Соловьи баснями не кормят

— 1 — — Выходит, что не Бессмертный ты? — Бессмертный, коли голову мне не рубить. Дремлет уже Соловушка, язык заплетается. — А как же так вышло? — Не ведаю. Маг, у которого учился я, напоил меня чем-то однажды — чуть не умер я. А когда оклемался, дал он мне работу — змей от шкуры очищать. Порезал я руку — глядь, а рана на глазах заросла. Тогда уж я сам по дури молодецкой ножом по руке полоснул — опять то же случилось. Скрывал я это от учителя. А потом всяко бывало: и мечом меня протыкали, и руки отрубали — всё заживало, всё заново отрастало. А чтобы никому о голове моей не думалось, придумал я байку про сундук и иглу в яйце. Мычит что-то соколик мой, засыпает. — Не уйдёшь? — Не уйду. Спи. Ничего, утром доспит, если буду его ночью тревожить. — Сейчас… А можно я имя тебе придумаю? — Как это? — Не Кощеем же мне звать тебя? Чуть не прыснул я. — Как же звать-то меня хочешь? — Армас, — шепчет, — так моего старшего брата звали, которого поморы убили. Порадовался я, что не отцовским именем Эса меня окрестить решил. — Ладно, — говорю, — зови так. Тут голубчик мой и заснул, довольный да радостный, а я стал думу думать. Про то, что пока возмужает Соловушка, надо мне секрет учителя моего убиенного разгадать, чтобы не старел мой любый и меня со временем не покинул. И приснился мне сон, что секрет тот в книге, неизвестным языком тайным написанной. Забрал я её с собой у покойного, а руки всё не доходили язык тот разгадать. Проснулся я утром рано, чуть свет, и пошёл в книгочейную. Открыл тайник, достал книгу, полистал. Только собрался в опочивальню возвращаться, как раздался по всему дому шум да грохот. То слуги мои тревогу подняли. Уронил я книгу, кинулся к Соловушке. Как вбежал в комнату, чуть на месте не умер: лежит мой сердешный на постели, весь кинжалом исколотый, кровью залитый, а на полу руки душат кого-то, чёрного всего, как головёшка, и пожжённого. Даже волосы на голове погоревшие — и не разобрать, кто это. Кинулся я к Соловушке, а он и не дышит уже. А руки с убийцей уже расправились. Гляжу — Улбала это. Живучая оказалась. Еле удержал себя, чтобы за мечом не броситься и не надругаться над трупом её поганым. Велел слугам разрубить на куски и кинуть с обрыва — морским птицам да зверям лесным на поедание. Сам же оделся наскоро, Соловушку в одеяло завернул, на руки подхватил, кинулся во двор, Ваньку свистнул. — К Яге! Только вскочил, как конь мой взвился ввысь и быстрее ветра помчался, да так быстро, что чуть не окоченел я от холода. Грянулся Ванька с высоты на двор Яги, заржал, так что стёкла в оконцах зазвенели. Бежит Яга на крыльцо. — Ахти! Ахти! Что стряслось? А я с коня-то слезть не могу, инда руки и ноги каменными стали. Ванька на землю прилёг, я кое-как с него сполз. — Помоги, бабушка! Убили мою кровиночку! — Ох, вставай, милок. Крякнула Яга, поставила меня на ноги — силищи-то у неё немерено. Повела в избу, на лавку усадила, пойла своего огненного чарку в глотку влила. — Отогревайся. Да отрока-то на лавку уложи. Только головой я помотал, ещё крепче Соловушку охладелого к груди прижал. — Ладно, так сиди. Скоренько я. Выбежала бабка на двор, свистнула — подскочила к ней ступа. Вскочила в неё Яга, помелом оттолкнулась и полетела — только её и видели. За живой и мёртвой водой отправилась. Хоть и знаю, что поможет, а страх меня не отпускает. Не ведаю, сколько я на лавке просидел, тело Соловушки баюкая. С головы одеяло у него отвернул — словно спит мой голубь, только белый весь. Уж и солнца с полудня клониться начало, когда вернулась Яга с двумя бутылями. — Клади дитё на лавку-то, одеялко разворачивай и рубаху с него сымай. Уложил я Соловушку, рубаху на груди его порвал, раны обнажил. Стала Яга на него мёртвой водой прыскать — раны и затянулись. Побрызгала потом живой водой — вздохнул сердешный мой. Яга для верности ему ещё выпить живой воды дала. — Где же мы? — спрашивает Эса. — Какой сон мне страшный снился. Тут Яга в сундуке пошарила, нашла рубаху да портки. — Переодень его, уложи да на крылечко выходи. Потолкуем. Прихватила бутыль, чарку, трубку свою в рот сунула и ушла из горницы. Переодел я моего голубчика, а он про кровь на рубахе разорванной спрашивает. Рассказал я ему — что уж поделаешь. Посмотрел на меня Соловушка, по волосам погладил и заплакал. — Да что ж ты плачешь, сердешный мой? Всё уже позади. Испугался? — О тебе я плачу, — отвечает. — Исстрадался ты из-за меня. Это я-то? Кощей-то? Уложил я Эсу, у лавки сел, вздохнул и голову ему на грудь положил. Слышу, как на крыльце бабка покашливает. — Отдохни, Соловушка, а я с бабушкой поговорю, потом и домой отправимся. Повернулся мой голубчик на бочок, ладони под щёку подложил. Укрыл я его, поцеловал и пошёл на бабкин суд. — Садись, милок. Али не наворковался ещё? Успеется. — Налей, бабушка, мочи моей нет! Протянула мне бабка чарку. — С коня-то не свалишься? — Да мне, чтобы с коня свалиться, две таких бутыли треба уговорить. Закурила бабка трубочку. — Рассказывай, милок, как дошли вы до жизни такой. Стал я рассказывать. Бабка слушает, по-матерински мне уши треплет и оплеухи раздаёт. — Вот, а ты не верил бабушке. «Через отрока по прозванию Соловушка кончится Кощей Бессмертный, сгинет навек». Помнишь ли? — Так жив я! — Ты-то жив, а Кощей? — спрашивает Яга. Задумался я. А ведь верно. Был Кощей — да весь вышел. — Соловушка мне имечко придумал, — усмехнулся я. — Армас теперь прозываюсь. Яга хохочет — заливается. — Ох, милок! Ох, уморил ты меня старую. Рассказал я бабке про книгу тайную. — Не боишься такие вещи мне открывать? — Не боюсь. Устал я, бабушка. — Человек ты, милок, и лет тебе немало, вот и устал. Ничего, Армас-чародей, про тебя ещё сказки сказывать станут да детей пугать. А о Соловушке своём не тревожься. Пока он в силу войдёт, мы с тобой секрет твоего учителя разгадаем. И будете вы с ним жить да поживать, пока не надоест. — Спасибо, бабушка. Как солнце садиться стало, отправились мы с Соловушкой домой. В тереме всё тихо было да мирно. Слуги суетиться начали: баньку готовить, а потом и на стол собирать. А и правда, голубчик мой выспался, исцелился и повеселел. Ни на шаг не отходил от меня. — 2 — Скоро сказка сказывается да не скоро дело делается. Много ли, мало ли времени прошло… — Яга сегодня прилетает. Эса, ты слышишь? — Да, голубчик, слышу. А сам портрет свой разглядывает, что мы из дальних краёв привезли. Покачал я головой: — Сам собой любуешься, сокол мой? Подошёл к нему, позади встал, ладони на плечи опустил. — Мастерство отменно, — говорю, — но не понять, отчего ресницы не прописывают, глаза бы поживее стали. Наклонился, вроде как портрет разглядываю. — Да всего-то несколько движений кистью. — Хватит духу ли? — улыбается Соловушка. — Не простой художник ведь. — Великий маэстро Аньоло Козимович всё равно не прознает о том, а мне модель важнее. За то спасибо, что шею твою он длиннее, чем она есть, не сделал. Рассмеялся любый мой. — Бабушка нас за подарок не сглазит? — спрашивает да на круглое зеркало указывает. — Так мы для чародейства дарим. Поди, если яблочко пустить не по блюдцу, а по венецианскому зеркалу, видно будет лучше. — Может, уговорим её на остров переселиться в этот раз? — Может, и уговорим. И так уже из-под Мурома к карелам перебралась. Засвистело тут во дворе, словно ураган начался. — А вот и гостья наша. Вышли мы Ягу встречать. — Возвернулись, соколики? Где были, что видели? — Милости просим, бабушка, — поклонился Эса. — Соскучились мы по тебе. — Ох, уж и соскучились? — погрозила пальцем Яга. — Ах ты, подхалим, хитрец. Это она в шутку грозит, а сама в Соловушке души не чает, внучком его зовёт. Повели мы Ягу в палаты и сели за пир честной. Стали мы о странах заморских рассказывать да диковины показывать. И теперь уж напополам их было: от колдунов тамошних, да от простых мастеров. Богато одарили бабушку. Зеркало ей понравилось, часы с боем, шелка да бархаты тож — любит Яга наряжаться, и золото любит. — И куда же вы теперь в следующий раз отправитесь? — Да мы только вернулись, бабушка. — Не сидится вам на месте, — ворчит Яга. — А давай с нами в другой раз. — С вами? Соколики, да куда мне? Эса мне подмигнул, а я ему. — Мы вот думаем построить летучий корабль. Чтобы и по морю плавал, и летел, если надобно. А на нём можно даже в Новый Свет. Гляжу: оживилась Яга. — Слыхала я, что тамошние шаманы зело сильны. Посмотрела бы я на них, — языком поцокала. Ох, и много времени утекло. Как исполнилось Соловушке двадцать пять годков, смогли мы, наконец, открыть тайну учителя моего. Так и живём вдвоём, и не скучно нам. Соловушка от меня знания перенял, а дальше мы с ним вместе стали чародействовать. Про Кощея разве что в сказках продолжали сказывать, и такого насочиняли: про сундук мой не забыли, зачем-то в него ещё зайца и утку посадили, зато Ванечку моего покойного увековечили. Долго жили коники наши, да только лет триста тому назад померли. С тех пор мы с Эсой обычных коней держали — по острову проехаться да поохотиться. Хоть и привыкаешь к ним, а всё ж не так. Яга, как богатыри перевелись на земле, тоже коневодство забросила. Путешествовали мы больше по воздуху, а где и обычным манером — верхом. Лошадей-то завсегда купить-продать можно. Нам-то с Эсой хорошо, а вот Яга заскучала. Перестали к ней на поклон ходить, перестали уважать да бояться. Да уж и девок за огнём, почитай, как со времён мамаевых не отправляли в лес. Зазывали мы Ягу к нам на остров, а та всё отнекивалась: ваше дело молодое, мол, а я только мешаться буду. «Молодое дело», меж тем, не одно столетие уже тянулось, а бабушка у нас одна-единственная. — Вот правильно! Пока гишпанцы там совсем не разорили всё, надо лететь и опыт перенимать. Так что перебирайся к нам, и будем корабль строить. — Ох, милок, — вот повадилась Яга пальцем мне грозить. — Ох, спасу нет с тобой — почитай все твои хитрости знаю, а всё равно попадаюсь. Слабая я женщина. Попировали мы, Ягу потом в баньку отправили и спать уложили. Да и сами на боковую отправились. Избушку целую на остров переносить — это постараться надо. Это даже пострашнее моего сундука с яйцом будет. — 3 — Ну, что, яхонтовые мои? Всё ещё боитесь Кощея? Вы подойдите-ка к окошечку. Как, темно у вас уже? А чего это там по-над домами летит и огнями мигает. Помашите нам с Соловушкой рукой-то! Теперь спать, живо! А то не помилую! Утро вечера мудренее, как говорится; тут и сказочке конец.