Уголёк

Когда выяснилось, что Антона в квартире нет, Роберт закатил истерику. По необъяснимой причине ребёнок решил, что это он обидел своего нового друга, и тот из-за этого не хотел с ним разговаривать, а потом ушёл навсегда. Паша же, не привыкший видеть своего рассудительного и жизнерадостного сына настолько безутешным, неловко пытался успокоить, но, кажется, делал только хуже, вызывая своими вопросами новые и новые потоки слёз. — Ну, с чего ты взял, что оскорбил его? Ты же только что меня убеждал, что всё было хорошо… — пытался вразумить Роберта Паша. — Я сказал ему-у-у, — выл тот в ответ, задыхаясь от горя. — Что сказал? — тщетно допытывался недоумевающий Добровольский. Добиться от сына чего-то вразумительного не получилось: он отчего-то был твёрдо уверен, что Паша будет его ругать, или, чего доброго, бросит вслед за Антоном. Немного успокоился Роберт только после того, как Добровольский предположил, что Шастуна срочно вызвали на работу. Роберт смотрел исподлобья, пристально, недоверчиво, но плакать перестал, слишком ему хотелось верить, что Антон вернётся. Попытка сплавить Роберта домой, чтобы самому спокойно обдумать ситуацию, не увенчалась успехом — ребёнок категорично заявил, что дождётся Антона, даже если тот вернётся только завтра и сам позвонил Ляйсан, предупредив, что останется ночевать у отца. Паша, до этого момента старавшийся держаться оптимистично, занервничал, ведь, в отличие от Роберта, он наверняка знал, отчего Антон сбежал, и в том, что он возвратится уверенности не было никакой. Что он тогда скажет сыну? Паша убеждал себя, что его беспокоит лишь реакция ребёнка и его душевное спокойствие. Только из-за этого в груди тугим комком сворачиваются тревога, сожаление и злость на свою несдержанность. И что он так перепугался? Влетел как бешеный, в Роберта вцепился, ещё вопросы эти наводящие стал задавать, чтобы у Антона точно сомнений не осталось, о чём он подумал. Дурак, какой же дурак… Дурак и сволочь — Антон же такой тихий, добрый парень, за всё время их совместного проживания в нём ни намёка на гнильцу не проявилось, а Паша вот так взял и обидел его ни за что своим подозрением, больше походившим на обвинение. Ещё нож этот на полу… Как же так всё неудачно сложилось? И где искать его теперь? Роберт отказался от своих любимых мультиков и других альтернативных методов досуга, предложенных Пашей, ещё и пристыдил попутно, возмущённо наморщив брови: — Папа, как ты можешь думать о развлечениях, если наш друг пропал? Он просидел у окна до позднего вечера и только ближе к полуночи задремал, уткнувшись лбом в сложенные на подоконнике руки. Паша осторожно переложил его на кровать, укрыл, не раздевая, — боялся разбудить. Сам же Паша сразу отправился на улицу, хоть и не представлял даже откуда ему начинать поиски. Но чем больше времени проходило, тем паршивее становилось на душе, он уже не мог бездействовать. Паша прошёлся по соседним дворам, проверил незакрытые подъезды, заглянул во все круглосуточные магазины, бары, пивнушки и даже в аптеки, но, конечно же, никого не обнаружил. Точнее, никого нужного. Добровольский понимал, что его жалкие попытки бесполезны, ведь если Антон ушёл в никуда, найти его в огромном городе почти не реально, но отчаиваться не собирался. Он как раз думал ехать на вокзал — Антон рассказывал, что раньше кантовался там какое-то время, когда запищал сотовый. Номер незнакомый, но в этом нет ничего удивительного — он даёт свой номер всем классам, у кого ведёт уроки, и ему часто звонят уточнить задание, предупредить о болезни, а иногда и по более серьёзным поводам. И хотя сейчас не самое подходящее время, Паша всё равно принял вызов — на случай, если в этот раз звонят по тому самому серьёзному поводу. — Алло, — испуганно прошелестели из трубки. — Павл Алексевич? — Да, — по заторможенности, с которой говорил неизвестный, и зажёванным звукам, Паша без труда определил, что собеседник пьян, и его голос автоматически посуровел: — Кто это? — Я… Это я, Антон. Паша чуть трубку не выронил, задохнулся, и вцепился в неё обеими руками. — Антон! Где ты? Не бросай трубку! — Паша сам от себя не ожидал, что так разволнуется. До этого момента он не замечал, насколько напряжён, и только когда он услышал голос Антона, его затрясло от облегчения, но и от страха, что эта ниточка между ними оборвётся и он снова окажется беспомощен перед мегаполисом без малейшей надежды найти в нём Шастуна. — Скажи, где ты, я приеду! Антон назвал адрес, говорил тихо и медленно, но Паше почему-то слышались в его голосе истерические нотки, пришлось подключить все резервы оставшегося самоконтроля, чтобы не позволить стрелке спидометра превысить допустимую скорость. В голове непрерывно звучал сиплый шёпот: — Заберите меня, Павел Алексеевич… Пожалуйста! Пожалуйста… Я очень вас прошу. Клянусь, я ничего не сделал! Простите меня… У Паши просто сердце разрывалось: у него ещё и прощения просят. За что, спрашивается? Да это он на коленях должен перед Антоном стоять за свою грубость и бестактность. Учитель, посмотрите на него! Беспокоило и другое — что-то случилось, Антон не попросил бы помощи без крайней необходимости, тем более после произошедшего. Добровольский весь извёлся, пока добрался до назначенного адреса, но там, наконец-то, всё стало понятно. Антон угодил в вытрезвитель — только и всего. Паше казалось, что такого облегчения он в жизни своей не испытывал. Реакция Антона на это заведение оказалась не совсем адекватной, но Паша понимал, почему. Он и раньше заметил, что Антон опасается людей в полицейской форме: видимо, они ассоциируются у него с тяжёлым прошлым, а он панически боится его повторения. Даже просто проходя мимо полицейской машины на улице он старался обходить её по максимально удалённой дуге. Не удивительно, что он так испугался, наверняка надумал уже себе всякого… Паше хотелось забрать его из этого ужасного места немедленно. Каких только алкашей сюда не свозят. И Антон там, среди них… Тучный полицейский на посту смерил Добровольского оценивающим взглядом маленьких хитрых глазок. — Чем обязан? — Я за Антоном Шастуном, — Паша нетерпеливо забарабанил пальцами по столу, он не хотел оставаться здесь ни одной лишней минуты и размеренная вальяжность полицейского взбесила его. — За Шастуно-ом? — проскользнула масляная улыбочка. — А вы кем ему приходитесь? — Я его дядя, — не моргнув глазом соврал Паша, с вызовом уставившись в ответ. — Что же вы, дядя, за племянником не следите? Напивается до поросячьего визга, под машины бросается… Это я ещё не упомянул про сопротивление сотрудникам при исполнении. — Вы упомянули, — сухо отрезал Добровольский, хотя внутри всё перевернулось — неужели Антон и правда бросился под машину? Как же так? Неужели Паша настолько его уязвил? — Я его забираю. Прямо сейчас. — Не положено, — приторным голосом сообщил сотрудник, того и гляди злорадно захихикает. — Сутки здесь посидит, а потом разбираться будем. Он моему коллеге глаз подбил, а ведь мог и покалечить… Не могу же я такой инцидент без внимания оставить. Ещё и с документами у вашего племянника какие-то непонятки… Полицейский смотрел на Пашу выжидающе, а тот пытался усмирить свою принципиальность. Хотелось скандалить, добраться до начальства этого придурка и всех поставить на уши. Это всё правильно, но долго, а Антона нужно вызволять как можно быстрее. — Ну зачем вы так? — Паша постарался смягчиться, улыбнулся как можно более заискивающе. — Ну напился парень, с кем не бывает. Кто молодым не был? Что же теперь каждого за пьянство сажать и с каждым разбираться? Можно же и мирно разрешить вопрос, — Добровольский выудил из кошелька последние три тысячи и положил на стол, с отвращением отметив, как алчно сверкнули свинячьи глазки сотрудника. — Отчего бы и мирно не решить, если видно, что люди приличные? — сыто хохотнул полицейский, засовывая деньги в карман. — Ожидайте. Сотрудник вернулся через пять минут вместе с Антоном, грубовато и с оттенком брезгливости на лице подталкивая его в спину. Шастун выглядел неважно — ссутуленный, бледный, весь в какой-то грязи, но, когда он на секунду поднял глаза на Пашу, взгляд его был осмысленным. Впрочем, увидев Добровольского, он тут же снова опустил голову и как будто ещё сильнее сжался, стараясь занимать как можно меньше пространства. — Принимайте блудного родственника, — прокомментировал полицейский и уселся на своё место, перестав обращать на них всякое внимание, очевидно, посчитав свою миссию выполненной. Паша подошёл к Антону, испытывая такой коктейль из эмоций, от которых сдавливало в груди, столько всего ему нужно было сказать, объяснить, извиниться, в конце концов… Но не здесь, не на глазах у какого-то чужого, мелочного и равнодушного человека. Поэтому Паша просто взял Антона за руку и повёл, как маленького, прочь из мрачного здания. Антон не сопротивлялся, напротив, сильнее сжимал пашину ладонь холодными длинными пальцами, словно боялся её отпустить. Только когда они оказались у машины Доброволького, Антон как будто опомнился, высвободил руку и снова осмелился поднять глаза. — Я снова доставил вам проблемы, — на лице Шастуна читалось искреннее сожаление. — Мне некому больше было позвонить, простите. Я правда не сделал ничего плохого, я не хотел снова в тюрьму… — Антон, ты говоришь ерунду. Конечно, ты должен звонить мне и рассказывать о своих проблемах. Мы же с тобой уже… Уже не чужие люди. Антон от этих слов словно закрылся, выпрямился и отвёл взгляд, так, чтобы Паша не успел заметить проскользнувшую в нём боль. — Да. Конечно, не чужие… — Антон обхватил плечи руками и отвернулся от Паши, словно бы непроизвольно, осматриваясь вокруг, но на самом деле пряча лицо, контролировать эмоции на котором он был сейчас не в состоянии. Голос звучал хрипло и устало, распознать в нём недоверие и отчаяние, которые Антон сейчас испытывал, Добровольский не мог. — Всё равно, спасибо, что вытащили. Я бы не справился… Наверное, у меня что-то не так с головой. Я лежал там, и снова эти стены без окон… Я смотрел на них, вспоминал, и чувствовал, как будто задыхаюсь. Мне казалось, что я умру, а потом… Появился ты и спас меня. Снова. — Антон, ты устал, поедем домой, — Паша был обескуражен неожиданным переходом на «ты», до этого Антон проявлял настойчивую вежливость, хоть Паша и не настаивал. Но сейчас всё было как-то не к месту, не вовремя, а вкупе с отстранённой решительностью Шастуна просто испугало Добровольского. Появилось ощущение, что тот хочет сказать что-то. Что-то важное и, возможно, непоправимое, то, после чего Паша не сможет относиться к нему по-прежнему. Но Добровольский не был к этому готов, не тогда, когда между ними и без того пропасть из недоверия, обид и недосказанности. Он испугался — по-настоящему испугался, что признание Антона, о чём бы оно ни было, окончательно разведёт их пути в разные стороны. Паша вдруг впервые осознал, что привязался к своему нежеланному соседу, и теперь без его ненавязчивого пугливого присутствия в квартире, жизнь представляется какой-то неполноценной. — Садись в машину. — Ты не понимаешь! — зло, тоскливо, надрывно. Антон выглядел так, словно долго копил в себе и, вот теперь, взорвался. — Ты ничего не знаешь! Ты мне так… Я же… Я тебя… Блять! — Антон в раздражении хлопнул кулаком по ближайшему дереву. Он был ещё немного пьян: этого хватило, чтобы начать сложный разговор, но чтобы его продолжить — смелости в крови оказалось недостаточно, и он перевёл тему на такую же наболевшую, но более безопасную: — Я не дурак, догадываюсь, что ты обо мне думаешь. Глупо обижаться, потому что это правда — от уголовника всего можно ожидать. Люди всегда подозревают во всяком таких, как я. Я давно привык и меня это нисколько не трогает. Но, почему-то, когда ты так… Не важно. Я просто хотел сказать, что никогда не обидел бы твоего сына. Хотя, ты, наверное, не поверишь… Но всё-таки, я должен это сказать. Я бы никогда… Никогда… — Антона затрясло, когда он снова представил, в каких ужасных вещах его мог подозревать Добровольский. Паша сам не понял, как это произошло, но он через мгновение оказался рядом с Антоном, прижимая его к себе. Он редко позволял себе тактильные проявления чувств, и, в общем-то, не очень любил, когда к нему прикасались, но сейчас — что-то нахлынуло. Хотелось дать понять Антону, что всё произошедшее — нелепое недоразумение, смягчить звучавшие в его голосе унижение и боль; но как это сделать, если предыдущее поведение говорит само за себя? Выбранная тактика казалась верной — Антон как-то разом обмяк в его руках, всхлипнул и затих. Паша крепче прижал его к себе, успокаивающе ероша спутавшиеся волосы на затылке. — Антон, всё не так. Я верю тебе, просто… Кажется, мы оба наломали дров и нам о многом нужно поговорить, но не здесь и уже не сегодня. Ты ещё не совсем трезв, пережил сильный стресс, к тому же ты весь мокрый и если не хочешь снова заболеть, нужно срочно принять горячий душ. Поедем домой, пожалуйста. А завтра всё решим, вместе. Обещаю. Уверенный и спокойный тон подействовал на Антона, он слабо улыбнулся и доверчиво поплёлся за Пашей к машине, замявшись только у дверцы: — Я и правда весь мокрый, запачкаю тебе кресло… — Не говори ерунды. Садись, — категорически отрезал Добровольский, меньше всего его сейчас волновала чистота сидений. Пока ехали — почти не разговаривали. Паша задал только один вопрос, о котором не мог не думать: — Ты специально бросился под машину? — Что?! Нет! Конечно, нет… — Антон вспыхнул, похоже, он не ожидал, что Паша в курсе подробностей его ночных похождений. — Я просто выпил лишнего и занесло на «зебре», не успел перейти. А тут, как назло, патруль — скрутили сразу… Паша выдохнул. Ну, может всё не настолько и плохо. На пороге квартиры их встретил сонный, но радостный Роберт. — Антон, ты вернулся! Ты не злишься на меня? Шастун же, совсем не ожидавший снова увидеть его, отреагировал прямо противоположно — отшатнулся, выставив вперёд руки, не подпуская ребёнка близко. И бросил долгий взгляд на Пашу — испуганный, вопросительный и обвиняющий одновременно. У Роберта, которого так грубо осадили, задрожали губы и чуть скривилось лицо, он собирался вот-вот заплакать. Паша не мог ничего объяснить Антону — не при ребёнке, он слегка растерялся, соображая, что лучше предпринять. В произошедшую заминку Антон вновь перевёл взгляд на Роберта и доброжелательно улыбнулся ему, но дистанцию всё же держал. — Мне не за что на тебя злиться, малыш. Просто я грязный и не хочу тебя испачкать. Паша вздрогнул. Антон действительно был не в лучшем виде, после того, как повалялся по дороге, но отчего-то показалось, что сейчас он говорил не только об этом. Однако Роберта такое объяснение вполне устроило, он улыбнулся Шастуну в ответ и широко зевнул. — А, понятно. Хорошо, что всё хорошо, я очень переживал. — А ты почему не спишь ещё? Тебе в школу через несколько часов! — вмешался Паша, а Роберт в ответ зевнул ещё раз. — Я только хотел убедиться, что Антон вернулся, — пояснил он недогадливому отцу и, бросив ещё один дружелюбный взгляд на Антона, важно пошагал в комнату. — Но уже иду спать! Всем спокойной ночи! Прикрыв за сыном дверь, Паша обернулся к застывшему у порога Антону. Тот снова опустил голову, чтобы не встречаться взглядом. — Антон, я всё тебе объясню, это… — Я в душ, Павел Алексеевич, — ровным голосом перебил Шастун. — Можно? — Конечно… — растеряно ответил Паша в спину практически сбегающему в ванную Антону. И почему с ним так сложно? Что бы Добровольский не сказал сегодня, оборачивается против него. Сумасшедший, кошмарный день. Наверное, действительно стоит отложить все разговоры до завтра.Как там говорят? Утро вечера мудренее? Добровольскому только на это и остаётся надеяться.