Ни жив, ни мертв

— Германия, а тебя за это не будут ругать? Слова такие смазанные. Все звуки будто через вату: глухие и невзрачные. — Италия, думай о чем говорить не до этого сейчас. Голос был до ужаса знаком. С родными нотками раздражения. Немного напуганный и это казалось не правильным. Но вот только голова раскалывалась, будто иссушенный грецкий орех в зубах щелкунчика. Так, что мысли путались и никак не удавалось построить прочную цепочку умозаключений. — Нет! — Раздался резкий вскрик. О! Этот голос Брагинский узнает и в Аду. — Его ни в коем разе нельзя здесь оставлять. Надо срочно переправить его в Америку, только так можно помочь ему. Только герою суждено справиться с неведомой болезнью! «Джонс, заткнись, умоляю.» Дело даже не в том, что тот нес ахинею. Ведь никакой болезни у Ивана и в помине не было. Проблема в том, что голова России лежала на наковальне, а по ней старательно били кувалдой. Вдруг, внезапно, эта кувалда подлетела до небес и, благодаря силе земного притяжения, раздробила бедному Ивану черепушку. На самом же деле в комнате раздался одинокий глухой хлопок. Не выдержала душа поэ… пирата. Устал сэр Керкланд от бреда, изрекаемого устами нерадивого воспитанника. — Америка, не неси чепуху. В дороге он окончательно коньки откинет. И вообще, врачи не нашли ничего. Абсолютно ничего, — Керкланд повысил голос, особенно выделяя слово «абсолютно». — В стране тоже ничего не происходит, я имею ввиду того, что могло так его подкосить. Разве только пожары, но это вряд ли. — Возможно это болезнь, ару. » О, Китай.» Лишенный возможности открыть глаза, Иван пытался составить картину мира лишь только по звукам. — Какая именно? — Усмехнулся англичанин. Иван так и представил это перекошенное сарказмом лицо. — Эпидемий в стране нет. Возможно это касается только стран и это заразно. Тогда его нужно изолировать от остальных воплощений. — Заразно?! — Раздался резкий вскрик. Кромешная темнота перед глазами озарилась бледной вспышкой. Но стоило заметить, что теперь по голове не долбили кувалдой, а лишь заботливо стучали молоточком. «Альфред, я же попросил». Иван был готов сжаться в комочек и заплакать. Болело все и одновременно с этим он не чувствовал ничего. — Ага, от этого бывает кариес и выпадают зубы, — голос Керкленда был нагнетающим, будто бы он подросток, рассказывающий своим друзьям историю у костра. Он не смотрел на абсурдность своих слов и пытался запугать лишь своей интонацией. И бил по больному. Здоровье и белизна зубов для Джонса, как и для всякого американца важно и необходимо. Жизнь не жизнь если к лицу не приклеена типичная Голливудская улыбка. Стоит признать, что Альфреду она очень шла. Раздался задушенный писк, прерванный глухим хлопком. Россия не мог видеть, как побелевший Джонс, в миг лишился своего бронзового загара и геройской решимости. Он моментально захлопнул уже раскрытый в испуге рот ладонями и мигом выскочил из палаты. «Артур, очнусь — руку пожму». Для Ивана такой скорый хлопок двери мог означать только то, что столь раздражающий элемент из комнаты ретировался. А значит, неожиданных звуковых эффектов можно не опасаться. Хотя, лучшей благодарностью для Англии будет, если Брагинский все же ласты склеит, ну или просто лезть не будет. Потому, как не способна Великая и могучая Англия сдержать дрожь в ногах, при появлении Российской Федерации. — Вряд ли это болезнь среди воплощений, — раздался голос китайца искаженный легким акцентом. — Не удивлюсь если он на спор просидел ночь в морозилке или проплыл Средиземное море. Я то его уж знаю.- под конец Яо скатился в старческое ворчание. Брагинский так и видел перед глазами совсем юное лицо Яо, умудренное тысячелетним жизненным опытом. И то как он сверлит какими глазами находящееся на кушетке безвольное тело северного соседа. «Ничего такого не было» — Иван мысленно надул губы, сделав самое, что ни на есть обиженное лицо. Но в то же мгновение он подметил, что предположения Вана довольно соблазнительны, если их будет делать кто-то другой. — С утра все еще нормально было, — рядом раздался удрученный голос, вероятно его обладатель сидел на кровати. «Гил тоже здесь, вместительная, однако, палата» Вслушиваясь в разговоры своих коллег, Иван понял, что он в больнице. Не сказать, что это особо ему нравилось. Видимо перепугались страны найдя Ивана в таком состоянии. — Действительно, кошмар! — Откуда-то справа, едва ли не под ухом раздался голос Франциска. — Жан всегда к своему здоровью халатно относился. Мундир он в жуткие холода на плечи накидывает, а когда жара в Европе под сорок, так в пальто! «Замечательно», — Иван и сам не понял подумал ли он это искренне или с сарказмом. «Фрося тоже тут, значит едва ли не вся мировая интеллигенция собралась у больничного ложа. К чему бы такое пристальное внимание к моей скромной персоне?» вот тут сарказм сочился, как сочится шоколадом свежеиспеченный брауни. — Виносос, — сказал это, как можно было понять англичанин. — Хоть сейчас заткнись, дай обдумать ситуацию. — Пожары, наводнения, — Англия массировал виски и словно мантру бубнил себе под нос возможные причины этой ситуации с Россией. В голове навязчиво мелькала мысль, что это все не спроста. Но Англия всячески ее отметал, ведь сначала нужно перебрать все приземленные варианты, типа всевозможных катастроф, аномальной жары и пресловутых политических распрей. Сделать это было необходимо, потому как никогда не знаешь, что случиться завтра. Вдруг неведомая хворь подкосит и остальных. — Возможно будет правильным решением сообщить об инциденте Беларуси-сан. Все же они одно Союзное государство и Наталья может знать о том, что случилось. — Эх… прагматичный бессердечный Япония. Зачем же сразу Наташу? «Ответ неправильный!». С ужасом подумал Иван, мгновенно вскакивая, как оказалось с больничной койки. И действительно, конференц-зал в успокаивающих и располагающих к разговору бежевых тонах, сменился на бело-голубую палату. Все вокруг так и вопило о своей стерильности. Да и обставлена комната была довольно функционально. Палата была одиночная, на это намекала одна койка, на которой и расположился виновник данного переполоха — Иван Брагинский. Слева от него находилось окно, занавешенное белыми жалюзями. Прямо под окном находилось светло-голубое кресло, в котором, чинно и важно усевшись, сверля противоположную стену хмурым взглядом изумрудных глаз, гордо восседал Англия. Тот был в белом халате поверх кипельно-белой с галстуком рубашки. Пиджак, видимо он оставил в гардеробе. Тут же был и Людвиг с вечным приложением по имени Феличиано. Оказывается Артур сверлил взглядом не стену, а своего вечного недруга — Францию. Тот же стоял с зажатым платочком в левой руке, готовым в любой момент вытереть то и дело накатывающую слезу. На пуфике, который Иван не приметил раньше сидел Китаец. Японец скромненько стоял в углу, подпирая собой аж две стены. Ему не очень было комфортно в такой атмосфере. Как бы это не было странно, но на пробуждение России никто не отреагировал. Дальше осматривать комнату Иван не стал, так как надеялся, что его сейчас выпишут, он пойдёт отсыпаться в номер и забудет все, как страшный сон. Россия сел на кровати и потянулся, выгнув спину. Боль, как и вдарила в голову так и внезапно ушла. Дышать уж точно стало легче. Он зажмурился, но уже от блаженства. Так хорошо ему еще никогда не было. «Вкололи какую-то хрень, вот меня и штырит». Иван, конечно, не очень был рад инициативе быть копией Нидерландов на некоторое время. Но взял на заметку спросить у Германии название препарата. — Спасибо, конечно, за заботу, — позевывая поблагодарил Россия всех находящихся в комнате, — Но дальше я как-нибудь сам. — Ха, вот видишь, ты тоже волнуешься за Жана, — изящный топот легких шажков и голос раздается уже около окна. А действия Ивана остаются проигнорированными. — Только вспомню какой он милашка, так сразу же все простить готов. — Франция как всегда в своем репертуаре. — Тебе эта выставка, посвященная Петру 1, кажись, сильно по мозгам вдарила. — флегматично отозвался Артур. Отворачиваясь в сторону. «И чего только пристал? Пиявка.» Но в слух он это не сказал, а лишь подумал. Все на нервах, так что ссориться совершенно не хотелось. Даже с Франциском. — Только не говори, что ты не был очарован красотой юного Жана. Скажи, — Франциск беспардонно уселся на подлокотник, — как вы с ним познакомились? Артуру это все явно не нравилось, начиная от вторжения в личное пространства, заканчивая проникновением в личную жизнь. — Свали в туман, — жара, вся эта ситуация, а тут еще и Франциск со своим бредом лезет. — Скажи и свалю, — ставил ультиматумы. — Королева сказала — Я приплыл. Остальное конфиденциально, — Артур умел выкручиваться. Франциск накуксился, но обещание выполнил. Тумана по близости не было так что он отправился домогаться всех остальных. Германия помнил, как застав еле живого Ивана, Франциск наглотался успокоительных. Видимо не помогло, а только усугубилось. Так же подумали и все остальные, поэтому, чтобы не злить накачанного таблетками Бонфуа, решили рассказать все как есть. — На Венском конгрессе, — почти что честно ответил немец. Он вспомнил, как его, еще совсем юного, Пруссия привел в это непонятное место, где каждый первый, чего уж греха таить, хотел его потискать, рассмотреть, погладить по голове. В общем все, что любят делать с детьми. А детей-стран тогда раз два и обчелся. Так, что маленький немец был свежим глотком воздуха в жестоким мире стран. А с самим Иваном, на самом деле, он познакомился еще раньше. На приватной встрече России, Австрии и Пруссии, что ходили тогда неразлучной «Священной троицей». Тогда, помниться, Родерих и Гилберт пытались привести Россию в чувство, вернуть к послевоенной реальности и вывести его из апатии в которую он впал после войны 1812 года. Поскольку слово Ивана, как едва ли не единственного победителя и новой Мировой державы, чуть ли не перевешивало все их голоса, а стоило помнить, что Русские войска стояли на тот момент почти во всех странах, то спорить было не желательно. Гилберт рассказывал Людвигу о Иване многое. Ведь после войны и практически рабского подчинения Франции, пруссаку требовалась помощь, которую ему мог дать лишь не твердословный Великая Британская империя и не предсказуемый Российская Империя. Сначала Людвиг хотел постоять в коридоре и вообще не встречаться, даже взглядом с таким пугающим, по рассказам брата, Россией. Но Пруссия его желания в оборот не брал и использовал как оружие массового поражения. Если вспомнить территорию России, то действительно массового. Пользуясь тем, что Россия любит детей и сам по сути является ребенком, Гилберт отправил ему на растерзание Людвига. По крайней мере тогда самому немцу казалось именно так. Тогда Людвиг ожидал увидеть, что угодно. Ведь когда в красках трехлетнему ребенку описываешь абсолютное уничтожение почти миллионной армии. Заморенной голодом, холодом, болезнями, вечными партизанскими вылазками, умирающей пачками от ран и с процветающим каннибализмом среди солдат. Рассказывает то, что он был способен сжечь свое собственное сердце — Москву, чтобы она не досталась врагу. А потом так в невзначай говоришь, «А пошли я тебя познакомлю с тем, кто это сделал, только ты ему должен обязательно понравиться.» Вот что ему было делать? Хотелось сидеть серой мышкой где-нибудь в углу и обнимать игрушечную деревянную лошадь. Работа была топорной, Пруссия выстругал в одном из походов из ветки орешника, но самой любимой. Если вспоминать Ивана, то Людвиг чувствовал, что ведут его, как любил выражаться сам Брагинский в последние лет сто, на расстрел. Иван оказался совершенно не таким, каким его себе представлял Людвиг к его огромному детскому удивлению. У него были белые волосы, почти как у Гилберта и лиловые глаза, почти как у Австрии. Но все же волосы отдавали даже не не естественной белизной, а серебром. А глаза? Как только их не называли. Но самое точное определение дал когда-то Англия. Дьявольские, они были именно дьявольские, смотрящие в самую душу. Но тогда, они были покрыты пеленой Вселенского безразличия. И лишь под этой дымкой клокотали злоба и ярость. Переливаясь ядовитыми огненными цветами. Но в общем, это был обычный стройный юноша лет семнадцати или восемнадцати. Не отличающийся ничем от того же Гилберта и Родериха, разве что чуть повыше. Что только Людвиг себе не напридумывал, пока Иван осматривал кроху с головы до ног. Как можно было понять много времени это не заняло, а в голове Байльшмидта-младшего пронеслись сценарии, которым позавидовали бы японские ужастики. И то, что Россия заморозит его своим дыханием и испепелит своим взглядом. Ходили даже слухи, что пожар сжег его сердце до тла и сейчас у него в груди пустота. Брр… Германия поежился. Даже сейчас от этих мыслей мурашки по коже, а что уж говорить о прошлом? Хотя даже идиоту ясно, что это не так. Аппарат СМАД ведь работает. Иван никак не реагировал первые секунд десять. Потом же он убрал ноги в ботфортах со стола, когда он вставал, стул немного скрипнул. С ним екнуло и маленькое сердце. Ведь шел он именно к Людвигу. Присев перед ним на корточки и таким образом оказываясь почти на одном уровне и положив руку в белых перчатках на его волосы, он их немного потрепал. Смотря прямо в голубые глаза своими дьявольскими аметистами. Жестко и жестоко. А потом его взгляд немного изменился. Из безразличного превратился в какой-то жалостливый. Сейчас, вспоминая этот взгляд, Германия может его расшифровать. Говорил он примерно это: «Да, парень, теперь тебе в этом же дерьме вариться.» Боже, как он был прав. Пока Людвиг размышлял о том, что скрывалось за таким коротким ответом. Фелечиано предался своим воспоминаниям, только в разговорной форме. Он говорил о том, что познакомил их дядя Византия, называя русского своим сыном. И что тогда, Италия был намного больше России. Хотя от отца он взял, разве что волнистые волосы. А внешность Ивана даже не славянская, а какая-то нордическая. Поэтому многие склоняются к «Нормандской теории», хотя сам Россия ее называет «антинаучной брехней» и предоставляет все новые и новые доказательства, что это совершенно не так. Что до самих скандинавов, то те молчат, как партизаны. Особенно Швеция, что наводит на какие-то мысли. Поэтому родственные связи для стран — табу. Тема не приличная и все это, всячески обходится стороной. Артур же задумался о своем. А он — по сути первый «прогрессивный» европеец познакомившийся с Иваном. Год он точно не помнит, зато навсегда запомнил русского правителя тех времен. Ивана Грозного. А в голову сразу же вдарили упущенные возможности. От чего хотелось локти грызть и на стену лезть. Все бы было так прекрасно, если бы этот заносчивый мальчишка принял бы тогда помощь. Если на одном сотрудничестве Британия стала грозой морей, то что бы произошло, если бы Россия стал его колонией? Артур не стал думать о том, что Брагинский устроил бы ему революцию дней через десять. Главное ведь — позитив. Очередь дошла до китайца. Тот не стал в красках расписывать всем известную историю. А лишь сухо напомнил, что случилось это когда Орда пришла на Русь. Дальше он предпочел молчать. И даже не думать об этом. Медленно, но верно участь настигла японца. Тот отчаянно краснел, но непонятно зачем себя пересилил и начал рассказ. — Россия-сан был первым с кем я познакомился в этом тысячелетии, до этого я был довольно закрытым, — тут Кику замялся и вымученно покраснел, когда он это вспоминает при виде Ивана его мучает стыд, — Я разбился на корабле и меня выбросило к нему на берег. Потом меня переправили к его Царю, — Кику и сейчас помнил, что это был высокий бледный человек с черными курчавыми волосами и усами. Он казался для японца просто огромным. А еще он был в чужой стране, отстраненный от своей земли на такие огромные расстояния, которые в голове его просто о не укладывались, — там мы и познакомились. Япония радостно выдохнул. Наконец-то эта пытка закончилась. Не такой он открытый, как эти европейцы. Канада лишь тихонько сидел в углу и не знал радоваться ему или расстраиваться, что ему не дали слова. Даже с Иваном он познакомился благодаря Альфреду. Точнее благодаря бесперебойному пьянству Артура в те годы и до ужаса переживающего брата по этому поводу. Помниться, когда Артур в очередной раз очень усердно закладывал за воротник, Америка этого не выдержал и попросту сбежал. Так далеко, что выбежал даже за территорию Уильямса и еще дальше, на запад. Таким образом попал он на территорию Русской Америки и повстречал там Ивана. Причем тоже совершенно случайно. Места те не из теплых, но на свою радость заметил закоченевший Альфред дым от костра. А там и Иван сидел, сначала, как рассказывал ему сам Джонс, он совершенно не понял, какой смысл сидеть в холоде, когда можно жить в теплом доме. Дело было в том, что Иван очень уставал от новой Европейской жизни в которую с головой погрузили его Франция с Голландией. И поэтому, хотел отдохнуть в таком месте, где нет ни оркестров с балами, ни людей, а в особенности Франциска, который уже к тому моменту стал его навязчивой идеей. Сначала Америка испугался, что ему придется идти обратно ночью, но Иван никуда его не отпустил, аргументируя это тем, что тут и медведи водятся и волки кормятся. Дом же все-таки тут был. Одинокий и бревенчатый. Было видно, что недавно построенный. Позже, на них наткнулся и Канада, испуганный до смерти и пытающихся найти непутевого старшего брата. Помниться, как смешно Джонс ворочался от гречневой каши, но все же съел все. А потом Англия чуть войну России не объявил с которым у него уже тогда были отношения ниже Марианской впадины. Обвиняя, что «вырвал, изверг, крошку (Америка, блин — крошка, конечно…) из-под его отцовского крыла. Хорошо, что Уильямса хватило духа рассказать о произошедшем Франциску, а то не известно чем бы все это закончилось. Пруссия хранил гордое молчание. И это отсутствие любых звуков с его стороны было достойно лишь ЕГО гордости. По крайней мере именно так думал Гилберт. Не для посторонних ушей все это. Хотят официоза — пусть учебники по истории читают. А из Гила они и слова не вытянут. «Зашибись, только Ольги не хватает, вспоминающей, как я в каком-то тысячном году мимо горшка ходил.» Все бы ничего, да только никто до сих пор никто не заметил. Страны были слишком увлечены своими воспоминаниями, на которые их сподвиг Франциск. — Кхм-кхм, — сухо прокашлял в кулак Россия. Снова никакого результата. — Але! — гопник 90-х, я выбираю тебя! Но благородные начинания остались незамеченными. Россия окончательно встал с кровати и начал приближаться к странам, но внезапно, вниманием, которое Брагинский так отчаянно выбивал себе, завладел Альфред. Он вошел в в палату спиной, но уже сейчас можно было понять, что что-то в нем изменилось. Первым бросился в глаза ослепительно-белый костюм хим. защиты. А когда Джонс повернулся, то многие не могли сдержать смеха, даже в такой ситуации. На нем был противогаз. Самый настоящий. Дышал он аки Дарт Вейдер, а передвигаться, как советский Винни Пух. Что? — Раздался приглушенный противогазом обиженный голос, — Мои зубы мне дороги. За этим всем действием никто не заметил, как над кроватью что-то запищало. Лишь, обычно беспечный итальянец обратил на эту незначительную деталь внимания. — У него пульс замедлился, — тихо сказал Варгас-младший и подергал немца за рукав пиджака. Лицо Германии мигом изменилось, как и всех. Лишь у Джонса в противогазе, сей процесс не был уж слишком заметным. Иван сначала не понял, чей пульс. Почему замедлился. Единственный в этой комнате, кто мог быть подключен к аппарату — сам Иван. Но вот он стоит посреди комнаты. Живой и здоровый, но всеми игнорируемый. — Хорошо, ребят, вы меня разыгрываете? — задал непонятно кому он вопрос, но к кровати повернулся. Сначала Иван замер, а глаза его расширились. — Какого?! — Ваня и сам не понял, как в этот момент сдержал необъятный поток Великого и Могучего, который так и рвался с языка. Возможно, у него просто перехватило дыхание, когда на кровати он увидел… себя. Бледного, с выступающими скулами и посеревшей кожей, укрытого по плечи белым больничным одеялом. Грудь вздымалась редко и прерывисто, губы были бледны, сухи и приоткрыты. Вот тут Ваня понял, что пришел ОН. Пиздец. Это великое в своей многогранности слово, после Карибского кризиса и Великой депрессии, знала каждая страна. И теперь, уже в который раз за свою, довольно долгую и насыщенную жизнь, он в полной мере осознал, что ОН коварен и неожиданен. Россия перевел рассеянный взгляд на снующего вокруг кровати альбиноса и мигом подбежал к нему. — Гилберт! Гил! — Россия хотел потрясти область за плечо, да тот слишком резко ушел вправо, подбегая к младшему брату. Рука же Ивана, к его огромному ужасу, прошлась сквозь его же тело. Иван резко одернул руку, воровато оглядываясь по сторонам, ища глазах воплощений ответ, нормальна ли вся эта ситуация или нет. Но на него никто не смотрел, вернее смотрел, но глаза всех были устремлены на Россию, что лежал на кровати. Под наставления Людвига из палаты выбежал Фелечиано, звать врача. Логика немца была гениальна в своей простоте и проста в своей гениальности. Пусть северный потомок Великого Рима и обладал топографическим кретинизмом в мировых масштабах, но панику сеять умел и поэтому уже через полминуты в палате стояли пять человек докторов. И скорее всего один из них был стоматологом. Дальше все как в тумане: реанимация и безвольное тело на койке. Иван понял, что оставаться в реанимационном отделении с самим собой безрезультативно, пусть за ним и присматривала довольно миловидная медсестра. Поэтому, он пошел хвостом за Гилбертом и Людвигом, что шли к личной машине второго. Мерседес. Черный. Ивану всегда было интересно почему именно черный цвет авто так полюбили большие шишки. Будто на похороны. Не сказать, что Брагинский об этом задумывался уж слишком часто, но именно сейчас всплыла неприятная, в данный момент, ассоциация. Ехали они молча. Германия смотрел на дорогу, Пруссия в окно. И только Иван считал эта тишину губительной. Поэтому пытался рассеять ее своими призывами. Но его никто не слышал и никто не отзывался. — Гил, — Иван уже потерял счет попыткам достучаться хоть до кого-нибудь. Германия с экс-Пруссией сидели на диване в зале в полной тишине. Единственным звуком, помимо тяжелого дыхания Байльшмидта старшего было тиканье антикварных настенных часов с кукушкой. Но те лишь нагнетали ситуацию. Густой от напряжения воздух можно было черпать ложкой. — Люда, — едва ли не поскуливал Брагинский, противно растягивая гласные. Россия бы соврал, очень сильно соврал, если сказал бы, что не напуган всей этой ситуацией. Еще как напуган. — Люда, — снова протянул он глубоко в душе надеясь, что его услышат. Но все же он понимал, что все его действия бесполезны. — Хочешь я тебя Людой перестану называть? Только услышите меня, — последнее он проговорил уже шепотом. Так тихо, что если бы он и был в своем теле, то его все равно бы никто не услышал. В ответ лишь снова тишина и тиканье часов ручной работы на фоне. Иван повис на диване со стороны спинки так, что с другой стороны свисали лишь его голова и руки. Что с ним? Он умер? Как-то это не похоже ни на Рай, ни на Ад. Хотя нет, на Ад все же похоже. Прожить тысячу с лишним лет, что для стран не так уж и много, а остаток вечности блуждать в виде безмолвного призрака? Не так он себе все это представлял. Не зная зачем, Иван осмотрелся по сторонам. Он ведь в Германии? В Германии. Утвердительно сам себе кивнул Ваня. Значит, возможно, где-то здесь бродит Древний Германия. Возможно он найдет уже усопших стран. Своих предшественников. Иван потрусил головой, когда с ужасом осознал, что почти смирился со всей этой ситуацией. Нет, нужно срочно искать выход. Возможно, когда наступит ночь и Гилберт с Людвигом будут расслабленны, то удастся до них достучаться. Бред, конечно, но вдруг можно будет пробраться в их сны. — Я в ахере, — нервно поглаживая сидящего на коленях Пруберда, глубокомысленно изрек пруссак. — Гилберт и так все на взводе, ты то хоть успокойся, — пытался успокоить младший, но остался проигнорирован. — Никакого диагноза, он в коме, падающие пульс и давление, а ты мне предлагаешь успокоиться?! — под самый конец голос Гилберта взлетел до ультразвука. Пальцы начали грубее поглаживать плотную ткань штанов. Прусс, под влиянием стресса совсем не заметил пропажи. А желтый комочек, тем временем, вспорхнул сначала на спинку дивана, а затем уже на плечо хозяина. Чеканя шаг красными лапками по плотной ткани гилбертовой черной футболки. Иван все думал, думал что же случилось? Удачное заклинание Артура? Где-то умер повар, что у Англии получилось наслать на Ивана порчу. Да и у него своих проблем сейчас хватает. Пожары? В десятом году горело все, что можно и нельзя, было и по хуже, но ничего — живем. Нет, нельзя решать проблему, если корень ее неизвестен. Поэтому сейчас надо думать о поиске причин и достучаться хоть до кого-то. Хоть как-то. Пока они не лягут спать, Иван решил, что просто будет звать их по имени. Глупо? Конечно. Бессмысленно? Еще как! Но не сидеть же ему просто так без дела, пока братья-немцы обсуждают его холодеющее, с каждым часом, тело. — Гил, — Иван не надеялся на результат, ведь предыдущие попытки не дали, ровным счетом, ничего. Россия наклонился к уху области и не заметил того, что у него творилось под самым носом. А именно — Пруберда. Птиц, конечно понимал, что у хозяина случилось что-то плохое, но гордый желтый комок не желал думать, что на свете найдутся дела поважнее, чем его кормежка. Поэтому, не раздумывая и секунды птиц пристроился к уху своего Великого хозяина и готовился высказать ему все о чем он думает, начиная с того, что животинку надо хоть изредка кормить, заканчивая мыслями о возможной смене клетки. — Да даже в девяностые такого не было! — резко вырвалось у Гилберта. Он вскочил, как ошпаренный, мечась из угла в угол. Он совсем не заметил, как Пруберд не удержал равновесие, когда Гилберт уж слишком резко встал. И никак уж не мог увидеть, что птиц, пытающийся махать крыльями и не свалиться камнем в низ, неловко спланировал прямо сквозь голову призрачного Ивана, клюнув его прямо в нижнюю губу. Россия находясь не в материальном теле, уже отвык от боли, как и от всяких физических ощущений, поэтому губа, что горела сейчас болезненным пламенем, стала для него полной неожиданностью. Такое ощущение, что его не птица клюнула, а из пистолета подстрелили. Россия болезненно замычал и схватился за поврежденную часть тела обеими руками, отступив пару шагов назад. Крови не было, как можно было догадаться ее не было, потому что и тела не было тоже. Но боль была и это было странно. Птиц же вел себя тоже не объяснимо. Он будто бы не упитанная канарейка, а миниатюрный колибри застыл в воздухе, быстро махая крыльями. Черные глаза-бусинки еще больше вытаращились, но что удивительное — он смотрел на Ивана. Глаза в глаза, но длилось это не более секунды. А дальше темнота. Как бы это абсурдно не звучало, но тьма была лишь вспышкой. Стали возвращаться ощущения. Вот Иван вдыхает воздух, открывает глаза и… камнем летит вниз! Высота была огромна, сразу же охватила паника. Воздух трепал… желтые перья? Интуитивно Ваня начал махать руками, это делал не разум, а тело, но вместо них, к своему ужасу, он обнаружил крылья. Изменилось все. Россия будто попал в мечту Лукашевича. Все было ярким, пестрым, броским. А самое главное, почти все было розовым, ну или с розоватым оттенком, будто на него надели очки с цветными линзами. «Крыльями маши! Крыльями маши, твою мать!» — в голове отчаянно орал чей-то голос, но скорее всего, это было его нутро, что вопило на всех частотах. Брагинский немного освоился. И хотя уже крылья адски болели от напряжения и лететь удавалось только прямо. Иван хотя бы не повстречался клювом с землей. Пруссия тем же временем заметил странное поведение своего желтоперого спутника. Верный птиц вел себя как шизофреник напившийся энергетика. Безумно нарезал круги под самым потолком, а на поворотах едва ли не уходил в эффектный штопор. И при этом он отчаянно орал. Именно орал, потому как эти звуки ни один нормальный человек писком уж никак не назовет. Брагинский, тем временем, ничего не понимал от слова совсем. Откуда-то снизу что-то кричал Гилберт, а это, Иван уверен, был именно он. На пути его то и дело встречалась люстра и тогда, его нутро орало вместе с ним. «СТОП!» голос в голове был до того громкий, что Иван невольно послушался. Находясь в воздухе, это было фатальной ошибкой. Германия до этого мирно читавший документы, взятые со стола (ведь, работу никто не отменял) и не обращавший никакого внимания на гиперактивного старшего братца и заскоки его питомца, внезапно поднял взгляд. Прям на его лицо летела довольно упитанная туша птица. Целенаправленно, как пушечное ядро летит к земле. Пытаясь защитить лицо от острых когтей на лапках канарейки, он накрыл голову документами и птиц, неловко шлепнувшись о толстую пачку бумаги, скатился по листам вниз. Животом скользя по шершавой бумаге, крылья при этом раскрылись сами. Но не смотря на свою округлость, птиц был довольно аэродинамичным и поэтому, снижался под углом к земле, планируя аки Боинг без топлива, но с очень жизнелюбивым капитаном. Смотря вперед он видел как неумолимо он приближается к огромной собаке, что до этого момента спокойно дремала в углу комнаты, спасаясь от вечерней духоты в помещении. Законы физики сработали против него и Иван все же врезался в морду пса, больно ударившись клювом о ее зубы, что были открыты, когда он выдыхал. Пес, резко дернулся в сторону, сбивая торшер. А последнее, что видел Иван это неловкое мигание этого самого торшера. Документы разлетелись по всей комнате. И нецензурно выругавшись, Германия начал их собирать. Так как он не успел их отксерокопировать и они были в единственном экземпляре. Когда Иван открыл глаза, то увидел, что вся комната из «мечты Лукашевича» превратилась в «кошмар энурезника». Вся она была в каких-то серо-желтых тонах. Но тут страх сдавил горло. В прямом смысл слова. Шею сдавливал тяжелый ошейник. Не помня себя Россия начал его стягивать с себя всеми возможными способами. Царапая и раня себя. Лучше уж так, чем в ошейнике. Он пятился назад, сбивая вещи, больно ударяясь о мебель и об что-то мягкое, по сравнению с мебелью. Это был его кошмар, будто из детства. И поэтому, от этого ужасного атрибута, надо было избавиться любой ценой. Россия достиг своей цели, перевернув пол комнаты. Людвиг же, только начавший отходить от весьма болезненного падения, ведь он и был той самой мягкостью в твердом мире мебели, тихо наблюдал за этим громким ужасом, сквозь треснутые стекла очков. Позже он стянул их с себя за ненадобностью. Собак он дрессировал идеально. Поэтому был ошарашен поведением питомца. Его просто выбили из колеи, что даже на отдачу команд он был не способен. — Какого…?! , — о нет, Иван бы не стал сдерживается второй раз за день. Просто он со всей дури вдарился головой о дверной косяк. Было больно сложно и плохо. Пол под ногами стал слишком твердым и не дружелюбным. Земное притяжение ломило кости, мышцы тянуло, будто бы Иван пробежал десять километров на одном дыхании. Он никак не мог проморгаться. Глаза сохли и щипали. Россия отчаянно мотал головой, чтобы это все поскорее прошло, сам не понимая как его действия связаны с мыслями. Ведь от любых движений все было только хуже. — Хайнц, ты чего? — Откуда-то сверху раздался обеспокоенно-удивленный голос Германии. Откуда-то очень сверху. Россия поднял взгляд и, заскулив, стал пятиться назад. На него смотрело размытое лицо непонятного болотно-желтого цвета. — Хайнц! — прикрикнул на него Людвиг, вмиг изменив интонацию с дружелюбной на грозную. Иван не послушался. Он решился на отчаянный рывок. Цепляясь когтями за ковер и выдирая из него клочья, сдвигая его по полу. И из-за этого все, что находилось на этом самом ковре, начиная от второго торшера, заканчивая Людвигом, свалилось на пол. Россия помчался к входной двери и заметив специальную дверку для собак он помчался прямо на нее, опустив морду, чтобы выбить ее своей головой. Прямо перед ним неясно как, оказался Гилберт. Но Иван уже не мог затормозить. И желания никакого у него тоже не было. Поэтому, снеся с ног свою область, и выбив дверцу, которую выбивать и не надо было, напоследок ударившись задней лапой о порожек, он побежал так быстро, как только мог. — И что это было? — спросил ошарашенный Людвиг сидящий на развороченном ковре у лежащего на перевернутом диване Гилберта. Над ними раскачивалась люстра. И Людвиг молился все Богам, чтобы она все же на них не упала. На риторический вопрос экс-Пруссия ответил на него невнятным мычанием, которое, скорее всего, объединило в себе все маты мира на всех языках. Он бежал не вслушиваясь в раздающиеся все тише крики Людвига за его спиной, который все же выбежал на крыльцо. И голос, что изнутри бил по черепной коробке. Остановился Иван лишь тогда, когда мышцы дико болели и воздух уже не мог поступать в легкие на бегу. Он направил взгляд в низ и увидел собачьи лапы, покрытые светло-коричневой шерстью. Черные когти поблескивали в свете фонарей. Все еще не веря в абсурдность происходящего Иван заметил вывеску, которая светилась изнутри и была закрыта стеклом. Цвета она была какого-то серо-коричневого. Причем вся, несмотря на то, что на ней точно должна быть надпись. «Не может быть. Не может быть» это мысль билась у него в голове, перекрывая все на свете. — Что это за херня? — прорычал Брагинский всматриваясь в витрину магазина. На него смотрело отражение немецкой овчарки.