***
Слухи сливались, росли, обретая плоть, и вот они уже не ползали, а бежали, перебирая мелкими ножками. Не десятник, а сотник, и не зыркнул, а ударил мечом, да только сотник... Наш парень, Ягдарбеков любимец, такой не подведет! Ух, сотник ему задал. Нет! Это батур ему задал, а писец так перепугался, что под столик залез, шакалья душонка! Спор превращался в ругань, ругань в потасовку, потасовка - в шумное примирение, с хлопками по спине и громким смехом. Гори, гори южная кровь, жгучая, словно восточное солнце, кипи в жилах! Охладеть мы все успеем, никуда не денемся, а пока...***
Слухи бросались в толчею базара, перебегая от лавки к лавке. Толстый торговец Хасан, продавец зелени, тряс румяными щеками и орал соседу, перекрикивая базарный шум: - Али-то! брат Исама! Слуга Бахтияра! Сосед прикладывал руку к кривому уху, вертел головой, но, как назло, добрая половина слов проносилась мимо, теряясь в общем гаме. А Хасан продолжал надрываться: - Бесплатно! Сколько хочешь! По лицу Хасана было видно, что ему отчаянно завидно, но чему именно - не понятно... Сосед плюнул под ноги. Он бросил лавку на чернявого сынишку и перешел к торговцу зеленью. И не он один. Каждый хотел послушать историю Али, слуги Бахтияра, о чужестранном батуре и его спутнице-распутнице, с незакрытым лицом и длинным хвостом. Хасан махал руками, покупатели шли мимо, не в силах пробиться сквозь толпу, а слухи сидели на навесе. Сидели, болтали ножками и хихикали. Больше ушей, больше языков - расти, взрослей, набирайся сил! Вкусно, ох как вкусно: старый Бахтияр, молитва батура. Кому? Да Пророку, конечно же, мир ему. Кому же еще?! Милосердие к задремавшему Али. Таинственная гостья, что отдал на воспитание некий достойный господин. Милая пери, наша, не чета чужеземке с перебитым носом и бесстыдно оголенным лицом. - Да я же их видел! - кричал тощий, словно жердь, ювелир, идущий в свой ряд. - О, какие глаза у этой пери, какой стан! Люди расступались, пропуская ювелира в середину, и почтительно слушали: - Выбрала лучшее ожерелье... не купили, не балуют пери, скромной растят девушку, скромной да богобоязненной... Слухи довольно урчали. Они улыбались, пробуя прозрачные крылья: еще слишком слабые, еще легкие, но уже широкие, но уже крылья, и легко слетали вниз. Базар гудел, базар шумел, а равнодушное солнце неторопливо плыло по небу...***
Дальше - больше. Разбитая стена дома и щедрая оплата за ущерб, высокомерно кинутая (ох, видать из знатного рода батур!) в земную пыль. Золото, чистое золото. Звенели монеты, катясь по улице, и эхом звенела чистая девичья речь: - Милая, персик мой, моя дорогая, это он из добра. Увидел старый дом, пожалел, - девушка вздыхала и сжимала руки подруги. - Негоже так жить... и сломал. А денег дал, чтобы новый отстроили... - А за мечом зачем тянулся? - бойко возражала вторая. - Мама сказала, что он драться хотел, да больно много людей собралось, вот он и испугался. Откупился чужак, струсил. И не батур он вовсе! - Нет, батур, - упрямо повторяла первая девушка, со скрытой угрозой глядя на подругу. - Не батур! – бесстрашно восклицала вторая, не менее упрямая девушка. – Не батур! - Батур! - Не батур! - Ах ты змеюка! Да что ты понимаешь?! - Сама ты змеюка... ламия пустынная! - Ах так, - девушка задыхалась от возмущения и слез, не в силах придумать более обидного оскорбления. – Ах так! Ну и иди отсюда. Подруга называется! - Да, так! Ну и пойду! Громко стучала калитка; тенистый сад погружался в тишину. На следующий день подруги мирились, успев разболтать свою версию еще десяткам людей, в том числе и слугам богатого халифатского купца...***
- Милая, - звал жену купец, снимая высокий когский колпак и меняя дорогой халат на домашний, - Милая, иди сюда. Из дома пахло сандалом, миндалем, свежими фруктами. Из роскошного сада - розами, а от слуг... в богатых домах слуги не пахнут. - Я здесь, господин, - отзывалась молодая женщина с лукавой улыбкой и томительно-покорным станом. Купец развязывал внутренний пояс, извлекал два мешочка - с золотом и камнями, и дарил жене массивные серьги. Сияли бриллианты, загадочно светились изумруды, желтел благородный металл. А потом - потом была спальня, скользкий атласный шелк, вскоре сброшенный на пол, стоны и жаркие клятвы. - Сегодня удачный день, хвала Богине, - говорил купец за поздним ужином, довольно улыбаясь жене. - Двое чужеземцев: огромный воин с суровым лицом, и девушка с клинком, купили у меня лучших жеребцов. За тысячу двести золотых. Клянусь бородою Пророка (мир ему), я и не надеялся продать их после того, как наместник выбрал коней Зарида. Купец морщился от имени конкурента, а слуги тайком цокали языками. Воин, говорите? Девушка с мечом? Как же, слышали, слышали. Уж не тот ли это... У слуг чесались языки. Они хотели говорить. А слухи - есть...***
Слухи уже не бегали. И не порхали. Они неслись, летели, рассекая небо мощным крылом. Кони стоили более двух тысяч. Причем каждый. Воин, со звучным именем "Амон", искал Академию, проклятую Эмиром и трижды проклятую людьми, дабы покарать недобитых магов. Он ломился в дверь, пинал врата, вызывая злых магов на честный поединок. Чародеи не приняли вызов. Подло потирая ручонки, они натравили на батура свою волшбу. Но Амон оказался сильнее. Батур крушил шипящую морду; читал молитву Богине, рубил металл. И прорубился-таки, и двери раскрылись, впустив чужестранца с горящим клинком. А потом он вышел, и говорят, страшен был его лик...***
Взрослые слухи щурились, припомнив детство - лоно поступков, что родили их на свет. Слухи жили своей жизнью, поступки - своей, расходясь кругами по воде бытия. Хозяин гостиницы Бахтияр собрался идти по святым местам и отдавал последние приказы скрипучим старческим голосом. Зрелый муж с мудрым взором и неприметным халатом, тайком тянул руку бродяжке, разглядев в тощем тельце широкую душу великого мага. В казармах мрачнел Ягдарбек, шагая вдоль четвертой сотни, разом поредевшей на пятнадцать человек. А на погосте безмолвно белели могильные камни... Но довольно этой скукоты! Мы сами по себе! Слухи летели дальше, забыв, что на каждого зверя есть свой охотник. А по пятам уже крались люди с внимательным взглядом и чутким нюхом. Потом был бросок, незримая сеть и напуганный слух тащили прочь. В старый заброшенный дом с высоким забором, где монах с воспаленными глазами заносил острую бритву, отсекая лишнее. Затем он копался в еще теплом тельце, словно авгур в птичьих потрохах, и извлекал на свет крупицы правды. Гостиница. Девчонка "отданная на попечение". Пери, тень, будь она неладна! Тащите еще! Новый слух; взмах бритвы; новый кусочек мозайки... Академия, лошади, покинутый город. Покинутый ли? Неужто врут привратные книги? Ведь вошли, и не вышли, если запись не лжет... Или лжет? Заварушка с контрабандой, суматоха. Дальше! Больше, нужно больше! - Менеланну, Древейна сюда! Скорее!***
На дороге уселись двое: остроухая девушка и мрачный мужчина с прищуром стрелка, копаясь в истоптанной земле. Они о чем-то тихо спорят. Кончик тонких пальцев цепляет крупицу песка. Мужчина и женщина долго нюхают, рассматривают ее со всех сторон, словно и не земля это вовсе, а величайшая драгоценность, золото, изумруд, бриллиант. Потом, не сговариваясь, вскакивают и несутся к городу. У них плохие вести, очень плохие. Монах раскладывает карту Эмирата. Он мрачнеет, до крови кусает губы, а в глазах мелькает страх. - Джейк, - говорит Симеон изможденному магу. - Мне нужно связаться с Великим Магистром. Немедля! Монах имеет все основания спешить. Его миссия близка к провалу, а с ней - судьба всего человечества. Не больше и не меньше.