Try me, betray me, save me

— Подбросить? Питер всё же догоняет его на улице. Уэйд замирает на мгновение. Да. Да. Так будет быстрее. Уэйд хватается за Питера одной рукой, а второй пытается набрать номер и дозвониться хоть до кого-то. Но все телефоны выключены, и всё, что у него есть, это короткое сообщение от Генри с просьбой о помощи. Ловушка. Но есть ли у него выбор? Есть. Например, не втягивать в это Питера. Поэтому сразу, как только они приземляются напротив нужного здания, Уэйд загораживает собой вход. — Прикрой меня отсюда. И внимательно следи за дверьми и окнами. Если мне нужна будет помощь, я позову. Питер кивает, поколебавшись. Чувствует, что от него пытаются избавиться, но пока не понял почему. Иначе бы не отпустил. Два этажа, обшарпанные стены. И здесь-то считают и хранят деньги важные дяди? Логично. Никто не станет искать здесь. Никто без инсайдерской информации. Но кто в здравом уме рискнет жизнью и спокойствием и сдаст такой лакомый кусочек? Надо было подумать раньше. Но Генри был так рад, что вот, наконец-то он сам совершит что-то серьезное, что-то, что принесёт пользу не только ему, но и его друзьям. Шаг на пути ко взрослению. А Уэйд умилился и потерял бдительность. Опять. Все было проще, когда ему было поебать на людей, с которыми он работает. Он их использовал. Они использовали его. Все было проще, пока его не научили заботиться. Пока он не начал бояться потерять, он был неуязвим. Каменные ступени под ногами. На первом этаже пусто. На втором — длинный коридор с деревянными дверьми. Некоторые открываются сразу. Некоторые приходится выбивать. За одной он видит Сэла и Дэвида. Оба связаны. Сэл без сознания. Дышит. Уэйд видит это сразу, едва ступает внутрь. — Генри? — спрашивает он, вытаскивая кляп изо рта Дэвида. — Увели. Около часа назад. Уэйд разбивает окно, не сумев открыть. Нужно было поискать что-то тяжелое, но сейчас это даже не приходит в голову. Он высовывается, раня руки об осколки стекла, и ищет, где укрылся Паук. Жестом подзывает к себе. — Забери их в башню, — командует Уэйд, когда Питер прилипает к стене рядом с окном. — Ты… Не пойдешь? — Я ещё не нашёл третьего поросёнка, — пытается пошутить Уэйд. Но голос звучит бесцветно, как у машины, и Питер только сильнее начинает нервничать. Питер смотрит на окровавленное стекло под его ладонями и говорит: — Я могу помочь. — Ты поможешь, если заберешь их отсюда. Он всё ещё может быть где-то здесь. Наблюдать. — Кто? Но он и сам догадался. — Тот, кто думает, что я писаю в его горшок. Со мной всё будет в порядке. Иди. Другие двери ведут в никуда. Остается последняя. Уэйд замирает и слушает, но суперслуха у него нет. Что сделали бы его герои? Паук пролез бы через окно и затаился на потолке, оценивая обстановку. Он превосходно умеет скрываться в темноте и атаковать быстро и незаметно. Нэйт вырубил бы всех своей телепатией, а без телепатии попытался бы решить все миром. Логан бы ворвался внутрь и покрошил всех, кто не его друг. А друзей у него не так уж и много. Сегодня Уэйд не ниндзя и не дипломат. Он — ураган, несущий смерть. Ладно. Не смерть. Но синяки и увечья. Уэйд сносит дверь, хоть она и не заперта. Врывается внутрь, быстро оценивая обстановку. За грохотом он пропускает писк таймера, начавшего отсчет с минуты. Но прекрасно видит красные цифры. Красные цифры и — выше — пронзительно синие глаза. Они всегда были такие синие? Генри связан и напуган. А больше в комнате никого нет. Только таймер, отсчитывающий оставшиеся удары сердца. Он ураган. И он принес смерть своему другу. — Если снимешь — взорвётся, — говорит Генри, когда Уэйд тянется к бомбе. — Если не сниму — тоже. Корпус монолитный, его никак не вскрыть. Что за ебаная черная магия? Уэйд ковыряет ножом, но не может найти ни одной засечки. Красные цифры просто появляются на черном фоне. Уэйд обходит Генри сзади и перерезает изолетну, сковывающюю его руки, освобождает ноги. — Я вырываю бомбу, а ты очень быстро выпрыгиваешь в окно, — командует Уэйд. — Второй этаж. Не умрёшь. — Босс. — Тихо. Потом все скажешь. Давай насчёт три. Раз… — Босс. — Два. — Уэйд. Прости. — Три! Уэйд дёргает и сразу же падает, закрывая бомбу собой. Он оказывается в пустоте, но слышит в своей голове знакомый голос и сразу успокаивается. Смерть касается его ладони ледяными пальцами. — Хэй, детка, — улыбается Уэйд. Он всё ещё не видит ничего, но чувствует кожей её дыхание. — Сколько у нас времени на этот раз? — Мало, — говорит Смерть. — Времени всегда мало. Здесь секунды подобны вечности лишь до того момента, как ты возвращаешься. А после — целые эпохи пролетают за один лишь наш вздох. Уэйд поднимается и молча следует за ней. Он заслужил эту передышку. Боль просыпается раньше всех остальных чувств. Уэйд пытается вспомнить, есть ли у него остальные чувства. Вспоминает, когда легкие расправляются, позволяя сделать первый вдох. Выдох сопровождается каким-то странным звуком, и это, вроде бы, не он. — Уэйд, — выдыхает Питер. — Брюс, он дышит! Уэйд открывает глаза и смотрит в белый потолок. Сознание ещё замутнено болью, и он лежит и ждёт, когда волна схлынет и станет понятно, что происходит. Слышит шаги. — Говорил же, что оживет. А ты разнылся. — Если захочешь однажды от меня избавиться, Спайди, одной бомбы будет мало. Горло пересохло и начинает саднить. Уэйд закашливается, и Питер подносит к его губам стакан с трубочкой. Придерживает голову, пока Уэйд пьёт. — Ты мне больше нравился, когда молчал, — говорит Паучок. — Брюс, может вырубим его? — Не слушай его, — говорит Беннер, вытаскивая иглу у Уэйда из руки. — Он не отходил от тебя, пока не удостоверился, что ты начнешь восстанавливаться. Да и после этого пришлось втроём уговаривать его хотя бы сходить поесть. — Я ему двадцать баксов должен, — объясняет Уэйд. — Беспокоился, что не отдам. — Не только двадцать баксов, если ты не помнишь, — Питер нарочито обиженно складывает руки на груди. — Ммм, ты про те гондоны, что ты у меня оставил? Обещаю, что постираю и верну. — Вообще-то, я про лучшие годы моей жизни и нервные клетки, но хорошо, что напомнил про гондоны. Брюс качает головой и напяливает Уэйду на руку манжету, чтобы измерить давление и пульс. — Паук, — говорит Беннер, строго глядя на Питера. — Если вы закончили ворковать и ты убедился, что с Уэйдом всё в порядке, иди поговори со Старком, он хотел тебя видеть. И принеси что-нибудь из еды. Питер недовольно горбится и как-то поникает. — Если я нужен Старку, пусть сам придёт. С едой. — Бля, Паучок, — восклицает Уэйд, за что получает суровый взгляд Брюса. — Для Старка еда — это лимончик, которым он текилу закусывает. Я правда дохну с голода, и никто, кроме тебя, не знает, что мне нужно. Питер тяжело вздыхает, показывает ему средний палец и слезает со своего стула, исчезая в коридоре. Когда проходит достаточно времени, чтобы Питер покинул зону слышимости, Уэйд поворачивается к Беннеру, сворачивающему манжету. — Так что такое, док? Это лечится? Лицо у Брюса сразу становится кислым. — Он не хотел тебе говорить, пока ты полностью не восстановишься. Но я подумал, что ты захочешь успеть попрощаться. Уэйд хмурится, обнимая себя руками. — Говорить мне что? Попрощаться с кем? Паук умирает? Я умираю? Логан умирает? Что случилось-то?! Брюс садится на стул, с которого недавно согнал Паука и бесстрашно смотрит в глаза. — Ты помнишь, что с тобой случилось? Уэйд шарится в глубинах памяти. Последнее, что он помнит, это костлявые руки Смерти в своих руках. А до этого… Всё расплывается. — Ты умер из-за взрыва. Мы не знаем точно, что случилось. Но тот мальчик, что был с тобой… Паук сказал, что он был твоим другом. Мне очень жаль. Уэйд цепенеет, не в силах выговорить и слова. Жизнь всегда была жадной несправедливой сукой и легко разменивала хороших мальчиков, как Генри, лишая их всего. А Уэйда, этот жалкий кусок говна, который за свою жизнь разрушил больше, чем когда-либо сможет создать… Его Жизнь всегда возвращала обратно в своё жирное брюхо. — Спасибо, что сказал, док, — выговаривает Уэйд наконец, и по его голосу невозможно определить, как пусто стало внутри. — Я могу принести тебе какую-нибудь одежду и проводить тебя в… морг. Уэйд отмахивается и стаскивает наволочку с подушки. Рвёт её в тех местах, где должны быть глаза, и напяливает на голову. Так гораздо лучше. — Джарвис покажет дорогу. Если ты не против, то… — Конечно. Брюс поднимается и бросает на Уэйда один последний взгляд. — Если понадобится что-то… Наёмник молча кивает. Его заботливо умыли и переодели. Кто-то даже прошёлся расчёской по густым чёрным волосам. Одна сторона лица у Генри изуродована порезами и ожогами, и в голове возникает неуместная мысль, что если бы он выжил, то мог бы носить охуительные костюмы, как у Харви Дента. Уэйд криво улыбается. — Дурак ты, — говорит он ласково. — Всегда был дураком. Уэйд приподнимает наволочку и наклоняется, прижимаясь губами к остывшему лбу. Хуйня это, когда говорят, что мёртвые выглядят так умиротворённо, будто спят. Смерть меняет и уродует. И труп перед ним уже, конечно же, не Генри. Но Уэйд не может просто уйти. — Я так и не понял, за что ты пытался извиниться. Это я подвёл тебя, приятель. Не уследил. — Это не твоя вина, — говорит Питер, замеревший в дверях. Уэйд усмехается. — Знаешь, сколько всего было поворотных моментов, когда я мог всё сделать по-другому, и такого бы не случилось? — Знаю, — говорит Питер. Он подходит и встаёт рядом. Наверное, хочет коснуться, но в последний момент передумывает. И хорошо. Уэйд бы не выдержал. — Виноват тот, кто всё это сотворил с вами. Ты не мог знать, какое из твоих решений будет правильным, а какое ошибочным. — Ты всё ещё винишь себя за смерть своей девочки. За смерть дяди. За бесконечную вереницу смертей. — Да, — Питер тяжело сглатывает. — Этого не случилось бы, если бы я принял другие решения. Но это не я застрелил своего дядю. И это не я сбросил Гвен с моста, Уэйд. Я это понимаю. И только это позволяет мне жить дальше. Даже если я этого не заслуживаю. Уэйд поворачивается к нему. Касается ладонью щеки. — Если не заслуживаешь ты, то никто в целом мире не заслуживает. Понимаешь? Питер накрывает его ладонь своей, но Уэйд убирает руку. — Не ходи за мной и не пытайся со мной связаться. И не переживай за меня. Я позвоню, когда приду в себя. — Ещё приказы будут? — холодно спрашивает Питер. — Даже чуть-чуть переживать нельзя? Уэйд криво улыбается. — Чуть-чуть можно. Прости. Не надо ему это видеть. Уэйд переживёт. А вот каково смотреть, как больно близкому человеку, и не иметь возможности помочь? Особенно для кого-то вроде Паука. Дом холодный и пустой. В голове зудят нерешённые проблемы и вопросы, но Уэйд врубает телевизор на полную громкость и заглушает их. Ближе к полуночи он засыпает ненадолго, а когда просыпается — оказывается в тёмном незнакомом месте. — Мы скучали, — говорят ему голоса. Уэйд теперь отчётливо видит их, не как таблички с текстом в углу панели, а такими, какие они есть. Зубастые чудовища, растянувшие пасти в оскале. — Белый, — говорит одно чудовище, — пора обнулить наш счётчик дней без смертей невиновных. Как же здорово возвращаться к тому, откуда пришёл! Прежде Уэйд попытался бы вырваться из их цепких лап, но он заслужил все эти злые слова. Заслужил голодные оскалы и острые зубы, вгрызающиеся в плоть. — Заслужил, заслужил, — убеждают чудовища, разрывая его на части. — Мы надолго тут. Мы не скоро теперь уйдём. Они уходят, когда Уэйд просыпается. Их, на самом деле, давно уже нет в его голове. Но он помнит… Он помнит. И знает, что бы они говорили и делали, если бы были здесь. Делает это сам. Потому что ведь кто-то должен? Кто-то должен его винить, потому что он виноват. Кто-то должен судить его, потому что на этот раз он не может уйти безнаказанным. Весь следующий день он проводит на диване, не слезая с него. Даже поссать. Он смотрит телевизор, повторяя у себя в голове все фразы, которые доносятся оттуда, только чтобы прогнать засасывающую пустоту. Она была бы слишком лёгким выходом. Способом забыться и перетерпеть, пока боль не пройдёт. Но он должен вкусить эту боль. Каждый её аспект. Он должен быть наказан, и если никто не хочет наказывать его… Он накажет себя сам. Запах собственной мочи приедается довольно быстро. Пустота забирает Уэйда на короткие промежутки, в основном во время особо скучных передач. Сколько времени проходит — непонятно. В какой-то момент пропадают позывы к мочеиспусканию. Вот и хорошо. Одной проблемой меньше. — Ну и уёбок же ты, — говорит ему телевизор. — От уёбка слышу. И вообще, заткнись и показывай мне сериал. Голова болит, и во рту сухо как в пустыне. Диван под ним недовольно скрипит, когда Уэйд чуть смещается. — Нехуй елозить, — слышится в скрипе. — Нехуй елозить, ты наказан. — Да. Да, я наказан. Какой же ты блядь мудрый чувак. Он гладит диван по обивке, и резкий скрип превращается в почти кошачее урчание. И почему он раньше до этого не додумался? Никогда не гладил диван. А у того ведь есть чувства. Ему-то, наверное, приятно… — Эй, — зовёт Уэйд, так и не придумав, как к нему обратиться. — Ты извини, что я… э… Тебя намочил. — Ерунда, — говорит подобревший диван. — Это не худшее, что ты со мной делал. А ведь и правда. После всего… Как теперь в глаза ему смотреть? И где у него глаза? Уэйд икает и собирается спросить, где у дивана глаза. Но вместо слов изо рта льётся слюна и кровь. И немного желчь. Уэйд отплёвывается и случайно попадает кровью себе в глаз. Кто-то тянет его за ухо и хочет, чтобы он встал. Уэйд отмахивается максимально осторожно. Он ведь наказан. Он не должен двигаться. — Всё, твоё наказание прошло, — говорит Генри. — Подними жопу и приди на мои похороны. Посмотри в глаза моим друзьям. Посмотри в глаза девушке, с которой мы могли бы быть счастливы ещё много-много лет, а теперь непонятно, как оно вообще будет. Посмотри на меня ещё раз. Дэвид говорит, что я похож на молодого Рэя Лиотту, а ты как думаешь? — Ты похож на труп, блядь, Генри! — ревёт Уэйд. — А мёртвые ни на кого не похожи. — Вот это будет настоящее наказание, босс. Вот это, а не возлежание на ссаном диване. Ссаном в буквальном смысле. Без обид, диванчик. Но как бы то ни было, лужа жалости к себе от тебя натекла ещё больше. Ты посмотри, скоро соседей затопит. Твоя жалость. Я деляль и всьо слёмалось, — передразнивает Генри. — Посмотри на меня. Когда он что-то ломал, папа его бил. А когда он сломал папу, бить стало некому. — Я буду тебе надоедать, пока ты не встанешь. С чего бы начать… Девяносто девять бутылок пива на стене! Девяносто девять бутылок пива! Возьми одну, пусти по кругу! Девяносто восемь бутылок… Если он сам сдохнет, то может не ходить на похороны. Да и кончится же эта ебучая песня когда-нибудь, в конце-то концов. Уэйд помирает на сорок второй бутылке пива от обезвоживания. И в этот раз он не встречается со Смертью. А Генри ведь прав. Генри прав. Он не наказывает себя, он себя жалеет. Он спрятался от настоящей боли и заменяет её той, что причиняет себе сам. Той, которую он может контролировать и прекратить в любой момент. Ай да хитрая он задница. И почему диван не сказал ему об этом? Может быть, он обиделся за тот раз, когда Уэйд об него дрочил?