– Где вы находились вчера, в промежутке между девятью и одиннадцатью часами вечера? — спрашивает полицейский. Синий, плотный жилет, голубая рубашка, погоны на плечах.
– На концерте, — коротко отвечает Шото. Что он вообще здесь делает? Служащие закона настолько недальновидны, что не могли просмотреть запись с выступления? Он ведь был там! Пел, перед этим огромным количеством людей. Что-что, а свидетелей целое море.
Руки сковывали наручники, закрепленные цепью за стол. Комната настолько мала и неуютна, что, кажется, у парня начинается клаустрофобия. Серые стены, белый стол и стулья, окно сбоку, камера в углу.
– Эти снимки были сделаны уличной видеокамерой, — мужчина протягивает Тодороки фотографии. — Так же, имеется запись, на которой вы выходите из того самого места, где нашли жертву.
Шото смотрел, и не мог понять, что вообще происходит. Он ведь... он ведь был на концерте... Сто процентов был! Это ошибка! На фотографиях кто-то другой. Однако, почему этот человек так похож на него?
Это, наверное, грим? Иначе и быть не может. Приглядевшись, парень замечает на руке и одежде незнакомца с фотографии красные пятна. Шото никогда в жизни не был настолько зол. Он сжимает кулаки, из-за чего ногти немного впиваются в кожу на ладонях. Все тело трясет, словно от холода. Треск его зубов заметил даже полицейский, после чего черкнул что-то у себя в блокноте.
«Подозреваемый проявляет агрессию» — Тодороки уверен, что примерно к такому выводу пришел мужчина.
Да, он действительно зол. А кто бы не чувствовал то же самое, когда захотят украсть его личность? Музыкант уже три часа находился в участке, и сейчас единственное, чего он желал — побить этого ублюдка, что переоделся в него и убил старика, и выспаться.
– Это не я. Посмотрите запись с концерта, пригласите свидетелей, — ничего лишнего он не скажет. Тем более без адвоката.
На лице служителя закона выразилось недоумение и злость. Он думает, что его водят за нос, оттого и злится. Забавно,
“подозреваемый” чувствует то же самое.
– Есть ли кто-то, кто сможет подтвердить ваши утверждения? – произносит он, вновь выводя Тодороки из себя.
“Блять, всего лишь целый стадион людей” – думает солист, но вслух говорит в ответ краткое:
– Да.
Ему разрешают сделать звонок. А он не знает кому. Семье? Нет, нельзя. Отец не станет ему помогать, не получив ничего взамен. Энджи обязательно найдёт способ, повернуть все в свою выгоду.
Друзья? Инаса сейчас в военной академии, они легко докажут, что его не было на концерте. Но ведь, он не единственный друг…
– Алло? – вяло протягивает в трубку Эйджиро.
– Киришима, это я, Тодороки. – начинает солист. – Мне нужна твоя помощь.
– Конечно, – мгновенно взбодрившись, отвечает гитарист. – Что случилось? Я помогу!
Шото ничего не объясняет, лишь просит приехать в участок. Как он всегда и думал, на этого парня можно положиться.
Спустя примерно десять минут, Тодороки увидел, как подобно вихрю, в помещение влетел Эйджиро. Как и ожидалось, он не заставил себя ждать.
Он не знал, какие вопросы задавали гитаристу, но, сквозь стекло замечал, как выражение его лица становится удивленным и недоверчивым. Порой, он махает головой в знак отказа, а иногда - кивает. Поджимает губы, прикусывая их изнутри, порой поправляет спадающую на спину и плечи шевелюру. Даже не сделал свою любимую укладку… Все-таки, Киришима настоящий друг.
Почти к девяти вечера, Эйджиро приносит полицейским диск с записью концерта. Озадаченные служащие закона, вскоре, отпускают Шото, но просят не покидать город. Их сбивает с толку видео с уличной камеры, как и всех, кто знает о этой ситуации.
В тот самый момент, когда ключ в замочной скважине щелкнул, отворяя дверь, Тодороки понял, что такое свобода.
Он сжимал челюсть, из-за чего зубы скрипели. Настолько он был зол. Однако, ступив за порог комнаты для допросов и вдохнув глоток воздуха, расслабился.
Гитарист похлопал товарища по плечу, рукой указывая на выход. Слова друга доносились до Шото так, словно он был под водой. В голове стоял настоящий гул, и словно на другой частоте он различал:
“Все будет хорошо, друг. Я же знаю, что никого ты не убивал, не обращай внимания на прессу...”
Тодороки и вовсе забыл о журналистах. Наверное, газеты полны статей о подозреваемом в убийстве музыканте. Энджи, должно быть, счастлив. Солист так и представлял в голове смеющегося отца, говорившего ему о том, насколько он был прав, утверждая, что нельзя лезть в шоу-бизнес, ведь:
“Даже твой малейший неправильный поступок всплывет на поверхность”
Чёрт, а он был прав.
Шото прикусил губу. Это мало помогало, но хотя бы приводило в чувства. Боль отвлекала его от мыслей.
Двери распахнулись, открывая вид на улицу. Деревья, тротуар, дорога, кучка журналистов, десятки камер.
– Как вы прокомментируете ситуацию? – спрашивает один из работников СМИ.
– Знали ли вы погибшего?
– Это вы его убили?
Хотелось кричать, настолько громко, насколько он может. А ещё – ударить кого-нибудь. Особенно этого ублюдка, присвоившего его личность.
Кто он? Где? Для чего все это делает?
Как ни странно, Шото хотел знать все о этом человеке. Мотивы, толкнувшие того на убийство неизвестного старика. Причины, из-за которых нужно было переодевается в него. Быть может, кто-то хотел подставить его и группу, но опять же, зачем было убивать этого мужчину?
– Я думал, что единственный, кого заподозрят в убийстве, будет Бакуго, – говорит Каминари с переднего сидения автомобиля.
Ярость уходит на второй план, её сменяет удивление. Он не ожидал, что Денки тоже приедет ему помочь. Все-таки, у него отличные друзья.
– И я даже знаю, кто был бы жертвой, – этот голос вообще невозможно спутать с чьим-либо. Кацуки тоже здесь.
– Бакуго, нужно быть добрее к людям, и они к тебе потянутся, – посмеиваясь, молвит Киришима. Он обходит машину спереди и садится за водительское сидение. Шото вместе с Кацуки на пассажирском.
Поначалу, в автомобиле царила тишина. Каждый из троих музыкантов хотел задать солисту один вопрос, и, наконец, Денки решился:
– Ты ведь его не убивал?
Тодороки не знал, куда себя деть. Все его сознание словно твердило успокоиться, но он так устал от этого.
– Я был с вами в то время, – чуть повысив тон, сказал он. – Да и неужели ты думаешь, что я способен на такое?
– Именно... ты та еще неженка, - язвит барабанщик. Порой, Тодороки поражало, сколько гнили в словах этого парня.
– Может выпьем? – предложил Эйджиро. Шото готов был поклясться, что в тот момент считал эту идею самой логичной и правильной.
***
Его живот словно горел изнутри, горло щипало и жгло. Все картины перед глазами размыты. И, постепенно, становится все темнее и темнее.
Шото делает очередной глоток, чувствуя, как жидкость быстро проскальзывает по языку и внутренней стороне щек, оставляя горький привкус. После, эта едкая дрянь стекает в горло, гортань. Шея внутри горит, как и грудь, и все внутренности. В какой-то момент, парню становится чертовски жарко, оттого и в футболке надобность пропадает.
– Стриптиз, – смеясь, говорит кто-то из друзей.
Это не так, ему просто жарко. Что в этом такого плохого? Однако, Киришима мешает ему расстегнуть ремень на штанах.
А потом все происходит так быстро:
Кому-то из них пришло в голову не платить за выпивку, поэтому, дружно направившись к выходу из бара, под шумок, парни выходят из помещения. За спиной слышится крик, и, спустя секунду, обернувшись, они видят охрану, бегущую за ними.
Шото так хотел смеяться, будто кто-то сидит у него во рту и щекочет изнутри перышком. А еще этот кто-то закрывает ему веки. Сам не зная куда, но Тодороки бежит.
Его давно не преследуют, и совершенно непонятно, откуда в нем столько сил, но музыкант бежит. Смеясь и касаясь руками стен домов.
Наконец, он останавливается в узком проулке, огороженном с одной стороны железным забором, а с другой – каменной стеной. Он кладет на нее ладонь, чувствуя подушечками пальцев колкие выступы из маленьких частиц земли. Резко опускает руку, ощущает щекотку.
Поднимает голову, и, под совсем немного попадающим туда светом фонаря, различает некоторые граффити на заборе.
“Я тебя люблю”
“Жизнь - дерьмо”
“Кто читает, тот лох”
Так хочется просто лечь и уснуть. Так почему эта такая проблема??? Просто... просто надо доехать домой. Вызвать такси, и попасть в свой обитель. Это ведь легко, да?
***
Он заблудился. Эти безлюдные, тёмные закоулки, словно не кончаются. Куда бы парень не повернул – выхода нет. Ни одного прохожего, ни одного звука.
Кроме, разве что, ниоткуда взявшегося скуления. Наверное, пёс где-то застрял, или поранился.
Стараясь справится с головокружением, Тодороки осторожно бредет в сторону шума. И когда остаётся последний поворот, тело перестает его слушаться. Все естество твердит ему бежать, спасаться. Даже сам воздух словно потяжелел. Но то ли из глупости, то ли из любопытства, он идёт к животному. В висках так колит, что хочется ныть от боли. Парня тошнит, ему страшно.
Перед глазами предстает картина: человек в чёрной футболке и джинсах, сидя на корточках спиной к Шото, кажется, гладит животное. Его тело загораживает обзор на собаку, но Тодороки видит дергающийся хвост.
Внезапно, дворняга начинает скулить настолько пронзительно и громко, что звук эхом отдается в голове музыканта.
– Что ты с ней делаешь? – непонимающе выкрикивает солист.
Неизвестный опускает руки, животное падает на пол. На его серой шерсти у шеи образуется кровавое пятно.
Развернувшись, человек взглянул на Тодороки, и, кажется, они оба были столь удивлены, что потеряли дар речи.
Шото стоял в том переулке, в свете уличного фонаря со слабо светящейся лампой, и видел напротив себя самого. Те же волосы, одна половина которых красная, другая – белая, тот же самый рост, черты лица, тело, глаза, только вот губы его были в красной жидкости.
На секунду Тодороки показалось, что это лишь его галлюцинации, однако, когда собака взвизгнула от боли выводя тем самым из раздумий, Шото понял, что лучше бы это был сон.
– Ты, блять, кто такой?
