Совсем небольшое количество людей, те, вероятно, кто специализируется на этом, знают, что такое потеря памяти. Это не просто ощущение, что ты забыл всё, что когда-либо знал; это состояние, когда огромный кусок твой жизни выпадает в тёмную пучину, из которой нет выхода. Ты снова и снова пытаешься выкарабкаться, но в какой-то момент тебе приходится понять, что ты застрял здесь навсегда. И тогда тебя отключают. И ты больше ничего не можешь сделать.
Юри никогда не понимал, как можно всё забыть. Семью, друзей, родной город. Все, кого человек когда-либо видел, слышал, становятся для него ничем, пустым местом. Это ранит всех его родных, но никак не отражается на нём самом, потому что он не помнит ничего из того, что могло бы его с ними связывать.
Казалось бы, такого и врагу не пожелаешь. Но в миг, когда сам сталкиваешься с этим состояния, всё вокруг становится совершенно неважным.
Когда однажды Юри, как обычно, зашёл после работы к Виктору, чтобы приготовить ужин и, возможно, даже остаться у него на ночь, он обнаружил блондина лежащим на полу собственной гостиной в полубессознательном состоянии: он не мог ни двигаться, ни говорить. С трудом дотащив парня до дивана, уложив его и проверив на наличие ушибов и других повреждений, Кацуки просидел возле него около получаса, пока Виктор не начал осознавать происходящее. И тут же попытался вскочить, выкрикивая, как в бреду, что-то о том, что не знает, где он находится, что за человек сидит рядом с ним и кто он сам вообще такой. Всполошившись, Юри сразу же позвонил в медцентр, расположенный буквально в двух кварталах от дома Никифорова; скорая приехала в течение десяти минут, и за это время, как уверяют врачи, ничего обостриться у него не могло. Добравшись до клиники, где Кацуки представился парнем пострадавшего, чтобы ему дозволили пройти все необходимые процедуры вместе с ним, последнего немедля отправили на исследование. Исследование, показавшее, что с головой у молодого человека абсолютно всё в порядке. Никаких поломок. Никаких поржавевших деталей, требующих замены. И — самое главное — никакой амнезии или чего-то подобного. «Возможно, он просто перетрудился на работе. Ему необходимо поспать, и всё пройдёт». Эти слова — человеческая версия других слов: «Попробуй выключить его и включить снова, и тогда он должен заработать». Виктор во время обследования и по дороге домой не проронил ни слова не по теме, хотя он большой болтушка в повседневной жизни. Возвращаясь из медцентра на такси, Кацуки всё время поглядывал на парня, отслеживая его состояние; тот в свою очередь постоянно смотрел в окно, то ли от того, что было скучно, то ли не желая встречаться взглядом с младшим. Как только входная дверь захлопнулась за спиной Юри, темноволосый заметил, что Никифоров снова вертится и оглядывается по сторонам, будто видит это место впервые; а когда Кацуки подошёл к нему, чтобы удостовериться, что всё в порядке (хотя очевидно, что всё в порядке не было), он оттолкнул его, и в его глазах отразился невообразимый страх, которого младший не видел в его глазах за все те двенадцать лет, что они знают друг друга. Виктор больше не кричал и не метался, он просто отошёл от Юри на достаточное расстояние, бубня что-то под нос. Затем он медленно, настороженно повернулся к своему парню всем телом и лицом и сказал те самые слова:
— Я не знаю, кто я. Я не знаю, где я, не знаю, что со мной случилось и не знаю, кто ты. Знаю только, что ничего не помню.
Его лицо было слишком спокойным для такой ситуации, металлически-холодным, но его глаза выдавали весь испытываемый им ужас. Кацуки оторопел и хотел было отшатнуться, но устоял на месте. На самом же деле он будто споткнулся на краю пропасти и теперь со скоростью света летит в бесконечной темноте. Его мир будто рухнул. Потому что Виктор был его миром. Тем не менее, ему хватило сил ответить парню:
— Виктор. Ты помнишь? Тебя зовут Виктор Никифоров. Тебе двадцать семь лет.
С каждым словом Юри приближался к молодому человеку на один недлинный шажок.
— Ты любишь музыку. Любишь танцевать; ты танцуешь, будто занимаешься фигурным катанием, очень завораживающе. Ты работаешь в туристическом агентстве. Мы, кстати, месяц назад отдыхали в Японии, помнишь? У тебя есть собака. Пудель. Маккачин. Три дня назад мы отвезли его в специальный центр по уходу, поскольку планировали отправится в соседний город в мебельный магазин, ты присмотрел там диван в гостиную. Ты даже отпуск с работы взял.
— Ну, а ты кто? — Виктор подозрительно сощурил глаза,
— Я? Ну, я Юри Кацуки. Твой парень. Я люблю тебя. И ты любишь меня.
Следующее мгновение поразило Кацуки до глубины души: лицо Виктора изображало недоверие и задумчивость, в то время как его взгляд изменился до неузнаваемости. Поймав на себе встревоженный взгляд Юри, Никифоров повернул голову в сторону.
— Я не помню тебя. Прости.
— Как я могу помочь тебе? — Юри, не выдержав давления обстановки, сделал широкий шаг к Виктору, мягко положив левую ладонь ему на щёку.
— А ты можешь? Я так не думаю. Ты уже отвёз меня в больницу, где идиоты-врачи сказали, что со мной всё в порядке. И ты им поверил, — он слегка дёрнул голову в сторону, заставляя Кацуки убрать руку.
— Я могу остаться с тобой так долго, сколько ты пожелаешь, но если захочешь, я могу уйти.
Виктор сдвинул брови, отобразив на лице задумчивость.
— Я хочу остаться один.
Юри уже давно перестал понимать, что происходит. Будто Никифоров говорил с ним на другом языке или на языке жестов. Его трясло: то ли от страха, то ли от, кажется, полного отсутствия разумных причин противоречить Виктору. Сделав шаг в сторону двери, Кацуки обещает, даже клянётся, что будет навещать его, приносить и делать всё то, что ему потребуется. Блондин кивает головой, будто совершенно не слушая парня, только чтобы отвязаться от него и выпроводить за дверь.
Оказавшись на улице спустя некоторое время, темноволосый думает о том, что не следовало оставлять сейчас Виктора одного; хотя тот и пообещал отзваниваться каждое утро, в обед и вечером, Кацуки стоит заглядывать к нему чаще. Но ведь не может так просто лезть в жизнь другого человек, даже если это его парень? «Чёрт, что это значит?! Глупо оставлять его одного. Ведь очевидно: он не может сам позаботиться о себе! Ему необходима моя помощь!», — подумал Юри, кивая самому себе головой.
Заваривая чай уже в своём доме, Кацуки не переставал думать об этом. Наверное, никогда не перестанет.
— Почему же он попросил меня уйти? Конечно, он не помнит меня, но неужели возможно забыть абсолютно всё? Всё, что было между нами? Что-то должно было остаться в его голове.
Парень сильно нервничал: пролил чай на пол, ещё немного на рубашку, не мог включить телевизор, держа пульт обратной стороной, пугался каждого звука, доносящегося с улицы. Его руки безостановочно тряслись, поддаваясь всеобщему давлению. Юри, сидя на кровати в своей спальне, не спал всю ночь. Он два или три раза звонил Виктору, чтобы убедится, что он, например, не выпрыгнул из окна или не утопился в ванной. Тот сначала долго не поднимал трубку, хоть младший и подписал свой номер всеми возможными способами и даже положил на столе заметку; взяв трубку, он отвечал нехотя, будто… незнакомому человеку? «Скоро это кончится» — обещал Кацуки Виктору и самому себе, но верилось в это с трудом. Особенно, когда Никифоров отвергал его помощь.
В течение следующих двух недель он продолжал приходить к Виктору, продолжал следить, чтобы тот ненароком не учудил чего-то безбашенного или даже противозаконного. Он даже уговорил старшего не выходить на улицу; сказал, что будет сам приносить продукты и другие нужные вещи). Он продолжал звонить ему буквально каждый час. Он продолжал приходить к его двери, стучаться, прося впустить, и ночевать рядом с его домом, дожидаясь следующего дня. Он продолжал пытаться заснуть каждую ночь, но отключался лишь под самое утро с телефоном в руках. Он продолжал бороться с потерей памяти любимого человека. Иногда его руки опускались, он был готов сдаться и больше никогда не появляться в жизни Никифорова; но в глубине души он знал, что готов пойти на что угодно ради Виктора.
***
Сидя в кафе под окнами неподалёку от дома, Кацуки аккуратно дует в кружку с чаем, крепко сжимая её двумя руками. Под его глазами — большие мешки, а сам взгляд уже потерял прежний огонёк, горящий ярко и освещающий путь в светлое будущее, и был направлен будто в никуда. Его руки уже не трясутся, лишь изредка подрагивают от малейшего дуновения ветра из распахнутого окна. Поцарапанные в некоторых местах вены на руках бледные, будто медленно выцветающие, неполностью прикрыты короткими рукавами свитера. Очки с отпечатками пальцев на стёклах лежат на столе за ненадобностью; тем более, Юри постоянно потирает переносицу в последнее время. Его ноги перекрещены под столом и упираются в пол кончиками пальцев; Кацуки, кажется, уже полностью потерял это ощущение твёрдой земли под ногами.
Ему наконец-то придётся сдаться. Он не чувствует облегчения, у него в голове не вскакивает мысль сбрасывании груза со своих плеч. Он ощущает лишь пустоту и желание уйти, как ушёл Виктор. Они говорят: «Если любишь — отпусти». Не должно становиться легче, когда отпускаешь любимого человека. Да и ещё и таким образом.
Кацуки делает первый глоток из кружки. Горячо и невкусно. Видимо, всё потеряло вкус с уходом Виктора. В том числе жизнь. Юри морщится; он чувствует, что из его глаз вот-вот пойдут слёзы, поэтому он закрывает их рукой. Слёзы тёплые, даже горячие, обжигающие, какими когда-то были руки Никифорова, согревающие его по ночам. Кацуки снова становится тяжёло при мыслях о нём, его горло скручивает тошнота.
То же состояние посетило его в тот день, когда он пришёл к Виктору и не застал того дома.
***
Его сразу охватывает страх: неужели он ушёл? Где же его искать? С ним может случиться всё, что угодно! Легко подстрекаемый паникой, Юри начинает метаться по комнатам; может, блондин всего лишь сидит в одной из них, в очередной не желая видеть младшего. Поиски не увенчались успехов и, в истинном ужасе, он присаживается за стол на кухне. Опуская голову и подпирая её руками, он обнаруживает листочек на столе; его сердце начинает скакать от пяток до самой макушки. Медленно поднимая её трясущейся рукой, Кацуки начинает вчитываться в слова, аккуратно выписанные на небольшой записке.
Юри, прости. Мне нужно отдохнуть.
Всё — фикция.
Виктор
Юри сглатывает. Он не понимает: от чего хочет отдохнуть Никифоров? Скорее всего, он подумал, что стоит отправиться в тот медцентр, чтобы пройти там полное лечение. Ему стоило предупредить об этом парня!
Взяв себя в руки и поднявшись со стула, Кацуки уже готов пулей вылететь из квартиры; без особой причины он решает захватить с собой заметку. Не удосужившись даже закрыть за собой входную дверь, он выбегает на улицу, ловит на дороге такси и, называя адрес, уже спешит к месту назначения.
***
Поставив кружку с совершенно безвкусным чаем на стол, Кацуки начинает шарить по карманам. В заднем кармане джинсов всё ещё лежит та самая записка. Он читал её бесконечное количество раз с тех пор. Прошло уже семь месяцев с тех самых пор, когда он впервые увидел эти слова. Виктор извиняется в записке дважды: один раз — с лицевой стороны, на которую в тот момент Юри обратил внимание, посчитав, что это всё послание, которое старший попытался донести. Другой раз, замеченный Кацуки только у входа в клинику, когда он вновь решил перечитать записку, чтобы убедиться в правоте своих мыслей — с обратной стороны бумажки.
Это всё — фикция.
Я устал любить тебя. Прости
Слёзы льются ещё сильнее. В первый раз увидев эти слова, Юри оторопел, пытаясь вглядеться в написанное. Он буквально остановился посредине коридора, и простоял там минут пять, пока к нему не подошёл молодой интерн, чтобы узнать, требуется ли ему помощь. Тогда-то он впервые и почувствовал себя сумасшедшим.
А жить в ожидании того, что сумасшествие когда-нибудь кончится, пройдёт или испарится — так же трудно, как и исчезнуть навсегда из жизни человека, словно испытав (или сымитировав) потерю памяти.
