Ведьмачье счастье

      Ламберт не замечает, когда девчонка перестаёт вызывать у него раздражение одним своим присутствием. Не замечает, как начинает присматриваться к ней, к крепкому, натренированному телу, к точным движениям меча в её руках, в конце концов к тому, как она готовит по вечерам ведьмакам из школы Волка, чтоб его, самый настоящий, горячий ужин.       Наверное, всё это потому, что она находится рядом уже больше полугода, она намного умнее и красивее деревенских шлюх, потому что ему, вдруг, хочется брать на полу в главном зале ее, а не деревенских шлюх. Или потому, что она может на каждый его ядовитый выпад в свою сторону ответить таким крепким словцом, которое и по синьке не придет в голову ни одному скеллигскому матросу. Геральт и Эскель гордо, почти по-отечески, улыбаются этому.       На свою первую одинокую охоту старый Волк Весемир отпускает девочку нехотя, все еще подозревая за ней неладное. Он все еще боится того, что она может быть чьим-то шпионом и в один прекрасный день привести за собой вооружённое до зубов войско, и глубоко в душе надеется, что девчонка станет легкой добычей для волков и троллей. Но она всё же возвращается к закату, неся с собой четырех кроликов и лань со свернутой шеей. Весемир ждет день, два, неделю, месяц, но реданские или нильфгаардские гарнизоны так и не начали штурм многовековой крепости. Тогда, возможно, он немного оттаял.       Ламберт первый раз в своей жизни думает о том, что, возможно, такие, как он, все-таки заслужили немного счастья. Что он, спасая этот блядский мир от всякой сраной нечисти, ничем не хуже какого-то бородатого еблана, проповедующего что-то о величии Священного Огня. Что он тоже заслужил немного спокойствия и тишины в своей жизни, говно которой буквально выливается ядом на окружающих. Заслуживает немного счастья рядом со своей девочкой, такой же невыносимой язвой, как и он сам. Геральт как-то пошутил, что из них может получиться идеальная пара, на что они оба лишь послали добросердечного Геральта в пешее путешествие в однозначном направлении. Но Ламберту кажется, что девочка совсем немного, но смутилась.       Она обрабатывает все его раны, которые он имел счастье получить от риггеров, заработав при этом едва пару флоренов. Ламберт без зазрения совести обвиняет девочку во всех грехах, мысленно же благодаря за то, что за все его пиздуйства она не оставила его истекать кровью на пороге крепости. Она только сильнее затягивает швы на его ранах, больно втыкая иглу в его раненую руку. Ведьмак шипит, обещает воткнуть ей эту иглу в глаз, но глубоко внутри готов хоть каждый день приползать в крепость раненый, на грани жизни и смерти — пусть ворчит и зло затыкивает его иглой, пусть только будет рядом.       На следующую зимовку он приезжает чуть ли не в самом начале ноября только для того, чтобы хоть немного побыть со своей девочкой наедине; чтобы наслаждаться ее угрюмым молчанием, оскорблениями, плавно переходящими во взаимные пикировки. И даже угроза спалить весь алкоголь не кажется ему такой страшной, и он идет помогать ей ремонтировать внешнюю стену. Тягает камни, месит сраный эскилев клей, хуй пойми из чего, ворчит, но делает, потому что она рядом и в своей особой манере отчитывает его как маленького ребенка, на что в ответ Ламберт лишь посылает её на хуй, что она желает сделать и ему. И тем не менее вечером, после тяжелой работы, в кухне его ждет разожжённый камин, печеный кролик в яблоках и тимерская настойка. Ради такого можно и спину сорвать, думает ведьмак, развалившийся у камина с бутылкой.       К концу месяца приезжает Весемир, через три дня Эскель, а еще через неделю Геральт. Обстановка в замке заметно разрядилась. Она тренируется с Геральтом, ведет умные беседы с Эскелем и Весемиром, продолжая стоически терпеть издевательства Ламберта — неважно, насколько он в нее влюблен, но не поднасрать ей на тренировке с Эскелем он просто не может - когда она отвлеклась, он ставит ей подножку и сметься, когда она с грохотом падает за гравий. В следующий раз она распарывает его любимую куртку и легко валит его на землю, победно улыбаясь, принимая поздравления от Геральта и Весемира. А Ламберт лежит, глядя на облака, и думает, что готов поддаваться ей каждую тренировку и валятся на земле, только чтобы видеть эту улыбку на ее лице.       Он часто стал выбираться на крышу одной из башен, размышляя о своем идиотском положении. В силу своей излишней эмоциональности он не хотел наступать на такие привычные, почти родные грабли под названием любовь. Не хотел, чтобы такие редкие в нем, искренние чувства разбились о стену привычного осознания: ты ведьмак и ты ей не нужен. Поэтому он продолжал жалеть себя, молчать в тряпочку и подрачивать, зажимая себе рот рукой и шепча через силу ее имя.       Судьба, как оказалось, любила смеяться над ним. Той ночью, она поднялась к нему на крышу, неся с собой бутылку темерской ржаной. Села рядом и откупорила бутылку под внимательным взглядом желтых глаз-лун. Гнать ее не хотелось. Хотелось глубоко вдохнуть, чтобы назойливая ромашка щекотала ноздри. Вообще, много чего хотелось. Но не делалось. От греха.       — Ты что здесь делаешь? — немного сердито, но совсем не злобно спросил Ламберт.       — Пришла напиться.       — И только за этим?       — Не совсем. — она делает паузу. — узнать вот хочу, почему ты меня так не любишь.       Она пьет из горла, как какой-нибудь новиградский бродяга из грязной подворотни. А ему было физически больно, потому что его девочка напивается из-за его непроходимой тупости. Он не выдерживает, больше не может, не хочет.       Ламберт всё говорит и говорит, смотрит на ее бледное, вытянутое лицо и ждет, как судьба нанесет ему очередной удар под дых. Он вглядывается в ее серые глаза луны, пытаясь найти там хоть что-то. Он не успевает закончить, как она сминает его губы в поцелуе, зарываясь своими тонкими пальцами в его волосы. И он трахает ее прямо там, прижав к каменной стене, раскинувшейся над бездной лесного моря далеко внизу.       Что-то неуловимо меняется, когда она стала засыпать в его постели, крепко прижатая к ведьмачьей груди, изнеможденная, раскрасневшаяся, такая…его. Он лежит, ночами, прижимая ее к своему боку и слушая ее тихое дыхание, смотрит в темноту комнаты и позволяет себе думать, что это его счастье — поцелуй ранним утром, горячий ужин, чистые бинты в седловой сумке, тихое ворчание каждый вечер, тут и там разбросанные книги, которые хотелось вышвырнуть в окно; ее тихие стоны, его расцарапанная спина, и даже паскудная ухмылка Геральта и Эскеле — одна на двоих, чтобы их ранкоры ебали — не раздражала его так сильно, как могла бы. А днем, под пристальным взглядом Весемира, они обмениваются оскорблениями, ударами мечей, и Ламберт ловит взгляд ее серых лун, из последних сил сдерживая порыв сгрести ее в охапку и утащить так далеко в лес, как только можно. И вытрахивать из нее крики наслаждения вперемешку со своим именем.       Судьба действительно любила смеется над ним. Все резко меняется, когда в битве за Каэр Морхен умирает старый Волк Весемир. Она стоит рядом с Ламбертом у огромного погребального костра, берет его за руку и молчит. Он уверен, что она закрыла свои глаза-луны и сжала свободную ладонь в кулак, впиваясь ногтями в мозолистую кожу. Они ушли самыми последними, когда костер превратился в едва тлеющие угли, в свете которых блестела раскаленная кольчуга. И если бы не его луна, он бы вряд ли сегодня вообще дошел до постели. Он лежит рядом с ней совершенно разбитый, прижимает ее к себе и проваливается в какой-то душный, беспокойный сон, липкий, такой страшный — он снова маленький мальчик, прижимающий к себе свой мешок со скудными пожитками, мнущийся на пороге многовековой крепости. Его мокрые щеки только высохли, как глаза наполняются слезами снова. Но к утру он уже не помнит, почему.       Когда он просыпается, ее уже нет. Смятая постель, вычищенная комната; ни ее рыжего жеребца, ни скромных пожитков, даже меча, подаренного Весемиром. Ничего. Словно и не было ее тут никогда.       Тварь, думает Ламбер, сминая найденный под подушкой листок.       Когда все закончилось, он покинул умирающий замок. В первой же крупной деревне он отдирает шлюху до потери сознания, пытаясь забыть любимые глаза-луны. Он уезжает оттуда почти не разбирался дороги. И так проходит почти год.       В конце ноября он гнал своего коня до изнеможения, чтобы успеть туда, куда он поклялся себе не возвращаться, но листок, написанный любимой рукой, жжет грудь через внутренний карман куртки, подстегивая его нестись навстречу со своей девочкой.       Идет снег, когда он въезжает в разбитые ворота Каэр Морхена. Его следы единственные, что тронули эту землю за долгое время. Ничего не изменилось с его последнего пребывания здесь. Главные ворота замка распахнуты, завалены камнями и снегом. И острый слух ведьмака улавливает лишь ветер, гуляющий внутри. Листок вспыхивает в его сжатом кулаке.