«— Я пас, чувак. Как-нибудь без меня, дел по горло.»
Стас если и тусит, то в этой компании, потому что у него и нет другой. Ему она не нужна. Зачем ему какая-то ещё, если все одно: что те, что те — сборище безответственных уродов, если быть до конца честными. У них цели расходятся. У них у всех цели-то и нет — выплеснуть агрессию, «играй гармонь», так сказать. У Стаса цель есть, точнее, была. Он в ней разочаровался, да и просрал. В прошлой драке ему не был интересен ни конфликт, который тогда хотя бы вообще был, ни дела между группировками; ему был интересен конкретный персонаж, который оказался не по зубам. Настолько не по зубам, и ситуация настолько вышла из-под контроля, что они с ним уже успели похуярить пивас в квартире Конченкова, и, честно говоря, он пока не решил, жалеет или нет. Жалел бы — не писал бы ему в ВК тупую хуйню опять, отвлекаясь на другой диалог и музло. Он, конечно, явно не это планировал, и сейчас свои мотивы всё ещё не до конца понимает, но сейчас он ситуацией внезапно доволен. Знала бы его мамочка о его друзьях, о том, из-за кого он валялся полуживым телом, было бы забавно. Но, благо, никто об этом не знает, кроме Макса — это человек, которого Конченков пока что единственного может уверенно назвать своим другом. С ним он тусит всегда, и не потому что не с кем. Иметь лучшего друга среди одноклассников, где все делятся по группам-парам — предсказуемо. Зато удобно. Стасу было бы лень выходить куда-то еще в свободное время, чтобы почесать языком. Чтобы он это сделал, нужно очень постараться. И он пока мало думает об этом, но понимает, что Лавров либо старается, либо Стас сдает позиции, потому что ощущается потребность встретиться. Диалоги в сетях тоже хуйня, если общение — то вживую. Суть в том, что он как раз очень «за» ещё раз пообщаться с ним. Вот же дерьмо. Но действительно: а хули нет?***
Сигарета тлела между замёрзшим пальцами, кожа ссохлась и чесалась от холода. Огонек подъедал тонкую бумагу, палил ее пахучие внутренности. Смола выделялась и рыжими потеками пачкала белую в серебристую полоску бумажку. Так же она, небось, оседает в лёгких, кислоты их разъедают, никотин отравляет. Но сейчас никто из них двоих не думает об этом: курить хочется, нравится и уже необходимо, а кто попробует запретить – будет послан нахуй. Стас уже дышит, как паровоз, тяжело и надсадно, но это скорее от того, с какой скоростью он мчался по улицам, опаздывая в школу. До урока, конечно, ещё есть добрых минут пятнадцать, но он не готов отказывать себе в каждодневном удовольствии выкурить с корешем по сигаретке и попытаться настроиться на ебку мозгов, которые отказываются работать после четырехчасового сна. Мозги тычут средний палец, и то же самое хочет сделать Стас каждому в лицо, а потом съебать домой в кровать, чтобы никого не видеть и ничего не делать. В глазах — Сахара, а голос от недосыпа сипит ещё сильнее и совсем не похож на его настоящий. Его настоящий голос потерялся ещё давным давно. Стас облокотился о бетонную стену, глубоко затянулся, долго гоняя дым по легким, и, наконец, выпустил только половину. — Такая хуйня снилась, — прохрипел он не своим голосом и стал тереть свободной рукой глаза, и это очень зря. Песок режет как стекло, капилляры лопаются. Макс, его кореш и одноклассник, кивнул головой, вопрошая, и тоже затянулся. Стас молчал, обдумывая ответ, пока над головой словно специально погромче орали вороны. Небо серое, солнце слабое, ну и черт с ним. — Будто медведь киту брюхо вспарывает. Макс поднял длинные темные брови. Стасу всегда снится дичь, и каждый новый раз он готов утверждать, что эта дичь самая дикая. Так вот. — Огромному киту, огромный медведь, так, что все органы наружу… пиздец, — заключил он. — А мне ничего не снится, — Макс выкинул бычок, не зная, что ответить Конченкову про этого его медведя. Стас жалуется ему на сны, головную боль и апатию, а Макс только вздыхает, потому что он говорил уже, наверное, тысячу раз, что надо спать больше пяти часов, и, возможно, перестанет так пидорасить. Утро не задалось, как-то и поговорить особо не о чем. Однако Голышев успевает вставить лишние пять копеек вопросом про того самого Лаврова, Стас не торопится много о нем рассказывать. Макс не очень-то одобряет это, потому что у него лично в голове не укладывается, как можно тусить с человеком, из-за которого две недели лежал с сотрясом в больнице — это звучит как что-то фантастическое. Стас отмахивается, говорит, что ему плевать, что это хуйня. Макс просто пожимает плечами, не веря. — Как там твой Игорь? — Не знаю, — «Лучше бы опоздал,» — крутилось в голове у Стаса. Он бы успел кофе выпить. Ему не хотелось ничего рассказывать, как минимум, потому, что рассказывать нечего. — Отвали. Макс в своей манере пожимает плечами, засовывает замерзшие руки в карманы. Он понимает, что утром настроение редко бывает хорошим, особенно если не высыпаешься. Через час Стас посвежеет. Наверное. Стас брел по сырому асфальту, уткнувшись себе в ноги и наблюдая, как подошвы кроссовок мягко ударялись о землю. Ему не хотелось думать и даже спать уже не хотелось. Было такое состояние, будто ты весь абсолютно пресный, мир вокруг бесвкусный, нервы отмерли и телепаются внутри, не имея веса. Даже моргать кажется необязательным, только ветер дует — приходится. Он вдыхает свежий утренний воздух, лёгкие ловят в нем кислород. Воздух проходит сквозь него, сквозь его кожу. Руки замёрзли настолько сильно, что покрылись гусиной кожей под одеждой, и Стасу кажется, что он весь выстывает, и только лоб горячий, потому что мозг пытается держать его на плаву. Живым. Воздух вкусный. Стас вдыхает его раз, а на второй — забывает, а потом, когда начинает задыхаться — снова затягивается, глубоко. Он поймал себя на странном ощущении, что будто бы чувствует вкус свежих огурцов во рту. Галлюцинации — классно. Руки ощущались чем-то инородным, болтались плетьми, они красные, обветренные, он засунул их в карманы ветровки. Школьные брюки не сочетаются с кроссовками, но нет обуви лучше кроссовок — вот такой он сделал вывод. Макс иногда всё-таки говорил что-то: про фильмы, про домашнее, про контрольные. Он сам знает, что Стас не слушает его, просто тоже пытается держать его на плаву. Если он замолчит, будет неправильно. Ебаная школа, думал Стас. Ебаный недосып. Апрель – такой месяц странный, будто всю жизнь из тебя высосали, все витамины, все здоровье. Тебе нужна перезарядка, и срочно, но погода даёт понять, что она ещё ой как не скоро. Все серое, все никак не оживет. Честно говоря, уже побыстрее хотелось в школу, чтобы согреться хоть немного. Макс Стаса не раздражает; это значит, что он правильный человек, подходящий. Не раздражает почти никогда, кроме тех случаев, когда начинает допрашивать — на деле, просто интересоваться его делами, но у Стаса своё мнение. Он ничем не любит делиться, особенно если нечем. Ему бы хотелось, чтобы было, что рассказать, или было, о чем молчать, но пока пусто. Макс – его единственный настоящий друг. И рассказывать ему про него самого — глупо. Нет, одиночество Конченкова не тяготит. Тут другое: ему конкретный человек в друзьях нужен. И зачем только? Стас глядел под ноги, и у них вдруг вырос решетчатый школьный забор. Парни подошли к калитке, которая только что с оглушительным звуком захлопнулась за группой детей. А теперь она хлопнула за ними, и эхо от удара железа о самое себя вибрацией разнеслось по всему школьному двору. Они, задрав головы, стремительно прошли мимо вахтерши, чтобы она не успела даже предъявить им за сменку. Нахуй надо — на улице не дождь, и этого достаточно. Блаженное состояние Стаса сразу потерялось, как только он оказался в холле, где мимо, как рыбы косяками, сновали младшеклассники, на своих постах стояли дежурные учителя, проклинающие внутри себя это дерьмо: этих визжащих детей, полных энергии для бешенства на переменах, которое не входит в список разрешенных уставом школы действий. Сейчас Стас ненавидит мелкотню, а вот лет девять назад они с Максом сами были вчерашними детсадовцами с опилками в голове и шилом в жопе. Сколько раз Стас и сам нарушал этот чертов устав, и не то чтобы он на самом деле прекращал. Просто сейчас утро. Утро — время ненавидеть мир. Стас говорит об этом Максу, тот с усмешкой кивает. На самом деле, что Стас уже говорит — это прогресс. Макс поправляет съехавшую лямку на рюкзаке и ищет взглядом номер кабинета на расписании, Стас делает то же самое. Обычная каждодневная рутина, ничего выдающегося. Стас мог бы любить утро, если бы оно проходило не в школе. Они зашли в уже душный класс, заняли своё место за партой. Пока Стас безжалостно выкидывал из портфеля на стол тонкую тетрадь, подписанную одной только фамилией, дневник и пенал, в котором одни ручка и карандаш (пенал вообще-то нужен для того, чтобы прятать в нем телефон). Пока Стас это делал, он поймал на себе неуверенный взгляд одного парниши. Или не на себе — он не мог быть уверен на сто процентов, потому что пацан взгляд быстро спрятал и отвернулся, якобы отвлекся на рядом сидящую одноклассницу, улыбался ей во все тридцать два. Этот напускной позитив Стаса уже раздражал. Он совсем недавно знает этого парня, и все, что он о нем знает — слухи, которые почему-то звучат правдиво. Он перешёл к ним в школу, пока Стас был на больничном. Вот так внезапно, посреди четверти, посреди учебного года без объяснения причин. Разве так бывает? Говорят, что он просто сбежал из предыдущей школки из-за дурной репутации. Стас слышал, что за глаза о нем многое говорят, но на это Конченкову глубоко плевать. Его волновало, что все время, пока он в школе, он ловил вот такие взгляды на их парте почти каждый урок, и не мог понять, на кого конкретно он смотрит, и хули ему вообще надо. Если он думает, что сможет с ними закорешиться, то он глубоко ошибается. И дело не в том, что о нем говорят – Стас никогда не верит слухам, пока они остаются слухами. Дело в том, что Стас общается только с тем, кого сочтет достойным, а не с кем попало. Когда он смотрит на этого пацана по имени Дима Фадеев, он видит только смазливую мордашку, на которую повелись девчонки, что, впрочем и неудивительно — у Фадеева теперь своя личная компания подружек. И больше ничего. Просто очередная пустышка. Он даже внимания не достоин. Надо будет спросить у Макса, замечает ли он тоже эти взгляды или Стаса глючит на фоне недосыпа. Возможно, именно поэтому у Конченкова так мало друзей. В коридоре прозвенел звонок, и послышался топот бегущих, словно слоны, детей, а учитель своим заранее уставшим голосом сказала им закрыть рты и открыть тетради. Стас делал это словно в замедленной съёмке и, как обычно, забыл про Диму почти сразу же. У него всегда есть мысли поважнее. Например, натужно придумать, как бы не сдохнуть сегодня. Это увлекательный квест, конечно, но он уже заебал. Как же его вообще все на свете заебало, нахуй ему эта парта, нахуй ему школа, какие-то одноклассники, какой-то новенький ноунейм. Единственное, чего хочется — домой и в кровать. Когда вялый первый урок закончился, традиционно прозвенел звонок, и началась короткая перемена. Макс как-то от скуки вспомнил, что «между первой и второй перерывчик небольшой», вот потому и такая она короткая. И то ли смеяться, то ли потирать переносицу закатывая глаза. Стас и не любит длинные перемены, они время отнимают. Хотя… иногда чисто на длинных переменах и держится его готовность к урокам — подоконник плюс тетрадь отличницы, если повезёт. Пятнадцать минут, и оно готово. Кушайте, не обляпайтесь, честно сам писал. У них есть пять минут, чтобы спуститься в спортивный зал. Стас встал из-за парты и направился к выходу из кабинета; он хотел побыстрее сбежать от ебучей математики и душного помещения в живой коридор. Но перед ним плелся, застегивая на ходу рюкзак и хлопая ушами, блядский Фадеев. Все проходы забиты, и Стас топтался на месте за ним; в итоге не выдержал и слабо подтолкнул его и пролез вперёд, бросив на него тяжёлый взгляд. Дима только вздохнул, пытаясь упорядочить кашу в голове. Дело в том, что не один Стас пренебрегает сном, а недосып на всех действует на разных стадиях по-разному. Дима роняет потерянный взгляд на Макса, и тот пожимает плечами, мол, он не знает, что с его другом сегодня не так. А Диму это и не интересует: он думает только о том, как бы ему перестать внутренне реагировать на любое действие Голышева. Стас стоял, облокотившись спиной о стену, провожая взглядом проходящих мимо него на физкультуру школьников. Макс где-то потерялся – ну, собственно, Стас сам убежал, не удосужившись его подождать. Однако его взгляд упустил его «лучшего друга» гоповатой натуры из девятого класса, о котором он уже успел забыть. Как давно был их последний разговор? — Я смотрю, твоя рожа уже чистенькая? — он подошел к нему, а Стасу резко захотелось потеряться где-нибудь. Как же его все заебало. Тратить время на умственно неполноценных долбоебов. «Нравится?» — собирался сказать бы Стас, но решил промолчать и просто смотрел на него сверху вниз. Стас, однако, выше. — Ты знаешь, мы всегда можем это исправить. Да, ребят? — Два пацана по бокам закивали. Того, кому Стас в прошлый раз угрожал, с ними почему-то нет. Интересно, почему? — Что-то ещё? — Стас всем своим видом показывал, как ему скучно вести дохуя увлекательную беседу. Как ему похуй. Парень резко подошел ближе и наклонился к его лицу, заговорил тихо и скрепуче: — Думаешь, один такой умный? Ножик притащил и все? Тебе просто повезло в прошлый раз. Стас старался не смотреть ему в глаза — обойдется. — Не беспокойся, мы урок усвоили. А тебе вот бронежилет и глаза на затылке теперь помешают, но это так, к слову, — он выжидающе посмотрел на него, а потом широко улыбнулся, хлопнул его по плечу и уже почти собрался отойти… — Да иди ты нахуй, — произнес Стас одними губами, не особо стараясь, чтобы его услышали, но услышали. Тот обернулся и сделал к нему шаг, но не приблизился, а просто сплюнул на чистый белый кроссовок, снова растягивая рот в ухмылке. Стасу хотелось схватить его за грудки, и ударить пару раз об стену, надеть животом на колено, чтобы он захрипел, а потом заставить языком слизывать свою мерзкую слюну. Но у него совсем не было ни сил, ни желания. Ему проще было в этот раз стерпеть, зато вернуть ему это все в двойном объеме чуточку позже. Сейчас он просто надеялся, что этот мудак сказал ему про жилет просто, чтобы попугать, он же не серьезно это?.. Недосып не давал достаточно понять, в каком дерьме он на самом деле. Стас стер слюну салфеткой, а сам решил, что ебал он все в рот. Он остался на физ-ру; несмотря на то, что сначала хотел заниматься, в итоге сказал, что забыл форму и весь урок терпеливо просидел на скамейке. Желание заниматься отбилось полностью, ни сил, ни настроения. Как только урок закончился, Стас мигом скрылся в неизвестном для Макса, например, направлении. Он быстро шел по коридорам, склонив голову и не поднимая взгляда на учителей, и покинул здание школы, наскоро накинув ветровку – сейчас холод даже приятен. Отрезвляет. На улице пахнет мокрым асфальтом, но внутри Стаса почему-то преследует запах вареной школьной гречки, что он услышал случайно в коридоре. Интересное сочетание, специфическое. Запах обыденности. Он вылетел за калитку и широким шагом потопал по знакомой дорожке по пути домой. Ебал. Он. Это. Все. Дима сидит за партой один, и ему некомфортно. Ему некомфортно конкретно сегодня, потому что сегодня он, черт возьми, забыл положить в рюкзак нужный учебник. Когда ты сидишь с кем-то за партой — довольно легко распределить, кто какой учебник носит. В итоге, у каждого есть учебник на урок, а лишних тяжестей таскать не приходится. Но Дима сидит один. Он рассчитал, какие учебники носить прям важно, а какие — не очень. И вот сегодня он как раз забыл важный. У всех на парте, как назло, сегодня по одному, потому что такому пути разделения тяжестей следуют все ученики средней и старшей школы. Когда он огляделся по сторонам, пришел к выводу, что подсесть тоже не к кому. Кроме… Вот в его сторону он старается не смотреть, действительно старается, но не может. Этот вариант надо бы по-хорошему сразу выбросить из головы. Сейчас математика; звонок на урок уже прозвенел, учитель задерживается на совещании у директора после длинной обеденной перемены. А Конченков куда-то таинственно пропал. Придет ли он на урок или не придет? В это время его сосед сидит, лихорадочно листает страницы книги, видимо, ожидая, что сегодня его очередь отвечать, и ни сном ни духом о том, что Дима пялится на него уже минуты полторы, теряясь в раздумьях, спросить или не спросить. Диме очень хотелось, чтобы Конченков не возвращался. Если он собирается спрашивать, то надо поторопиться, пока в класс не вошёл учитель. — Эй, — он перегнулся через проход и легко пихнул Макса в плечо со спины, тот вздрогнул и обернулся. Дима знает, что ему нельзя застывать, ему нужно подумать о том, что он смотрит на камень, на бетонную стену, не более. Просто продолжить говорить то, что собирался. Он почти открыл рот, почти. — Максон, ты где Конченкова потерял? — послышался чей-то голос будто бы на периферии. Макс пожал плечами. — Не знаю. — Я тогда к тебе сяду? — Макс, не раздумывая, кивнул — а ему-то что. — Ты что-то хотел? — он снова повернулся к Диме и заглянул в глаза. Слышать, как он сам разговаривал с ним, было странно. И смотрел на него. — Да ничего, — Дима поджал пухлые губы и опустил потерянный взгляд, чтобы его глаз не видно было, чтобы его не застали врасплох. Макс приподнял черную бровь, неопределенно хмыкнул и отвернулся обратно. Диме показалось, что он сразу же зашептал что-то соседу по парте, а тот поглядывает на него боковым. Диме хотелось теперь просто исчезнуть, потому что он за секунду все проебал – нужно было раньше быть, быстрее решаться. А что теперь? Наверное, за самостоятельную работу, которую дали вместо обычного опроса и к которой он не готовился, Дима получил заслуженную парашу. В школе кажется, что у Димы есть друзья. В школе кажется, что Дима живой. Он плелся домой и уже видел, как просто ляжет и будет лежать до самого вечера, ничего не делать до самого вечера и стараться ни о чем не думать. Делать вид, что ему не страшно, что у него все отлично и заебись. А вечером придет мать, и станет еще хуже, надо будет есть и улыбаться, иначе она заподозрит, а Дима не сумеет отвертеться. Он чувствует себя отлично и заебись. Да он, блин, привык, — что ему? В интернете все пишут, что ненавидят себя, как хотят себя убить. Дима не ненавидит себя. Какой смысл ненавидеть что-то наподобие него? Он не стоит ни малейшего внимания, даже своего, и ему плевать на себя. Он много кого мог бы ненавидеть, а себя — не знать, это же не ненависть? Дима пока просто лежит, а потом говорит себе, что он на самом деле лучший, и никто его даже не достоин. «А то чё как тряпка?»