. — Вы не знаете, кто был этим посетителем? — обречённо выдыхаешь. — Я надеялся, что ты нам скажешь, кто он, потому что медсестра записала его в список посетителей, — главврач протягивает тебе бумагу, указывая пальцем на имя, которое ты быстро прочитываешь. Это знакомое имя. И оно ненавистно тебе. Каждая буква, комбинация слогов и само звучание бесит тебя, как дикого волка. Тебя начинает тошнить. — Я знаю, кто это. Это его отчим. Наматываешь новые бинты, крепко, но осторожно затягивая вокруг его рук, а затем и ног. Стоило бы смыть всю застывшую кровь с его кожи, но он не двигается с места. Поэтому ты с быстротой света отлучаешься в ванную, возвращаясь с чашкой водой, полотенцем, пеной для бритья и бритвой. Снова садишься перед ним. Его взъерошенным и лохматым волосам позавидовал бы любой панк. Массируешь, размазывая пену по поверхности его лица, пальцами водя по шершавым от щетины скулам и подбородку. Пауль не смотрит тебе в глаза. Окунаешь бритву в чашу с водой, а затем подносишь её к нему. Останавливаешься, потому что он поднимает на тебя взгляд. — Как Суинни Тодд, — медленно говорит он. Его голос перестал дрожать, слёзы высохли, и теперь на лице только холодная и безэмоциональная маска. — Всего одно неправильное движение… — он дотрагивается до лезвия пальцем, которое ты держишь в своих руках. — И всё позади. Ты долго уговаривал главврача пустить тебя к нему. На этот чёртов третий этаж. Звуки пианино, пустота и крики переполняют тебя, когда ты приближаешься к его палате. Всё вокруг слишком белое, девственное, в то же время порочное. Ты видишь иную сторону санатория, который стал для тебя местом хороших воспоминаний. Главврач открывает для тебя дверь. И когда ты заходишь, то теряешь дыхание, а в глазах темнеет. Пауль острым лезвием буквально протыкает себе вены одним и тем же колющим движением, вся его пижама и простынь в маленьких каплях крови. Он даже не поднимает на тебя голову, твои конечности мгновенно немеют. Главврач громко зовёт медбратьев и просит тебя удалиться. Поднимается тревога. Твоего друга оттаскивают, а он плачет и мечется, кричит матом, что не хочет жить. А ты просто стоишь. Стоишь и смотришь. Смотришь, как твой грёбаный мир разваливается на части. — Эта попытка суицида вызвана тяжёлыми расстройствами, — говорит тебе главврач после всего. — Он не стабилен. Ему ещё нужно пройти очередную терапию. А ты хер знаешь, что сказать. Ты уверен только в одном — ты должен это сделать. Нетрудно было найти ублюдка. Этот блядский старый выродок ошивается в тухлом баре с местными рыбаками. Ты хладнокровно следишь за ним весь вечер. Караулишь до темноты. Видишь, как он гадко смеётся, также обнажая свои гнилые зубы, и знаешь, что смеётся он сегодня в последний раз. Твои руки подобны льду, и ты чувствуешь, как глаза жутко чернеют, когда ты тихим и подкрадывающимся шагом следуешь за ним до дома. Зло смотришь на его толстую шею и пивной живот. Нервно шепчешь внутри: грязный старый извращенец… Когда его неуклюжее тело достигает своего гаража возле дома, ты понимаешь, что пора действовать. Одним резким шагом оказываешься рядом с ним. Он только поворачивается на звук позади себя, как ты мощной отвёрткой ослепляешь его на оба глаза несколькими движениями. Острая железная поверхность грубо прокалывает глазную оболочку. Не обращая внимания на крики, быстро валишь его на землю, завязывая руки и ноги толстой верёвкой. Не забываешь и заткнуть ему рот, чтобы ублюдка никто не услышал и не пришёл спасти. Тащишь дёргающееся тяжёлое тело в гараж. Он всё ещё вырывается и мычит сквозь кляп, кидаешь ему злобное «заткнись». Переступивший черту, откуда нет выхода, ты непоколебим. Даже не удивляешься, с какой жестокостью и хладнокровием присобачиваешь его к стулу канатом. В тебе только неконтролируемая злоба и жажда. Жажда ты сам не знаешь чего. Начинаешь улыбаться его жалкому виду, его кровавому месиву вместо глаз. Твои руки знают, подобно профессионалам, что делают. Ты говоришь ему, что сейчас освободишь его гадкий рот, чтобы он ответил на твои вопросы, и если он закричит, ты пристрелишь его. Он, дрожа, кивает. Сдираешь кляп, а он, плача, мечет головой по сторонам, спрашивает, кто ты, прислушиваясь к каждому звуку. Ты говоришь, помнит ли он своего пасынка, которого мучил всё его детство. С отверстий когда-то бывших глаз течёт кровь. Ублюдок жалким голоском мычит и скрипит зубами тебе в ответ. Ты, прописав жёсткую пощёчину, агрессивно спрашиваешь его ещё раз, говоришь, что если он не расскажет тебе всё от начала до конца, то ты прикончишь его. И тут отчим начинает говорить. Говорит, что помнит его. Симпатягу, сынка своей жёнушки-наркоманки. Что он делал с ним, спрашиваешь ты. Твой слух обостряется, ты пытаешься запомнить каждое слово, произнесённое этим скверным ртом. Он дрожащим голосом отвечает, что не хотел, не хотел делать это с ним… Ты злишься сильнее, говоришь, чтобы он ответил конкретнее. «Я… эта боль… Всю жизнь мне было больно, и я… Он напомнил мне меня, в детстве, меня тоже насиловали…» — хрипит он. Ты леденеешь и ждёшь продолжения. Да, я трахал его, каждый вечер, когда его мамаша уходила на работу отсасывать своим дружкам, говорит он. Мальчишка кричал и плакал, но я не мог ничего с собой поделать, говорит он. В первый раз это случилось, когда ему было семь лет. И продолжалось, пока его мамочка не съехала от меня. Боль и воспоминания преследовали меня, и мне хотелось его всё больше, я не мог остановиться, не мог себя контролировать, говорит он. Ты слушаешь это, и на глазах у тебя наворачиваются слёзы. Понимаешь, что же Паулю пришлось вынести, каждый день, ты знал это, подозревал, но ничего не сделал, потому что он просил тебя не лезть, но… Ты должен был, блять, должен был что-то сделать! Почему он, чёрт побери, молчал?! Зажимаешь рот ладонью от ужаса, чтобы рыдания не вырвались из тебя потоком. Воздух в лёгких становится едким. Мальчишка плакал, просил прекратить, но его маленькое хорошенькое тело сводило меня с ума, я не мог это так оставить, я угрожал ему, что, если он кому-то скажет, то я зарежу его любимую шлюховатую мамочку, и все вокруг запомнят его, как паренька, которого поимели, продолжает плачущий голос. А ты больше не можешь терпеть, твоё сердце не выдерживает, тебя тошнит. Это животное… Он убил твоего Пауля. Он трогал его своими мерзкими и гнусными руками. Шантажировал. Столько лет. Его мамаша ничего не подозревала, а мальчишка даже не жаловался, потому что знал, что она поверит мне, хрипит голос. Ты смотришь на его пивной живот, кровавые вытекшие глаза, редкие седые волосы. Ты никогда никого так не ненавидел и презирал. Только не убивай меня, я не хочу умирать, я так больше не буду, плачет он. Ты стискиваешь зубы от отвращения. Уже всё решено. Зачем он пришёл к нему в санаторий, ведь он, сука, знал, что тот на лечении после всего дерьма, в последний раз спрашиваешь ты. В руках у тебя канистра с бензином, сжимаешь её с силой, глазами пожирая это животное. Внутри у тебя самый настоящий ураган, пытаешься унять предательскую дрожь в руках, вытираешь слёзы рукавом чёрной рубашки. Я хотел увидеть его, я только недавно узнал, что он убил кого-то, я не думал, что всё так выйдет, прости, я не хотел, прости, не убивай меня, не убивай, щебечет он, будто в бреду. В твоих глазах всё чернеет и двоится. — Кстати, это я, Рихард, помнишь меня? — риторический вопрос. Он с открытым ртом молчит, переваривая информацию. И вдруг перестаёт всхлипывать и начинает гадко улыбаться тебе. Ты вздрагиваешь. — Да… Я всё понял… — он ухмыляется, и ты видишь его гнилые зубы. — Пришёл отомстить за своего дружка? — ты на миг останавливаешься, в ожидании, что он скажет. — А знаешь, он был хорош… Такой узкий, с ангельской кожей. Я имел его каждый раз, и это было райское наслаждение. Я знал, что глупый мальчишка никому ничего не расскажет. Даже тебе. Он не доверял тебе. — Заткни пасть, сука, — шипишь ты со злостью. — Поэтому он тебе ничего не говорил… — смеётся он над тобой, а в твоих глазах каждая его клетка гниёт и сгорает, мучается и умоляет о пощаде. — Я видел его в санатории, он вырос, стал ещё лучше, я бы даже повторил… — говорит он. — Ты сдохнешь и пальцем его больше не тронешь, — сдерживаешь себя, чтобы не врезать ублюдку за такие слова. — А ты не убьёшь меня, не сможешь, — он издевательски скалится. — Откуда ты знаешь? — сквозь зубы ядовито цедишь ты. В то же мгновение обливаешь бензином его и весь гараж в целом. И он понимает, что его ждёт. Поэтому начинает старую песню о том, что он сожалеет, что больше не будет, прости меня, Рихард, прости за Пауля, мне так жаль, прости. — Ты не имеешь права жить, ты сломал ему жизнь, и ты сдохнешь, — говоришь ему. — А ты станешь убийцей, если прикончишь меня, — в отчаянии говорит он. — Поэтому ничем не будешь отличаться… — эти слова вызывают странные реакции у тебя в животе. Останавливаешься в раздумьях. — Тогда так тому и быть… — через некоторое мгновение отвечаешь, вспоминая лицо Пауля. Он начинает визжать о помощи подобно пойманному в клетку животному. Затыкаешь ему рот опять. — Гори в аду, — ты чиркаешь спичкой, бросаешь её в его сторону и быстро покидаешь это чёртово место. Тебе почти двадцать, а ты уже убил человека. Ты плачешь всю ночь и не можешь остановиться. Закрываешь окна в спальне, чтобы осенний буйный ветер не проник в эту мрачную квартиру. Укладываешь его на кровать, накрывая плотным одеялом. Ему нужно поспать. Думаешь, что сейчас поправишь ему подушку и пойдёшь делать уборку. Но его рука останавливает тебя. — Я ждал тебя, — тёплым и спокойным голосом говорит он. Внимательно смотришь ему в глаза, в которых промелькнула нежная искра. Это всё ещё твой Пауль. Всё ещё тот самый весёлый и задорный мальчишка, показавший тебе мир с другой стороны. В тебе вдруг просыпается полная ласки ностальгия. И ты садишься к нему на кровать. Осторожно тянешь замёрзшие пальцы к его лицу. — Прости, что так долго, — гладишь всю ту же ласковую кожу. Улавливаешь грусть и нежность в его чёрных глазах. В газетах и по телевизору мелькают новости о смерти какого-то мужчины, сгоревшего в своём собственном гараже. Полиция выдвигает версию: несчастный случай. Но также заявляют, что продолжат расследование и, если что-то разъясниться, то начнут разыскивать таинственного поджигателя. Ты сидишь с бутылкой вина в руках. Огонь стёр все улики. К Паулю тебя не пускают уже вторую неделю подряд, но ты продолжаешь приходить каждый день сюда. К этому серому и закрытому зданию, окружённому всего-то несколькими деревьями и печальными скамейками. Сидишь на них после пар, нервно покуривая. Табак неприятно горчит во рту, дым заставляет лёгкие чесаться. Но тебе больше нечего делать. Главврач подходит к тебе во вторник третьей недели после вашей с Паулем последней встречи. Ты забыл, что такое сон, на пары ходишь кое-как, а еда в горло вообще не лезет. Напоминаешь себе еле передвигающегося зомби. Главврач говорит тебе, что ты можешь наконец увидеть своего друга. Из-за твоих заторможенных реакций сначала не осознаешь, что он сказал. Потом до тебя доходит, и ты резко встаёшь и идёшь к входу. Пауль не поднимает на тебя глаза. Его тёмные брови нахмурены в напряжённую дугу. На нём серая пижама с короткими рукавами. Руки перевязаны бинтами. На ноге электрический ошейник. Вся его кожа бледная, как снег, с фиолетовыми и лиловыми оттенками. Под глазами тёмные тени. — Он ни с кем не разговаривает… — говорит главврач и уходит, поэтому ты присаживаешься к другу на стул. — Он мёртв, — выдыхаешь ты. И получаешь реакцию мгновенно. Пауль поднимает на тебя глаза сразу же, и всё его внимание теперь обращено на твоё лицо. — Говорят, что он сгорел в своём гараже почти три недели назад. Вся полиция на ушах, вроде это как несчастный случай, — в подтверждение своих слов говоришь ты, пытаясь предать своему лицу самое непринуждённое выражение. Пауль смотрит на тебя ещё несколько секунд и отводит глаза. Следишь, как его лицо напрягается, он тщательно что-то обдумывает, наверное, пытается переварить услышанную информацию. В столовой шумно, пациенты за столом напротив что-то кричат. Кидаются в друг друга едой и смеются. Снова переводишь взгляд на утихнувшего Пауля. Уголки его губ приподнимаются, образуя лёгкую улыбку. И ты буквально светлеешь, увидев её. — Завтра обещали Солнце, — другим, как тебе показалось, тоном говорит он. — Хочу мороженое и пиво, — он наконец смотрит на тебя, продолжая улыбаться. Ты обнимаешь его с такой нежностью и отчаянием, что на глазах снова наворачиваются слёзы. Он счастлив. А значит, всё было не зря. Уборку, которую ты собираешься сделать, скорее превращается в тщательное изучение квартиры. Охереваешь с количества заныканной наркоты и травки в ящике под полкой. Даже не знаешь, что со всем этим добром делать. Оставляешь эту задачу на потом, проверяя содержание самого комода. Находишь коллекцию охотничьих ножей. Скальп. Лезвия. Бутылка керосина. Больше всего тебя напрягает длинная толстая верёвка с узлом на конце. Её ты выбросишь в первую очередь. Пол сплошь покрыт разноцветными фотографиями. Собираешь их в одну стопку. Иногда задерживаешь взгляд на своих изображениях. Не знал, что он фотографировал тебя, когда ты кормил бездомных собак. На вытирание пыли, подметание и мытьё пола уходит полчаса. Пауль в это время сладко спит в своей кровати. Думаешь, что нужно приготовить паршивцу пожрать, ведь он, судя по всему, совсем не ел эти несколько дней. Но продуктов на кухне в полках нихрена нет. Поэтому собираешься в магазин, прихватив с собой большие пакеты мусора с травкой, шприцами, бутылками из-под алкашки. Ножи перед уходом прячешь за батареи. Пауля наконец выписывают. С той встречи прошло два месяца. Его состояние лучше прежнего, говорит главврач. Это странный мужчина в халате и с совершенно ебанутой улыбкой, прощаясь, говорит, что знал, что ты всё исправишь. Только ты можешь вылечить Пауля, говорит он. Немного жаль его отчима, добавляет он напоследок, странно улыбаясь. Пауль фотографирует тебя всю дорогу к твоему дому в машине и смеётся. Ты в первый раз за это время полностью расслаблен. Надеешься, что кошмары с горящим отчимом прекратят тебя душить ночью. Но Пауль с тобой — а значит, и это теперь неважно. Вы живёте у тебя в квартире. Ты приносишь хавку и делаешь уборку. Твой котёнок только привыкает к жизни на воле, и ты водишь его по паркам, выставкам и фестивалям, хотя сам ненавидишь большие скопления людей. Он не расстаётся со своим фотоаппаратом, фотографируя всех прохожих подряд. Выздоравливает и превращается в того же задиру, что и раньше. Ты периодически возишь его на море, потому что это его любимое место. Он может проторчать там весь день, не замечая время. Пауль любит лежать у берега и нежиться на Солнце, хотя ты говоришь ему, что у него будут ожоги на коже, поэтому пусть пользуется кремом. Он показывает тебе фак в ответ и смеётся. Ты улыбаешься. Ощущаешь себя почти счастливым. Ты слишком долго ждал этого, и ты дождался. Через год Пауль начинает работать фотографом. Пропадает почти целый день на съёмках, где зарабатывает нехилый гонорар, на который вы обзавелись новой квартирой — подороже, попросторнее, трёхкомнатной, где вам не приходится тесниться. Но его почти нет дома, и вы из-за твоей учёбы видитесь только поздно ночью. Ты всё ещё скрываешь свои чувства, но внутри всё-таки догадываешься, что Пауль всё подозревает. Или вообще знает. Или тебе только кажется. Или ты сошёл с ума. Он приводит своего клиента к вам в квартиру. Приходишь с работы пораньше, чтобы приготовить ужин. Посторонний голос настораживает тебя ещё с прихожей. Хмуришься, когда видишь, что в гостиной Пауль с незнакомцем попивают вино из твоего бара. Может, у тебя в этот момент слишком сердитое, а может и пиздец какое злое лицо, раз Пауль начинает оправдываться, а улыбка с лица гостя сразу исчезает. — Это Ден, мы обсуждаем завтрашнюю фотосессию, — в этот момент Пауль похож на саму невинность. Тогда почему в глазах проскальзывает столько явной вины? — Хорошо, — ты улыбаешься всего на несколько секунд, а затем скептически сканируешь лицо друга, которое вмиг серьёзнеет. На нём такое выражение, будто ты его застукал. В чём-то, что ты ему якобы запрещаешь. И теперь ему неудобно. Так называемый Ден сидит на вашем диване ещё полчаса, а потом уходит. Может, у него правда дела, а может, ему тоже стало неуютно с твоим приходом. А ведь они над чем-то так смеялись с твоим другом до твоего появления… Когда дверь в прихожей захлопывается, ты улыбаешься как-то по злому, но сдержанно. Пауль смотрит на тебя выжидающе. Ждёт, что ты, возможно, будешь расспрашивать о госте и о том, что их связывает. Может быть, он думает, что ты начнёшь злиться и будешь отчитывать его. А может, он думает, что ты ревнуешь. Но ты ничего не делаешь. Ты просто молча ухмыляешься ему и идёшь в свою комнату. Пауль тебе ничего не должен. Он не должен быть одинок, быть изолирован от общения с другими людьми только из-за того, что ты запал на него и ревнуешь. А ты всё-таки ревнуешь. Но засовываешь это чувство глубоко в задницу, принимаешь душ и идёшь спать. И, конечно же, заснуть не удаётся. На часах уже час ночи, а ты всё смотришь в окно, прислушиваясь к тишине. Летом ночь прекрасна, думаешь ты. Любишь. Ты слишком сильно любишь его. Сначала какие-то звуки за дверью, а затем в комнату к тебе кто-то заходит. Ты лежишь головой в противоположную сторону и не поворачиваешься. Половицы предательски скрипят под его ногами, хотя посетитель пытается идти как можно тише. Он подходит к твоей кровати и, немного поколебавшись, садится на неё. А ты смотришь в одну точку и не моргаешь. Смотришь в грёбаную стену. В синих с блёстками обоях, которые он выбрал для тебя. Его мягкая рука дотрагивается до твоего лица. Пальцами гладит твои напряжённые скулы, переходя на виски и лоб. Чувствуешь запах сладкого мандарина и прикрываешь глаза. Не знаешь, зачем он пришёл и зачем это делает. Пауль приближается к тебе, пытаясь перевернуть тебя лицом к себе за плечи. Ты лениво поддаёшься на его действия, но в глаза ему не смотришь. Только замечаешь, что он в одних спальных штанах серого цвета. Замечаешь, что они какие-то детские из-за смешных рисунков для двадцати двухлетнего парня. Но Паулю почему-то идёт. Он проводит ладонью по твоим чёрным волосам, оттягивая их назад. Тебе так тепло и мягко после прохладного душа под этим пушистым одеялом. Поднимаешь на секунду взгляд на его миловидное лицо. Серьёзное, но расслабленное, особенно бледное под покровом света ночника на тумбочке сбоку. Ты буквально залипаешь, скользя глазами по белой коже и глазам, которые так неуверенно опущены вниз. Пауль облизывает губы и тянется к тебе осторожно и нерешительно. Его запах переполняет твои лёгкие. Автоматически приоткрываешь губы, и Пауль сразу касается их. Как-то еле ощутимо. Ты неподвижно ждёшь его следующих действий. Его рука жмёт на твою обнажённую грудь. Губы Пауля мягкие и такие осязаемые, когда он надавливает ими сильнее. Ты больше приоткрываешь свои, прикрывая глаза. Будто во сне. Пауль целует тебя как-то странно, но нежно и приятно. В ушах звучит какая-то мистическая мелодия. Она напоминает звук флейты и кларнета. Звук холодного дождя. Сломанного синтезатора. Ты позволяешь Паулю целовать более настойчиво. Потому что в голове такое ощущение, что он делает это из чувства вины. Так пусть искупит её, тебе не жалко. Тебе охренеть как приятно, но в то же время предательски грустно, поэтому ты ничего не делаешь в ответ. Боль. Ты когда-нибудь чувствовал её по-настоящему? Пауль видит твои грустные глаза, на миг оторвавшись. Он хмурится, а затем, пытаясь задобрить, целует тебя опять. Снова и снова. Настойчивее и плотнее. Пока ты не начинаешь отвечать. Эти губы, сладкие и горькие, ты слишком любишь их. Они на вкус, как адская боль. И ты вытерпишь и сольёшься с ней. Ты притягиваешь Пауля к себе, ибо сдаёшься. Больше не можешь отнекиваться и отказываться от того, чего так хотел все эти годы. Он ощущает твою отдачу и ложится на тебя полностью, накрывая всем худым телом. Облизывает твои губы так тщательно и упорно, что ты не в силах отпрянуть. Проводишь по мягким волосам рукой, вдыхая его запах, от которого тебя штырит до передоза. Пауль покрывает поцелуями твой подбородок, а затем шею, обхватывая её губами. Ты нервно дышишь, и тебе хочется взвыть. Тебе хочется продолжения, но после всего, что случилось в ваших сумасшедших жизнях, ты не можешь. Ты больше так не можешь, изнутри всё рвёт и взрывается, поэтому Паулю придётся сломать тебя полностью. Он сделает всё сам. Он срывает с тебя одеяло. Проводит языком по ключицам, груди и торсу, останавливаясь на резинке пижамных шорт. Его глаза похожи на два настойчивых огонька. Они хитрые и жаждущие большего, но очень осторожные. Как голодные хищники под дулом охотничьего ружья. Неопытные губы ублажают твою плоть, отчего ты готов сойти с ума. Ты знаешь, что всё, мать его, должно прекратиться. Так нельзя, чёрт побери. Ты убил его отчима. Он не знает, даже не подозревает об этом. Но его губы так возбуждают тебя, что ты даже слова вымолвить не в состоянии. Ты слегка извиваешься, облизывая губы от нетерпения. За окном тёплая летняя ночь, которую ты никогда не забудешь. Она веет летящими лепестками цветов на ветру. Эта ночь, как какао и сладкий виноград. Фиолетового и персикового цвета. Эта ночь дьявольски безумна и непорочно восхитительна. Глаза Пауля наполняются светом, который льётся на тебя подобно яркому дождю. Одежда летит к чёрту, когда ты целуешь его обнажённую кожу. Не оставляя ни единый сантиметр без внимания. Она гладкая и мягкая — такая, как ты думал. Он томно прикрывает глаза, и ты видишь его закусанные от наслаждения губы. Медлишь, почти останавливаясь, когда прижимаешься плотью к тёплому нутру. Всего на мгновение. А затем пытаешься неспешно войти в него, как можно осторожнее. Ловишь неспокойное, но тихое дыхание. В полусне двигаешься нежно и упорно, будто просишь у него разрешения любить его. Пауль нервно дышит от неудобства, но притягивает тебя ближе к себе. Он так странно смотрит на тебя чёрными глазами, большими и глубокими, когда ваши лица на одном уровне — он будто всё понимает. Всё, что ты чувствуешь и чего стыдишься. Тебе так неловко, что ты останавливаешься, когда ваши мира сталкиваются. Не можешь нормально вздохнуть, когда смотришь на его красивое лицо, обладатель которого обнажает твою душу и сердце. Пауль щурит глаза, напряжённо и испытывающе приглядываясь к тебе, будто ожидая от тебя объяснений, пока твои губы трусливо дрожат в этой тусклой комнате. Ты всё ещё держишь его за плечи, и он всё ещё в твоей власти. Но тишина до скрежета в зубах напрягает. Потому что ты нечестен до конца. Кажется, что сломаешь его хрупкие кости, вот так вот сжимая их. Даже свет фонарей из окна видит твой стыд. Но тут всё буквально теплеет, потому что Пауль улыбается. Он улыбается тебе нежно, ласково, как будто говорит, что он принимает всего тебя. И ты теряешься от этого, часто моргая, не отводя взгляда от его светящегося лица. Ослеплённый и обескураженный, ты влюбляешься в него снова. Пауль приближается к тебе, касаясь губ поцелуем. Закрываешь глаза от блаженства, начинаешь двигаться ему в ответ. Рывки становятся резче, дыхание чаще, всё уходит из-под контроля. Разваливаешься на части, а затем снова собираешься, когда пытаешься войти глубже, потому что хочешь большего. Плоть доходит до точки, срывая с губ очередной сдержанный стон. В опьяняющем тумане смотришь на его блестящую кожу, страстно целуешь, смакуя вкус его губ. Ускоряешься, хватко держа его за узкие бёдра. Пауль держится за твои широкие плечи, целует шею. Ты изливаешься раньше его, рукой проводя по стволу его возбуждённой плоти в том же ритме, что и твои быстрые толчки. Тебя накрывает мгновенно, да так, что ты слегка дрожишь. Дрожит и твоё дыхание, которое затем успокаивается. Пауль лежит еще несколько минут неподвижно, а затем прижимается к тебе, обхватывая руками. Обнимаешь его крепко, ладонью гладя гладкую спину. Целуешь в лоб, перед тем, как его глаза закрываются, а пульс замедляется. — Я убил твоего отчима, — вслух говоришь ты полушёпотом, а затем проваливаешься в сон вместе с ним. Утром с тобой никого нет. Потому что Пауль сбежал. Выбираешь товары на разноцветных прилавках, не замечая таких же, как и ты, покупателей в супермаркете. В руках держишь пакет с печеньем, а в голове только кровь Пауля. Его слёзы. Раны и шрамы на нездоровой бледной коже. Наркотики и набор для суицида. При последней мысли вздрагиваешь и быстро бежишь к кассе. Ты должен быть с ним сейчас. Перебегаешь через дорогу на красный, чуть не споткнувшись об люк. Тучи заслонили всё небо. У тебя плохое предчувствие. Пауль сидит у берега моря и смотрит на пурпурный закат. Ветер играется с его тёмными торчащими вверх волосами. Ты нашёл его на следующий день после того, как он сбежал. Случайно проезжая мимо. Потому что ты не пытался искать своего котёнка. Он не спал, когда ты признался, и узнал, что ты сделал. Ты виноват и ты больше не хочешь вмешиваться в его жизнь. Тебе и претендовать на неё не стоит. С поджатыми губами и опущенной головой всё-таки подходишь к другу. Его руки прижимают согнутые колени, обнимая их. Он всегда так сидит, когда у него начинаются приступы агрессии, галлюцинации или истерики. Но сейчас он подавлен. Ветер проникает тебе под синюю рубашку, развивая её. Ты молча садишься с ним рядом в такую же позу, как и он. Солёное море приливает на берег, попадая каплями на сухую кожу. Пауль смотрит на заходящее Солнце и не обращает на тебя внимания. Ты тоже смотришь в далёкое небо, пальцем рисуя кругляшки на ещё тёплом песке. Воздух рядом с морем свежий и прохладный. Море веет свободой и глубиной. Но оно хранит в себе страшные тайны на самом дне. — Иногда мне бывает так холодно и страшно, — говорит Пауль спокойным голосом и смотрит на море. — Это ломает мою веру во что-либо. Потом этот холод превращается в такую злость… Что я не могу себя контролировать… Ветер становится теплее, гладя открытые участки тела. На пляже, на удивление, очень мало людей. Мальчишки сбоку от вас пускают разноцветного воздушного змея и смеются. — И эта злость, этот холод на самом деле боль. Эти воспоминания убивают. Я становлюсь далёк от всего нормального и человеческого… — продолжает твой друг. Смотришь, как Солнце превращается в полумесяц золотистого цвета, готовый вот-вот исчезнуть. — Эта боль делает из меня монстра, — в первый раз голос Пауля не дрожит, когда он говорит о своих внутренних переживаниях и чувствах. Шрамы на его руках почти зажили и превратились в коричневатые полоски. — В тот день те парни на бульваре… Они избили того мужчину из прилавка. Я разозлился так сильно… Потому что встретил отчима в тот день, через столько лет. Я только начал забывать обо всём, но тут он снова появился. Эти парни, они просто избили мужчину ради денег. И всё. Они не заслуживали смерти. Как и медсестра не заслужила, чтобы я ударил её, когда он снова пришёл ко мне… Это невыносимо. Солнце исчезло за горизонтом, оставляя небо наедине с темнотой. — Ты хороший человек, Рихард… — Пауль слегка поворачивает голову в твою сторону. — Ты не такой, как я. Зачем ты сделал это? Ты думал, что он знает причину. Ты был почти уверен в этом. — Я сделал это ради тебя, — кажется, что твои слова звучат пафосно, но это правда. Он — единственная причина всему. Пауль молчит минут пять. На пляже становится холодно, детишки давно разбежались по домам. — Ты чувствуешь себя виноватым? — Да, — отвечаешь сдержанно. Тебе, если честно, плевать на свою совесть, но на друга и его счастье — нет. — Ты бы сделал это снова, если можно было вернуть время вспять? — Сделал бы, сделал бы это ещё раньше. В самый первый день, когда мы познакомились у волшебного колодца. Но тогда я ничего не знал, — в ответ на свои слова получаешь удивлённый взгляд своего друга. — Ты жалеешь, что я появился в твоей жизни? — в этот момент в его глазах столько боли, что ты быстро хочешь убедить его в обратном. — Я жалею только о том, что не смог защитить тебя от него. Жалею, что хочу защитить тебя от всего, но я слишком слаб для этого. Я всего лишь человек, а не супергерой. Но я стараюсь, и буду стараться, хоть и не получается. Он смотрит на тебя пристально, невинно. Твой маленький психопат, твой маленький котёнок, которого ты хочешь защитить от всего этого мира. — А если в следующий раз вместо этих парней это будешь ты? Я могу уйти из-под контроля, и уже никто не сможет ничего поделать. — Всё будет хорошо, — ты даже не знаешь, что ответить на такой вопрос. — Нет, не будет. Уже ничего не будет хорошо! — Пауль привстаёт, повышая голос. — Я — убийца, и это нихрена не изменишь! И это я сделал тебя убийцей, потому что, если бы не я, то ты никогда б этого не сделал, — тон друга злой и громкий, он в ярости и отчаянии, а ты не знаешь, что сказать. Тебе досадно и больно это слышать. — Со мной никогда не будет ничего хорошего, сколько бы я не пытался начать новую жизнь. И я испортил твою жизнь, когда появился в ней. Ты бы мог быть таким, как все, нормальным. Радовать родителей, жениться и завести детей, занять почётное место на работе. Ты бы мог быть счастливым! А вместо этого ты просираешь свою жизнь, возясь со мной, как нянька. Ты возишься с психопатом, который в любой момент может убить и тебя, когда перестанет себя контролировать. Ты в шоке смотришь на его напряжённое лицо с желваками. Растерянный и дрожащий от его слов, ты молчишь. Мысли в голове путаются, сменяя одну за другой. Твоя любовь говорит, что Пауль не прав, и ты готов жить так, как прежде. Но ум выдвигает сомнения, потому что твой друг говорит правду. Сам ты нихрена не смыслишь, что теперь хорошо, а что плохо. — И я не изменюсь. Это у меня на всю мою грёбаную жизнь. А у тебя есть шанс начать всё заново, — хочешь ему возразить, но он перебивает. — Ты самый близкий и лучший человек в моей жизни, Рихард, и я не могу лишить тебя всего. Ты заслуживаешь счастья. Без меня. Связка ключей падает несколько раз, когда дрожащими пальцами пытаешься отворить сломанную дверь. Чтобы проникнуть сюда в первый раз, тебе пришлось сломать её. Ты нашёл его через месяц после вашей последней встречи на море. В этот месяц ты много думал. Учился жить без Пауля. Учился жить «нормально». Приводил девушек провести время в квартиру — было, кстати, неплохо. До того момента, когда наступала ночь. Тогда твои настоящие чувства выливались наружу, заставляя тебя вжиматься в подушку. Тебя злило, когда девушки трогали вещи твоего друга, которые он забыл взять. Поэтому с ними было покончено. В середине месяца тебя начало тошнить от алкоголя. Ты начал спать на его кровати, чтобы хоть как-то освежить воспоминания. «Жизнь без него». Ты не знал, что теперь делать. Работая звукооператором, ты иногда спал на работе, смеша своих коллег. Забросил университет и попытался заняться йогой, чтобы хоть как-то отвлечься. Тебе она нравилась, в отличие от неудачных походов в ночные клубы, но пустоту внутри не могли заменить даже занятия. Почти каждый день ходил на море в надежде встретить его, но видел только очередной закат, который заставлял тебя грустить. К концу месяца ты заплакал. Не сдерживая себя. Позволил себе слабость. Как девчонка. Ты чувствовал себя жалким и подавленным. Этот месяц — бессмысленное существование. Ты превратился в ходячий труп с фальшивой улыбкой. Ты плакал так, как не должен себе позволять мужчина, долго стоя над раковиной с включённой водой, которая звуками заглушала твои всхлипы. Тебе надоело притворяться сильным. Притворяться, что всё, чёрт подери, хорошо. Что ты можешь обойтись без него. Тебе это было необходимо, проявить эмоции, чтобы хоть как-то выплеснуть боль. Пауль сказал, что ты заслуживаешь счастья. Но для тебя он и счастье — синонимы. Как ты можешь улыбаться, когда всё, кроме него, остаётся дешёвой фальшью? Твои родители, знакомые, соседи и коллеги — временная пыль, летающая в воздухе. Она исчезнет. И что же останется? Ради чего ты боролся? Зачем красивая еда со вкусом пластмассы? Зачем воздух без кислорода? Нахрена существовать, если ты ходячий труп? Ты не хочешь быть нормальным. Не хочешь жить, как все. Тебе нужен только он. В ту ночь ты поклялся, что найдёшь его. И хрен отпустишь. И вот ты, уже найдя своего друга, бросаешь купленные продукты на тумбочку в прихожей и, не разуваясь, бежишь в его спальню. Если бы ты нашёл его позже месяца, возможно бы, случилось непоправимое. Сейчас твоя тревога сильнее, чем два часа назад, когда ты по справочникам нашёл его дряхлую квартирку на окраине города, когда сломал его дверь ногой, потому что на звонки и стуки никто не отвечал, когда нашёл его всего в ранах и крови, почти задушенным кожаным ремнём. Теперь твоя интуиция несёт тебя и заставляет распахнуть дверь спальни. Ты теряешь дар речи, когда вместо спящего друга в кровати, как ты его оставил, видишь стоящего у открытого окна Пауля, тянущегося вниз перед прыжком. Здание в девять этажей, а живёт он на последнем. Тебе хочется закричать, но вместо этого мчишься в ужасе к окну и буквально выдёргиваешь его оттуда. Из этой чёрной бездны. Оттуда. Туда, куда ты никогда не позволишь ему упасть. Успел. Твоё сердце стучит, как бешеное. Успел. В ужасе и шоке прижимаешь его к себе со всей силой. Ты успел. Дышишь нервно и рвано. Лежите на полу, обнимая друг друга, в шоке смотря на потолок. Несколько минут ты не можешь моргнуть, находясь в своего рода прострации. Закрываешь глаза, чувствуя его дыхание и сердцебиение. Живой. Всё позади. Страх пронизывает каждый твой нерв и извилину. Сначала улыбаешься от облегчения, а затем злишься. Твои эмоции сменяют одну за другой. Пауль тихо всхлипывает тебе в грудь, ты гладишь его по голове, боясь отпустить. — Я сам выбрал эту жизнь, — говоришь ты. — И я сам выбрал тебя. Я не могу представить себе другую жизнь, слышишь, котёнок? Хрупкий на ощупь, весь в кровавых бинтах, Пауль что-то неразборчиво мычит тебе в чёрное пальто, продолжая дрожать. — Что говоришь? — странно улыбаясь, интересуешься у него. Ты всё ещё в шоке, твой голос дрожит, на твоих губах нервная и счастливая улыбка. — Я знаю… Ты просишь прощения… Но ничего, всё нормально, просто обещай мне, что больше так не будешь. Хорошо? Ты же не лишишь меня всего, да? Хрен теперь ты от меня денешься, — целуешь его в макушку, сжимая трясущимися руками. Твои слёзы почти закончились. Бредишь, потому что чуть не потерял самое важное в своей жизни. Внутри тебя почти что-то не порвалось несколько секунд назад, но ты успел. — Мы же ещё не успели с тобой пойти к волшебному колодцу, кинуть монетку на желание. Помнишь? Ты же не можешь оставить меня здесь одного опять? — Я не мог терпеть, что со мной творится… Я не мог ничего сделать… — твой маленький психопат поднимает на тебя свои влажные глаза. — Этот месяц без тебя был самым худшим… — Теперь я здесь, и всё хорошо, — кротко целуешь его ледяные губы и вытираешь его слёзы. Как будто ты чуть не умер, но всё обошлось. Ты не в порядке после случившегося, но теперь ты ощущаешь себя хорошо, как никогда. Ты вылечишь. Ты защитишь. Никогда не оставишь. — Извини, что хотел оставить тебя опять, — Пауль прижимается к твоему лицу. И с этого момента твоя жизнь начинается заново. Этот вечер серого цвета. Этот вечер веет кровью и болью, но он пахнет незаменимым счастьем. Как твой друг. Этот вечер на вкус, как приторный лимон. — Всё будет хорошо, — говоришь ты и продолжаешь улыбаться.