Уголёк

Ночью Антон так и не смог уснуть, думая обо всём произошедшем. Сначала злился на Павла Алексеевича: почему он поставил Антона в такое положение? Шастун думал, что после своего утреннего выступления тот и близко его к Роберту не подпустит, исключит даже малейший шанс их случайной встречи. Но Павел оставил сына дома, и туда же привёл Шастуна. Что он хотел этим доказать? Антон не понимал. Но он точно знал, что просто не переживёт, если Павел Алексеевич снова бросится заслонять от него сына как от бешеного пса, посмотрит со страхом и враждебностью. Поэтому Антон отстранился сам. Ведь так он должен был поступить, этого от него ждал Павел? Антон надеялся, что прошёл проверку, в чём бы она ни заключалась. Добровольский хотел, чтобы Антон держался от Роберта на расстоянии. Шастун усвоил урок, что и продемонстрировал… Но, чёрт возьми! Наверное, Павел Алексеевич даже не подозревает, как больно делает, вот так прямолинейно показывая своё отношение. Особенно после того, как сам заставил Антона снова почувствовать себя полноценным человеком, убедил, что прошлое позади… Позже мысли сменили направление: Антон задумался о себе, своём поведении и разозлился ещё сильнее. Не в силах бездействовать, он встал с дивана, осторожно заглянул в комнату Павла Алексеевича. Тот спал на спине, а сбоку ему в подмышку сопел Роберт, крепко обнимая руками и ногами. У Антона в груди снова зашевелилось что-то невыносимо тоскливое, в глазах защипало. Как же сильно ему хотелось иметь право прильнуть к Павлу с другого бока, обнять его, и спокойно заснуть. И чтобы тот, проснувшись утром, не вскочил возмущённый, не стал требовать объяснений, а улыбнулся бы, отправил Роберта в школу, а сам остался бы и… Господи. Хорошо, что Павел Алексеевич не может догадаться, какие мысли бродят у Антона в голове, не может узнать, насколько он жалок. Антон на цыпочках прокрался в ванную, закрыл за собой дверь. Умылся. Пристально вгляделся в зеркало над раковиной. Всё тот же дурацкий затравленный вид. Дурацкие отросшие вьющиеся волосы, дурацкое детское лицо и совершенно дурацкий, нелепо топорщащийся пушок на подбородке. Антон свирепо уставился на своё отражение. — И на что ты надеешься? — прошептал он, вцепившись руками в края раковины и практически прижимаясь к зеркалу носом. — Даже если он гей — что не факт, разве он обратит внимание на такое убожество? Очень умно — рассказывать ему, как ты чуть не прикончил человека на зоне, а потом обижаться, что он боится оставить тебя наедине с ребёнком. Это ты виноват. Ты, ты, ты! Во всём! Во всём. Ненавижу. Антон тяжело дышал. В этот момент его действительно переполняла лютая ненависть к самому себе. К своим мыслям. К своим поступкам. К своим ошибкам, большинство из которых оказались роковыми и привели его к одиночеству и безысходности сегодняшнего дня. В конце концов, он действительно сам принимал все те неправильные решения и должен уже научиться нести ответственность, вместо того, чтобы бесконечно жалеть себя и ждать сочувствия извне. Павел Алексеевич сделал для него так много… Антон не имеет права ни злиться на него, ни требовать объяснений, ни уж тем более ждать внезапной страстной влюблённости в себя. Если Антон хочет, чтобы Павел Алексеевич изменил своё мнение о нём, он должен приложить к этому усилия. Действовать, чёрт возьми! И почему его озарило только сейчас? Ведь Павел Алексеевич не знает о нём почти ничего, кроме того, что он отсидел за наркотики и даёт всем подряд. Вряд ли это та информация, с которой начинает формироваться доверительное отношение. Странно, что после таких откровений тот всё же позволил остаться в своей квартире, и был так добр… Да он просто святой! А Антон неблагодарный, истеричный придурок. Антону ужасно хотелось что-нибудь разбить, особенно это зеркало, в котором отражалось его глупое лицо, способное понравиться только извращенцам с зоны. Но Антон, конечно, этого не сделал. Он заставил себя успокоиться. Выпрямил плечи. Заправил волосы за уши. Достал электробритву из нижнего ящика: Павел Алексеевич давно разрешил ей пользоваться, но Антон всё равно стеснялся брать: станок казался ему слишком интимной вещью для совместного пользования. Вот если бы они стали встречаться, тогда другое дело… Но теперь эти тревожные мысли не закрались в голову ни на секунду: избавиться от пуха, уродовавшего его ещё сильнее нужно было немедленно. Закончив, Антон ещё раз к себе присмотрелся. Что ж. Лучше. Не намного, но всё же. В ближайшее время нужно посетить парикмахерскую и магазин одежды. И поправиться не помешало бы — килограмм на десять. В целом, всё поправимо. Ведь когда-то он был нормальным. Его считали симпатичным. Он умел шутить и смеяться. Не мямлил и не шарахался от каждого грубого слова, умел за себя постоять. Он думал, что тот человек умер, но оказалось, что убить его не так-то и просто. Павел Алексеевич заставил его снова почувствовать в себе того, прежнего Антона, и теперь он будет бороться за себя — такого, каким он должен быть. Ему ведь всего двадцать, и да, было страшно, мерзко, больно… Но это прошлое. Ему двадцать. И впереди целая жизнь. Счастливая — если он её такой сделает. Антон тщательно почистил бритву, положил на место. Новым взглядом окинул ту самую злосчастную «АНАЛЬНУЮ СМАЗКУ», что ввела его в заблуждение в прошлый раз. На какое-то время он забыл о ней, но теперь ополовиненная баночка снова попалась на глаза, и слова Роберта об отце заиграли ярче и убедительнее. Похоже, до появления в квартире Антона, Павел Алексеевич вел довольно активную сексуальную жизнь. Антон снова осторожно прокрался к спальне Павла Алексеевича, но теперь, когда он немного привёл мысли в порядок, идиллическая картина больше не вызывала той невыразимой тоски. Лёгкая грусть — но и только. Антон понял, что ему повезло даже больше, чем он думал. Шастуну оставалось самое сложное — не испортить всё. И у него получится, ведь теперь он знал, что ему делать. Ну, в общих чертах. Антон вернулся к своему дивану, замотался в одеяло и выключился мгновенно, стоило только приложить ухо к пушистой подушке. Проснулся Антон в девятом часу утра и сразу понял, что в квартире он один. Странно — по субботам Павел Алексеевич обычно отсыпался за всю неделю до одиннадцати как минимум. На кухне обнаружилась накрытая пластиковым колпаком подгоревшая яичница, украшенная половинкой помидорины и повядшим пучком укропа, явно призванными исправить жалкий вид блюда. К кулинарному шедевру прилагалась записка. Антон, доброе утро! Извини, но сегодня у моих ребят олимпиада, я должен быть в школе. Надеюсь, ты помнишь наш договор и не станешь принимать поспешных решений. Понимаю, ты обижен, и на это есть основания, но ты обещал поговорить со мной! Пожалуйста, никуда не уходи. P.S. Я пытался… Не важно. В морозильнике есть пельмени, просто свари их. Антон помимо воли расплылся в глуповатой улыбке. Павел Алексеевич неприлично очарователен, и это просто бесчестно с его стороны заставлять Антона влюбляться в себя ещё сильнее. Шастун уже хотел заполучить этого мужчину во что бы то ни стало, и подобные трогательные авансы разжигали в нём необоснованную уверенность в себе и жажду деятельности. Павел Алексеевич совершенно беспомощен на кухне, и обычная глазунья стала для него настоящим испытанием. Но он старался, хотел приготовить этот завтрак — для Антона. Собирался извиниться, смягчить ситуацию, а значит действительно переживал из-за случившегося. Может быть, он и не считает Антона таким уж монстром. Просто… Перенервничал. Да если даже и считает — пусть. Антон уже решил — он сможет его переубедить, доказать, что он не такой уж и плохой. В конце концов, Роберту он понравился с первого взгляда, может, и Павел Алексеевич со временем присмотрится получше? Интересно, какие качества он ценит в мужчинах? Яичницу Антон съел. Его желудок и не такое переваривал, а то, что Павел Алексеевич готовил для него придавало еде какой-то особый пикантный привкус, так что Антону даже понравилось. Подкрепившись, Антон стал торопливо собираться — на сегодняшний день приходилась большая часть его грандиозных планов по возвращению прежнего себя, поэтому стоило поторопиться. Первым делом Антон заскочил в барбер-шоп и неуверенно попросил мастера сделать с его волосами «что-нибудь». Тот понятливо закивал и сразу же принялся угрожающе щёлкать ножницами прямо возле ушей. Глядя на его кислотно-розовую челку, Антон думал о том, что ему, возможно, стоило конкретнее сформулировать свои пожелания, ведь у них с этим ярким парикмахером явно разные представления о «чём-нибудь», что можно сделать с волосами. Но его опасения оказались напрасными — в новой стрижке не было ничего особенно вызывающего: выбритые виски и затылок, макушка чуть удлинённая, но недостаточно, чтобы нелепо виться и рассыпаться во всех направлениях. Чёлка теперь тусовалась вместе с остальными волосами, а не лежала на лбу тремя дохлыми полосками. Антон не мог на себя насмотреться. Новая стрижка очень и очень ему шла. — Это так… Мне очень нравится, — сказал Антон, когда снова обрёл дар речи. — Вижу, — самодовольно ответил барбер. — У вас тяжёлая чёлка, придётся купить гель и укладывать… На гель Антон раскошелился, но расценки в магазинах одежды заставили его приуныть. Гардероб нужно собирать с нуля, из своего у него были только старые джинсы, трусы и куртка; несколько рубашек и кожаные ботинки ему одолжил Павел Алексеевич, но злоупотреблять его великодушием и дальше не входило в планы Антона. И тем не менее, о новых вещах не могло быть и речи. Максимум, что он мог себе позволить — несколько не слишком симпатичных футболок с рынка, но положение они сильно всё равно не поправили бы. Оставался только один выход — вернуться домой. В место, которое Антон когда-то называл домом. При одной мысли об этом у затылка начинали собираться неприятные мурашки. В прошлый раз отец ему практически прямым текстом сказал, что убьёт, если он посмеет ещё раз показаться ему на глаза. И Антон в это верил. В детстве он получал от отца за малейшую провинность, а иногда и без повода, просто по случаю плохого настроения. Ремень был любимым пыточным инструментом, задница у Антона практически не заживала. При этом стоило ему заплакать, отец моментально зверел, и наказывал заново, уже за нытьё. Он часто повторял, что сделает Антона настоящим мужиком. Впрочем, ничего не вышло. И отец возненавидел его за это. Наверное, он намного охотнее убил бы Антона, чем признал своим сыном гомика-опущенца. И всё же, вернуться необходимо: в последний раз. Антон очень старался не трусить, он ведь всё решил, он изменился… По всему выходило, что не совсем. Он буквально дрожал от страха, стоило только представить, как его встретит отец в этот раз. Антон обошёл пять автосервисов, прежде чем его согласились взять на испытательный срок в подмастерья. Теперь он, по крайней мере, не отпугивал людей одним своим видом, да и чувствовал себя не в пример увереннее, но отсутствие опыта и судимость всё ещё смущали большинство работодателей. И всё же ему повезло — хозяин небольшой шиномонтажки в двух кварталах от дома Павла Алексеевича, хоть и смотрел недоверчиво, но согласился посмотреть на Антона в деле. Свой бизнес он открыл недавно и остро нуждался в хороших механиках, но платить соответственно был пока не готов. Антону это вполне подходило: он сможет заниматься тем, что ему действительно интересно, приобретёт в этом деле какой-то опыт. А потом, со временем, возможно, подыщет место получше. Антон был очень благодарен Павлу Алексеевичу, что пристроил его курьером, но оказалось, что это совсем Шастуну не подходит. Он старался как мог, но всё равно регулярно путал адреса и документы, а под конец смены выматывался так, словно вагоны разгружал. Начальник хоть и раздражался, но терпел его промахи (из уважения к Павлу Алексеевичу, наверное), только Антон опасался, что продлится это не долго: однажды его выпнут из офиса с позором, и Павел Алексеевич окончательно в нём разочаруется. И вот — всё получилось! Он будет заниматься тем, что умеет, или, по-крайней мере, в чём он не отвратителен. Техникум при колонии — не предел мечтаний, преподаватели иногда вообще забывали приходить на занятия, но все нужные книжки Антон читал, имел очень подробное, хоть и в большинстве своём схематичное представление о работе двигателя, аккумулятора и подвески, и оптимистично надеялся, что на первое время этого будет достаточно. Хотя вопрос о скорой встрече с родителем встал ещё острее — Антону нужно было забрать свой диплом автомеханика. Оставалось только надеяться, что отец его не выбросил или не пропил. Когда Антон вернулся в квартиру, на пороге в него почти вписался очень взвинченный Павел Алексеевич. Он был такой красивый — какой-то весь непривычно растрёпанный, в полурасстёгнутом пальто, и выражением крайней озабоченности на узком лице. Антон осознал, что пауза затянулась, а он всё ещё загораживает Павлу Алексеевичу дорогу и неуместно пялится на его открытую шею. — Доброе утро, — сказал он, мысленно тут же давая себе подзатыльник. Какая глупость! На часах наверняка уже за полдень. Почему в присутствии Павла Алексеевича испаряются даже те зачатки разума, что у него есть? И как с таким подходом Антон собирается его соблазнять? Ничего не выйдет. Антон отступил в сторону. — Вы забыли шарф, сегодня довольно ветрено. — Я никуда не иду, — отрезал Павел Алексеевич, отмерев следом за Антоном, и отступил обратно в квартиру. Принялся раздеваться, резко дёргая пуговицы. — Где ты был? Мы ведь договорились. Или думаешь у меня дел больше нет, кроме как каждый день тебя разыскивать? — Да я совсем не… — Антон растерялся из-за требовательного тона Павла Алесеевича, тот ещё никогда так с ним не разговаривал. Ощущения не из приятных. Антона давно уже не отчитывали, как повинившегося ребёнка, и он не знал, как на это реагировать. — Я был в парикмахерской. Извините, не думал, что заставлю вас беспокоиться. Павел Алексеевич скользнул по нему каким-то растерянным взглядом, словно не в силах понять, действительно Антон постригся, или зачем-то его обманывает. Промолчал, по инерции всё ещё недовольно хмурясь. Антон переминался у порога, снова чувствуя себя не в своей тарелке. — Ты голодный? — как ни в чём ни бывало спросил Павел Алексеевич, в одно мгновенье снова превратившись в доброжелательного и спокойного себя. — Немного, — осторожно ответил Антон, направляясь на кухню следом за ним. — В соседнем доме открылся маленький итальянский ресторанчик, я взял пасту навынос. На одном фастфуде и горелых яйцах далеко не уедешь, нужно расширять горизонты, — говорил Павел Алексеевич преувеличенно бодро, стараясь сгладить свою недавнюю вспышку, но Антон и так на него не обижался. Ему было приятно, что Павел Алексеевич за него переживал, и немного стыдно, что не догадался оставить записку. За ужином атмосфера стала вполне сносной, Павел Алексеевич рассказал пару историй про школу: что-то про экзамены и пропавшие тетрадки. Антон не был уверен, он по большей части помалкивал, и сосредоточиться на словах Павла Алексеевича не получалось. Мысли беспорядочно метались от обещания, данного самому себе, к предстоящему разговору, который был необходим и ожидание которого тяготило обоих. А ещё сегодня Антону нужно было съездить к отцу, выслушать от него слова восхищения и комплименты, избежать мучительной смерти и вернуться обратно с последней электричкой. Когда посуда была вымыта и оттягивать дальше оказалось некуда, Антон решился. — Так что, Роберт сейчас с мамой? — спросил он как можно более непринуждённо. Павел Алексеевич вздрогнул, вскинул на него виноватый взгляд. — Да. Я отвез его с утра, — он замолчал, подбирая слова. — Послушай, Антон, я повёл себя очень грубо, даже представить не могу, что ты почувствовал, когда я так… Но ты должен понять, что… — Я понимаю, — торопливо перебил Антон. От того, что Павел Алексеевич вынужден перед ним оправдываться, он почувствовал себя неудобно. — Правда понимаю. Это ведь ваш ребёнок. Роберту очень повезло, что у него такой отец. — И всё-таки, я должен извиниться. Я чувствую себя ужасно, и до сих пор сам не могу понять, почему так отреагировал. Я ведь даже не считаю, что ты способен на что-то… Ужасное? — полувопросительно закончил Павел Алексеевич, как будто ждал, что Антон начнёт с ним спорить. — Вы не должны мне ничего. Вы и так сделали для меня больше, чем кто-либо. Я повёл себя как ребёнок: убежал, снова вляпался в неприятности… Но я очень благодарен за всё. Я съеду, как только смогу, не хочу злоупотреблять вашей добротой. — Антон! Я тебя не выгоняю! — вскинулся Павел Алексеевич, даже за руку схватил. — Я съеду, — повторил Антон, мягко высвобождая ладонь. Он понимал, что Павел Алексеевич хороший человек — даже слишком, он не сможет прямо сказать, что присутствие постороннего его стесняет. — Завтра же начну подыскивать комнату. К тому времени, как восстановят документы, наверняка подвернётся что-нибудь подходящее. Павел Алексеевич не стал больше возражать, но у Антона появилось отчётливое ощущение, что он расстроил его своими словами. — Знаешь, Роберта ты просто покорил, — вдруг улыбнулся Павел Алексеевич. — Он в принципе очень общительный, но чтобы так сразу к кому-то привязаться — это редкость. Он едва ли не в траур впал, когда ты ушёл. И что-то мне подсказывает, что теперь он зачастит в гости… — Вас это беспокоит? — заволновался Антон. — Я буду избегать его! Это не сложно. — Нет, нет! Чёрт… — Павел Алексеевич прошёлся взад-вперёд по кухне, беспокойно заламывая руки. — Похоже, я опять говорю что-то не то. Я пытаюсь сказать, что если он тебя выбрал, ты практически обречён стать его другом, у моего сына очень настырный характер, — Павел Алексеевич облокотился на подоконник, вздохнул, устало закрыл ладонью лицо. — Извини. Я ненавижу терять контроль, но с Робертом это происходит так часто… Когда я не знаю где он, чем занимается, становлюсь сам не свой, и мысли всякие дурацкие преследуют. На самом деле, я не против, что он будет проводить с тобой время. Просто я должен быть уверен, что всё в порядке. «Я должен быть рядом и отслеживать каждое твоё слово и движение» — расшифровал Антон. Впрочем, против того, чтобы Павел Алексеевич был рядом, он совсем ничего не имел. — Хорошо. Я всё понимаю, — снова повторил Антон, совершенно искренне, и Павел Алексеевич это почувствовал, лицо его просветлело. — Так значит без обид? — он протянул навстречу ладонь, и Антон незамедлительно ответил, наслаждаясь крепким рукопожатием. Шастун бы предпочёл объятье, но приходилось довольствоваться малым. Должно быть, прошлым вечером Павел Алексеевич был не в себе, когда обнимал его: в нормальном состоянии он абсолютно не тактилен, Антон по пальцам мог посчитать все разы, когда они друг к другу прикасались. Когда установившаяся тишина перестала быть приятной, Антон нашёл это подходящим предлогом сменить тему. — Павел Алексеевич, вы не знаете на каком транспорте отсюда можно добраться до ЖД-вокзала? — Зачем тебе? Уезжаешь? Куда? — тут же насторожился тот, и Антон почти пожалел, что спросил. — Мне нужно сегодня попасть в Калиновку, это посёлок в пригороде. На электричке ехать около часа. — Зачем? — взгляд Павла Алексеевича стал пытливым, а Антон вдруг понял, что почему-то немного его побаивается. Даже если бы захотел соврать, наверное, не смог бы. — Мне нужно попасть… Домой. Забрать кое-какие вещи. — Ты говорил, что твой отец… — Да. — Он не будет рад тебя видеть… — проницательно предположил Павел Алексеевич. — Да, — Антон едва смог удержать нейтральное выражение лица. «Не будет рад видеть» — какое же громадное это преуменьшение. — Я тебя отвезу. — Д… Что?! — Антон ушёл в свои мысли, и дошло до него не сразу. — Нет. Нет, не нужно, вы не обязаны… — залепетал Шастун, хотя предложение ему понравилось. Рядом с Павлом Алексеевичем он не позволит себе струсить. — Это не был вопрос. Планов на вечер у меня особых нет, а путешествие за город — не самое худшее времяпровождение. Никогда не был в Калиновке. — Вы ничего не потеряли, — ответил Антон, отворачиваясь, чтобы скрыть идиотскую улыбку, расплывшуюся по всему лицу и никак не желавшую убираться. — Ну что, одеваемся? На машине ехать около двух часов, нужно выдвигаться сейчас, если хотим вернуться до темноты. — Павел Алексеевич лихо намотал шарф на шею и с энтузиазмом принялся застёгивать пальто. Антон едва поспевал за ним. — Павел Алексеевич? — сказал он, когда они оба уже натянули ботинки и встретились у порога, собираясь на выход. — М-м? — он не обращал на Антона внимания, обшаривая все карманы в поисках ключей. — Спасибо, — Антон всё-таки не смог сдержаться. Он стоически переносил все испытания, но Павел Алексеевич был с ним слишком мил. Шастун сделал шаг вперёд и обхватил Павла Алексеевича за плечи, притягивая к себе. Павел Алексеевич остановился в растерянности, но быстро сориентировался: коротко обнял в ответ, похлопал по спине, типа, да, да, не за что… И сразу отстранился. — Пойдём, — сказал он, наконец-то выуживая ключи откуда-то из внутреннего кармашка. И Антон пошёл за ним, всё ещё под впечатлением от украденной близости и ощущения мягких волос, в которые он, пользуясь случаем, почти уткнулся носом.