После летнего дождя

      Впервые леса и поля вокруг деревушки казались мне чужими. Они были не способны спасти меня, укрыть от напасти грядущей, от планов Анисьи. Чувствовала я, что ничего не попишешь. Выбор свой сделала уж давно, да только засела тревога глубоко внутри. Разрывала она мне душеньку, свербила, скреблась о рёбра, но ничего поделать нельзя.       Старое дерево казалось мне последним убежищем. Оно приятно грело спину, пряча высокими корнями, но понимала я, что тешу себя иллюзиями. Но что будет, когда кольцо отдам Всеславу? Верила, что не случится ничего дурного, да только внутри переворачивалось всё. Не шли из головы слова Ивана и упрямство бабушки. За что невзлюбила она его? Чем так прогневал он?       Кольцо в ладони жгло, и хотелось попросту выкинуть его, избавиться. Сбежать в другие края и не помнить про Царя Тёмного, про Ивана и про обязательства навязанные. Вечер спешил, а вместе с ним сгущались облака. Скоро девицы выйдут на улицу с охапками цветов, рассядутся у нашей широкой реки и разнесётся по округе хор голосов девичьих, и затянут они песню звонкую, призывая любимого, пока в руках дело спориться будет — венок яркий плестись. И мне хотелось.       Закрыла глаза и виделся мне свет от костров высоких, блики их на воде рябящей, запах сладкий и свежесть вечерняя да цветы в руках моих. Васильки лазурные, как камни драгоценные, мак алый, словно кровь, да ромашки белые, чистые. Венок в руках моих и Всеслав на берегу другом. Только лицо его не складывалось чётко. Оно казалось мутным, плывущим и сквозь марево это нет-нет, но проступали черты другие, глаза голубые да пряди золотые.       Сколько бы ни силилась скинуть образ его, взять под контроль мысли свои, ничего не получалось. Будто бы внутри разделилось всё на две половинки. Запуталось да перемешалось. И не было покоя мне.       — Всё слёзы льёшь по Всеславушке?       Как молния небо рассекла, так и голос едва уловимо знакомый раздался. Он словно был вокруг меня да надо мной, внутри меня и нигде. Звонкий, звучный, яркий, сильный. Только не было видно мне обладательницы его.       Подскочив на ноги, обошла я дерево могучее, вековое. Кора его шершавая приятно грела руку, ствол надёжный не давал сбиться с ног, запутаться в корнях высоких. Только не было никого на полянке и на границе лесной никого.       — Кто будешь ты?       — Та, кто ведает, совсем как ты. Только юность моя давно прошла и годы подарили знания.       Невольно брови хмурились. Не нравился ответ мне, и лесная дева, будто и правда зная все, зычно рассмеялась.       — Не стану истязать тебя. Ты любого охотника лучше сама справишься. Имя моё тебе не важно, а важно, что знаю я, что поведаю тебе.       Лёгкий вечерний ветерок доносил до меня запах трав луговых, цветов сладких и запах рябины черноплодной пряной, чуть горьковатой в сладком дурмане. Знала я запах этот, кажется, с детства, но на зло никак не могла я понять.       — Не терзай себе душу, не стоит. Твой Всеслав отнюдь не так хорош, как думаешь ты. Почему не спросила себя ты ни разу, что влекло тебя так к нему? Повстречала его ты случайно? И сразу воспылала к нему? Чародей он искусный с долгим веком как все. Не казался тебе поцелуй его горьким? Знаменит он отварами, туманами — чарами. Ты, глупышка, не ведаешь ещё ничего. Одурманил тебя, обманул. Знал он заранее о тебе очень многое. Искал он тебя, как когда-то сестру.       Прятали долгими зимами, растворяли тебя средь людей, но не вышло. Хочешь того или нет, но судьба придёт ведь за каждым. Не противься своей, не беги. Не терзай свою душу.       Не гони Ивана ты прочь, покорись. Он и тебе поможет. Сама не заметишь, как спадёт колдовство чёрное. Ведь уже чувствуешь, правда?       Голос её глубокий громом звучал. Всё вокруг показалось вдруг нереальным. Нелепым и до мути неправильным. Слова о сестре моей, о прошлом выбили дух. Лёгкие будто слиплись. Ни пошевелиться, ни слова молвить. Только в немом замешательстве да ужасе стоять и перед собой смотреть могла, тихо задыхаясь.       — Знаю, о чём думаешь. Почему не сказали? Как же так? В голове ещё много вопросов и растущая обида? Страх? Не надо, это пустое. Оставь. Соберись, девочка.       — Не права ты, не права, — каждое слово царапало горло, словно песка наглотавшись, но упорно я искала глазами невидимую вещунью. — Нет никакого приворота, и сестра моя тут не причем. Анисья забрала меня из-за Омута и чертей в нём живущих, что селенье разорвали на части. Не было в том умысла. И Всеслав… Всеслав.       — Не верь мне, если не хочешь. Сходи-ка лучше на ночь веселья и ведовства. Сама увидишь.       Голос незнакомки таял в стрекоте кузнечиков, в шуме шелестящей листвы и звуках вечереющего леса.       Руки мои дрожали, тело озноб бил, будто чередовали купанье в огне и проруби в морозы стылые.       С трудом достала из-за пазухи свисток резной, что Всеславушка подарил мне в полёт первый. Строго помнила его наказ и верила — придёт он.       Что было сил дунула в свисток, но минута тянулась за другой и ничего не менялось. Тогда снова и снова пыталась я, но без толку. Не слышал меня Всеслав. Не слышал и не ведал об отчаянье моём горьком.       Не верила ведьме. Разлучить она хочет нас, настроить против любимого, а не слышит он, верно, из-за дел важных, не иначе.       — Вечер! — Точно знала я, что придёт он.       Что есть мочи припустила я через полянку закатную. Путались под ногами корешки да камушки. Спотыкалась, в полах юбки путалась, только всё поднималась да бежала дальше.       В селении нашем уж вышел народ на улицы. Девицы, разодетые в лучшие наряды, кто парами, кто в одиночестве гордом, песню запевая шли к нашей Яркой речке. В руках их по охапке цветов разноцветных, ароматных. Волосы распущены, но кто ленточку повязал, кто косицу тонкую сплёл. Красавицы, да и только.       Среди всех видела я и Миколу. Сидел он на лавке у колодца, мимо которого шла тропа широкая вниз, к реке. Следил он внимательно, разглядывал девиц. Видно было — ждал. Только чего было мне не ведомо.       Оглядываясь по сторонам, искала я Всеслава среди зевак и молодцев наших местных. Но не было его среди них. Только Микола смотрел на меня пристально. От взгляда его сделалось дурно мне. Как день ясно было — нужно спешить.       Ринувшись мимо старца, без оглядки, бежала я к крутым берегам Яркой, где шумела вода, унося первые венки к улюлюкающим молодцам на другой стороне.       — Всеслав! — Не смотря под ноги, как река Яркая, бежала я. С кочки на кочку, на старое рухнувшее дерево, покрытое мхом. Последний прыжок на камень скользкий и множество холодных брызг окутало меня. Окропилась вода цветом красным от раны на ладони моей. Кожа неровно рваная об острый зубец каменный горела, но и это было не важным.       Внутри снедало чувство страха холодного, липкого. Горечь и боль разрывали мне душу. Не хотела верить я, не могла. Да и кто была та странная девица? Невдомек мне было, да и всё равно. Заронила она чувство мерзкое, чёрное и не деться теперь от него некуда. Только Всеслав развеет сомненья мои.       Слышались возгласы радостные отовсюду. Кто-то выловил первый венок, надел его на голову суженой. Кто-то звал меня, говорил что-то, но я не слушала. Пробиралась сквозь толпу весёлую да нарядную.       Надо было скорее добраться до полянки нашей. Ещё у реки потерялась туфелька, так и вторую скинула, чтоб не мешалась. Хоть в ноги впивались веточки острые и камушки твёрдые не стала я петлять по тропинкам протоптанным.       Запыхавшаяся, промокшая до нитки стояла на дорожке, оглядываясь. Там, за холмом крутым, рукой подать было до нашего дома, только бы чащу лесную преодолеть. Заблудиться не боялась, и потому уже вскорости карабкалась на склон каменистый. Земля забивалась под ногти, о камень шершавый ломались они. Скользили стопы мокрые по рыхлой земле, но поднималась всё выше. Впереди ждал меня лес.       — Прошу, помоги мне, сохрани, не дай заплутать, — казалось мне, что шёпот, как защита невидимая, разрастался всё больше. Касаясь каждого листка, сучка, каждого дерева да травинки. В крови моей, как огонь жидкий, разливались сила и знание. Как и в тот день, когда Всеслав нёс на руках, я чувствовала его на своих ладонях. Только мне был не нужен огонь, да и сила не нужна. Лишь бы не заплутать, не упасть в яму какую, не оступиться.       Редкие деревца всё становились плотнее и плотнее. Мне казалось, что ещё немного и я непременно запутаюсь в ветвях длинных, столкнусь со стволом могучим, но ноги несли меня вперёд. Словно знала я, что будет за следующим деревом, за следующей стеной еловой.       Не смотрела на платьице своё мокрое и оборванное ветками торчащими. Не важным было это. Не важным было и то, что хвоя колола и царапала кожу, что листья в волосах путались. Руки в мелких порезах-царапинах будто сотни иголок кололи, ноги босые казалось и вовсе не чувствую. Израненные, в грязи вытоптанные, сбитые о камни мелкие.       Как показался просвет меж деревьями, так что есть мочи припустила вперёд. Там, за концом лесной чащи начиналась дорога знакомая. Выбежав, наконец остановилась.       Сердце билось невпопад. Думалось мне, что ещё немного и оно разорвётся или вот-вот пропустит удар, остановится и от боли резкой упаду без чувств. Лёгкие горели, безбожно и безжалостно требуя воздуха. Изводили меня, сжимались, но я упрямо шла дальше, не в силах больше бежать.       Деревья всё сильнее редели, света и воздуха становилось всё больше. Я уже видела песчаный, едва заметный спуск с пригорка. За ним уже рукой подать — стоял наш домик. Но странно было: Анисьи будто в доме нет. Не курится дымок над трубой, не блеет барашек Ванечка. Остановившись на мгновение я было хотела спуститься в сумрак низины, но в голове всё были мысли о Всеславе только. Поплотнее сжав губы я свернула на узкую тропку. Там, впереди, всего в десятке шагов, высилась горочка, окружённая плотным кольцом из берёзок да осин. А в центре полянка была. Сюда и принёс меня Всеславушка после гулянья ведьмовского. Отсюда был виден наш дом, но всё, что происходило здесь было скрыто от глаз чужих.       Добравшись до полянки выудила из-за пазухи свисток, что дал мне Всеславушка. Дунула, что есть мочи и стала озираться по сторонам. Тут нас никто не увидит. На речке уж хотелось позвать его, да только страшно это. Нельзя. Но здесь, закрытые деревьями и сумерками скорыми, никто не помешает нам поговорить и увидеться. Отправиться на гулянья вдвоем.       Минута тянулась за минутой. Не было слышно крыльев его чёрных. Снова раздался свист над полянкой и снова в ответ тишина. Только птицы перекликались где-то рядышком. Сердце, что было успокоилось после бега сквозь лес, вновь зашлось, колотясь о рёбра. Всеслав не приходил.       Секунда и сердце забилось пуще прежнего, но уж от облегчения. Вот где дурёха! Совсем позабыла. «Свистни три раза» — наказал мне Всеслав, а я, что было в лёгких воздуха, по одному по чём зря его высвистываю.       Переведя дух, собралась я с силами и три раза коротенько дунула. Показалось мне, что всё вокруг замерло, затаилось. И даже листья на берёзках тоненьких перестали шелестеть на вечернем ветерке. Тянулись минуты, но в ответ мне была тишина. Повторила я снова и снова, но Всеслав не приходил ко мне. Внутри всё сжималось, закручивалось в узел тугой. Неужели случилось что с ним? Попал в беду какую? Или… ведунья правду сказала? Как ни гнала я мысли дурные прочь, как ни пыталась из сердца вырвать лозы сомнений и недоверия ядовитые, но не могла. Что-то такое сделала со мной незнакомка эта, сотворила колдовство какое-то. Горело во мне всё от горечи и страха.       Отступила на шаг, другой, не понимая ничего. Под ногами хрустнула ветка, и следующий шаг споткнулась о камень я.       Упав на землю я тихо охнула, раскрыв в немой просьбе губы. Чего я хотела просить? У кого? Мне то было неведомо. Куда идти? Где искать Всеслава? Как убедиться, что в порядке он? Что цел и невредим? Что неправа была та незнакомка.       Встав на ноги да отряхнувшись от земли сырой, покрытой росой-испариной я сжала платье в кулак, всё сильнее комкая его от тревог и злобы беспомощной. Сжав своё платьице так сильно, как только могла, поняла вдруг, что есть тот, кто ждёт меня. Кто поможет мне. Кто найдёт для меня Всеславушку.       Отпустив ткань, запустила руку в карман изорванного платья. Там, на дне, лежал крестик из дерева рябины, что дал мне Иван днём этим. Сказал — позову — придёт обязательно.       И почему-то не было сомнений, только лёгкое волнение одолевало меня. Сжав крестик в ладонях посильнее, чтобы тёплое дерево врезалось в кожу, я закрыла глаза.       — Ваня… Ванечка… Ты очень нужен мне, как никогда, — тихий шёпот мой был слышен только ветру и птицам, что слушали ветра всю жизнь.       Не знала я, как должен появиться Иван. Откуда придёт или как услышит меня, как найдёт и увидит, как поймёт. Но совсем не ожидала я иного исхода событий.       Несмело подняла я личико, открыла глаза. Никого не увидела, и сердце моё оборвалось. Озираясь по сторонам, сделала короткий шажок в сторону и мой мир перевернулся.       Всё завертелось, закружилось вокруг меня и небо поменялось местами с землёй. Вспомнился мне день из детства страшный, когда в последний раз видела я свою матушку. Тогда Анисья унесла нас с Идой в ступе, и земля всё вращалась над головой, а небо простиралось внизу под ногами, словно можно было шагнуть и наступить на его бледные в свете луны облака.       Миг — и всё прекратилось. Миг — и вместо опушки лесной передо мной дом деревянный, а перед ним костерок. Дом этот старый, мне смутно знакомый, но видно что латаный. Кто-то умелый над ним поработал. Дверь заменил, петли подтянул да смазал, ставни новые поставил, ступеньки, ведущие к крылечку, обновил да скамейку под окна новенькую срубил.       На скамейке той сидел старик. Маленький, высохший. Такой хрупкий и бледный, что казалось рассыплется вот-вот. Но вопреки всему он продолжал сидеть и покуривать трубку. Взгляд его не был живым. Видела я, что он хоть и сидит тут, да уж давно не с людьми. Пустой, как стекло мутное, взгляд был устремлён куда-то вдаль. И не было ему разницы наступила ночь или солнце яркое светит. Анисья как-то сказала, что дед Сёмыч живой мертвец. И кажется, он им и вправду был.       За углом дома послышалась возня. Кто-то проворно рубил дрова. Раз за разом опускался топор на чурку. Одно за другим расколотое полено падало на шуршащую, хоть уже и влажную, траву.       Раз на скамье сидел Сёмыч, а в этом я была уверена, ведь только у него кожа над и под правым глазом будто бы в рваные, когда-то, края раны залили сияющего серебра, это был дом Ивана.       Несмело шагнув в сторону, я всё же слегка кивнула, тихо приветствуя хозяина дома. Сёмыч давно уж не говорил, но было в нём что-то всегда мне знакомое. Как отголоски его человечности.       Заглянув за угол, увидела я Ивана. Оголённый по пояс, с серпами-шрамами, он уж начал собирать дрова. Недалеко на траве валялась рубаха нарядная — видать, собирался на гулянье, как и обещал мне.       Медля, я тянула время. Уж не знала, как мне позвать его, что сказать, как объяснить беду свою. Как попросить о помощи. Но имя само с губ слетело:       — Ваня, Ванечка… — чуть подалась навстречу я, прижав к груди руку.       — Несмеяна? — Не обернулся он сразу, но после выпустил охапку дров из рук и в мгновение ока был всего в двух шагах от меня. — Что приключилось с тобой? Ты цела? Не ранена?       Вопрос за вопросом осыпал он меня, а я так и стояла, глядя в лицо его омрачившееся. Не подумала я о виде своём, о том, какие чувства вызвать могу у людей. Какие тревоги и заботы вызвать у них.       — Цела я, Ванюша, цела, но… беда приключилась, — и тут поняла, что давно меня душит слёз волна.       Она сковала грудь, не давала дышать, словно камень тяжёлый опустили на меня. Глядя в глаза васильковые как на духу выложила я всё, что было на сердце. И что Анисья рассказала мне, и как из дома с кольцом сбежала, и что Всеслав обещался мне, и про незнакомку таинственную. Про чувства терзающие, про страхи и чувство жгучее внутри. Ваня ничего не говорил. Молча слушал меня, пока не закончила я, как исповедь, рассказ свой. Только тогда он ещё на шаг ближе стал и, протянув руку сильную, ласково обнял, к груди горячей прижимая.       От чувства тепла этого, от нежности, от чувства безопасности пуще прежнего слёзы полились из глаз. Не противилась я — не хотела, да и не могла — прижалась к Ивану покрепче, обняла его руками в земле вымазанными, ссадинами мелкими покрытыми и уткнулась лицом в спасителя своего.       — Поплачь, Несмеяна, поплачь. Со слезами выйдет горе и страх, а после мы придумаем, где Всеслава твоего разыскать, — не видела я, но чувствовала, как изменилось лицо Вани. Показалось мне, что знал он всё это время что-то, да молчал, не говорил ни о чём со мной. И было не ясно мне, то он с умыслом беречь меня от чего или умысел тут был корыстный, нечистый? И откуда бы знать ему что? Если только не с Анисьей он в сговоре… Старуха тоже знает. Наверняка знает больше, чем говорит мне.       — Ваня, Ванечка… — отступив от него на полшага я утёрла слезу с лица измаранного, стараясь глядеть ему точно в глаза да понять — что скрывает он? Но даже это сейчас не было столь важным мне.       — Ванюша, ты можешь отнести меня на гору Лысую? Видела я, как лицо Ивана вытянулось, как поменялось выражение его, как померк свет лучистый в глазах.       — О чём хочешь проси, но не могу я отпустить тебя туда, да и коль ступлю на землю ту, то там и придёт конец мой.       Он опустил руки тёплые и отступил назад, качнув головой.       — Уверен, что цел твой Всеслав. Ты, глупышка, всё боишься и не понимаешь, а должно бы! — Ваня сжал одну руку в кулак и приподнял у груди. — Тебе так нужно увидеть его? Если я скажу, что завтра, как ни в чём ни бывало, придёт он — ты не поверишь? Так дорог он сердцу твоему?       Голос Ивана звучал непривычно. Не слышала я прежде сталь и надлом. Будто бы он хочет сделать что иль сказать, но не может, как бы ни старался.       — Да, Иванушка, нужно. Я хочу верить тебе, но не подвластны мне чувства мои и помыслы. Пока не увижу сама — не успокоюсь.       — Я хочу только сберечь тебя от всего. От боли, страха, дум горестных и слёз бессмысленных. Большего мне не надо. Но коли ты так хочешь, то я помогу.       Иван опустил голову, будто паутину смахнул с лица дланью широкой, бросил на меня короткий взгляд, губы сжимая плотно и наконец выдохнул грудью полной. Столько разочарования, столько горечи было в этом дыхании, что сделалось совестно мне, только всё равно не могла я ничего с собой поделать и отказаться от желаний своих.       — Пойти с тобой на гору Лысую я не смогу сейчас. Мне путь туда заказан, пока что, но не тебе. Каждая ведьма, не важно колдует она или нет, связана с этим местом. То источник сил, место исцеления и возможностей для таких, как ты. Лысая гора сама заберёт тебя, только пожелай этого и путь пред тобой ляжет быстрый.       Говорил Ваня так, словно мерзко ему было. Будто в грязи марают его, а он всё терпит, позволяет кому-то неведомому обмазывать его чем-то отвратным.       — Пожелать? — Неужто всё просто так было? Отчего же раньше, когда желала я так увидеть это место, оно не показывалось передо мной.       — Да, пожелать, — кивнул Иван и подошёл. — Повернись в сторону горы, — руки его тёплые уж не были столь нежными. Словно одеревенели. Взял он меня за плечи и развернул к себе спиной.       Впереди не видела я никакой горы. Только окна чёрные, как впадины дома пустого.       — Я с тобой пойти не смогу, но позволь мне стать якорем. Гора охотно примет тебя, но обратно уйти будет трудней. Ты не опытна, ещё не умела. Потому буду я нитью путеводной тебе. Держись за неё крепко, не отпускай, не срывая с запястья, поняла? Только кивнула я, чувствуя дыханье Ивана на коже своей, но не слышала больше ни звука из шёпота его. Он всё шептал и на запястье моём, словно раскалённая проволока, закручивалась нить незримая. Оплетала меня, в кожу впивалась, чтобы наверняка, чтобы не потеряться, не упасть коль отпущу, а потом, с мягким теплом, легла мне в ладонь.       — Теперь пожелай. Позови гору, скажи ей, чего хочешь, что за нужда тебя гонит в её объятья… — Ваня крепко сжал мои плечи, прижимаясь к моей спине. — Варя, не надо. Ты не знаешь, что там может случиться.       — Я должна узнать правду, — слова сами по себе неожиданно вырвались из груди и затопили сознание моё. До чего это скверно — ведь гонит меня вовсе не страх за Всеслава, а слова той ведуньи. Ложь иль нет, намеренно она желала причинить мне боль или нет, но причина была в моём глупом сердце, которое я своими руками обрекла на страдания.       — Пока ты держишь нить, ты сможешь вернуться ко мне. Пока ты держишь нить, тебя никто не увидит, если ты того не пожелаешь. Пока ты держишь нить, я буду держать тебя за руку, — короткое прикосновение его губ к моим волосам и вокруг уже никого не было.       Не успела сказать и слова, только мельком подумать о том, чего же желаю на самом деле, как исчез Иван, дом его и отец хворый. Только нить продолжала греть запястье моё.       Передо мной раскинулась дорога длинная, поля по обе стороны её, но трава вопреки ожиданиями была ярко-рыжая, бурая, словно выжженная.       Вдоль дороги на кольях кривых насажены были не то головы чьи-то, не то пугала из травы жёсткой и тряпья.       Несмело, но сделала первые шаги. Кажется до горы, что едва-едва виднелась из-за тёмного леса, мне никогда не дойти. Но первые шаги и я уже едва могла различить музыку. То была смесь не знакомых мне инструментов: духовые, барабаны и струнные. Всё громче и громче с каждым шагом становилась музыка. С каждым шагом, словно не шла я, а бежала, неслись мимо меня колья со странными пугалами, хотя делала я шаг за шагом не большой.       Музыку уж слышала отчётливо. Смех и голоса чужие, звонкие. В миг, когда смогла расслышать их поняла, что стою у лесной кромки и там, за лесом этим, на том конце дороги широкой, виднелся костёр высокий ведьмовской.       Нить вокруг запястья на несколько секунд раскалилась, заставляя вздрогнуть, отгоняя мысли непрошенные. Ваня сказал — меня не увидят, пока сама того не пожелаю. Успокаивая себя лишь сильнее сжала тонкую незримую нить меж пальцев и пошла прямиком к костру высокому.       Размытыми тенями вокруг костра оказались танцующие ведьмы. Они были столь прекрасны, что ясно было сразу — это ведуньи-обольстительницы. Красота их хоть и ослепляла, но совсем не настоящая она. Кто-то как дар её получил от преемницы, кто-то силы воды обернул, как чары заманивающие.       Из детства по рассказам Анисьи знала, что прелестницы эти очаруют кого угодно, стоит в глаза заглянуть им. И пуще всего тревожило меня то, что не видеть могли меня, а чувствовать. Уцепиться за нить Ивана и обнаружить нас с ним.       Медленно обходя ведьм я видела какая толпа собралась сегодня. Разномастные колдуны и ведьмы, народ лесной и духи разные. По всей поляне вокруг озера раскинулись костры высокие. У кромки лесной стояли столы полные, а к озеру тропа была выложена можжевельником. В свете костров тёмные капли блестели на нём как самоцветы чёрные, только чувствовала я, что вовсе не они это были.       В начале тропы той стоял шатёр большой с убранствами. Алый, точно солнце морозное.       Внутри за столом длинным сидел колдун да ведьмы почтенные, полных серебра в волосах. Среди них узнала я Радея. Хоть и был он старцем, но так и не понять, силён, да моложав. Только седина выдавала его, да морщинок россыпь. Старуха носатая да с веками нитью шитыми тоже знакома была мне — Беляна. Третьей сидела за столом старица лицом куда приятнее. Была стара она, но как и Радей статью обладала, не растеряла всю красоту молодости. Смуглая, черноглазая, будто из детских историй, что дедушка сказывал мне когда-то.       Поверх кос её многочисленных лентами расцвеченных повязаны платки были. Такие же цветастые, как и ленты в волосах, увешанные бубенцами золотыми. Руки её все в кольцах, запястья в браслетах. Каждое движение лёгкое сопровождалось звоном негромким.       Кажется, было то Велена, о которой дед Радей говорил в тот первый раз. Искушали меня карты в руках её, сила её завидная. Ох, как хотелось судьбу узнать, вопросы задать, разогнать туман да тайны, что вились вокруг. Но не сейчас, не сегодня. Отыскать бы Всеслава, увидеть, что в порядке он. Доказать сердцу своему, что зря оно рвётся так, зря терзает себя и изводит.       И желание моё было исполнено.       Обойдя шатёр увидела я настил из подушек больших. На шелках тех восседали ведьмы обнажённые, красивые и молодые. Как стайка птичек щебетали они, смеялись. А в центре меж ними восседал Всеслав. Улыбка его была широкая, глаза блестели и не мог он налюбоваться на одну — разрывался меж всеми. То на миниатюрную красавицу взглянет, чьи волосы подобно золоту жидкому, то на другую, чья кожа сияла, как пыль бриллиантовая. Каждая была привлекательна и манила к себе. Уговаривала его: «Смотри только на меня», «Будь только моим».       Вокруг всё замерло. Мир превратился в стеклянный, и одно движение моё, казалось, разобьёт это стекло хрупкое, и меня вместе с ним.       Все звуки затихли. Смех стайки ведьм стал частью гула далёкого. И в этом стеклянном мире, где исчезали звуки, где терялись запахи, где останавливалось время и в нём пропадали цвета, только Всеслав горел яркой вспышкой. Не могла отвести глаз от него, не могла молвить слова, позвать по имени, спросить о поцелуях пылких, о словах нежных, об обещаниях нерушимых.       Знала я — треснет стекло. Нельзя было остаться тут, в мучительном мгновение. Нить на запястье раскалилась, прожигая кожу. Хотелось разжать пальцы, откинуть её, но помнила наказ Ивана. Мысль о нём держала сердце моё, не давала ему расколоться на тысячи кусочков стекла.       — Ваня… — голос мой хриплый едва различим был, не знала я, слышат ли меня по ту сторону, но упрямо звала, надеялась.       Нить всё жгла кожу. Потянув её не смело, снова позвала я Ивана, взмолилась, чтобы вывел меня, но вместо него ответил мне голос чужой.       — Зря ты пришла сюда, девица, ой зря, — тихий перезвон колокольчиков вновь разгонял время, усыпая стекло мира трещинами.       — Как? Вы видите? — Чувствовала я, как в горле встал ком и голос звучал надломлено, тихо.       — Я вижу больше, чем ты думаешь, дитя. Ступай пока не поздно, я знаю, кто ты и кем станешь. Судьбу ещё никому не удавалось изменить, но я надеюсь, что смогу помочь тебе ради всех, кого видишь ты.       Чернота глаз, меня поглощающая, наконец исчезла. Велена взглянула на Всеслава и губы её скривились в горькой улыбке: — Ты не суди его, девица. Себя не суди, и Ванюшу не надо. Как и Анисью. И Ида тебе зла не желает.       Рука её смуглая коснулась плеча красавицы обнаженной и вздох глубокий наполнил лёгкие старицы.       — Все мы небезгрешны. Анисья не должна была растить тебя как девчонку простую, как травницу. Смешно! Дар великий в руках той, кому он даже не подвластен. Только огонь и только от того, что сама ты стихия ему подобная. Но выбор ты сделала сама. Разве ж Анисья запрещала самой тебе развивать таланты? Читать книги, что стоят в спаленке твоей крохотной, Идой снесённые? А Всеслав? Ты очевидного не видишь не потому, что слепа, а потому, что не хочешь.       — Не понимаю я к чему клоните. Анисья рассказала мне о том, как воли лишить хочет, о том, какую судьбу уготовила мне без ведома моего. Разве в том моя вина? И дар мой от Янины тут не причем. Свадьба кровью свяжет меня с Иваном и того будет достаточно, чтобы сохранить этот мир странный от Царя Тёмного.       — Всё понимаешь ты, Варвара. Не прикидывайся дурой.       Велена была непреклонна, каждое слово её отзывалось во мне волной пенной, холодной, тошнотой головокружительной. При взгляде на Всеслава казалось, что волна эта душит меня, словно захлёбываюсь я тошнотой. В нос ударило запахом тины сладко-солёной с гарью мешанной, и голова пошла кругом пуще прежнего. Пошатнулась было, но рука горячая и сухая подхватила под локоть меня. Чернота вновь поглотила и, казалось, более не вижу ничего, кроме глаз Велены и только её голос слышу.       — Ты решила? Ответь мне, девчонка.       Знала, о чём она, да только внутри всё противилось. То ли из упрямство, то ли от гордыни, то ли от надежды, что всё это морок, и Всеслава тут нет, а если и есть, то глаза обманывают меня. Но ответ мне был известен. Когда луна ядом вновь нальётся, быть мне невестой и будет на то воля — счастливой, хоть сердце и твердит обратное.       — Вот и умница, а теперь ступай! Ну же! Пока не поздно, уходи. Этот тонкий мир не для травниц с огненными дланями. Он…       Ветра порыв налетел, растрепав вороновы волосы Велены. Закрылась она и меня закрывала руками. Дул он так сильно, так беспощадно, так порывисто и настырно, что дышать было трудно, не то, что слово молвить.       — Как же ты, Варенька? Разве не сказал тебе наш добрый повелитель, как жду я тебя? Как искала все эти годы, пока прятали эти старые ведьмы тебя от рук моих ласковых?       На мгновенье голос показался мне чужим, но после я вспомнила маму. В тот самый вечер, когда видела её в последний раз, вышла она на голос Лады. И голос тот тут же в голове зазвучал, постепенно превращаясь в чудовище.       Теперь этот голос был всего-то в десятке шагов от меня. Стоило лишь повернуть голову и я смогла бы увидеть Ладу. Ладушку, за которой так скучала мама, Ладушку, о которой так горько вздыхал папа, Ладушку, о которой мечтала я — о сестричке старшей, о подружке лучшей. Но знала, что не Лада то была, и Велена лишь укрепляла уверенность мою.       — Не смотри, Варя, не гляди. Не слушай и уходи! Тут мёртвые поют, тут власть они имеют, чёрных ведьм господин теперь и сюда вернулся. Уходи!       Рука Велены до того на щеке моей лежавшая, не давая взглянуть на зовущую меня Ладу, одним движением резким в грудь толкнула.       Мир закружился, нить будто пружина, вокруг руки моей скрутилась, пульсируя. И не было ясно то толчок Велены отбросил меня, возвращая по пути пройденному, или нить тянула обратно.       В смазанных картинах вокруг, в водовороте из костров высоких и искрящих, среди оживших всё ещё как за стеклом треснувшим ведьм я напоследок взглянула в ту сторону, где был Всеслав дабы не смотреть на то чудовище, что звало меня.       Ожил он, и девицы вокруг него ожили. С каждый долей секунды отрывистые движения становились плавнее, не размазываясь и не дёргаясь, пока наконец рука очередной ведьмы не легла на скулу Всеслава, разворачивая его к ней. А он и не был против, потянувшись за поцелуем.       С губ моих сорвался крик от отчаянья, от бессилия, от неверия и чувства обмана. Неужто права была та ведьма, от которой тянуло чем-то смутно знакомым?       В тот самый момент, когда крик мой раздался на поляне, я была готова поклясться — Всеслав услышал меня. В самый последний миг, перед тем, как поглотил меня чёрный лес, встретилась я взглядом с ним. Успела увидеть, как изменилось лицо его, как привстал он, как дрогнул всем телом, будто желая протянуть ко мне руку. Видела, как шевельнулись губы его, но не услышала слов, не разобрала их. Чернота леса сомкнулась передо мной и там, где были костры, взметнулись огни болотные — стражи. Знавала их раньше, и Анисья сказки сказывала. Только теперь они не сияли зеленовато-желтым, привечая, помогая путь отыскать ведьме. Теперь они предупреждали, алея, как закат. Не знала наверняка, но чувствовала — начиналось что-то особенное.       В суете и водовороте кружащего вокруг меня мира я не сразу поняла, как вернулась. Иван склонился надо мной, ласково оглаживая лицо.       Вместо болотных огней и чернеющей плотной стены леса видела я небо бескрайнее, закатное. Розовеющие облака медленно уплывали куда-то вдаль, теряя свою красоту, постепенно окрашиваясь тёмными серо-синими оттенками.       — Варенька, девица, милая, ответь мне! — Иванушка всё звал меня, а я с широко распахнутыми глазами глядела в небо, лежа в росе вечерней, холодной.       Голос его терялся в моём сердце. Так стучало оно, что казалось весь мир его слышит, а Иван, склонившийся ещё ниже ко мне, должно быть слух повредил.       — Был он там, правду сказала, выходит, провидица незнакомая. И Тёмный Царь там был. Не видела его, но звал меня голосом Лады, сестрицы старшей моей, погибшей давно.       Я не слышала, да и не слушала, что ответил Иван, что ещё хотел знать. Внутри росло и разрасталось чувство, никогда ранее мне не знакомое. Оно тянулось своими липкими лапами во все уголки моей души, во все сокровенные и тайные места, которые я прятала, порой, даже от себя. Оно становилось всё больше, раскаляясь, остро жаля моё самолюбие, мою гордость. Я была не права.       — Вставай. Негоже на земле валяться, как тюк сена. Давай, Несмеяна, вставай, — против воли моей Иван поднял на руки, после бережно сажая на скамейку у крылечка второго, как полагается, травного.       — Если бы только Анисья всё рассказала. Всё и давно, может, не наделала бы глупостей тогда, не подпустила бы так близко чужака лживого, — в голове моей гудел колокол, больно раня с каждым новым раскатом. Мысли путались, теснились в головушке. Мало места им было и от того только больнее. Будто бы голову разрывали на части. Лезли вопросы: кто была та ведьма на поляне? Как Всеслав услышал меня? Почему Тёмный Царь там был?       — Теперь она расскажет тебе всё, не бойся. Ты, главное, будь осторожной, слушай Анисью, не выходи за пределы домишки вашего…       Запнулся Иван, опустил глаза, тяжело вздыхая. Видела я, что тревожится он, и тревога его о другом, о новом.       — Раз Тёмный Царь в тонком мире был на земле ведьм, значит, теряет силу Янины колдовство, кровь её скоро иссякнет. Умрёт последний из потомков союза свершенного.       — Кто умрёт? — Не было известно мне многое и понятного было мало. Лишь смутно догадывалась.       — Обряд свадебный это лишь оболочка. И пусть жить мы будем, как пара супружеская, как верные муж и жена, смысл в ином. Связав себя кровью, произнеся слова заветные, позже, в ту ночь, дать жизнь должны будем мы. Оберегать её и хранить. Важней всего на свете должно будет стать чадо наше для нас и хранителей. Пока будет бежать в его жилах, а после в жилах наших внуков и правнуках, кровь наша — будет земля под защитой. В ту ночь нас превратят в обереги, которые ты напитаешь силой большой, что от Янины досталась. Ей от Нур заморской, а той от предшественницы. И так вглубь времен.       — Откуда тебе известно столько? Прошлое Янины знаешь? Даже я не видала того в виденьях из жизни её, — в голове моей не укладывалось: откуда Иван столько знает? Кто он, что посвящен в те тайны о которых, возможно, даже Анисья не знает.       — Всему своё время, Варя. Всему своё время. Могу сказать лишь, что открыться мне не так просто, как думается тебе. И дело тут не в загадках и секретах, что знать тебе не положено. Я не готов рассказать тебе свою историю. — Иван замолчал, развернувшись ко мне и бережно сжимая мои ладошки. — Только знаю, что, увидев тебя впервые, решил, будь что будет. Я не знал тебя тогда, и сейчас ещё не могу понять, но раз так суждено, раз выпало это предназначение на долю мою, то хочу быть счастливым. С тобой. Это не страшно, если не любишь. Жизнь — она долгая. Шаг за шагом я завоюю твоё сердце, чтобы бремя наше превратилось в свет и радость. Только вот… вижу, как тянешься ты ко мне и знаю, что…       У входа в дом раздался крик старого Сёмыча. Он всё продолжал сидеть на лавочке, блаженно рассматривая процессию юнцов и девиц, тянущихся на вечерние празднования. Он кричал так громко, что в первый миг показалось мне, будто крик его совсем рядом, здесь, со мной на скамье.       Иван подскочил, помчался к своему отцу, и я за ним. За углом нас ждало неожиданное, то, что никто не мог предвидеть, только Иванушка, быть может, подозревал, но так не решился сказать мне того.       Ида стояла посреди двора. Дрожащая, в изодранном синем льняном платьице, испачканным землёй и кровью. Огненные волосы её были взлохмачены, запутаны, с комьями грязи. Из виска её сочилась кровь, как и из губы разбитой, на скуле наливался синяк. В дрожащих руках держала она барашка Ванечку, что выглядел совсем измученным. Шёрстка его белая, кудрявая была так же испачкана, а шея его под верёвкой оборванной вся истёртая в кровь.       — Идушка? — Иван позвал её тихо, но она смотрела на Сёмыча, и будто весь мир для неё исчез.       Несчастный барашек Иванушка в руках её взмолился-заблеял. Слишком уж сильно сжимала она его в объятьях-тисках своих.       — Ида… Идушка… Что с тобой, милая? — звала я её тихо, спугнуть боясь. Как зверь затравленный, в угол загнанный стояла она и в глазах её виделся мне гнев и ужас, будто огонь пылал, пока смотрела она на старого Сёмыча.       В груди моей сердце в камень обращалось. Страх липкий опутывал всё, заставляя дрожать. Что же стряслось? Где Анисья?       Сёмыч всё не смолкал. Не мог кричать больше, и из груди его вырывались уж хрипы и стоны, будто бы проснулся он, а кошмар ночной остался. На лице его был страх и отчаянье. Нескончаемый ужас перед неотвратимой кончиной.       Так мы и стояли. Звали Иду и Сёмыча, пока наконец Идушка не отвела от него глаз и не замолк старик, что-то неразборчиво бормоча.       Ида, подобно старику, замычала. Вцепилась одной рукой в барашка своего измученного, второй куда-то за забор всё указывала, протяжно стеная.       — Идти надо, да? — Идушка в ответ мне закивала, затрясла головой и всем тельцем своим хрупким сотрясалась. Пару шагов, и она уже цеплялась за руку мою, с силой стараясь меня вести.       Иван обернулся на Сёмыча, посмотреть в порядке ли он. Старик чуть раскачивался, продолжая бормотать что-то себе под нос. Взгляд его был пуст и направлен куда-то сквозь всё видимое вокруг.       — Ступай с ней, я в раз догоню тебя, только отца отведу в дом. Не знаю, что сделалось с ним, но он уж столько лет был тих и бессилен…       Я лишь кивнула Ванюше и чуть улыбнулась. Было нужно идти.       Ещё не успели мы скрыться за воротами, только переступили их, как Сёмыч вскинул голову и громко, чётко, властно, будто бы разум к нему вернулся, выкрикнул:       — Карна! Уходи, Карна! Сгинула!       Обернулась я глянуть, но Сёмыч уж развернулся, за Ивана держась. Ещё минута и скрылись они в доме.       Тропка, по которой вела меня Идушка, была старой. Мало кто ходил тут за неудобством. Вела она к дому нашему, огибала озеро ведьмино. Уж стемнело совсем и почти не разобрать в лесу плотном было дороги. Но Ида уверенно и упрямо вела меня вперёд. Вот вода поблескивала в свете звёзд ночных, вот впереди уж знакомый путь мне привычный. Ещё немного и увижу я домик наш.       Выйдя на пригорок, замерла я. Знала, что беды не миновать, как только Иду увидела. Уж тогда моё сердце тяжёлым стало, готовое ухнуть вниз. И теперь, глядя на дом наш пустой, на окна тёмные, на двор тихий делалось мне пуще прежнего страшно. Казалось, ждёт меня там что-то, с чем не справлюсь я.       Спустились мы вниз по дорожке. Ида всё крепко держалась за руку мою. Подошли ближе к дому. Видела я отсюда и дровальню небольшую, что Иван нам срубил, огород ухоженный, плодородный. Колодец с ведром подле него небрежно брошенным.       На крыльце лежала шаль Анисьи да дверь в дом распахнута была. Хотелось зайти мне, но Ида всё тянула вперёд. Значит, не там бабушка наша.       Руки и ноги мои холодели, на лбу испарина липкая выступила. Дрожали пальцы и ноги не хотели слушаться — нести дальше. Но должна была я. Не время малодушничать было, но завернуть за угол не было сил.       — Подожди! — Голос Ивана и рука его тёплая на плече спустя минут несколько дали мне выдохнуть, набраться сил.       Понимала, что упускаю время, что если случилась беда с Анисьей, то теперь то моя вина. Вместо спешки и помощи, я всё стояла и ждала, когда же нагонит от леса Иван.       Наконец, завернув за угол, увидела я Анисью на крылечке втором. Лежала она навзничь. Волосы длинные разметались, запутались, слиплись от крови её. Бледная, словно не живая, неподвижная.       Сердце моё ухнуло вниз.