The Symmetrical Transit

День первый; 23:17 Гермиона задела ногой ступеньку, и дыхание сбилось. Ладонь отчаянно искала перила, но хватала лишь окружающую темноту. Мозг сигнализировал о крайней степени опасности. Бесконечно долгая секунда неизвестности — руки взметнулись, тело сжалось в поисках равновесия — и Гермиона рухнула вниз. Она упала на бок — ударившись головой, рукой, ребрами, бедром и коленом о ступени и отбив себе нутро. Потому что этой ночью у нее всё получалось именно так. Гермиона проехала почти половину пролета, пока наконец не остановилась. Всё тело пульсировало болью. Придерживая поврежденную руку, будто это могло хоть чем-то помочь, она вскочила на ноги и тут же, поморщившись, фыркнула. Времени жалеть себя не было, и как только острая боль стала чуть терпимее, Гермиона бросилась вперед. Несмотря на перерыв, дыхание оставалось тяжелым, и она могла поклясться, что эти прерывистые выдохи — самые громкие звуки из тех, что ей доводилось слышать. Гермиона давно сбилась, сколько именно ступеней осталось позади, но счет был единственным, что помогало отвлечься. Временами воображение действительно разыгрывалось, и позволь она себе задуматься о происходящем, тут же начала бы слышать окружающие шорохи и видеть движущиеся по пятам тени. Но сейчас было не время бояться — ей был необходим трезвый рассудок. Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять… На двадцать шестой ступени сильная боль в лодыжке отозвалась в каждой мышце измученного тела. По щекам текло что-то теплое и тягучее, и Гермиона даже не сомневалась, что это кровь. Она покрывала лицо, шею, капала с челюсти и впитывалась в воротник рубашки. Сконцентрируйся Гермиона на этом, то поняла бы, что от кровопотери у неё уже всё плывет перед глазами. Она устала, сильно вспотела, а между бедрами было так влажно, что Гермиона едва не решила, что обмочилась. Тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять… На сороковой она покачнулась. Гермиона заставила себя опустить ногу и, добравшись до верха лестницы, сумела удержать равновесие. Она неслась на чистом адреналине. В мозгу билась единственная мысль: в тот самый миг, когда Гермиона окажется в безопасности, она рухнет без сил. Просто свернется комочком и будет спать много дней подряд, а потом, проснувшись, попросит мальчишек принести ей завтрак. Толчок, рывок, толчок, рывок. Сорок два, три, четыре. Просто смешно, как сильно люди доверяют опоре под ногами. Прочная, нерушимая твердь. Они проживают свои дни, будучи свято уверены в крепости мира под ними, и не обращают на него никакого внимания, пока тот не начнет движение под их весом. Но никто не может даже предположить, что когда-нибудь он возьмет и рухнет. И не важно, что Гермиона находилась в здании, где развернулась локальная война, или что совсем недавно она выскочила из комнаты, охваченной пламенем. Факт оставался фактом: Гермиона была непоколебимо уверена в том, что почва под ее подошвами останется именно такой, какой ей и дóлжно быть, несмотря на сомнения во всем остальном, что творилось вокруг. Сначала пол изогнулся. Словно даруя оказавшимся на нем неудачникам надежду на то, что он сумеет выстоять. Потом раздался оглушительный треск, и Гермиона осознала, что она замерла, завороженная и ошеломленная разворачивающимся зрелищем. Снизу донесся приглушенный шум, а затем ее накрыло лавиной взрывных звуков: пол под ногами вздыбливался гигантскими кусками дерева, штукатурки и чего-то еще, что просто не имело никакого права двигаться. Даже если кто-то думает, что он достиг своего предела, то просто удивительно, на что этого «кого-то» может сподвигнуть вид рушащейся опоры. Но этого было недостаточно, и Гермиона чувствовала, как ее ногу всякий раз затягивает при толчке. Сердце зажило своей собственной жизнью, пытаясь пробиться из грудной клетки к спасению. В каждом нерве вспыхнуло ощущение бесконечного ужаса, и голос захлебнулся в глотке, когда Гермиона закричала. Стукстукстукстукстук, она знала: времени ей не хватит, но продолжала бежать. Одна нога застряла в полу, и не найдя опоры, Гермиона дернулась вперед. Стараясь спастись, она уперлась в бетон другой стопой и в попытке выкарабкаться из утягивающей бездны перенесла на нее весь свой вес. Гермиона рванулась, напрягая каждый мускул и надеясь, что этого упора будет достаточно, но уже через какую-то долю секунды полетела вниз. 23:47 Скулеж. Тонкий, словно впивающийся в мозг, раздражающий скулеж. Но он прекращался, когда она делала вдох, и через некоторое время Гермиона сообразила, что эти мерзкие звуки издавала она сама. Она разлепила веки, но не разглядела ничего. Темно, все очертания размыты. Зажмурилась, подвигала глазами. Чувства постепенно возвращались, и прежде, чем пришло хоть какое-то понимание, появилась боль. Здоровой рукой она коснулась правого плеча и начала осторожно ощупывать конечность сверху вниз. — О, господи. Плечо странным образом выпирало вперед, а запястье было вывернуто под нелепым углом. Даже дышалось с трудом — настолько было плохо. Гермионе вдруг очень сильно захотелось домой. Глаза пекло и жгло, на языке осел пепел, и вдобавок к резким вспышкам боли в верхней части тела ломило все мышцы. Она снова открыла глаза, приглядываясь и моргая, и наконец разглядела белый слой пыли, которая, казалось, покрывала все вокруг. Еще через пару секунд Гермиона сообразила, что за странный потрескивающий звук раздается сверху, и в тот же момент стены озарил свет. Черт, огонь. Огонь. Огонь, Гермиона. Огонь, огонь, огонь. Она пыталась заставить себя собраться, чтобы очнуться от мучительного, но такого уютного тумана в голове. Мышцы не желали двигаться. Кости будто бы перекрутились и застыли под кожей в неестественном положении. Гермиона должна была поднять себя, опираясь лишь на левую руку, и ей это удалось только с третьей попытки. Она вскрикнула от боли, прошившей все внутренности, и зажмурилась. Господи, всё, чего ей сейчас хотелось, — это заплакать и отправиться домой, чтобы никогда больше сюда не возвращаться. Дыхание было рваным, от него холодело в груди. Гермиона прокашлялась от пепла и дыма, который попал в легкие, но, осознав, где находится, постаралась больше не шуметь. Сверху свалился горящий кусок дерева. Она проследила взглядом за тем, как тот приземлился на покрытый штукатуркой пол, и только после этого подняла глаза. Покореженная поверхность заканчивалась в трех метрах от того места, где упала Гермиона. В мозгу промелькнула мысль, что было бы, не остановись она, когда пол начал вздыбливаться, и побеги дальше. Может быть, к этому моменту она уже сумела бы выбраться из здания, хотя, у нее не было ни малейшего представления о том, сколько времени прошло с момента падения. Гермиона могла пролежать здесь минуты. А могла и часы. На краях разлома танцевало пламя — яркое и жадное, грозящее ворваться в комнату в любую минуту. Сверху летели искры, обуглившаяся краска и штукатурка. Гермиона оказалась в столовой. Или, может быть, в зале для собраний. Стол, на который она приземлилась, был достаточно большим, чтобы за ним уместилось по крайней мере двадцать человек. Она даже представила, как Пожиратели Смерти выстраиваются в очередь, чтобы отобедать тем, что там обычно едят богатенькие убийцы. Вообразить их с чем-нибудь привычным у нее не получилось. Гермиона всмотрелась в темноту в поисках своей палочки. Она держала ее в руке, когда падала — это ей запомнилось точно. На здании стояла антиаппарационная защита, и, чтобы убраться отсюда, ей было необходимо выбраться на улицу. В операции принимали участие всего тринадцать членов Ордена. В их задачу входило лишь осмотреть здание на случай оставленных там пленников — здесь никого не должно было быть. Обнаружив, что в доме полно Пожирателей Смерти, они приняли решение отступить. Без плана атаки и с таким малочисленным отрядом шансов на победу не было никаких. Гермиона могла только предполагать, что кто-то все же умудрился поставить в известность Орден и Министерство: полномасштабное сражение развернулось в тот момент, когда она сама была где-то между шестнадцатым и семнадцатым этажами. Гермиона не могла покинуть поле боя. И вернулась после того, как получила пренеприятнейшее повреждение головы и несколько ранений, потребовавших срочного лечения. А теперь она была бесполезна. Даже не могла поднять руку с палочкой. Гермиона перекатилась на колени, чтобы поднять несколько обломков, свалившихся на стол вместе с ней. Стряхнула с них штукатурку и пепел и ощупала. Если до этого Гермиона пребывала в состоянии оцепенения, то сейчас ее начала накрывать паника. Она была тяжело ранена, находилась внутри здания, и всё, что ей требовалось, — это выбраться наружу. Выбраться немедленно и без палочки? Без палочки, без палочки, безпалочки. Даже не озвученная — эта мысль отдавала истерикой. Невзирая на боль, Гермиона начала шевелиться активнее. Ее движения были быстрыми и лихорадочными. Если она не найдет палочку — ей конец. Она — труп. У Гермионы даже не осталось страховки — путей отступления не было. Снаружи комнаты что-то зашевелилось — у двери, которую до этого момента она даже не заметила и в сторону которой сейчас дернулась. Гермиона замерла, словно пыталась слиться со стеной или обратить время вспять. В широко распахнутые глаза летела пыль, отчего те слезились, но она не смела даже моргнуть. «Двигайся, — пробормотала она, все еще не отрывая взгляда от двери. — Двигайся». Она сползла со стола, и боль опалила правое бедро, руку, шею и впилась лезвием в голову. Вздрагивая, задыхаясь и хватаясь за рубашку, чтобы перетерпеть, Гермиона спустила ноги на пол. Тело, уставшее и побитое, накренилось вперед, и ей пришлось проморгаться и продышаться, чтобы избавиться от головокружения. Здесь ничего не было. В целой комнате не было ничего, кроме стола. Стола. Гребаного стола. Гермиона совершенно не понимала, как спрятаться, если тут есть только стол? Она не выявила следов никакой другой двери, кроме той, что как раз открывалась, но в любом случае было уже слишком поздно. Слишком поздно, чтобы сделать что-то, кроме как упасть и поползти, используя только одну руку и одно колено, так, что всё это было похоже на броски тела вперед и вбок. Она чувствовала себя идиоткой. Несчастной идиоткой. Едва в комнату проник свет, Гермиона абсолютно уверилась в том, что ее обнаружили. Всего лишь один взгляд — и ее, притулившуюся под столом, могли увидеть. Дверь располагалась достаточно далеко, чтобы входящие получили отличный обзор. От света Гермиона яростно моргнула, стараясь привыкнуть и разглядеть свою палочку. Левой рукой она шарила по полу вокруг, пытаясь ухватить толстую деревяшку, чтобы почувствовать хоть какую-то уверенность. Губы двигались, без участия мозга шепча молитвы, в то время как глаза цепко следили за двумя парами ног у дверного проема. Внезапно рев в ушах, который преследовал ее с самой лестницы, сменился мертвой тишиной. — Так мы забираем всё? Планы, имена, схемы… — Каждый клочок пергамента, Крэбб. При звуках второго голоса Гермиона прищурилась, а от узнавания волосы у нее на загривке встали дыбом. Она все еще искала оружие. Все что угодно, чем можно было бы запустить в этих двоих, а потом добраться до двери. Если она будет достаточно быстрой, чтобы увернуться, и сумеет найти доску или нечто похожее… Ладонь отчаянно ощупывала толстый слой пыли и извести, поднимая их в воздух. Гермиона сделала вдох, горло обожгло, и она подавилась кашлем. Ноги вошедших приблизились, черные мантии колыхались при ходьбе. Гермиона решила, что она, наверное, перестала дышать. Она была уверена, что ее услышат даже сквозь хруст шагов. Это был всего лишь вопрос времени. Поблизости не было даже намека на ее палочку, зато вокруг лежало по крайней мере три десятка пергаментов, за которыми эти двое сюда пришли. — Потолок горит… Нам лучше поторопиться, — снова раздался низкий голос Крэбба, но Гермиона больше не могла его видеть из-за второй пары ног, закрывшей ей обзор. Она прижала руку к груди, наивно пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Гермиона решила — она опрокинет стол. Так же было в каждом из фильмов, что она смотрела. Она перевернет стол, и неважно, как больно это будет, а затем… А затем… — Ты прав, тупица. А еще нас атакует этот гребаный Орден. Не стой без дела, отправляйся на третий этаж в следующую комнату. Чем скорее я выберусь отсюда, тем лучше. — На… — Третий этаж, — отрезал второй голос. Имя говорившего не упоминалось, но Гермиона не сомневалась, чьи именно ноги сейчас стояли у стола. И это было просто прекрасно. Вся эта ночь. Прекрасно. Она бы лучше осталась с Крэббом. Так появился бы хоть какой-то шанс на спасение. Она, возможно, смогла бы подождать, пока парень повернется к ней спиной, и тогда бы просто проскользнула мимо него. Малфой (Гермиона всё еще не могла в это поверить) не будет таким невнимательным. Судя по тяжелым шагам, Крэбб ушел, а Малфой хранил молчание. Он совсем немного сместился со своего места, и Гермиона слышала шорох бумаги, пока он собирал что-то со стола. Не будь тут до такой степени тихо, она бы уже сдвинулась чуть левее, чтобы оказаться сбоку от него и напротив двери. Если бы она рванула, то могла бы застать его врасплох и добраться до выхода прежде, чем он вскинул бы свою палочку. Ожидание и ужас заполнили собой каждую косточку, каждый мускул, который должен был двигаться, чтобы вытащить ее отсюда. Тишина давила, и Гермиона почти что хотела движения, лишь бы ее нарушить. — Похоже, ты измазала кровью все те пергаменты, которые я искал целый месяц. Понадейся на тебя — и похерь всё к чертям. Я думал, до них уже дошло, насколько ты неумелая. Гермиона сверлила взглядом дверь, но не видела ничего. По столешнице забарабанили пальцы, затем снова раздался шорох бумаги. Ее кровь? Он говорил с ней? Всё это могло иметь смысл, только если было сном. — Грейнджер, можешь вылезать оттуда. Тебе, похоже, нравится прикидываться грязью, но сейчас время уходить. Гермиона могла только в шоке пялиться на его ноги, пока сердце колотилось так сильно, что это было даже больно. Мысли вихрем носились в голове, и она поняла, что совершенно не представляет, что делать. Он обнаружил ее, она ранена, у нее нет ни палочки, ни путей отхода. Воздух вылетел из легких, словно Гермионе врезали под дых, и когда Малфой отступил на шаг назад, она тоже шарахнулась. Да будь она проклята, если встретит его, стоя на коленях. Если бы только у нее была палочка. Будь это так, она бы расправилась с этим ублюдком быстро и безжалостно. Гермиона смогла подняться только со второй попытки. Она хотела опереться на что-то твердое, чтобы стоять прямо, будто ничего и не случилось. Вместо этого она привалилась к стене, скользя по поверхности только левым плечом и не спуская с Малфоя глаз. Казалось, он немного вырос. Он был около ста восьмидесяти сантиметров ростом и там, где раньше был тощим, теперь стал шире и больше. Но он все еще оставался худощавым. Не будь у него палочки, она могла бы попробовать проскочить. И судя по тому, как сильно Малфой был окровавлен, много кто думал так же. — Грейнджер, я понимаю, каким бесспорно привлекательным кажусь тебе, но у меня нет времени играть в гляделки. Двигай своей задницей. — Я никуда с тобой не пойду. — Нет? — он приподнял бровь и взмахнул палочкой. — Иди, или я потащу тебя. У тебя нет палочки, ты выглядишь так, словно на две трети уже издохла, и что самое важное — у тебя нет выбора. — У меня нет палочки, да ну? — она скопировала его жест, но это была лишь жалкая попытка. — Не сомневаюсь, что она спрятана у тебя в заднем кармане и ты просто приберегаешь ее на потом. Не стесняйся, доставай, — его сарказм ничуть не изменился. Гермиона оценила свои шансы, и ей не потребовалось много времени, чтобы понять, что уйти отсюда — не самый плохой вариант. Она могла столкнуться с другим членом Ордена или заметить какое-то оружие. Да даже если он взял ее в плен, это же всяко лучше, чем смерть, верно? Гермиону мутило, и если уж ее вырвет, ей хотелось оказаться к Малфою поближе, чтобы тот в полной мере получил удовольствие. Он подождал, пока она обойдет стол, и только после этого двинулся к выходу. Рядом с ним было страшно, и Гермиона припомнила все те слухи, которые ходили о Малфое и о том, что он сделал с охраной, чтобы сбежать из Азкабана. И если хоть что-то из той болтовни было правдой, то она столкнулась с ненормальным типом. Он больше не был мальчиком, который не смог убить директора. Он был Пожирателем Смерти. Убийцей. Подонком. Малфой схватил ее за рубашку, подтащил к двери и пихнул вперед. Гермиона почти потеряла равновесие, а ноги онемели — она подозревала, что такой нагрузки, как сегодня, ее конечностям еще не выпадало. Она с облегчением выдохнула, когда смогла удержаться ровно, но ладонь Малфоя снова опустилась на ворот ее рубашки. Гермиона хотела развернуться и врезать ему, но терпение было ей необходимо. Даже если придется стереть зубы друг о дружку, чтобы сохранить спокойствие. Дернув за больную руку, Малфой придержал пленницу, чтобы проверить коридор. Гермиона сжала губы в тонкую линию, лишь бы не доставить ему удовольствие своим криком. Он ударил ее в спину, выталкивая вперед и направляя в одному ему известную сторону. — Малфой, я не тряпичная кукла, — гаркнула Гермиона, пытаясь вырваться из захвата. К удивлению, он ее выпустил, но палочку не опустил, шагал чуть позади и справа. — Заткнись, — прошипел он, оглядываясь и ускоряясь. — Боишься, Малфой? Не хочешь столкнуться с кем-нибудь, у кого есть палочка? Я могу орать всё, что захочу. И она закричала. Голос дрожал, но она орала свое имя так громко, как только могла — звуки отражались от стен и разносились на три этажа от них. Пусть все слышат. Ее схватили, и если так она даст знать Ордену, где она… Когда она выводила последнюю «А», одна рука зажала ей рот, другая — вцепилась в горло. Его дыхание было жарким и мерзким, пока он шипел ей на ухо: — Заткнись! Хочешь, чтобы они пришли? Хочешь, чтобы они изнасиловали тебя, избили? Ты что, совсем больная, Грейнджер? Гермиона закашлялась в его ладонь, и он тут же отдернул пальцы, как будто она могла заразить его смертельной болезнью. Рука на горле напряглась достаточно для того, чтобы перекрыть ей кислород, и он вытер кисть о рукав ее рубашки. У нее не было ни малейшего представления, о чем именно он говорит; она дернулась вперед, но Малфой не шелохнулся. Гермиона рванулась сильнее и поперхнулась, едва он резко впечатал ее спиной в свою грудь, сжимая крепко, до синяков. Она впилась пальцами в его ладонь и давила до тех пор, пока не процарапала кожу — кровь тут же забилась под ногти. Другая ее рука висела бесполезной плетью, но Гермиона продолжала вырываться, пытаясь ударить Малфоя затылком. — Я оставлю тебя здесь, если ты так этого хочешь. И позволю им прийти. Ты этого хочешь, Грейнджер? Стать грязной шлюхой Пожирателя Смерти? Его рабыней? Игрушкой? Его… тряпичной куклой? Перед глазами заплясали черные точки, рот Гермионы открылся будто бы в немом крике, и она впилась зубами в поврежденное место на его руке. Ногой она дотянулась до его голени и била снова и снова, захлебываясь слюной и сражаясь за воздух. Он подождал секунду и отпустил ее, позволяя заходиться в кашле и судорогах. Она согнулась, пытаясь вдохнуть, а Малфой снова схватил ее за рубашку и потащил, не давая больше ни единого мгновения. Гермиона пыталась не отставать и двигаться в такт его резким шагам, но в тот момент, когда они завернули за угол и показалась знакомая синяя дверь на площадку, она решила действовать. Всё ещё быстро дыша, она развернулась, навалилась на Малфоя всем своим весом и основанием ладони ударила его в лицо. Надавила изо всех сил, а затем отвернулась и бросилась к двери. Она рванулась из его рук так, что рубашка затрещала у воротника, и Малфой издал приглушенный звук. Гермиона распахнула дверь, цветная вспышка промчалась так близко от ее виска, что она было подумала: это полыхнуло перед ее глазами. Она понеслась по лестнице и, пробежав треть, поняла, что всхлипывает. Страх осел в груди и в животе холодной тяжестью, ей никогда в жизни не было так страшно. Всё тело трясло, будто бы кости трещали, а нутро распирало. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Мантра в голове, на языке, смешанная со вдохами и выдохами, пока горящие легкие боролись за кислород. Она хотела выбраться. Да она была готова броситься на стену, если бы от этого смогла потерять сознание и больше не бояться так сильно. Потому что сейчас Гермиона была в ужасе; вздымающие грудь рыдания, всхлипы и сопли, влажное лицо. Чтобы лучше видеть, ей пришлось быстрым взмахом вытереть лоб и щеки, и она запоздало сообразила, что на ее руке кровь Малфоя. А теперь и на лице. Размазана по всему лицу. Так как пришлось задействовать левую руку, Гермиона ударила его по той стороне головы, которая и без того с самого начала обильного кровоточила. И теперь она чувствовала себя покрытой его кровью. Как после кровавой ванны. Желудок скрутило и сжало, грозя вывалить содержимое наружу. Просто выблевать всё. Она слышала, как Малфой тяжело бухает по ступенькам над ее головой. У нее было форы чуть больше, чем один пролет, но он ее нагонял. Лестница, ведущая на первый этаж, была охвачена огнем, как и дверь, что выходила на второй. Ей пришлось снова бежать наверх и выбираться на третий уровень; дергая дверь, она краем глаза заметила Малфоя в начале лестничного марша. Гермиона слишком поздно вспомнила, что именно сюда Малфой послал Крэбба. И не то чтобы именно он встречал ее с той стороны, но разницы не было никакой. Ее появление было встречено секундным удивлением, незамедлительной дуэльной позицией, а после — трехсекундным замешательством. Гермиона не имела ни малейшего представления о том, кто этот человек, но узнала в нем студента Хогвартса — только с более старшего курса. Просто смутно знакомое лицо, промелькнувшее в далеких воспоминаниях. Дверь за ее спиной распахнулась, и по тому шуму, с которым та захлопнулась, можно было смело утверждать, что Малфой в бешенстве. Гермионе захотелось закрыть глаза. Ей захотелось распасться на молекулы, стать частью воздуха и исчезнуть. Но больше всего она жаждала получить обратно свою палочку, чтобы наконец покончить со всем этим. — Блетчли, я ее поймал, — Малфой произнес это так, словно уже начал сдирать с нее кожу. — Это же Гермиона Грейнджер, не так ли? Маленькая идиотка Гарри Поттера? На звук голосов из одного из дверных проемов вышел Крэбб. — Что тут происходит? Казалось, он вообще не обратил на Гермиону никакого внимания, будто это было обычным делом — лицезреть окровавленную, зареванную девицу, выглядящую дико и несколько ненормально. С другой стороны… — Грейнджер, верно? — Блетчли взглянул на Крэбба, кивнув головой в ее сторону. — Я понятия не имею, о чем вы говорите. Меня зовут… — Гермиона говорила убедительно, но вранье никогда не было ее сильной стороной. — Конечно не имеешь, грязнокровка, — парень кровожадно улыбнулся щербатым ртом. — Блетчли, я же тебе сказал… — Вообще-то, Малфой, ее поймал я. Судя по всему, она от тебя убегала. И если бы не я, девчонка могла бы уже улизнуть. — Не согласен. Если бы не я, она могла бы улизнуть уже давным-давно, — Малфой усмехнулся — Гермиона представила себе это так явно, словно видела его губы. — Ты оставишь м… — Малфой, я не подчиняюсь твоим приказам, — прорычал парень. Ох, вот это было хорошо. Если они друг на друга разозлятся, у нее может появиться шанс сбежать. Гермиона подобралась, готовя тело к первой же возможности, несмотря на то, что Малфой подошел к ней ближе. — Грязнокровка моя. И ты либо… — Гермиона рассвирепела и крепко сжала кулак. Может быть, ей стоит просто наброситься на них. Пусть они расправятся с ней, но она умрет, хотя бы раз врезав Малфою по морде. — Кто это у тебя, Майлз? — раздался новый голос из смежного коридора — кричащий мог видеть только Блетчли с палочкой в руке. Крэбб оскалился, услышав приближающиеся шаги, и Гермиона догадалась, что к ним направляется еще одна группа людей. И вот тогда она и вправду закрыла глаза, всего на чуть-чуть. Потому что теперь всё точно было кончено. Смерть или заключение, но надежды на побег больше не было. А когда человека покидает надежда, он сдувается. У Гермионы будто бы разом закончилась вся энергия. Она сдалась. Но не в том смысле, что смирилась, что станет чьей-то игрушкой, которую будут передавать по рукам, словно пустую оболочку. А в том, что приняла то, к чему неизбежно вела эта ночь. Что в ее ближайшем будущем не будет дома, душа и лечения. Она смирилась, что у нее больше нет надежды. И вот тогда, именно в ту секунду, она почувствовала самую ослепляющую боль в своей жизни. После, вспоминая об этом, Гермиона признавала, что и в самом деле потеряла способность видеть. Просто вспышка красного, а затем чернота. Словно все ее чувства выключились — такой невыносимой была эта боль. Малфой схватил Гермиону за поврежденную руку и дернул назад, отчего весь мир перед глазами раскрасился в красный. Раненым боком она врезалась в стену, а затем раздались тошнотворный хруст, хлопок и треск. В памяти остались только боль, чавкающие звуки, крики на периферии сознания и тошнота, когда она ударилась об пол и наклонилась вперед. А затем — чернота. Блаженная чернота.