Our dreams

Придти, чтобы поклониться так низко, чтобы волосы коснулись земли, мазнули по траве, впитавшей, возможно, больше крови, чем один вампир за всю свою жизнь. Придти, чтобы коснуться холодного камня ладонью и смотреть долго на выбитые на нем четырнадцать имен, отскакивающие от сердца, закованного в броню давным-давно. Придти, чтобы вспомнить павших, тех, кто дрался с тобой бок о бок, кто сложил здесь свои головы, будто бы собираясь немного поспать: прямо на поле боя, среди мешанины из людей и лошадей, магических взрывов и камней, боли и страха. Он садится на колени напротив камня и здоровается по очереди с каждым. Он уверен, что селяне, наверное, смотрят на него долго и пристально из темноты, опускающейся на их дома мягким покрывалом из оникса. Ему все равно. Он гладит камень, будто чужие лица, замерзшие навечно, и закрывает глаза, потому что нестерпимо, невероятно хочется плакать. Здесь, под травою, по твоим словам… Их было двадцать два, здесь, на Содденском холме, и сражались они за двадцать две сотни, бились, дрались и кусались, словно бешеные псы, потому что Нильфгаард не должен был победить, не должен был их сломить. Потому что их было двадцать два, и дрались — и умирали — они под командованием Вильгефорца из Роггевеена. Потому что выжило из двадцати двух только девять. Потому что называют Коршунью гору Холмом Четырнадцати. Кости воинов лежат и тут, и там. Селяне говорят, что битва то была ужасная — и он с ними согласен. Тот, у кого шрамов теперь не счесть, у кого теперь каждая мантия — запечатанный под самый подбородок кусок брони, под который залезть — ни самому, ни другим, потому как больно это до дрожи и визга. Потому как Битва при Содденском Холме — то, что они выиграли вместе. Но то, в чем проиграли многие. Он упирается в камень лбом и истово шепчет молитву — не то Мелитэле, не то Фрейе, не то какому другому Богине или Божеству. В битве за земли свои они пали… Чародеи Севера — не бойцы, чародеи Севера не вмешиваются в политику, и тем более — военные конфликты. Чародеи Севера — выше этого. Чародеи Севера вышли на берег Яруги, на холм, встали скалой, возвышающейся над семидесятитысячной армией — и дрались. Потому что Север — это их дом. Потому что Нильфгаард — то, что могло бы поглотить их всех. Он улыбается тоскливо. Девятеро остались живы после — чтобы снова застать то же самое. Он гладит мемориал кончиками пальцев, касается последнего имени, протирает его от пыли и мусора, нежно, словно лицо ребенка. Никто, но ты — можешь рассказать правду. Камень — его давний друг, тот, к кому он мысленно возвращается, кого вспоминает постоянно, как и чародеев, погибших здесь, чьи имена рунами украшают серое полотно среди травы и закатного неба. Двадцать два вышло их на поле брани. Двадцать два встали, гордо вздернув подбородки и воздев руки к небу. Двадцать два было их на начало боя. И четырнадцать сложило головы тут же, на этом самом месте, борясь не на жизнь, а на смерть. Он касается пальцами последнего имени и встает в колен. Он уже собирается уходить, когда какой-то деревенский мальчишка дергает его за широкий рукав длинного плаща. — Дяденька, дяденька, а чегой-та вы у камня-то сидели? Поминали кого? Он улыбается легко мальцу с грязным от сока каких-то ягод лицом. — Поминал, мальчик, — отвечает он. — Здесь погибли мои друзья. Широко распахнутые детские глаза смотрят на него снизу вверх. — Да вы никак чародей-колдун, дяденька? Он кивает немного печально. — Чародей. Малец неожиданно обнимает его, носом утыкаясь куда-то чуть ниже груди. — Папка говорит, что, если б не колдуны, его б не было, — лопочет он смущенно, — и меня б не было, и Марыськи. Он смеется тихо и треплет мальчишку по липкой щеке. — Правильно твой отец говорит, мальчик, — он улыбается в ответ на детскую радость в карих глазах. — А домой тебе не пора? Смеркается. Мальчишка оглядывается на запад и кивает быстро-быстро. — Мамка ругаться будет, — сообщает он, утирая нос рукавом. — До свидания, дяденька чародей! Он наблюдает за сбегающей с холма фигурой светловолосого мальчишки с каким-то спокойствием на сердце. — Дяденька чародей, а звать-то вас как? Мальчишка кричит ему уже с подножия, и он набрасывает капюшон на голову. Молчит недолго, чувствуя, как по рукам проходит тонкая дрожь. — Дэмиен Бладмарч из Марибора, — отвечает он, но мальчишка уже не слышит, убегая в опускающиеся сумерки. В последний раз он бросает взгляд на мемориал — и закрывает глаза на секунду. Секреты хранящий, навечно спящий, Объят ты сном прошлого, старый камень. Четырнадцатый с Холма открывает портал и исчезает в нем, чтобы больше никогда не появляться в этом месте.