Ни жив, ни мертв

— Какого, собственно говоря, хера? — Гилберт все так же лежал на полу, бездумно смотря, ничего не выражающими, глазами в потолок. Говорил он эту фразу четко, по словам, но совершенно безэммоционально, будто бы он совершенно не в этой комнате. Рядом с ним сидел верный птиц, который, еще несколько минут назад, сходил с ума. Выписывая под потолком немыслимые для своей комплекции и вообще, всего рода птичьего, пируэты. Сейчас же подобные пируэты выписывал его вестибулярный аппарат. Ибо у птица голова кружилась так, будто бы он на себе чувствует, как Земля вокруг солнца движется. Людвиг устало потер переносицу, заходя в дом и не понимая, что произошло с его верной подругой. Хайнц — милая, понимающая собака, которая, как казалось Людвигу, была умнее многих людей. В миг озверела до не узнаваемости, перевернув с ног на голову всю гостиную и двух братьев-немцев. От чего бы это? Прививок был целый букет. Это точно не бешенство. Возможно ее что-то напугало. Но что? Гилберд? Возможно, когда он устроил Формулу-1 под потолком с эффектным звуковым сопровождением, тогда-то Хайнц и проснулась. А когда непутевый птиц, камнем рухнул вниз, то мог попасть и в собаку. «Angry birds» в реальной жизни. Но тут скорее не злые, а сумасшедшие. Хотя… если вспомнить сколько лет этому комку перьев и его хозяина, то все вопросы отпадают сами собой. — Хайнц нужно искать и разбираться, возможно она что-то подцепила.— Германия склонился над старшим братом и помог ему встать. — Ага,

подцепила, — раздраженно выдохнул он в сторону. — Штанину мою она подцепила и отправила в немыслимый кульбит. — не смог промолчать прусс, протягивая руку брату, принимая его помощь. — Она всегда спокойная была, — будто бы самому себе сказал Германия, поднимая с пола красивый, кожаный ошейник. — Лунное затмение было недавно, животные ведь лучше все это чувствуют. Гил, я прав? — обратился он к брату, задумчиво вертя в руках собачий аксессуар. — А? Да, вроде. — Гилберт в этот момент пытался привести своего боевого товарища в чувства. Заключалось это в том, что Экс-Пруссия разглаживал пальцем мягкие желтые перышки, а в следующую секунду дул на птичку. Возвращая непослушный покров тела в первозданное состояние. Хайнц они найдут, можно быть уверенными в этом. Пусть ошейник с кличкой и адресом дома и находится в этом самом доме. Но никто не отменял, то что его питомец имеет клеймо и вживленный маячок, который можно будет отследить в любом собачьем центре уже завтра. Темную собаку в сгущающейся тьме искать бессмысленно. Но немец надеялся, что пушистая беглянка еще вернется домой. А пока нужно было наводить здесь порядок. Иван не мог поверить собственным глазам. А были ли они его? Выпуклое, в сторону улицы, стекло, слегка растягивало и искажало реальность. Но уж не настолько, что можно было спутать человека и собаку. А это была именно собака, немецкая овчарка, если быть точнее. Но вряд ли этой конкретикой можно было успокоить Ивана. Темные острые уши торчком, темнеющая у самого носа, длинная морда и лоб. Спина с хвостом были так же черны, как смоль и переливались перламутром в свете неоновых вывесок. Лапы, как передние, так и задние, были намного светлее остального тела. Против воли из острозубой пасти вывалился длинный розовый язык. Он дергался при каждом вздохе, пытаясь хоть как-то остудить разгоряченное в беге тело, что было покрыто густой, теплой шерстью. Неужели это он? Еще с утра этот пес бегал по заднему двору Германии. А теперь… А что теперь? И вообще, какого хрена? Что здесь, мать твою, вообще происходит?! К такому жизнь его явно не готовила. — Эй! — голос, который до этого казался невзрачным фоновым шумом на периферии сознания, ворвался в жизнь громким криком. Россия дернулся в сторону. Луна уже давно взошла на черный небосвод, больше похожий на бархат испещрённый пулями, то были звёзды. — Э~эй — этот же голос окликнул более протяжно и насмешливо. Будто чувствуя свое превосходство над бедным Иваном. Россия настороженно, но быстро осмотрелся. Вокруг не было никого и ничего, что могло бы производить такие звуки. Иван надеялся, молился, чтобы это был ветер. Обычный порыв ветра. Ну пожалуйста. Но на улице, как назло, был абсолютный штиль. Иван не мог понять, что происходит. Куда идти? Везде мерещилось что-то ужасное, будто бы опасность подстерегала его в каждой молекуле. Теперь он понимает Джонса, насмотревшегося ужастиков. Только это был не фильм, а самая настоящая реальность. Неосознанно он забился в самый темный угол этого переулка, куда не доставал свет уличных фонарей и не естественных неоновых вывесок. Лишь одна, тускло светящая, лампа. Не давала тьме поглотить это спасительное место. Он сидел тихо, смотря во все глаза перед собой, что получалось весьма плохо. Дальние предметы слегка расплывались. Уши стояли торчком, как солдаты встают на звучный приказ своего командира «Смирно!». Смоляно-черные уши дергались на, даже самый незначительный, шорох. Но Иван почувствовал нечто другое. Запахи. Вокруг него была целая палитра запахов. Тысячи оттенков, ветвящиеся еще на сотни полутонов и десятки переливов. Но дело в том, что в месте он находился явно не слишком уж цивильном и благоухало оно соответственно. Но такую прекрасную паузу, которая отвлекала русского от ужасной реальности. Прервала фраза сказанная все тем же голосом. Но теперь он был вроде бы какой-то уставший и раздраженный. — Ты меня слышишь — вопрос или утверждение? Тоном это было сказано таким, что не разобрать. Голос был таким, что нельзя было точно сказать: женский он или мужской, но Россия склонялся ко второму варианту. Речь была слегка рычащей, переполненной посторонними звуками. Но интонация незнакомца быстро отошла на второй план, когда Россия понял, что он попал. Как там говориться? Тихо шифером шурша, едет крыша не спеша. У Брагинского такими темпами крыша будет лететь на скорости «Сапсана». И скорее всего именно сейчас его «кровля» ищет свой вагон. Дело было в том, что Иван сидел спиной к углу, образованному двумя стенами, а голос шел не сверху и не с двух оставшихся сторон. Он был, будто, уже в самой голове. — Кто здесь?! — Прикрикнул на нарушителя своего покоя Брагинский. Но до чутких ушей донесся лишь какой-то животный, грудной рык. «Этот вопрос из нас двоих уж точно не тебе задавать.» Саркастично ответил голос. Россия дернул головой в сторону, пытаясь все же найти того, кто говорил. Хотя делать это было довольно проблематично. Будто голова стала тяжелей в десятки раз. Шея затекла и болела от не привычки. «Даже не старайся.» Иван начал всматриваться в глубь сгущающейся, с каждой минутой, темноты близорукими глазами. Удавалось из рук вон плохо. Вся улица была сплошь серой. А одинокая лампа не спасала положения. На этот раз Брагинский молился уже на то, чтобы здесь кто-то был. «Да здесь я, здесь.» Иван свел брови к переносице и поднял глаза к верху. Голос доносился так, будто бы это были его собственные мысли. — Срехнулся, — горько подвел черту для себя Брагинский, сползая по стенке и укладывая тяжелую голову на лапы и протяжно скуля. «Не срехнулся, но ты реально не в себе.» «Спасибо за констатацию факта, мое раздвоение личности» Мысленно отсалютовал сам себе Иван. Потому, как в его нынешнем состоянии сделать это было физически не возможно. «Я не раздвоение личности, а законный владелец этого тела!» Прикрикнул на Ивана загадочный собеседник. Россия завис на минуту не трогая и не проявляя никаких признаков жизни вовсе. Не ослышался ли он сейчас? «Ты… собака?» Мысленно спросил Брагинский, выждав между словами паузу чуть больше, чем следовало. Вопрос был осторожный, будто Брагинский шел по тонкому льду и боялся провалиться в ледяную бездну. «Да неужели» Иван так и видел, как незнакомец закатывает глаза в приступе сарказма. «То есть…» Иван снова завис «Я -это ты» «Доперло…» Облегченно выдохнул голос… собаки, видимо. «Как?» Лишь один не мой вопрос крутился У Брагинского в голове. Он не понял кому его задал. Себе? Незнакомцу? Мирозданию? Он не знал, но ответил ему все тот же загадочный голос. «Физически да, но мой разум все еще здесь» Иван проскулил, зарываясь мордой в лапы. «Собака…» Это звучало настолько трагично и не понятно, что Иван и сам не понял своих чувств. Что это? Реинкарнация? А можно переродиться в уже живущее существо? «Ну не всем же странами быть, ты ж Россия, да?» Видать собеседнику надоел нескончаемый поток риторических вопросов и он решил вставить свое слово. «Да, а ты откуда знаешь?» Насторожился Брагинский. Раньше, о воплощениях знали все. В войнах это придавало людям сил и стремления идти дальше. Да и в мирное время мотивировало знатно. Но сейчас, это сугубо конфиденциально. «Вы с хозяином часто общаетесь, а когда кто-то приходит, то он не пускает меня в кабинет» Голос пса стал немного грустным и каким-то обиженным. «Так, что я вас, сволочей, поименно знаю.» Иван бы сейчас прыснул в кулак, если бы в данной конфигурации у него этот кулак имелся. Эта фраза слишком напоминала высказывания «лавочко-подьездных» бабушек. Это тех, кто кричит на проходящих мимо людей «наркоман» и «проститутка» в зависимости от их пола. И не зависимо от стиля их жизни. «Было очевидно, что это именно я?» Спросил у пса Иван. «Нет, но за то время, что я стараюсь до тебя докричаться, можно семь раз теорию Дарвина опровергнуть. Меня, кстати, Хайнц зовут» Россия так и представил, как немецкая овчарка протягивает лапу для рукопожатия. Уж слишком по-человечески проходил их мысленный разговор. «Пошутишь про кетчуп, как этот белый придурок, покусаю» Заранее предупредил. «Белый придурок, это Гилберт?» Иван уже знал ответ на свой вопрос, но думал, что все же нужно уточнить. А еще он понял, что у любимой Калининградской области появилось новое прозвище. «Ага» коротко отозвался собеседник. «А я, Иван» Решил все же представится, раз такое дело. «Да знаю я» Лениво отозвался Хайнц. «Что собираешься делать? » Вот тут проблема. Иван не знал, что случилось, а что делать и подавно. «У тебя есть какие-нибудь мысли?» Неловко, как бы мимоходом, спросил Иван. Шкрябая коготком асфальт. Мысли у пса были. Из мыслей состоял весь их разговор, но Иван, конечно, имел совсем другое. «Ооо… » Насмешливо протянул мысленный голос. «Теперь ты у собаки совета просишь. А минутой ранее, твоя жизнь была кончена из-за того, что ты стал млекопитающим другого вида.» «Да ну тебя!» Отмахнулся от нового знакомого Россия. Он завалился на правый бок, поджав лапы. Несмотря на дневную жару, ночью было очень холодно. И, даже имея такую густую шерсть, Иван слегка подмерз. Тишина, с каждой минутной, становилась все уютней и больше совершенно не пугала. Глаза сами собой закрывались, а дыхание выравнивалось. Только сейчас Россия понял, как устал. Как он вымотался за день не только телом, но и душой. Душой в большей степени. И поэтому, не слушая возражений Хайнца, устроившись поудобней и поджав лапы к груди. Брагинский задремал. Не смея сопротивляться такому заманчивому сну.