Ангелы ни при чём

Внимание, глава а) больше среднего почти вдвое; б) разбита на разные фокалы. Считается экспериментом и кантованию не подлежит. *** Последний раз качели на детской площадке смазывали, наверное, лет десять назад, поэтому теперь они сварливо скрипят, стоит только чуть-чуть оттолкнуться от земли. Их разноголосый металлический лязг режет слух, но трещит так мерно, как огонь в деревенской печке — почти убаюкивает, услужливо подбрасывая в распахнутую топку воспоминания разной степени давности. С самого детства Бексайнур Алтын бесстрашно гоняла веником пауков и мышей по углам, включала в тёмной комнате свет, когда сестрёнки боялись даже слезть с кроватей, вперёд мальчишек лезла на деревья и прыгала в ледяную озёрную воду. А теперь она сидит на детской площадке в обнимку со скрипкой и трусит. И даже не отрицает своей трусости — какой смысл врать и оправдываться, если самой всё предельно ясно? Она давно ждала сообщения от Юры, и всё же оно застало врасплох. «Прилетели. Успеваем на вечернюю тренировку. Приезжай». Вот так просто? Разве спортсмены перед турнирами не должны хранить в секрете свои программы? Перед глазами так и стоит картинка — суровые церберы российской сборной охраняют вход на каток с дубинами, а Бека подсматривает в щёлку, чтобы хоть мельком увидеть скользящее по льду светлое пятно. А Юре как в глаза смотреть после всего, что случилось? Казалось бы, спустя почти три месяца можно было смириться или подготовиться, однако же… М-да. Шаловливый весенний ветер развевает стянутые в хвост, ещё длиннее отросшие волосы, коварно пытается пробраться под полы застёгнутой до горла куртки: чуть только на улице потеплело, Бека сразу же влезла обратно в любимую кожанку. Набирающее силы солнышко припекает левую щёку и рукав. За спиной эхом об асфальт разбиваются радостные вопли школьников, идущих по домам. Мимо них тихо и молча, стуча каблуками, возвращаются с работы или подработки редкие взрослые вроде самой скрипачки. Алтын уже всерьёз сочиняет и набирает в смс вежливый отказ, краснея скулами за откровенную ложь про расписание в музыкалке, когда к ней на площадку торопливо заворачивает молодая мамочка с дочерью, наверное, ровесницей маленькой Зарины. Женщина сгружает на ближайшую лавочку гору пакетов, освобождая руки, и достаёт из кармана пальто поющий телефон: — Алло! Да, что там у вас? А десять минут нельзя с этим подождать? Ладно, говори уже… Дочке скучно слушать мамины разговоры, она вертит головой по сторонам в поисках хоть чего-то интересного. И тут её темноглазый взгляд останавливается на лице Беки, как будто узнала. Алтын пытается вспомнить, не пересекались ли они в школе или музыкалке. Да нет, вряд ли, она обычно преподаёт школьникам, деткам постарше. Среди знакомых соседей припомнить её тоже не получается. Тут вдруг девочка закрывает лицо ладошками, чтобы через секунду выглянуть из-за них с самым хитрым выражением. Бексайнур по-птичьи склоняет голову набок, не понимая, чего ждать дальше. Девочка подмигивает ей по очереди разными глазами, строит смешные рожицы, беззубо и весело улыбается. В конце концов Бека не выдерживает и сама жмурится и надувает щёки, лопая их пальцами, словно пузыри. Девочка беззвучно хихикает, зажав руками рот, как будто кто-то нажал на «mute» и оставил одно изображение. Странно, разве дети умеют так смеяться? Через минуту женщина заканчивает разговор, снова загружается пакетами, одним свободным пальцем подхватывает дочь за ладонь и уводит с площадки. — До свидания! — вдруг серебристо звенит девочка, махнув на прощание свободной рукой. Алтын почему-то облегчённо выдыхает, машет в ответ и ловит себя на мысли, что улыбается против воли, прикидывая, как лучше добраться до «Медеу»: взять такси или успеет на следующий автобус? *** Чем ближе к Алматы, тем сильнее Плисецкого трясёт. В Питере это ещё можно было списать на пробирающий до костей ветер. В самолёте — на обычный для высоты в восемь тысяч километров холод в салоне. Но посреди залитого южным мартовским солнцем города в +15 отбрехаться тем, что «замёрз» уже труднее: кто ж тебе поверит, если все, вон, стягивают свои болоньевые куртки и драповые пальто? Смс ушло минут двадцать назад, а Бека до сих пор ничего не ответила. И от этой неизвестности потряхивает ещё больше. А вдруг не приедет? Так ведь обещала. А вдруг приедет, но не захочет разговаривать? Да ну, с чего бы, в сети же общались нормально. Не очень часто, правда, но всё-таки. А если не узнает? Пф, бред! За какие-то три месяца люди не меняются так сильно без постороннего вмешательства. А если?.. И так без конца всю дорогу. Автобус из аэропорта, заселение в гостиницу, оживлённые беседы фигуристов — всё это мелькает мимо сознания картинками фонового кино. Юра пытается отвлечься музыкой, но даже не замечает, что не подключил наушники к телефону. Мысли стаей дурных и шумных галок мечутся в голове, не давая толком сосредоточиться ни на чём. В номере Георгий собирается на вечернюю тренировку и с тревогой поглядывает на временного соседа. Юра настолько не в себе, что Попович разворачивает его в дверях и заставляет проверить собранную сумку. Внутри почему-то обнаруживается только один конёк, пустая бутылка и сменная футболка. Ни полотенца, ни воды, ни даже кошелька Плисецкий не взял. Забыл. — Соберись уже! — велит Попович, хлопая и без того взвинченного парня по плечам. — Ты так и голову где-нибудь оставишь. Юра скрипит зубами и молча кивает. А что остаётся? Сам знает, что тупо выглядит и вообще. Но от этого знания не легче. Под чутким Гошиным контролем Плисецкий начинает собираться заново — отличный повод отвернуться и скрыть перекошенное досадой и волнением лицо. Суёт в карман джинсов плоский кошелёк, швыряет в сумку отельное полотенце, прячет под него запасное бельё на случай, если всё-таки доберётся до душа. По ходу дела спотыкается об одинокий второй конёк, печально прислонённый к тумбочке — по приезде ещё зачем-то вытащил, расчехлил и оставил. Конёк отправляется к своей паре, а Юра с Гошей наконец отправляются на тренировку. К заказному автобусу для сборной они приходят последними. И опять ехать, трястись. Чем дальше узкая двухполоска уходит в горы, тем чаще закладывает уши, так что приходится сглатывать. Ещё и сеть сбоит, пропадает. Плисецкий терроризирует взглядом телефон и уже готов уступить место воображаемой старушке и встать, лишь бы не сидеть на этих чёртовых иголках, из-за которых он так ёрзает по сидению, что сейчас, наверное, штаны протрёт. Мила оборачивается к нему со своего ряда и за каким-то хреном начинает втирать про дыхательные упражнения. Юра повторяет за ней, чтоб только отвязалась. Как ни странно, действительно помогает. Почему сам не вспомнил? Яков же много раз напоминал перед прокатами. Вывалившись из автобуса, Плисецкий хищно озирается вокруг — ищет хоть какое-то приметное место. И сам же себя прерывает: зачем изобретать велосипед? Главный вход — он и в Африке главный вход. Юра достаёт телефон и, убедившись, что есть целых две палки связи, набирает: «Лестница. Под бегущими чуваками». В ответ почти сразу прилетает жёлтенький поднятый вверх большой палец, и в груди заходится, захлёбывается гулким рокотом несчастное сердце, будто тысяча заводных колотушек одним разом ударили по тяжёлому там-таму. Приедет. А может, и уже здесь. Юра снова оглядывается по сторонам, да разве в такой толпе случайно кого-то различишь? Так он и стоит, сжимая ремень спортивной сумки на плече, пока Яков не окликает: опять отстал. Горстка российских спортсменов вместе с тренером толпится рядом с остальными посетителями у странного домика. Деревянный сруб с цветными окошками касс выглядит как-то не совсем уместно, но всё же не так дико, как навороченные турникеты-триподы, утыканные в ряд перед входом на стадион. Пока Яков получает временные пропуска на всю команду, Юра вдыхает звенящий горный воздух и смотрит в небо. В Алматы снег давно растаял, поддавшись дерзким и жгучим солнечным лучам. Но в горах всё иначе — лесистые склоны холмов всё ещё укрыты блестящими белыми шапками. Лиственные деревья гордо стоят, не сгибаясь, только подрагивают голыми ветками на ветру, а рядом их хвойные подружки посмеиваются, шевеля вечнозелёными лапами, подталкивают друг дружку: смотри, мол, долго им ещё своих нарядов ждать. Странно, почему же тут вовсе не так холодно, как представлялось? И светло совсем, хотя времени уже к шести… — Хорош мечтать, пошли уже! — кричит Гоша по ту сторону турникета. — Юрка, слышишь? Бедовый… Никто не замечает, как у стены под самым барельефом огромных, как титаны, конькобежцев вздрогнула и подняла голову тёмная фигурка. И Юра бы, наверное, тоже прошёл мимо, если бы спинным мозгом не почувствовал, если бы что-то невидимое, но осязаемое не дёрнуло его застыть и обернуться. Словно прозрачная нитка натянулась и позвала тихонько, тренькнула струной. Или это турникет пиликнул, пропуская? Юра гадает, на самом ли деле видит её или просто уснул в автобусе, и скоро Гошка его толкнёт и разбудит. Пытается всмотреться в её лицо, но головы и плечи снующих туда-сюда посетителей мельтешат и раздражают. Непослушные ноги как будто приросли к ломаной плитке, и приходится насильно толкать себя вперёд, чтобы сдвинуться с места. В этот же момент Бека делает шаг навстречу. А уже в следующую секунду Плисецкий до скрипа стискивает пальцами чужую кожаную куртку, толком не понимая, кто кого обнял первый. Едва ли кто-то из родной сборной ещё не был в курсе приключений юного чемпиона на финале Гран-при три месяца назад. Поэтому Юра готов побиться об заклад, что любопытные фигуристы никуда не ушли, а стоят сейчас на лестнице где-нибудь сбоку, ждут его. Стоят и смотрят. Тихо смотрят, хорошо, что Виктора нет, а то один вздыхал бы за десятерых. Но ему и в голову не может прийти, что коварные Милка с Гошей уже достали телефоны и торопливо фотографируют, стараясь поймать в фокус главную новость российского спорта. — Пусть Виктор порадуется, — говорит Бабичева и отправляет Никифорову в сообщении самое удачное фото. — Пусть пожалеет, дурак, что променял такое на тренировки в японском стиле, — ворчит Георгий, досадливо пряча трубку в карман — не успел отправить первым, а какой смысл повторяться? — О чём ты? Он теперь её тренер, что ему до нас? — Я и говорю, дурак. Надо идти, но Плисецкий не может или не хочет разжать рук. Он бы ещё долго простоял вот так, ощущая пробивающееся даже через плотную ткань шарфа горячее дыхание, если бы не расслышал откуда-то с уровня плеча: — Юра, да ты… подрос! — то ли спрашивает, то ли восклицает Бека. Подрос. Отличное слово для тигра, чьи лапы и туловище претерпевают очередные метаморфозы. Рос ведь уже, ещё после первого своего Гран-при. И знает, что такое разбивать нос об лёд в недокрученном прыжке из-за сведённой икры. Знает, как от судороги пальцы на ноге сходят с ума и лезут друг на друга. Знает, как дрожат руки и ноют кости внутри оттого, что сами вытягиваются, а мышцы за ними не поспевают. Знает. И надеялся, что уже прошло. Но, похоже, свой олимпийский резерв организм ещё не исчерпал и теперь вдруг решил не постепенно расслаблять пружинку роста, а просто выдернуть стоппер, и нехай эта пружинка летит и кувыркается — красиво же! А Юра снова падает на тренировках, собирает, забывшись, плечами каждый второй дверной косяк и ищет новый парадно-выходной костюм. Даже любимая пятнистая толстовка становится коротка… Мог бы и догадаться — ещё перед декабрьским банкетом заметил же, что мал пиджак, ну. Подрос. И, чёрт возьми, это невозможно смущает! Настолько, что Юра отстраняется сам, хотя ещё минуту назад думал, что Якову придётся их распиливать бензопилой. Той, которая «Дружба». Нормально вышло бы, символичненько. — Пойдём, — бормочет Юра, пряча глаза, и поправляет сползший с плеча ремень от сумки. Алтын молча кивает и шагает следом. *** Суровые церберы российской сборной смотрят как-то странно. То ли от неё чего-то ждут, то ли мысленно гонят куда подальше — так сразу и не разберёшь. Знакомая Мила приветливо улыбается, но на всякий случай Бексайнур держится ближе к Юре, отставая всего на шаг. В шесть часов ворота открываются широкой публике, и поток любителей зимнего катания устремляется внутрь. Часть уходит переобуваться на трибуны, часть заворачивает в гардероб. Фигуристы продолжают коситься, но вроде бы не выглядят враждебно. Чего совсем не скажешь о Якове. — А ваш тренер не возражает, что на тренировке будут зрители? — вполголоса спрашивает Алтын. — Я вроде бы говорил ему о тебе, — так же негромко отзывается Юра. — Да нет, я про всех остальных. Субботним вечером на льду всегда много народу. Через час-два будет ещё больше. — Ну, это я не знаю, они сами там как-то должны были договариваться. Наше дело маленькое. К раздевалкам — это туда? Проводив сборную до гардероба, Бексайнур возвращается ко входу на лёд и только сейчас обращает внимание на обычно пустующую хоккейную коробку в центре катка: так вот как они решили проблему со зрителями. Во время массовых катаний она всегда пустует, народ подъезжает только к лавочкам, расставленным вдоль. А поднять высоту стандартных бортиков обычной фанерой — гениально. Зазор остаётся только напротив входа, но там будет стоять Бексайнур, поэтому, даже если и найдутся желающие подсмотреть, то возможностей для этого мало. Осталось только как-то добраться до этой коробки без коньков… — Не хочешь покататься? — раздаётся за спиной, и Бексайнур невольно отмечает, что Юрин голос тоже немного изменился. Совсем чуть-чуть, но музыкальный слух позволяет уловить в знакомом тембре новые басы, как будто частотный эффект наложили. — Как-нибудь в другой раз, — оборачивается она, и взгляд её первым делом падает на ту самую бело-синюю Юрину олимпийку, в которой он тренировался в декабре. Следом за Юрой по резиновой дорожке ко льду идут и другие фигуристы. Хмурый Фельцман, сцепив руки за спиной, как старый пастух, идёт в хвосте своего стада на десять голов. А ведь ему сейчас тоже сквозь толпу по льду ползти. — Ну нифига ж себе! — тянет Плисецкий разглядывая огромный, действительно огромный каток, даже площадь выделенного хоккейного поля куда больше обычного. — Да тут жить можно! А это что за домики? — Торговые, — отвечает Бексайнур. — Еду продают, чай, кофе. Для самых заледеневших. — Офигеть. Яков, а чего в нашем ледовом такого нет? Никаких условий, а всё рекорды требуют… — А ну, разминаться, быстро! — рявкает тренер и движется серым ледоколом сквозь человеческую реку к фанерной стене. Первые полчаса тренировки оказываются самыми увлекательными. Фигуристы разогреваются и привыкают ко льду, который, по их же словам, «реально вообще другой!», Яков присматривается к импровизированным заграждениям, а Юра безбожно падает. Алтын успевает насчитать семнадцать раз, когда прямо над ухом Фельцман гаркает в его сторону что-то малоцензурное на русском пополам с ивритом. На этом моменте она сбивается. Следующие полчаса Бексайнур трёт подмерзающие даже в шерстяных перчатках пальцы и натягивает шарф на самый нос. Яков кричит на ставших неулюжими фигуристов всё чаще. А Плисецкий старается исправиться, накатывая по очереди элементы, бросает частые взгляды то ли на тренера, то ли на Беку и продолжает падать не только с прыжков, но и с вращений, которые раньше ему давались лучше всего. Алтын уже думает по-тихому слинять погреться в гардероб или кафешку под трибунами, когда запыхавшийся Юра просит у Якова перерыв, подъезжает к ней и, нахмурившись, говорит почти угрожающе, как чекист на допросе: — Замёрзла? — Н-н-нет, — живо мотает головой девушка и тут же в доказательство невольно передёргивает плечами, почуяв чужое тепло: от юноши так и пышет жаром. — Я вижу. Стой тут. Бексайнур только успевает крикнуть вслед «Ты куда?», как Юра, метнувшись по льду тем самым светлым пятном, за которым полагается подсматривать на тренировках, уже возвращается со стороны торговых домиков с бумажным стаканчиком чего-то заманчиво парящего. Руки сами тянутся к живительному теплу, но прежде, чем отдать стаканчик, Юра отпивает из него сам. — М-м, ну вроде ничего, пить можно, — одобряет он и, вручив кофе, толкает дверцу бортика. — Вот поэтому Яков обычно три куртки под пальто надевает. Ну, он ещё понятно, ревматизм, там, хондроз, все дела. А ты-то? — Спасибо, Юра. Плисецкий, будто нарочно, спотыкается на ровном месте, оборачивается и, махнув рукой, отправляется накатывать программу дальше. С густым горячим кофе становится веселее, и у ребят вроде начинает получаться, так что Алтын даже расслабляется, согревшись. Но спокойно закончиться тренировке, похоже, не суждено: Юра откалывает ещё один номер. Незадолго до финального окрика тренера он вдруг отъезжает к дальнему от входа бортику, припадает на одно колено и принимается перешнуровывать левый конёк. И как-то подозрительно долго он его шнурует и перевязывает, за это время можно было бы пятерых обуть по очереди. Даже как будто постукивает по лодыжке, или Бексайнур просто кажется? Нет, не кажется, Яков это тоже видит, но только качает головой. На общий лёд к любителям сборная вываливается изрядно уставшая, но довольная. Фигуристы отправляются в раздевалки, и на этот раз Юра плетётся последним, прихрамывая. Всё ещё непривычно смотреть чуть вверх, а не вровень, чтобы заглянуть ему в лицо. Алтын пристраивается рядом и молчит, пока они не заходят под крышу, где тепло и тихо. — Ты бы ещё дальше уехал, чтобы я не заметила, — не удерживается она от шпильки. — Заметила, значит, — Плисецкий почти не удивлён. — Последнее время это не редкость, но я бы наплевал, если бы… Если на официальном прокате её опять сведёт, завалю к чёрту всё. — Не говори так. Ты делаешь всё, что можешь, значит, стоит иногда положиться и на удачу. Юра в ответ как-то странно косится, но не возражает. Кивает и уходит переодеваться. *** Плисецкий чувствует себя редким зверем в зоопарке — синим тигром, там, или розовым опоссумом. И непонятно, гордиться тем, что вокруг твоей клетки собирается больше всего зрителей, или прятаться в нору поглубже, потому что достали уже эти вытянутые рожи. Примерно с таким чувством он заходит в микроавтобус и уходит в самый хвост на предпоследние два сидения — последний ряд, как всегда, занят сумками, пакетами и куртками сборной. Яков пересчитывает подотчётные головы, прибавляет к ним ещё одну гостевую и разрешает отправление. Автобус трогается. Юра забирается к окну и хлопает ладонью по соседнему сидению. Бексайнур послушно опускается рядом, снимает перчатки и снова трёт пальцы друг о друга. Всё-таки замёрзла. Ну конечно, это они с ребятами по катку носились до седьмого пота, а она простояла больше двух часов на одном месте. Плисецкий молча берёт Беку за руки, прячет их в своих и дышит на них, помогая согреться быстрее. Алтын вскидывает чёрный взгляд так резко, словно хочет пронзить насквозь. И ей это даже почти удаётся, Юра уже успел забыть то крутящее чувство внутри, которое бывает только при встрече с этой засасывающей чернотой. Блин, ну почему она всегда так непонятно молчит? Если не нравится, почему не просит, чтоб отпустил? А если нравится, то почему смотрит так, что хочется выпрыгнуть из окна на полном ходу? Не удержавшись, Плисецкий всё-таки первым отводит глаза, позорно проиграв этот раунд в гляделки. Но тут же натыкается на ещё один взгляд из прохода. И ещё один из-за соседнего кресла. И ещё один сбоку. И все разной степени любопытства, поощрения и умиления. Ну, реально зоопарк! Правда, никто не ест мороженое, не показывает пальцем и не дразнится. Сборная наблюдает тихо, боясь спугнуть редкого зверя, но пристально — как можно пропустить такое явление? Юра готов выдержать и больше, но Бека-то чем провинилась? Заметив пристальное внимание остальных фигуристов, она опускает глаза, осторожно отнимает ладони и сцепляет их в замок, как будто сама на ключ закрылась. Это уже слишком! Плисецкий вскакивает с места, выбирается через неё обратно в проход и почти в приказном порядке усаживает девушку к окну. Сам плюхается на её место, прошипев напоследок в салон: — Ну, чего уставились? Очень хочется накинуть им с Бекой на головы куртку или хотя бы занавесить зазор между сидениями. А фигли они так пялятся? Мой друг. Моя подруга. Ни у кого такой больше нет, и не будет, потому что не отдам. Юра расспрашивает о музыкальной школе, о клубах, рассказывает о своих новостях, о коте, о дедушке — в ход идёт всё, что они когда-либо затрагивали в разговорах по сети, лишь бы только избежать неловкого молчания. Но волнуется он напрасно, беседа клеится живая и интересная, даже несмотря на то, что он сам зевает через слово. — Устал? — участливо спрашивает Алтын. — Да нет, что ты. Просто в дороге целый день, тренировка ещё вот. Завтра утром обратно туда же… Ты что-то про сестру рассказывала… Следующее, что он помнит, это шуршание чужих курток, шаги и лёгкое постукивание по плечу. Над ухом раздаётся голос Бексайнур, как-то подозрительно и опасно близко… — Юра, приехали. — М? Что? Затекшая шея возмущённо скрипит, когда Плисецкий выпрямляется, видит своё помятое отражение в тёмном стекле окна и понимает, что проспал добрую треть пути. Проспал, господи! У Беки на плече. Да ладно?! Юра вспыхивает щеками, того гляди задымится, подлетает с сидения и хватает с соседнего ряда единственную оставшуюся сумку — свою. Опять последний. То есть вся сборная подходила сюда по очереди, забирала вещи и наблюдала… вот это?! Бли-и-ин. — Блин, — бормочет он уже вслух, — прости, что отключился, я не знаю, что… — Ты серьёзно? — раздаётся сзади таким тоном, что Юра невольно вздрагивает и оборачивается. — Ты провёл целый день в дороге по земле и воздуху, прилетел в другую страну, выдержал полноценную тренировку на незнакомом льду и извиняешься, что устал? — Ну… да, с такого ракурса звучит глупо, согласен. — Иди отдыхать, — смягчается Бексайнур и подталкивает Юру к выходу. — Тебя, наверное, сморил горный воздух. Кислородное перенасыщение, знаешь такое? — Всё так плохо? — Плисецкий снова тормозит, оборачиваясь в дверях автобуса, и округляет глаза. — Доктор, я буду жить? Бека смеётся, как и раньше — тихо и перекатисто, щуря раскосые глаза. Засмотревшись, Юра даже не отдаёт себе отчёт в том, что машинально протягивает руку, помогая девушке спуститься по ступенькам. Только когда Алтын касается его, вспыхивают уже не только щёки — от самого сердца до кончиков пальцев вдруг теплеет и покалывает, как будто кровь внутри кипит и пузырится. Но Юра готов расплатиться за это чувство и обуглившимся лицом, если понадобится, поэтому упрямо сжимает ладонь, не позволяя Беке ускользнуть, пока они идут от автобуса к входу в гостиницу. — Ты приедешь завтра? Хотя бы вечером, я понимаю, что у тебя и свои дела есть, так что… — Извини, — отвечает Бексайнур, сверкая глазами в глубокой темноте ночи. — У меня целый день занятия в музыкалке. Воскресенье — единственный выходной у школьников, так что на него приходится большинство их активностей. И молчит. Опять, чёрт возьми, молчит! Плисецкий огромным усилием воли заставляет себя устоять на месте и не выпустить смуглых, давно согревшихся пальцев. — А послезавтра? — с нажимом говорит Юра. — А послезавтра понедельник — технический день в «Медеу». Я думала, ты в курсе. Чёрт, а ведь Яков в аэропорту действительно что-то говорил про распорядок, только он, как всегда, всё прослушал. — Тогда, раз у меня выходной, мы идём гулять! — объявляет Юра, прикидывая в уме, станет ли Фельцман искать другой каток или ограничится обычной тренировкой в полевых условиях. — Как у тебя с планами? — После обеда свободна, — подумав, отвечает Алтын. — Отлично, тогда до понедельника! Будь на связи, я напишу завтра. Юре до невозможности хочется ещё раз обнять её на прощание, но горящие щёки подсказывают, что он достаточно на сегодня натворил всякой смущающей фигни, так что он только протягивает ей брофист. Почему-то на этом жесте сама Бексайнур смущённо улыбается и отводит глаза, но всё-таки ударяет по нему сжатым кулаком. — Погоди, а как ты сейчас домой доберёшься? — вдруг спохватывается Плисецкий. — Поздно же, давай провожу. — Ну да, и уснёшь где-нибудь по дороге. — Такси давай вызовем… — Не надо, мне здесь недалеко. Иди отдыхать. — Тогда хотя бы напиши, как придёшь, — бормочет Юра, обещая себе, что раз уж сегодня всё наперекосяк, то в следующий раз точно… — Конечно. Спокойной ночи. Плисецкий не трогается с места, пока Бека совсем не скрывается из виду. *** Разноголосый гул и лёгкий детский топот наконец стихают, когда Бексайнур закрывается в одной из своих любимых классных комнат. Нет, парты, доска и пианино здесь такие же, как и везде, только в закутке дальнего угла стоит ещё столик с электрическим чайником и шкафчик с чаем, кофе и разным печеньем для учителей. День длинный: утром общие уроки сольфеджио у малышей, потом индивидуальные по скрипке. Вечером ещё школьники постарше придут на фортепиано, и в хоре попросили помочь. Работая без обеда, Алтын радуется каждой возможности просто погреть горло — на занятиях музыкой связки напрягаются и устают, даже если ты молчишь. А Бека и говорит, и поёт, и перекрикивать малышню иногда тоже приходится, чтобы привлечь внимание непосед и начать, наконец, урок. Большая часть дня уже позади, но через четверть часа ей предстоит превратиться из учителя в ученика и идти к своему преподавателю по специальности. Самоподготовка тоже занимает немало времени и сил, в последнее время особенно, поэтому она старается смаковать каждую минуту тишины и спокойствия на переменах. Бексайнур достаёт из сумки бессменный мамин чай, когда в соседнем отделении коротко пиликает телефон. Как и обещал, Юра написал. Утром, ещё до завтрака. Потом к полудню, после утренней тренировки. Позже закидал её разными мемами и картинками. А затем прислал фото тарелки с обедом и сказал, что даже у деда в гостях он столько не ел. Всё, конечно, в рамках диеты, но сто-олько! На следующей перемене они созвонились и обсудили отельное меню. Плисецкий выразил подозрение, что их нарочно откармливают, чтобы либо не выпустить из страны, либо сломить морально и не дать России выиграть всё золото мира. Ожидая чего-то подобного, Бексайнур открывает новое сообщение во Вконтакте и чуть не льёт кипяток из чайника мимо чашки. Мила Бабичева? «Привет! Как делишки? Смотри, у него сегодня получается намного лучше!» И ссылка на ютуб. Прежде, чем открыть видео, пальцы сами набирают: «Как ты меня нашла?» Ответ приходит так быстро, как будто был заготовлен заранее: «У Юры не так уж много реальных друзей, даже в соцсетях». Алтын откладывает телефон в сторону, от греха, заваривает чай, усаживается за ближайшую парту и только тогда открывает ссылку на видео. Выложено всего несколько минут назад. И записано тоже недавно — горное солнце ещё только клонится к горизонту, заливая крутые бело-зелёные склоны длинными рыжеватыми тенями. Вечерняя тренировка в разгаре, а камера снайперским прицелом следует за стройной фигуркой в чёрном. Странно, даже олимпийку снял? Юра выглядит куда более уверенным и сосредоточенным. Видно, что он уже привык ко льду, катает быстрее, точнее, свободнее. Может, не стоило вчера приезжать? Что, если именно её присутствие так отвлекало Юру? Что, если из-за этого он никак не мог собраться и постоянно падал? Тогда понятно, почему Яков был недоволен — знал, что будет именно так. В видео на льду Юра снова летает, учится заново обращаться с новыми подросшими крыльями. И хотя он сейчас катает без музыки, его ритм завораживает. Он будто слышит её всём телом, качается в такт и аккуратно вписывает в общий рисунок каждый следующий элемент. Чувствует главную тему программы, понимает её, пытается выразить в жестах, растворяется в ней каждым движением. Глаз не оторвать… Алтын ловит себя на мысли, что пытается угадать, какую музыку выбрал Плисецкий в этот раз. На ум сразу приходит что-то из неоклассики или нью-эйджа, вроде Ли Румы или Людовико Эйнауди. Бексайнур бросает взгляд на свою ладонь и опять не может сдержать улыбки. Пальцы сами сжимаются в кулак. Брофист. Запомнил, надо же. Бро… Ну, и ладно, пусть. Это тоже неплохо, намного лучше, чем бесконечное ожидание звонка, чем холодное молчание телефона, чем давящая грудь тоска от воспоминаний. Может быть, когда-нибудь… она расскажет ему, что решила и к чему готовится. И вот тогда уже пан или пропал. Когда сквозь шум воскресного катка из динамика слышится окрик Фельцмана, кадр смещается: сама Мила машет свободной рукой в камеру, посылает воздушный поцелуй и отключается. За те несколько минут, которые длится видео, счётчик накручивает ещё несколько сотен просмотров, а в комментариях уже восторженно высказывается кто-то из «Ангелов». Бексайнур возвращается в сообщения и, подумав, отправляет: «Спасибо. Это было красиво». На что ей опять мгновенно прилетает ответ: «Bless you! :-*» Алтын в сомнении поднимает бровь. «Bless you» — это как «будьте здоровы» или тут надо буквально переводить? Почему-то её не покидает ощущение, что видео Мила записывала специально для неё… Хотя этого, конечно, не может быть. Телефон пиликает ещё раз — Бабичева присылает изображение. Грузится долго, неохотно, но когда оно наконец открывается, вверх взлетает уже вторая чёрная бровь. Похоже, «bless you» всё-таки надо переводить буквально: на фото они с Юрой стоят в обнимку под огромным барельефом с конькобежцами. Бексайнур как раз успевает допить чай и пересмотреть запись ещё дважды, когда за дверью раздаётся сухой металлический дребезг — звонок на урок. *** Юра в третий раз проверяет карманы. В пятый раз одёргивает любимую толстовку, досадливо морщась на короткие рукава. И в десятый раз пытается уложить волосы в хвост, чтоб не торчали. Не получается, бесполезная резинка летит в сторону. — Всё, я ушёл, — бормочет Плисецкий, продолжая гипнотизировать собственное отражение в зеркале в прихожей. — Ты это уже говорил, — бодро поддакивает Гоша, с интересом наблюдавший за судорожными сборами. — Да иди ты, — совсем вяло отвечает Юра и по-прежнему не трогается с места. — Не опаздываешь? — Нет. Попович встаёт с кровати, подходит к нему и дружески хлопает по спине: — Да не дрейфь ты, всё хорошо будет. — Угу. Гоша подозрительно косится на светлую макушку: такой тихий, что аж страшно становится. Они стоят так ещё с минуту, а потом Георгий берётся за рукава Юриной толстовки и решительно сдёргивает кофту с плеч. — Ты офигел?! — наконец просыпается Плисецкий и чуть не бросается на соседа с кулаками, когда тот протягивает ему другую тряпку. — Что это? — Моя куртка. — Нахрен она мне? — Да ты примерь. На такие встречи, — Гоша особенно выделяет последнее слово, — положено надевать что-то более официальное. Костюм, там, или смокинг. — Ты совсем придурок, что ли, брать костюм в тренировочный лагерь? — А ты совсем дикарь идти на свидание в адидасах? — Вообще-то это пума… Юра, хмурясь, осторожно берёт двумя пальцами и осматривает Гошкино тёмно-зелёное месиво. На поверку оно и правда оказывается кожаной курткой. Плисецкий с тихим скрипом влезает в чужие рукава, но садится вещь на удивление неплохо. Приталенная, с ремнями и пряжками по манжетам и поясу, на металлической молнии, с воротником-стойкой, всё как положено. Вроде даже цвет не такой противный, каким сначала показался. К глазам подходит. А главное, запястья нормально прикрывает! Ну правильно, у Поповича руки-то длиннее… — По-моему, мне она идёт больше, — выдаёт Юра, вертясь перед зеркалом. Гоша смотрит так по-отечески, что хочется швырнуть его же курткой ему в лицо. Сдержаться помогает только данное когда-то в декабре обещание самому себе огрызаться на своих только по праздникам. Плисецкий прикидывает, насколько праздничный у него сегодня день. Первое неофициальное свидание с Бекой — это определённо торжественный повод. Но достаточно ли большой, чтобы сделать исключение и послать земляка по матери? *** Из комнаты Бексайнур доносятся проклятия на какой-то гремучей смеси языков. И если не знать, что на самом деле происходит за дверью, то можно подумать, что Алтын старшую там разделывают живьём. Отчасти поэтому пришедший на обед отец так и не решается заглянуть внутрь, утешаясь мыслью «разберутся сами, если что». — Какой ещё начёс?! С ума сошла? — в который раз за последние полчаса вскрикивает девушка. — Я же не раздеру его потом… — Сострижём, — спокойно отвечает мама и продолжает ворошить густые пряди любимым деревянным гребнем. — Не зубы, отрастут. Бека чуть не прикусывает от возмущения язык и вдруг дёргается уже по другой причине. — Ай, больно же! Поаккуратнее как-то можно? — Красота требует жертв, — глубокомысленно замечает Лейла и перехватывает чуть не выпавший из пальцев пинцет, нацеливаясь на вторую бровь. — Не жмурься, — требует Айбике, размахивая кисточкой с румянами. — И не отворачивайся. Промахнусь — с красным носом на свидание пойдёшь. — Это не свидание, обычная прогулка, — протестует Алтын старшая, прекрасно понимая, что её всё равно никто не слушает. — Әпке* будет как Дед Мороз! — радостно заливается сидящая рядом и бдительно контролирующая весь процесс сборов маленькая Зарина. Румяна, серьёзно? Как будто она и так недостаточно краснеет в присутствии Юры… Ну ладно, могло быть и хуже. А так можно представить, что просто попала в салон красоты. На день открытых дверей — даже обслужат бесплатно, потому что новичкам и просто желающим надо на ком-то практиковаться… Бексайнур пытается расслабиться и дышит глубже, но тут же чихает, вдохнув висящую в воздухе взвесь лака и румян. — А наряд ты уже выбрала? Нет? — подозрительно небрежно спрашивает мама. И Беке хочется взвыть от осознания того, через что ей ещё предстоит пройти. — Я как раз купила одну кофточку, примерим… Вот ведь набросились. — Да чтоб я ещё раз вам что-то рассказала вообще… Алла сақтасын!** — бормочет старшая Алтын под нос, сцепив зубы, но больше не издаёт ни звука. Иначе они придумают что-нибудь ещё, и она точно опоздает. *** О такой весне в Питере можно только мечтать. Солнце словно гладит по голове и обнимает за плечи каждого прохожего. Сухие чистые тротуары так и выманивают на прогулку. А буйной размахавшейся зелени как будто и дела нет, что где-то сейчас льют дожди, сыпет снег, бьют морозы, а люди кутаются в шубы и сквозь зубы матерят опять-и-снова затянувшуюся зиму. Юра идёт рядом с Бекой и впитывает новый город, как губка. Ровные улицы, невысокие приземистые дома, фонтаны, камень и стекло в скромном, но стильном дизайне торговых центров и метро. Уже зелёные аллеи лиственниц и каштанов, тень от которых, кажется, можно даже потрогать. А густой воздух словно сам пропитан незнакомыми местными ароматами и просто долгожданным запахом весны. Как у них тут всё… внутрь. Никто ничего не выпячивает, не хвастается, не тычет в нос своими богатствами. Трудно представить, как теперь возвращаться домой, в холодный и промёрзлый Питер, после того, что увидел здесь. Но пока об этом думать совсем не хочется. Наоборот, Плисецкого не покидает чувство, что сегодня — один из самых удачных дней в его жизни. Парад планет где-то выстроился так, чтобы у него всё сложилось как нельзя лучше. Даже к назначенному месту на перекрёстке у гостиницы они с Бекой подошли одновременно: он — с одной стороны дороги, она — с другой. Странно и приятно, учитывая, что раньше перед каждой встречей кто-то один всегда ждал. Юра тогда жестом велел ей оставаться на месте, и сам перешёл дорогу. А когда приблизился, то даже поздороваться толком не получилось — он просто залип. В её образе не было ничего вызывающего или броского, как в том же клубном прикиде, но отвести взгляд оказалось почти невозможно: он сразу узнал ставшую почти родной кожанку, тяжёлые ботинки уступили место изящным белым кедам, облегающие джинсы и простая зелёная футболка делали девушку по-домашнему уютной. За плечом виднелся тот же знакомый рюкзачок. И причёска. Чёрная густая копна, ещё длиннее, чем зимой, богатыми волнами окатывала правую половину лица, плечо и руку девушки. Аккуратно зачёсанная набок, она открывала выбритый висок и затылок слева, и это было чертовски красиво! Так, что и нарочно не придумаешь. А теперь она идёт рядом, такая крутая, почти сияющая, рассказывает о своём городе и даже не подозревает, что Юра вот прямо сейчас готов лопнуть от радости и гордости. Это лучше любого турнира, любой награды. Это почти так же классно, как новый мировой рекорд. Плисецкий не спрашивает, но почему-то твёрдо уверен, что знает, куда они идут. Не куда конкретно, конечно, но он готов поклясться, что они с Бекой сейчас думают примерно об одном и том же. Поэтому едва сдерживает ликующий вопль, когда после часа неторопливой прогулки по живописным улицам, Алтын заворачивает в небольшую уютную чайную на углу. Они занимают места на диванчиках за стеклянным столиком у окна и, молча переглядываясь, листают цветастое меню. А когда улыбчивая официантка подплывает принять заказ и спрашивает «Чай, кофе?», они в один голос отвечают: — Чай! *** Темы для разговоров всё не заканчиваются, второй заказанный чайник наполовину пуст, а Юра успевает умять уже полтора куска нежнейшего торта («Только Якову не говори, а то это будет наша с тобой последняя вылазка на этом свете»), когда у Бексайнур с языка наконец срывается давно вертевшийся вопрос: — А что, Виктор с вами не приехал? Плисецкий замирает с вилкой у рта и поднимает удивлённый взгляд. — Нет, а что? — Да ничего. Юра не верит и заметно напрягается, когда Алтын вцепляется в чашку и водит пальцем по её краю так, словно пытается стереть въевшееся пятно. Наверное, не стоило поднимать эту тему. — Нет, чего — чего это ты про него вспомнила? — Извини, я просто удивилась, не увидев его в сборной. — Да он вроде как уже и не в сборной давно, Яков его даже не ждёт обратно. Общаемся так, по старой памяти. Знаешь, а ведь это он нам сообщил про тренировочный лагерь и про «Медеу». Кое-кто подозревал, что он сам это и провернул. — Не может быть. Потому что просто не может быть, и всё! Как такое возможно после всего, что он сам лично ей наговорил? — Я тоже так думал, — усмехается Юра. — Типа, это же Никифоров, ему всегда весь остальной мир был до одного места. А потом решил… какая разница, если мы в итоге всё равно здесь? — Юра делает паузу, облизывая крем с вилки, откладывает её в сторону и довольно потягивается: — Как же круто! Тут у вас почти лето. Каток в горах офигенный. И прятаться ни от кого не надо, «Ангелы» эти ненормальные в России остались. Красота! — Ну, это спорный вопрос. По-моему, они уже знают, что вы здесь. — Как так? — вскидывается Плисецкий, чуть не ударившись коленкой об стол. — У вчерашнего видео с «Медеу» уже тысяч триста просмотров, — неуверенно говорит Бека и достаёт телефон. — Какого… видео? — по слогам угрожающе тянет Юра. Алтын находит присланный Милой ролик и протягивает Юре. Тот смотрит, не моргая и, кажется, даже не дыша. Где-то на двадцатой секунде его лицо трогает тень подозрения, на второй минуте оно сменяется суровой уверенностью. А к концу видео девушке очень хочется спрятать подальше вилку и другие острые предметы. — Это всё, или ещё есть сюрпризы? — спрашивает Плисецкий едва заметно звенящим от ярости голосом. Первой же мыслью проносится сказать «нет» и всё-таки закрыть тему. Но с другой стороны, врать Юре — последнее дело, мало ли где он сам потом наткнётся в сети. А с третьей стороны… интересно, захочет он этот кадр себе или нет? Решившись, Бексайнур пролистывает диалог с Милой ниже и показывает Юре их фото. Тонкие светлые брови взмывают вверх точно так же, как у самой Беки, когда она его только получила. — Оп-па. Так у нас в сборной свой Чуланонт завёлся? Как ни странно, Юра больше не раздражён и не расстроен. Только немного потерян. Он вытаскивает из кармана джинсов свой телефон, несколько раз клацает пальцем по экрану и вытягивает его на ладони. И Алтын вдруг понимает, что не может заставить лёгкие качать воздух. Как это возможно? Тогда в фойе было так тихо и безлюдно, иначе она бы ни за что не решилась… Значит, кто-то их всё-таки видел. Или следил, потому что как иначе это можно было заснять, ведь всё длилось какую-то жалкую секунду! Бека смотрит почему-то не на лица, а на их стиснутые до побелевших костяшек руки, и собственную ладонь как будто снова обжигает воспоминанием. Но тут Плисецкий безжалостно перелистывает к следующему снимку, и дыхание перехватывает окончательно. Теперь Бексайнур просто не знает, куда девать глаза, мечется взглядом с экрана телефона к окну, на стеклянную столешницу и обратно — куда угодно, только не на Юру. Господи, как стыдно-то… Снимок уже старый, а она всё равно чувствует себя вором, которого поймали с поличным. Или загнанным в угол зверем, который понимает, что бежать уже некуда. Да и бесполезно. — Когда я их увидел тогда, на банкете, — негромко начал Юра, — сразу поднялся к тебе в номер. Извиниться и вообще… Но мне сказали, что ты уже уехала. Алтын прикрывает глаза и, облокотившись на стол, трёт бровь двумя пальцами. Он ещё и в номер тогда приходил. Извиниться. И наверняка наткнулся на болтушку-соседку. Перед глазами вдруг одна за другой вспыхивают те неотвеченные смски. Но она не спрашивает: «Почему ты молчал?» Это было бы несправедливо. Он имеет полное право спросить в ответ: «Почему ты так рано сбежала?» — Пхичит скинул мне их и удалил, — зачем-то добавляет Юра, как будто пытаясь успокоить. — Так что, считай, эксклюзив — больше их нигде нет. Бексайнур отнимает руку от лица, и картинка будто складывается, когда недостающий её кусочек встаёт на место: в голове стучат быстрые шаги по лестнице и два голоса: «Селестино! Я нашёл свою бабочку». «Живее, Пхичит, опаздываем». — Пхичит… Ну конечно! Он, что, и правда на ходу всё подряд снимает? Он ведь даже не остановился тогда. — Я не очень понимаю, о чём ты, но давай ими обменяемся? — с явным облегчением выдыхает Юра. — Для полной коллекции. Повисшее напряжение понемногу рассеивается. Они разливают остатки чая и чокаются чашками. За окном уже догорает малиновый закат, когда Алтын тянется к молнии рюкзака и вытаскивает оттуда за ручки средних размеров бумажный пакет. — Я не была уверена, что ты на меня ещё не в обиде, так что… В общем, вот. С днём рождения. *** До Юры доходит не сразу. Свои семнадцать лет он совсем не отмечал, но Бека честно поздравила его в сети с самого утра первого марта. А чего ещё-то? Он смотрит на пакет так косо, словно внутри тикает бомба. Бексайнур сидит напротив и ждёт. Через минуту Плисецкий осмеливается протянуть руку и развернуть шуршащую бумагу, доставая какую-то понтовую коробку. А затем тянет за открывающий язычок и ещё так же долго залипает на содержимое. Да ну, не может быть… Битсы. Беспроводные. Спортивные. Настоящие! Вау… — Бека… — пытается Юра, но к горлу подкатывает что-то настолько плотное и противное, что приходится сначала сглотнуть. — Бека, я это… блин. Это круто, но… да чёрт! Он хватает по очереди каждый прорезиненный наушник, отгибает дужки, вертит в руках, вытаскивает коробочку с амбушюрами, пробует бегунок шейного шнура. — Бли-и-ин, Бека, — делает он ещё попытку. — Спасибо! Я даже не знаю… Тут Плисецкого осеняет: подарок. Он хлопает себя по карманам, и его накрывает ещё одним осознанием: это чужая куртка. Вот тебе и самый удачный день. Чёртов Гошка, насильно его переодел, а подарок для Бексайнур, который Юра с собой чуть ли не с самого нового года таскает, так и остался в толстовке. Кто ж знал, что его так бесцеремонно вытряхнут из собственной шкуры? Алтын, похоже, расценивает его растерянность по-своему: — Тебе не нравится? — Да ты чё! — возмущается Юра. — Конечно, нравится. — Хочешь, протестируем? Я на днях новый трек свела. Она настраивает подключение устройства, ищет и включает композицию, когда Плисецкий протягивает ей один наушник. — Зачем? — удивляется Алтын. — Надевай оба, полнее звук будет. Юра упрямо суёт ей наушник в ладонь, второй цепляет себе на ухо. Удобно. Он постукивает по столешнице в такт — трек действительно классный, разве у Бексайнур бывает плохая музыка? Но она сама же постоянно его отвлекает: то покачает головой под очередной рифф, то поправит волосы, то в глаза заглянет, как будто спросит: «Ну как?» И что тут скажешь, кроме «Это было круто»? Через полчаса Плисецкий ведёт Беку обратно в гостиницу, не объясняя, зачем. Они просто гуляют, не всё ли равно, в какую сторону? Вечерние сумерки обдают пригревшееся тело прохладой, поднявшийся ветер приятно ерошит волосы. Взять бы сейчас её за руку. И остановиться под каким-нибудь фонарём — вон их сколько, пожалуйста. Но Юра только поддерживает светскую беседу и расцарапывает наметившуюся заусеницу на пальце. Нет, сначала он должен подарить и извиниться за всё. А потом уже будет видно. — Приезжай завтра к нам на тренировку, — говорит он на подходе к гостинице. — Можно вместе с нами, места в автобусе есть. — А можно и общественным, отсюда два маршрута ходят, — замечает Бека и, поймав вопросительный взгляд, добавляет: — Тебе в тот раз вроде неловко было. — А тебе — нет?! — справедливо парирует Юра. Алтын дёргает уголками губ и отворачивается. Ага, то-то же. Ну, круто, если автобус ходит, лишняя возможность побыть вместе. Впрочем, нет, совсем даже не лишняя. Недалеко от крыльца Бексайнур притормаживает, но Юра подталкивает её в спину: — Пошли-пошли. — Куда? — Узнаешь, пошли, говорю. Это оказывается несколько сложнее, чем он думал. Через холл ещё худо-бедно проходят, в лифт загружаются, а вот вытащить Беку из лифта в коридор оказывается не так просто. Но хотя бы возможно, по сравнению с задачей провести её из коридора в сам номер. — Ты можешь объяснить, куда мы идём? — в десятый раз спрашивает Бека, решительно отказываясь трогаться с места. — Туда, — Юра тычет пальцем в дверь. Ну вот же, почти пришли, рукой подать. — Зачем? — Вещь там одна лежит. Алтын красноречиво молчит, ждёт объяснений. — Ну, блин, так надо, — начинает злиться Плисецкий. — Что ты мне сюрприз портишь! Ты мне, что, не доверяешь? — Доверяю, — вздыхает Бека. — Там Гошка сидит, если не веришь, — Юра уже почти дымится. — И капканов у нас на гостей ставить не принято. Блин, да ладно. В Сочи сидели у тебя, и ничего. — Это другое… — не пойми с чего краснеет скулами девушка. — Конечно, другое, тут перед тобой никто со скрипкой выпендриваться не станет. Алтын поднимает бровь, Плисецкий понижает ставки. — Только до прихожей. Тут по этажу народ толпами шастает, ну? Пожалуйста. Прихожей это можно назвать с большой натяжкой, просто за порогом сразу начинается номер. Бексайнур прикрывает за собой дверь и остаётся стоять у входа, поглядывая на себя в большое зеркало сбоку. Юра на ходу стаскивает чужую куртку и бросается к своей кровати, на которой валяется его пятнистая толстовка. — Попович! Выходи, подлый трус, я знаю, что ты здесь. — В ответ тишина. Юра озирается, заглядывает в ванную, в кладовку, но никого не находит. — Слушай, я не знаю, где он. Честно, был здесь, но не предупреждал, что куда-то свалит. — Да ничего, — говорит Бека, осматриваясь. — У вас здесь уютно. Плисецкий подходит к ней и протягивает картонную коробочку размером с ладонь. Надписи уже не разобрать, но она должна понять, что это и зачем. И как-то это теперь надо ещё словами… — Вот. Извини, что такая потёртая, я её пару месяцев в кармане таскаю, чтоб не забыть. Однажды чуть не постирал. В субботу на тренировку тоже взял, хотел вручить, но как-то… случая не было. Это тебе на новый год. От меня. Алтын всматривается в стёртые краски картинки, переворачивает коробочку и вдруг складывает брови своим фирменным домиком. — Это же… струны? — Да. Вообще-то смычок я тебе тоже задолжал, но я не уверен, как их выбирать. А струны лучшие в Питере. Или так сказал продавец?.. — Спасибо, Юра. Так тихо, почти жалобно. Как будто поняла тот символизм, который он пытался вложить в подарок. А теперь уже можно обнять? — Я… правда хотел извиниться. Вспылил тогда, ужасно глупо. И потом… Я все твои сообщения получил, только не знал, что отвечать, и надо ли. Я виноват. Юре до зуда в пальцах хочется взять её за руку. И на этот раз он поддаётся порыву, сжимая тонкую ладонь. А Бексайнур как будто и не замечает, сверлит взглядом коробочку и молчит. Как же Юра ненавидит, когда она так делает! Ведь совершенно невозможно предсказать, что за этим последует. Он невольно напрягается, когда она начинает говорить: — Спасибо тебе за подарок, как ты угадал? Что? В этих струнах есть ещё какой-то смысл, кроме того, который он задумывал? Бека поднимает на него решительный взгляд, и Плисецкий готов провалиться сквозь землю от этого чувства — как будто стоит с петлёй на шее и ждёт, выбьют из-под него сейчас табуретку или помилуют. — Этим летом я поступаю в консерваторию. Экзамены в июле. Юра почти слышит деревянный стук покатившейся табуретки. Этого следовало ожидать, ведь она упоминала учёбу тогда, в Сочи. Да что ж такое! Он что, совсем своей жизни не хозяин? — А мне плевать! Бексайнур вздрагивает от этого почти крика, отразившегося от стен комнаты и осевшего звоном в собственных ушах: — Что, прости? И тут Плисецкого прорывает: — Мне плевать, сколько там километров будет между нами завтра или через месяц. Мне плевать, что об этом думают окружающие. И ещё больше мне плевать, какие там у тебя тараканы по этому поводу. Это ничего не изменит! До сих пор не изменило, даже те бесконечные несколько дней, когда я думал, что тебе на меня тоже наплевать. У Бексайнур такое беспомощное лицо и влажные глаза, что он осекается на полуслове. А когда по смуглой щеке катится первая блестящая алмазом капля, Юра вовсе пугается до панической икоты. Блин, только что ведь извинялся… Больше не раздумывая, он бросается к ней и прижимает к себе изо всех сил, сбивчиво бормоча в густую копну волос: — Прости меня, я не то имел в виду. Просто достало жить по чужой указке. Давай уже хоть что-нибудь мы решим сами, а? Эй, ну прости меня. Мир? Он отстраняется, чтобы заглянуть Беке в лицо, и замирает, коснувшись ладонью её щеки. Сколько раз он представлял себе этот момент, сколько раз видел во сне. Он проводит большим пальцем по скуле, стирая с неё мокрый след. Когда-то на этом месте краснела царапина от порванной струны. И Бека была так же близко. И каждый раз ему что-то мешало, что-то не давало дойти до конца. А теперь страшно, что и на этот раз их прервут, что вломится сейчас блудный Гошка, зашибёт обоих дверью. Или зазвонит телефон, как всегда не вовремя. И придётся опять всё начинать сначала, снова искать подходящий момент, слова и мужество… Но тут Алтын прерывисто вдыхает, и Юра вдруг ясно сознаёт: ещё больше он боится, что она передумает и отвернётся. Или выдаст что-нибудь в духе того кошмарного «Не надо, я понимаю». Ничего ужаснее он не слышал в своей жизни и не хочет. Она сама говорила, что стоит иногда положиться и на удачу. Так пусть же хотя бы сегодня, сейчас ему повезёт… Плисецкий, задыхаясь от собственной наглости, соскальзывает ладонью со щеки на затылок, проехавшись по колючему ёжику бритого, и едва ощутимо касается уже приоткрывшихся, чтобы что-то сказать, губ. Мягкие. Тёплые. Идеальные. Они выдыхают одновременно — осторожно и беззвучно. Внезапный и бешеный ураган переворачивает нутро и чуть не валит с ног, но Юра отважно жмурится и целует уже по-настоящему. Крепко прижавшись губами, он стискивает попавшие в кулак длинные жёсткие волосы, другой рукой проводит по тёплой коже куртки и чуть не стонет от счастья. Позвоночник словно прошивает электрическим током, когда Бека медленно, нерешительно обнимает в ответ, как будто в знак молчаливого одобрения. Спустя минуту — или целый час, кто знает? — Плисецкий собирает все свои остатки воли и разума, чтобы отпустить Бексайнур, но с треском проваливается. Сил хватает только на то, чтобы оторваться от её жарких тёмных губ всего на сантиметр и, склонив голову, прижаться лбом к её виску. Внутри творится что-то невообразимое. Юра старается глубоко дышать, чтобы вернуть горизонт в нормальное положение, но мир вокруг продолжает вращаться на грани разумного, словно кто-то из шалости взял и раскрутил его личный глобус мироздания. Разлепить глаза тоже получается с трудом, но как только ему это удаётся, тут же хочется зажмуриться обратно: словно ту фотографию опять открыл, на скулах Беки всё так же блестят мокрые дорожки, нижняя губа дрожит, слышно, как она глотает слёзы пополам с воздухом. В голове проносится паническое: что?! Что не так? Всё было так плохо? Чёрт, надо было сначала тренироваться. На чём там… на помидорах, яблоках. Наконец Алтын оживает и утирает ладонью глаза, а её дрожащие губы растягиваются в улыбке. Странное выражение. Наверное, Бека и сама это понимает, поэтому прижимается щекой к его плечу, пряча лицо, и мнёт в пальцах его футболку. Юрины руки сами по себе обнимают вздрагивающие лопатки, так нежно и осторожно, будто они хрустальные. — Консерватория имени Римского-Корсакова, — слышится едва разборчиво. — А? — Плисецкий склоняет голову набок, чтобы лучше слышать. И, желательно, въехать. — Что? — Государственная консерватория, — говорит Бека и поднимает голову. Она не выглядит заплаканной, скорее, смущённой и немного растерянной. — В Санкт-Петербурге. — Че-го?! — Юра отшатывается на расстояние вытянутых рук и уставляется на девушку неверящим взглядом. Он определённо что-то не так понял или не расслышал. — В Питере? Бексайнур продолжает неловко улыбаться, но вполне серьёзно и недвусмысленно кивает. Плисецкий выброшенной на берег рыбой открывает и закрывает рот, он совершенно не способен связно мыслить, но старается: — И когда ты планировала мне об этом сказать? — Да вот, минут пять назад. Пока ты не заявил, что тебе «плевать». Минуту, очень долгую минуту Юра тупит. Ещё одна ему требуется, чтобы переварить. И ещё одна — чтобы решить, пробить ему сейчас лбом ближайшую стену или заорать от восторга. Чёрт, ну Плисецкий, ну знаешь же, что нельзя её перебивать, надо дать договорить. Она ведь всегда договаривает. Да?.. Тогда бы этот поцелуй выглядел несколько иначе, не так драматично. Хотя… Теперь-то уж чего жалеть? Всегда можно добавить ещё один, с любым оттенком, какой захочешь! И Юра торопится добавить, пока может, пока не проснулся от этого потрясающе реалистичного и на редкость счастливого сна. Он обхватывает её лицо ладонями, оглаживает взглядом каждую черту, каждую линию и, наклонившись так близко, что чёткость тает кругами на воде, целует. Осторожно, ласково, не торопясь. В себя Юра приходит от ощущения чужих пальцев на шее. — Погоди-ка, — Юра отклоняется чуть назад и опять строит лицо, как на допросе. — А если бы мы окончательно рассорились и больше не общались? Тогда как? Алтын пожимает плечами и отвечает, не раздумывая: — Всё равно бы поехала. И нашла бы тебя. Чем чёрт не шутит? Плисецкий больше не в силах искать подвох и сомневаться, он опять тонет и захлёбывается в её бездонных сверкающих глазах. Но на этот раз вовсе не собирается искать спасения. Он просто притягивает её к себе, словно пряча в своих руках от целого мира. И теперь это совсем не страшно сказать… — Я люблю тебя, ты знаешь? Где-то на уровне плеча ему так же серьёзно и недвусмысленно кивают. Они всё ещё стоят напротив зеркала в прихожей, и Юра видит, какими потрясающе счастливыми сейчас выглядят. Ну и где эти пхичиты-чуланонты с их вездесущими камерами, когда они так нужны? *** Юра и слышать ничего не желает о том, что Бека пойдёт домой одна. — Я знаю город, а ты — нет, — приводит она главный аргумент. — Навигатор в помощь, — отвечает он. — Ну правда, здесь недалеко. — Тем лучше, точно не заблужусь. — Поздно вернёшься, Яков будет ругаться. — На такси доеду. И вообще, — оборачивается к ней Юра у самого крыльца, — если я так надоел, что не хочешь меня теперь видеть, так и скажи. Нечего придумывать всякую чушь на отмазки. Алтын сурово сдвигает брови, но молчит. — Ну и всё, — констатирует Юра и походкой победителя спускается по ступеням. Всю дорогу он не выпускает руки Бексайнур. Даже когда ей надо перевязать распустившийся шнурок на кедах, он садится на корточки и технично шнурует их сам. Почти как коньки, только не так туго. Алтын рассказывает о том, как она готовится к поступлению, что после уроков в музыкалке у младших она сама становится ученицей и занимается со своими преподавателями. Юра так восхищается Бекой и так уверен, что у неё всё получится, что провалить экзамены теперь точно не вариант — это просто невозможно. Хотя немного пугают его смелые планы на поиск для неё жилья в Питере. У подъезда Бексайнур дожидается, пока за Юрой приедет вызванное такси. И всё равно на прощание они целуются так долго, что таксист всерьёз угрожает уехать без пассажира и даже без оплаты ложного вызова. Только после этого Алтын поднимается домой. Ещё только девять вечера, но она тихо отпирает дверь, не включает свет в прихожей, бесшумно проскальзывает к себе в комнату и падает на кровать, закрывая ладонями лицо, не в силах согнать эту дебильную улыбку. Любопытная Лейла всего на секунду заглядывает в комнату и тут же исчезает. Больше Бексайнур никто не беспокоит целых полчаса, которых ей хватает, чтобы хотя бы частично взять себя в руки и выйти в кухню за чаем. Младшая Зарина уже спит, а все остальные, собравшиеся за столом, так выразительно молчат, что Беке ясно: Лейла уже всем доложила об успешном свидании старшей сестры. В кои-то веки бабушка не ворчит, глядя на внучку, а только сухо усмехается и качает головой: — Только не вздумай очень уж сильно отвлекаться от подготовки. Поступление — дело серьёзное. В комнате Алтын старшая снова забирается на кровать и в десятый раз перечитывает давно пришедшее смс от Юры: «Я в номере. Спокойной ночи. Целую». Потом открывает сохранённую ссылку на ютуб и ещё несколько раз гоняет видео с его последней тренировки, которое за последние сутки уже успели лайкнуть и прокомментировать несколько сотен человек. «Ангелы Юрия», конечно же, в их числе. Бека не может перестать улыбаться. Это непривычно и несвойственно ей, поэтому челюсть уже поднывает, но она бы ни на что на свете не променяла это чувство. Этот год обязательно будет удачным. У них обоих. И всё будет хорошо. Уже всё складывается как нельзя лучше, и даже без этих вездесущих фанклубов. Значит, «Ангелы» тут действительно ни при чём. По крайней мере, точно не эти. *Әпке — старшая сестра. **Алла сақтасын! — Упаси боже! *** Новый Бекин трек: League of Legends — Piercing Light (Mako Remix).