hero

Склизко. Я буквально чувствую мокрую, скользящую сквозь пальцы поверхность кирпичей обнищалых домов знакомого района, их прение сладко отдает через ноздри в виски, в глазные яблоки, в луковицы волос моего худосочного тела. Каждый мой твердый шаг ударной волной проходит через асфальт в шаткие стены, покачивающиеся в такт друг другу и заунывной мелодии моего воспаленного мозга, идущие со мной в ногу. Приятно ощущать единство родных кварталов со своей болезненной оболочкой. Приятно утопать подошвами в грязи дорог, сквозь метровую подошву ботинок ощущать их гнилое тепло. Видеть, как черные деревья вен на запястье шелестят в тон с густеющим потолком забытого богом парка. Это необычно. То, что обычно – осталось в стенах желтой пустой квартиры под самой крышей, с протекающим потолком, покрывшимся слоем космической плесени, съеденным молью, обоссанным матрасом и крохотной газовой горелкой, уже месяц работающей на топливе из украденных в метро зажигалок. Сегодня мне захотелось сбежать. Опасное, требующее невероятной физической силы и полной концентрации дело. Сегодня во мне нашлось и то, и другое. Мне очень захотелось домой. Я, словно в реальности, увидел изящную роскошь торшеров из ИКЕИ, отпечатанную на обратной стороне набухших век, филигранность комнатных фикусов и кактусов, якобы пожирающих плохую энергию (на деле – всего лишь лишние время и пространство), ощутил подушечками пальцев бархат дешевых пластмассовых натюрмортов. Бесценный уют в кредит за десять условных единиц в месяц. Имея работу, я держался полгода – нужно было выплачивать эту самую определенную сумму, нужно было помнить, какой сегодня день недели, какое число, сколько возможно выплатить сверх меры в этот раз, чтобы сократить ненавистный срок. Отдав последнее, я, помнится, на радостях помчался в бар, старательно игнорируя навязчивую идею рыскания по грязным тупикам в поисках хотя бы пяти миллиграммов счастья. В тот день я и встретил своего старого знакомого, травести-диву Джонхана, он был объебанным, в его силах было только продолжать сидеть у бара и строить глазки каким-то жирным свиньям в человеческих костюмах, однако, заметив меня, он напряженно дернул лицом, изображая улыбку. Мне пришлось подойти к нему, казалось, если я этого не сделаю, его тут же схватят и трахнут где-то на помойке в крысином говне, а я тогда был уже полгода в завязке и сделал это, не будучи преследуемым корыстными целями. Он-то великодушно и подарил мне дозу (понятия не имею, где он ее взял, Джонхан в жизни не принимал ничего тяжелее ЛСД), одним жестом низвергая все мои жалкие попытки выбраться из дерьма на свет. В тот вечер я выпил всего один шот джина, отвез Юна домой и счастливо вколол в себя десять миллиграммов чистого героина, ценой которого оказалась моя будущая жизнь. Как меня уволили с работы, я толком не помню. Только диагноз в трудовой книжке: "героиновый наркоман" и слова босса о том, каким я был перспективным и как я все проебал. На тот момент я уже пережил дичайший отходняк, но еще не был морально готов к следующей дозе, хотел немножко помучить себя. Прошла неделя с того злополучного вечера в баре, я хотел уже звонить Джонхану и в очередной раз просить у него денег на дозу, потому что напрочь забыл код от сейфа, в котором лежали все мои сбережения; что я и сделал. Вместе с малой дозой я получил в подарок крохотную, мертвую и голую комнату под крышей в полужилом доме, чему был несказанно рад. Никто так сильно не спасал меня в жизни, как Джонхан, никто так сильно не был виновен во всех моих бедах, как он, никто не был моим единственным другом, что было взаимно. Хотя и говорят, что у наркоманов не бывает друзей или любви к людям, но кто, как не они, помогают друг другу в трудные моменты? Мы с Джонханом познакомились случайно, все в том же баре. Я увидел красивейшую даму, томно прикрывшую веки и вдыхающую в легкие отравленный дым марихуаны, в облегающем блестящем платье, закинувшую одну свою стройную ножку на другую. Я был мертвецки пьян и подошел познакомиться, чего, вообще-то, никогда не делаю, а потом выяснилось, что у нее хуй. Это и был Джонхан. Мы с радостью вспоминаем эту историю, когда видимся в адекватном виде, что происходит крайне редко, но все же происходит, потому что у Джонхана тоже есть работа и он тоже иногда воздерживается. Позже оказалось, что родители его феерично богаты, но не дают ему ни копейки на жизнь, так что бедняге приходится иногда продавать всю свою подаренную движимость и недвижимость и привычно шиковать пару месяцев на вырученные миллионы. Я ему очень сочувствую. Когда я полз по парку в тот злополучный день, я думал о том, как задыхаюсь в собственном матрасе, настолько он свежий и мягкий, просто соблазнительно. Я вышел на дорогу, с трудом прорвав завесу фигурного куста, был готов материться и становиться недовольным, но увидел е г о. Парнишку с мокрыми темными волосами, прилипшими ко лбу, рассеянным и абсолютно потупившимся взглядом, бывающим с людьми лишь иногда, и в чертовски неспециально рваных джинсах. Он ждал. Я понял это по тому, с каким животным вожделением смотрел он в сторону потенциально приближающихся водителей, и с какой холодной невнимательностью наблюдал за дорогой. Я же своим помутневшим сознанием заподозрил что-то неладное и поспешил перейти пустующую дорогу, встать поближе. Пацан меня даже не заметил, а если и заметил, то удержал в своих мыслях совсем не надолго. Наверняка это было что-то вроде "съебись с моего поля, чертов нарик". Мне стало от этого смешно и я приторно, но сдержанно захихикал, стоя в паре метрах от парня. Всего минут через тысячу где-то в начале улицы заскрипели тормоза на повороте, парнишка напряг каждый свой мускул, я напряг лишь шею, стараясь понять, что сейчас произойдет на моих глазах. С каждой секундой солнечный свет фар становился все ярче. Парниша шумно выдохнул и двумя шагами ступил на то место, через которое, по его расчетам, должна была на полной скорости пронестись тачка. В один момент я услышал пронзительный гудок, а в следующую секунду, вместе со скрипом тормозов, с разбега повалил мальчишку на дорогу, прокатился с ним пару метров и остался жив, а машина уехала вместе с каким-то дьяволом, сидящим на водительском сидении. Я уже успел расслабить очко, когда получил смачный удар в челюсть от этого придурка, валяющегося подо мной на пустой проезжей части. Боли я не почувствовал, но зато ощутил на себе ненавидящий взгляд пары раскосых глаз, блестящих под успевшей высохнуть темной челкой. Пришлось встать и грубым рывком поднять его обратно на ноги, чтобы снова получить толчок в грудь. Мне это жутко не нравилось. – Нахуя ты это сделал, скажи? Кто тебя, блять, просил? Откуда ты такой вылез, Робин Гуд ебаный?.. – он кричал, невыносимо, как фурия, как сатана. Я боялся, что он разбудит других людей в этом зыбком спальном районе, и тогда нас заберут копы, вследствие чего мне придет большая пизда. Он прищурил свои и без того узкие, но длинные глаза, подошел ко мне ближе и вцепился пальцами в ворот куртки, – погоди-ка.... Ты что, объебался? – Не то слово, – только и вымолвил я. Я принял дозу уже семь часов назад, скоро должен был начаться отходняк, но в заднем кармане джинсов приятно грел ягодицу целлофановый пакетик с очередной дозой. – Значит, так, – юноша, оказавшийся на проверку дюйма на три-четыре ниже меня, встал в очень грозную позу. Я по-настоящему напрягся, – поделись со мной, тогда я не буду жаловаться на тебя в полицию. – Херовый из тебя шантажист... Как тебя там? – я смеялся, а ноги начали подкашиваться, срочно необходимо было домой, но я стоял рядом с ним и чуть ли не трясся. – Сунён. – Да, Сунён, очень херовый, – и тут он посмотрел на меня ТАК. Глазами, полными слез и отвращения к жизни. Я уже разворачивался и готов был бежать, но эти глаза удержали меня еще немного, – ладно, за мной иди. Сколько лет тебе хоть, Сунён? – Мне скоро 18 будет. А тебе? – я помолчал. Рассудок начинал приходить в норму, конечности болезненно заскрипели, но нужно было идти еще три квартала. – 27, – я заметил, как глаза юноши округлились, – ну, вроде бы, я не помню точно. Это сложно – помнить такие вещи, когда ты вечно под кайфом. – А зовут как? – Вону. – Вону... Понятно. Нам с Сунёном в этот день предстояло воспользоваться одной иглой на двоих. Я думал, что это его первый опыт. Видел, как мигнула полярная звезда в его зрачках, когда, закрыв входную дверь своей квартиры, я достал из кармана пакетик с желтоватым порошком. Но на тыльных сторонах его ладоней темнели шрамы (он объяснил, что на локтевом сгибе у него слишком тонкие вены и попасть в них сложно, так что приходится вертеться), а грациозное тело его подергивалось от предвкушения. Он не был тощим, наоборот, с округлыми плечами, мощными из-за мышц бедрами, пухлыми щечками и аппетитнейшей задницей. На мгновение, перед тем, как ввести себе дозу, у меня промелькнула мысль, что я могу послужить причиной разложения такой упругой и живой юности, что через месяц от этого мальчишки останется лишь ходящий мертвец, едва ли способный к жизнедеятельности. Но наваждение прошло, и я под алчным взглядом Сунёна ввел себе дозу. – Вону, затяни покрепче, – он шептал, он благоговел, словно находился перед алтарем и вот-вот готов был отдать богу свою грешную душу, – вот так, да... Он сам ввел в себя шприц, только что побывавший во мне. Я не знал, откуда у него столько доверия к моей персоне, но особо не переживал. Героин начинал действовать, и я, сам того не замечая, медленно отпускал медицинский ремень, стащенный мной где-то полгода назад из поликлиники. Сунёну он тоже был уже не нужен, он правомерно отложил иглу на подоконник и теперь тяжело дышал, закрыв глаза. Мы молча лежали вдвоем на пыльном, шелестящем своими ворсинками махровом ковре. Над нами было бескрайнее звездное небо. Ни единого облачка, только наши лица из сияющих точек. Сунён судорожно схватил меня за руку, а я лениво переплел наши пальцы: он видел то же, что видел я. Мы стали единым. Спустя полчаса мы уже глубоко и чувственно целовались, забыв про звезды. Он косами заплетал наши ноги, я отчетливо ощущал подушечками пальцев его мягкие податливые ребра и волнующийся позвоночник. Сунёну не было восемнадцати лет, а уже я так сильно обожал его пухлые губы в этот момент, что сходил с ума. Он выцеловывал контуры появляющегося на моей челюсти синяка, он ходил ходуном в моих объятиях, похожий на едва прирученную дикую кошку. Он царапался и рвал мою одежду, а я думал о том, что через сутки ему придется ее зашивать, и я не посмотрю на то, как сильно его будет ломать или что ему пора будет в какую-нибудь школу. Мы все еще были единым целым, и я понимал, что он думает об этом тоже. – Тебе 24, Вону, – я услышал сквозь шум звезд звонкий голос Сунёна. Он прятался где-то в созвездии дивана, в туманности пледа, среди подушек-астероидов, и в руках у него был мой собственный паспорт, – скоро 25. Мы будем праздновать день рождения? Уже близился рассвет, воздух вокруг его безвольного медлительного тельца серел, а значит, светлел. Мне все еще хотелось целовать его, но он уже мерзко блеванул где-то на полу, чудом не испачкав ни меня, ни себя. Я буквально видел, как дико вращаются его глазные яблоки, пока он находится в моей вселенной. – Да что ты, серьезно? – я был по-настоящему удивлен осознанием своего реального возраста. И, конечно, мне так хотелось отпраздновать свой грядущий день рождения в компании Сунёна, – а когда он? – Он почти после моего. Всего лишь через месяц, – теперь этот мальчишка говорил с каким-то благоговейным придыханием, так терпко и трепетно, что я придвинулся к нему почти вплотную, игнорируя запах блевоты, – я младше тебя не на десять лет, даже не на семь лет, понимаешь? Всего лишь на шесть лет и одиннадцать месяцев. Ты пошел в школу, а я уже родился! – Какое счастье, – я убрал с его лба взмокшие волосы и приник к нему губами. Мне жуть как хотелось с ним понежничать, – получается, твой день рождения еще ближе? – Да... – он начал загибать пальцы на моей ладони, – уже на этой неделе; мне будет 18. И мои родители выгонят меня, наконец, из дома, потому что раньше им запрещал это сделать закон, а теперь они смогут навсегда избавиться от своей любимой обузы, то есть, от меня. – Не ври, родители так не делают, – я вспомнил, как отец за уши таскал меня в больницы, где мне делали уколы, и я переживал жутчайшие отходняки в своей жизни, будучи прикованным к белоснежной постели, – они пытаются выбить дурь. – Мои боятся, – Сунён выглядел абсолютно спокойно, только чисто-чисто глядел на меня глазами-щелочками, – за моих младших. Я, видите ли, пример плохой подаю и пугаю их, а еще не даю заниматься. От меня проще избавиться и сказать детям, что я умер от передоза, чтобы те в жизни к игле не притрагивались. В какой-то степени я понимаю своих родителей, но не понимаю, что мне самому делать. – Ты поэтому пытался выпилиться сегодня ночью? – Ага. – Будешь жить у меня и помогать мне не угробить дом. Согласен? – решение пришло в голову мгновенно, но я уже лежал с Сунёном на одном диване и под одним пледом, тесно прижавшись к его взмокшему телу. – Конечно, – прошептал он в ответ, закинул на меня ногу и прильнул губами к моей шее.