hero

Джонхан дремал на диване в позе изящной девы эпохи ренессанса, весь усыпанный зловонными окурками, как лепестками диких цветов. Его сон был настолько прозрачен, что едва моя босая стопа коснулась пола гостиной, он тут же распахнул тяжелые от недосыпа веки и вспорхнул ввысь. Запутанные белоснежные волосы его лезли во все углы медленно стареющей квартиры, сплетая тончайшую паутину, в которую я вот-вот мог попасться. В которую я даже хотел попасться. Он по-матерински улыбнулся сквозь дымку улетучившегося сна, и я понял, что мой план-мечта на девяносто девять процентов склонен сбыться. – Доброе утро, – издержки негубимой вежливости, – в этой квартире есть еще героин? – И тебе доброе, золотце, – он вмиг пропитался едкой ехидностью, которую привык растрачивать на всех и каждого. Ни слова больше: Джонхан, не отводя от меня своего хищного взгляда стервятника, плавно двинулся в кухню, неразрывным движением взял нож и принялся кромсать теплый и мокрый бисквит сунёнового праздничного торта. Как я и предполагал, лучшая в мире стриптизерша в торте для героинового торчка. Минута за минутой я внимал каждому его движению, а на его лице застыла маска незаинтересованности, которую он обыкновенно примеряет в душных барах на обозрение всех вселенных. Тихий хруст, и он искусными коготками вырывает из горько-шоколадной плоти микроскопический сверток, приподнимает его на солнечный свет и озаряет им все близлежащее пространство. В моей груди болезненно защемило, а ветвистые артерии моего тело заструились в сторону спальни, к счастливому Сунёну. – Собираешься последовать примеру своего благоверного и порадовать канализационных крыс отборнейшим герычем? – ядовитые слова Джонхана заливают полость моего черепа, и я качаю головой, сам не понимая, соглашаюсь я или нет, – ты ужасен, Чон Вону. До меня медленно, по всему току крови доходит значение высказанного мною жеста. Я ничуть не жалею. – Я решил, что это будет лучше для нас обоих. Я решил, что это последний наш героин, и мы вотрем в себя каждую его песчинку. А потом будет еще одна последняя доза, и еще, и так до самого конца, – лицо Джонхана на миг осветилось ангельским сиянием, а потом он, кажется, стал сдерживать потоки слез в своих глазах-орбитах, – это ради него, не ради меня. Сегодня утром я заглянул в его будущее – ему некуда идти, он нигде не чувствует себя нужным, кроме как здесь, со мной. А, зная его характер, скоро это начнет его грызть, и в худшем случае все закончится через пару месяцев его окровавленным трупом в моей ванной. С героином таких мыслей у него не возникнет вовсе. Черт возьми, мы знакомы неделю, а у меня такое чувство, что он всегда был со мной, понимаешь? Как будто я вижу каждую грань его характера, все его паршивые и скверные черты, все его юношеские заскоки, и все равно принимаю, принимаю всего и целиком. Более того… мне кажется, без него я не буду единым целым. Мне кажется, он встроился в мой ДНК, и его отсутствие вызывает сильнейшую ломку, не сравнимую с героиновой. Так что если пропадет он, пропаду и я. – Я давно не слышал от тебя такой здравой, логически выстроенной и цельной речи, – куда-то испарилась вся напускная ехидность Джонхана, он притих, как с похмелья, и говорил еле звучащим голосом с на миг приобретенной мужественностью, – и с каких пор ты обладаешь даром предвидения? Это ты совсем с катушек слетел, получается, так? – Может, и слетел, – засаленное жирное пятно на свертке с героином приятно обласкало мои пальцы, – я давно не мог так ясно контролировать свой рассудок. Кажется, мне это нужно было, чтобы осознать всю глубину надвигающегося пиздеца. И нет, никакого предвидения, я просто немного подумал. Да, подумал. В этот момент произошло нечто, отдавшееся мурашками в височные доли моего мозга, мимолетной дрожью рассыпавшееся по рукам и ногам – Джонхан обнял меня. Нет, такое раньше уже было, но в те моменты я неистовствовал, крушил и изрыгал молитвенные грязные ругательства, так что ему приходилось напрягать свои женственно-мужественные члены, чтобы сковать мои бескостные тентакли. В такие моменты он орал вместе со мной, но мысли мои были вовсе не рядом с ним и его поглощающим мою злобу туловищем. Сейчас все произошло иначе: он обернул свои исхудавшие (я только сейчас заметил, какими они стали тонкими и прозрачными) руки вокруг моих плеч и вонзился своим лицом в ворот ночной рубашки. Он обрел неподвижность, и я скрестил свои руки на его костлявой спине, пробираясь сквозь золотые локоны его волос. Он не плакал, но явно хотел, судя по его прерывистому дыханию и тяжким раскаленным вздохам. Я впервые в жизни обнимал Джонхана. – Мы говорили с Сунёном вчера, о тебе. Он очень беспокоится за тебя, но я… я тоже беспокоюсь. Ты мой единственный друг, – «я знаю, Ханни», – и те моменты, в которые ты исчезаешь из моей жизни, они похожи на адскую карусель. Я не могу позвонить тебе, потому что боюсь услышать твой равнодушный голос. Я только сижу у телефона и жду звонка или… или ебусь за деньги, как всегда, и пьянствую. А героин – это наш с тобой особый способ коммуникации. Когда ты под кайфом, ты всегда рад меня видеть, ты даже сам звонишь, и мы болтаем часами напролет. Уж не знаю, помнишь ты это или нет, – «еще как помню, Ханни», – и это самое дорогое, что есть в моей жизни. Но… Сунён прав. Тебе плохо от героина, и лучше уже не будет. Твои ломки становятся все страшнее и страшнее, а я боюсь, что однажды приду слишком поздно, и ты уже будешь лежать бездыханной тушей. Как бы сильно ты не был связан с Сунёном, помни, что ты связан со мной тоже, пожалуйста, – «я не забываю о тебе». – То есть, ты не хочешь, чтобы я принимал героин? – Джонхан еле заметно, не отрываясь от моего тела, кивнул, – знаешь… ты тоже мне очень дорог, правда. И если кто-то из нас и способен вырваться из этого замкнутого порочного круга, так это ты. Тебе нужно только захотеть. А я все равно буду рядом. Понимаешь? – Понимаю. – А теперь иди домой. Мне нужно кое-что сделать. Я поклялся Сунёну (одно его имя, вырываемое из моих голосовых связок, вызвало непреодолимую слабость в теле) не колоться больше, теперь я клянусь тебе тоже. Вечером позвоню тебе, жди. Хорошо? И он ушел. Как только захлопнулась входная дверь, я метнулся в ванную, вызволил из пут бытовой химии свежую и светлую бельевую веревку, ворвался в собственную спальню, в пространстве которой был распростерт спящий Сунён, и принялся легкими, еле заметными для его кожи движениями, заковывать его обмякшие руки. Он был почти мертв, если бы не легкое дыхание, от которого теплели его розоватые губы, если бы не еле здоровый румянец на его щеках и не мерное колыхание его юной грудной клетки. С каждым прикосновением мне казалось, что еще немного, и я откажусь от своей идеи во благо его цветущей и распускающейся живости, но… он проснулся. Он проснулся, и его сонные глаза-щелочки с трепетом и непонимающей и неразумной нежностью воззрели на меня. Что-то такое было в его взгляде, что в миг убедило меня продолжать действовать, вопреки всему, что он скажет, вопреки всему, что он подумает и почувствует. Даже если он меня возненавидит, даже если он сгорит в моих руках. Я не мог позволить ему быть несчастным. С каждой секундой после его пробуждения, вместе с завязываемыми мною узлами, обернутыми вокруг изголовья кровати, он все меньше понимал и все больше боялся, и я чувствовал себя самым коварным злодеем, способным погубить жертвенного, но недостаточно хитрого героя. – Зачем это, Вону? Что ты собрался сделать? Скажи хоть слово, пожалуйста! – его связки в панике завибрировали. Обездвиженный, он казался не менее прекрасным. Он и был таким. – Собрался спасать тебя от гибели. – Только не говори… не говори, что ты сейчас примешь дозу, – истерика защипала ему глаза, и он яростно дернулся в попытке прикоснуться ко мне. Но мне больше не нужны были его прикосновения, чтобы чувствовать всего его полностью. – Нет, я же поклялся, – он медленно разжался и недоумевающе закаменел, раскосо оглядывая меня сквозь темные непослушные пряди, – это ты сейчас примешь дозу. Видишь ли, мир героиновых сказок – единственное место, где ты можешь существовать, не чувствуя боли. А я больше всего на свете не хочу, чтобы тебе было больно. – Ты блять понимаешь, что мне от этого не будет легче, идиот? – он снова стал извиваться сквозь собственные зажатые крики, и я понял, что в его сознании я похож на психически больного человека, – Вону, сука, выпусти меня немедленно! Вону! Каждый раз мое имя, пропущенное сквозь фильтр его мягкого, ласкового даже в ярости голоса, развязывало один узел на его оковах. И я ничего не мог с этим сделать. – Вону, я был у моих родителей дома вчера. Они сказали… сказали, что хотят с тобой позакомиться. Они думают, что с тобой у меня больше шансов обрести полноценную жизнь, и что если мы будем помогать друг другу, мы выберемся… – А что будет дальше, ты подумал? – мне пришлось отвести от него глаза, иначе я сдался бы. Сдался бы тут же и отбросил бы все свои безумные идеи, – я устану от спокойствия, ты устанешь от себя и меня, мы убьем друг друга или сами себя и никогда больше не будем любить. Я готов пустить обе наши жизни под откос ради вечного единения и блаженства. – А я не готов, Вону, – он снова плакал, – посмотри на меня. Ты готов видеть меня таким каждый день? Ты готов жить ради этого? Вону, я знаю, что с тобой, я тоже был в больницах, где меня откачивали. Наркотики убивают нервную сисетму и вызывают ряд психических осложнений. Вону, пожалуйста, развяжи меня. Он был прав. Он слишком часто оказывался по-детски неправым, но в этот раз я не мог сказать и слова против. Стало жутко от самого себя, в этом дневном тучном полумраке спальни сковавшего единственное более-менее живое существо. Сунёновы глаза говорили о боли, которую я вот-вот готов был ему причинить, а если ему, значит, и себе тоже. Он был невыносимо и вдребезги прав. Веревка сама по себе сползла на пол с глухим шелестом, но он не отпрянул от меня, он мелодичным приливом подтянулся ко мне, сидящему на ковре, обволок мое тело и ветерком прошептал: – Нам не обязательно жить так, как живут остальные. Джонхан сказал вчера, что мы уже не такие. Ты знаешь, мы можем уехать на другой конец земного шара и попытать там счастье. Или мы можем вовсе не останавливаться и спиралью обойти всю поверхность этой чертовой порочной планеты, – он коснулся своими солеными губами уголка моего рта. Где-то в Бразилии полыхнул залп фейерверка. В Индии пошел жгучий тропический дождь. За полярным кругом раскрылось безмятежное Северное сияние. Все это произошло внутри меня тоже, – говорят, от себя не убежишь. А мы можем попробовать. Мы можем бежать так быстро, что за нами никто не успеет. И для этого нам совсем не нужен… он. Ни тебе, ни мне, ни нам. Ливень его влажных поцелуев, испаряющихся с моей кожи и моих губ от нестерпимого трения, невероятная аэродинамика его змеиного позвоночника и мои последние слезы. Последние – потому что он не даст мне заплакать больше. И мы вместе сделаем Землю домом для нашего бесконечного королевства. Героин – лишь портал между нашими вселенными, но их коллапс произошел еще до смешения нашей крови, а значит, он не нужен. Несколько секунд его тесных объятий, и я снова в его власти, но все еще его властелин. И если так случится, что героин найдет нас, мы будем готовы снова и снова проходить по этим адским непредсказуемым кругам. Рука об руку, Сунён будет спасать меня, а я буду спасать Сунёна, пока наша галактика не сожмется и время не остановится.