После летнего дождя

      Появление Вани вызвало во мне недоумение. Где-то внутри себя я надеялась, нет, молилась, когда шла к дому, что это будет кто угодно, но не он.       — Ты так резко сбежала, что я и опомниться не успел. Вот, пришёл вину свою заглаживать, — как и раньше на лице его сияла улыбка, а в глазах васильковых плескалось солнечное тепло доброты.       — Нет на тебе вины никакой. Ступай с миром, — хотелось, как можно быстрей, спровадить его восвояси.       — Негоже, Варя, добро молодца так гнать. Он нам дрова порубил, воды натаскал, сейчас вот крышу ещё подлатает. Я пока обед нам состряпаю, а ты потом в баньке его попарь, — не давая мне и слова вставить, молвила Анисья. Обернулась к Ване: — А ты не слушай её. Девка молодая, в голове ветер.       — Да я и не слушаю, уж понял, что на языке одно, в голове другое, — подмигнув мне, улыбнулся ещё шире Иван, вытирая блестящие капли пота с груди.       — Что на уме, то и на языке, — буркнув, я удалилась в нашу с Идой комнатку. Спрятав воду в свой тайник под половицей, а свисток за пазухой оставив, я наспех одела красное льняное платьице, поясом широким белым перетянула, да ленту в волосы вплела.       Внизу Вани уже не было, а Анисья велела взять ушат и ступать окатить его водой. Жара была нестерпимая, и голый по пояс Иван приветливо махал рукой, стоя у кадки с прохладной водицей.       — Садись. Рост великоват, не дотянусь, — не глядя на него я указала на полено рядом. Уж больно высок и широкоплеч был. Даже выше и шире Всеславушки, но краше от этого он для меня не был.       — Пришёл к тебе по утру, а ты, как птица ранняя уже упорхнула, — подобно коту жмурился Ваня, когда первый ушат воды вылила на спину могучую.       Нет, нет, но украдкой поглядывая на него, увидела, что спина его вся покрыта шрамами, словно зверь какой драл его. Не удержалась, коснулась кончиком пальца до рубца глубокого, пока вода стекала по коже его светлой.       — Страшный, да? — не громко, но также беззаботно спросил он.       — Нет, совсем нет, — завороженно отозвалась, скользя пальчиками по плечам, по следам от ран.       — Руки у тебя тёплые, ласковые, — напрягшиеся в начале под руками мышцы расслабились. Ваня замер, позволяя мне завороженно изучать его спину.       — Откуда они? — почти шёпотом раздался вопрос мой.       — Зверь напал однажды, — загадочно ответил Ваня, оборачиваясь и руки мои перехватывая, опуская себе на грудь. Под ладонями ощутила я два шрама-полумесяца, которых не заметила в начале. — Ласковый был, добрый. Я любил его. Но зверь на то и зверь. Сколько не люби, все равно в лес смотрит, — незаметно голос Вани сделался тише, а он уже стоял на ногах совсем рядом.       — Негоже зверя лесного, красавца, в клетку сажать. Таким на воле жить нужно. Вот и не будут когти выпускать.       — Глупышка ты наивная, Несмеянушка, — дыхание его горячее коснулось щеки моей, от чего по коже побежали мураши.       Вздрогнув, я подняла взгляд, смотря в тёмные глаза Вани. Время будто замедлилось, позволяя до детальки разглядеть каждое его движение. Вот он склоняется ниже, касается ладонью широкой моей щеки, как вдруг за руку дёргает Ида, что-то встревоженно и радостно пытаясь сказать.       В этот момент я выныриваю из марева, отшатываясь и от неожиданности окатывая Ваню остатками воды из ушата.       — Что случилось? — сердечко билось как у зайки, словно натворила я что. Ида тянула меня за руку ближе к дому. Оказалось, из леса вышел конь и стоял, мирно пощипывая травку.       — Никак Матвея конь?! — радостно воскликнул Иван, ероша мокрые волосы. Конь был красавцем — белый, в серых яблоках, с гривой длинной, шёлковой.       — Рысак знатный, — Анисья взяла за руку разволновавшуюся Иду, которая всё норовила дотянуться до его гривы. — Ванечка, привяжи его, а после обеда с Варенькой отведи к Матвею.       — А я ему на что? — всё не могла взять в толк поведение Анисьи. Неужели не слышала она слов моих? Или на старости лет слух совсем плохим сделался?       — Компанию составишь да к Миколке зайдёшь. У него нужное мне есть, — Анисья улыбнулась той странной улыбкой, после которой всегда устраивала что-то эдакое — в её озорном ведьмовском духе.       — Сегодня гулянья будут. Я тоже пойти хочу, — как бы между делом, надеясь, что Анисья смягчится, сказала я.       — Вот и пойдём вместе! — прежде чем бабушка успела что-то сказать, в разговор встрял Иван, крепко обняв меня за плечи.       — С чего это? — Иван злил меня всё пуще.       — А что? Может ты чья-то? — Ваня явно был уверен, что он один меня пригласил. И пусть по сути так оно и было, но верила я, что Всеслав обязательно придёт, не оставит меня одну в вечер праздничный.       — Да, чья-то! — сердито, сама уже не зная от чего, пуще прежнего разозлилась я.       — Ты, Варя, это брось, — Анисья сделалась серьёзной. Не было в ней ничего грозного, да только видела я, что бабушка моя превратилась в каменную. — Дурь эту из головы выброси и шататься со всякими перестань. На праздник невест хочешь? Так иди, но только с Иваном.       — Бабушка… — оторопев, я не знала, что и ответить. Говорила она так, будто решался вопрос жизни и смерти, будто Ваня спасителем был, а Всеслав для Анисьи смерть нёс.       — Я всё сказала, Варвара, — вздохнув, Анисья махнула рукой невольно замеревшему Ване. — Давай, молодец, ступай и привяжи коня, а ты, девка непослушная, со мной иди, поможешь обед закончить.       Зайдя в дом вслед за бабушкой, чувствовала не ладное. Сердце дрожало, готовое ухнуть вниз с высоты большой.       — Расскажи мне, бабушка, что не так? — с мольбой и опасением задала я вопрос.       — Всеслав никак на гору Лысую тебя водил? — не то спрашивая, не то утверждая спросила она.       — Я ведьма, Анисья, — словно оправдываясь или стараясь убедить кого-то отозвалась я.       — Ведьма. Да только на шабаше тебе не место. Знаю я, на какое гулянье ты хочешь. Помяни моё слово, девочка, я ничем тебе не помогу, когда чёрт этот тебя сгубит, — кряхтя, бабушка села за стол, жестом указывая на печь глиняную, на яства наши домашние, да чтобы пошевеливалась я. — На тебя, Варя, у нас планы другие, — неохотно произнесла Анисья, перетирая в ступке травы.       — Что? — сердце всё же ухнуло. Путаясь в своих же ногах, едва удерживая равновесие, я чувствовала, как на меня накатывает, выбивая землю из-под ног, противная, вязкая пустота.       — У каждой ведьмы, Варя, своя судьба есть. Когда вместо Иды тебя забрала, уже знала, что на твою долю выпадет дело большое, — Анисья говорила спокойно, будто бы и не самую важную вещь в жизни моей рассказывала, а сетовала, что завтра будет дождь.       — Да что ты такое говоришь, бабушка! — уж не знала я, злиться мне или бежать от обиды, но слова Анисьи пугали до дрожи в костях.       — А ты что думала, что не учу тебя просто так? Мне жаль, что дар Янины тебе достался, но не можешь ты его использовать.       — Иван тут причём? — голову мою осенила догадка страшная.       — Время придёт и узнаешь. Сейчас будь рядом с ним. Не бойся. Не сделает дурного тебе он. Держись за него крепче, чем за нас с Идой. Иди за ним, куда бы не звал тебя, — бабушка повернулась ко мне, глядя прямо в лицо. Говорила она быстро, но чётко. Прося.       — Анисья, ты правда ополоумела? Что же ты говоришь такое! — в сердцах вскрикнула я.       — Дело говорю я, девчонка непокорная, глупая! — Анисья, осерчав, кулаком по столу стукнула.       Видела, да только не понимала пока, от чего ей так боязно и горько. Что в Иване этом такого, что она желает мне судьбы не завидной, страшной. Да где оно видано, чтобы ведьма об руку с палачом своим ходила, улыбалась ему, да песни сладкие пела, увещевала да ублажала?       — Коли хочешь меня сгубить, так скажи почему? Что такого в нём, чего нет во Всеславе? Чем Иван этот помочь нам, ведьмам, может, чем не поможет ведьмак сильный? — голос мой притих. Не спорила я больше, не кричала. Опустив голову, даже не ждала ответа, чувствуя, как Анисья выходит из себя.       — То моя вина, Варя, что не знаешь ты вещей нужных. Не учила тебя, боялась. Думала, сгублю душу нетронутую, — бабушка кивала головой, сильнее перемалывая в ступке травы. — Да только поздно уже менять что-то. Время придёт, так ты слушай что скажу. Верь мне. Никогда худого не сделала тебе и теперь помочь хочу, — Анисья устало взглянула на меня, когда я опустилась напротив. Губы её сухие, тонкие сложились в улыбку кривоватую, усталую, горькую.       — Да как мне не верить тебе, бабушка? Да только сердце моё не на месте. Как ураган ворвался Всеславушка, и нет мочи, как хочется рядом с ним быть, — бабушка всё кивала, слушая меня.       — Ураган тот, Варенька, не случайный. Всё в наших жизнях не случайно. Ты у меня добрая, наивная дурёха. Не принимай всё за золото, что блестит, — больше не сказала Анисья мне ни слова.       Закончив с травами, она позвала Иду, что у порога с барашком Ванечкой играла. Вместе с ней в светличке появился и Иван.       Весь обед грудь мне сдавливало чувство тревоги. Я не могла перестать гадать, о чём же говорила Анисья? В головушке моей роились десятки догадок, но ни одна из них, как позже я узнаю, не была близка к действительности.         — Неужто тебе, Несмеянушка, так сильно я неприятен? — Ваня вёл коня под уздцы, медленно шагая. А я всё думала о словах Анисьи, силясь найти хоть малейшую причину её странности.       — Нет, Ванечка, — я сдалась. Не знал он о чувствах моих, не знал, что пугает меня до дрожи, не знал, а я серчала, бранила его и гнала. — Просто другой моему сердцу мил, понимаешь? Ты глаз радуешь, душу греешь, да только сердце не моё тебе вторить будет.       — А мне другого не надобно, — кажется, этот молодец родился с улыбкой и теперь не может перестать улыбаться. — Время покажет, кто мил, кто нет. Ещё не вечер. Глядишь, вечером ты мне улыбнёшься.       — Ваня-Ваня! — вздох вырвался сам собой. Качнув головой, я поспешила вперёд. Уж и до деревушки близко. Уже был слышен её размеренный гул. Звон кузнеца, крики торговок, смех детворы. Распрощавшись с рысаком красивым, я, не дожидаясь Вани, побежала к Миколке. Теплилась в душе надежда, смогу сбежать и к вечеру с Всеславом повстречаться.       Дед Микола жил в маленьком домике при нашей скромной ратуше. Всегда удивлялась тому, как он всё поспевал. И за садом следить, и всякий люд отваживать не прошенный, и скотину приглядывать у кого аль дитятко чье, и найти его всегда было можно, только пожелай того.       Не успела в дверь постучать деревянную, крепкую, как она уже отворилась. Из недр домика послышался ласковый, скрипучий голос:       — Это ты, Варенька? — в этом был весь дед Микола. Не давеча, как вчера, бранил меня на чём свет стоит, а сегодня привечал с добротою, любовью отеческой.       — Я, дедушка, я, — притворив дверь за собой, прошла в аккуратную кухоньку, смежную с большой комнатой. Тут же была и опочивальня. А на крылечке заднем дед Микола хранил разное, но мне никогда не показывал. Всегда бережно оберегал от глаз чужих.       — Никак Анисья уже требует своё? — дед Микола, опираясь на клюку, шаркающими шагами появился из кладовой, подозрительно оглядывая меня.       — Не знаю, дедушка. Бабушка Анисья сказала, что есть у тебя что-то нужное ей, а что именно не сказала, — не было мне в диковинку или новинку подобное. Казалось, что они понимали друг друга не с полуслова, не без слов, а с пол мысли.       — Знаю, знаю, что ей надо! Ишь, торопится как! — Микола скрылся на плотно завешанном крылечке. Вернувшись, в руках держал небольшой свёрток из ткани белой, а на ткани был вышит красный петух. Перетянутый ветвями рябины, как ниткой, а гроздь ягод алых печатью поверх лежала.       — Смотри мне, Варя, не открывай сама. Чтобы ни ягодка, ни веточка не сместились. Чтобы в нетронутом виде бабке своей всё отдала, а коли не так, то жди беды, — Микола вручил мне свёрток увесистый.       Попыталась нащупать, угадать что лежит внутри, но не выходило. Не давался мне он.       — Спасибо, дедушка. Я пойду.       Уже за порогом дед Микола окликнул меня, заставляя обернуться.       — Ты, Варька, слушайся бабку свою. Полоумная она, да добра тебе желает. Доколе ты разуметь будешь это, то схоронимся мы все тут целёхонькие да живёхонькие. А как пустишься в пляс бесовской, то и мы пропадём.       Хотелось узнать мне, о чём он речь свою ведёт, но затворил дед двери, задвинул засов и наступила в доме тишина. Будто бы исчез он. Зови не зови, но он не ответит.       — О чём это он? — предчувствие беды лишь усилилось. Знала я, что они что-то скрывают. Уж давно думала, что Микола не был таким простым, каким хотел казаться. И бабушка знала его тайну, а теперь они задумали неладное что — как овцу меня на убой отдавали.       Не ослушалась наказа Миколы, не открыла свёрток, но руки мои жгло с каждым шагом сильнее. За спиной уж четверть пути была, когда поняла, что каждый шаг становится всё труднее. Ноги будто свинцом налитые отказывались идти, но что-то толкало в спину. Чем глубже уходили лесные тропки, тем отчётливее становились слышны шёпоты. Они голову кружили, манили сорвать печать огня-рябины. Зазывали, увещевали, уговаривали, грозили, и я почти поддалась, почти оторвала от груди свёрток заветный. Оказавшись в сердце лесном у озера, замерла.       Раньше от бабушки слышала разное. О чудищах болотных, озёрных, о созданиях диковинных, о духах тёмных да о духах-защитниках. О колдунах в шкуре зверя али птицы, о птицах с головой девичьей иль молодецкой. Да только не знала о том, кто стоял предо мной, и сердце моё упало.       На человека похожее, белое, вытянутое и безликое да безмолвное. Руки свои тянет ко мне. Руки тощие, длинные, с острыми клинками — пальцами. Кости его затрепетали, заскрипели, когда оно сделало шаг. Места на лице, где должны были быть рот и глаза разорвались, выпуская жидкость сизо-синюю, бурлящую.       Не удержалась я. Из груди вырвался вопль, и хотелось бежать прочь, обратно в деревушку, на солнце, к людям да только словно к месту была я прибита. Голоса шептали всё громче. Звали меня, манили, куда-то спешили и чего-то ждали.       Порыв ветра донёс до меня зловонность его дыхания. К шёпоту множества голосов примешался тихий звон колокольчиков. От страха разум мой помутился и губы против воли начали тихо шептать в момент, когда руки и грудь, к которой прижимала свёрток, опалило нестерпимым жаром.       — Призываю тебя, зазываю. Кровью своей заклинаю — лихо своё называю. Пусть придёт мой суженый-ряженый. Спиной-щитом укроет, печать свою поставит, от зла древнего избавит.       Слова лились рекой, как песня под бой. Призыв то был иль дар Янины взял своё вверх, как оно порой бывало — подсказывало, учило само в трудный час, но слова эти были услышаны.       — Варя! — не успела обернуться даже, как за спиной беса увидела волка огромного, уж знакомого. Всеслав в два прыжка настиг медлительное существо и оказался на спине его, терзая плоть ядовитую.       Сильная рука Вани дёрнула меня назад, поворачивая, а после за спиной его широкой пряча.       — Беги!       Да только не могла я сдвинуться с места. Как заколдованная стояла и смотрела за движениями его резкими, быстрыми. В два счёта Иван устремился к чудищу, подсекая мечом калёным, сверкающим. «Никак серебро? Откуда?» — мелькнуло стрелой в голове. «Всеслав!»       — Нет! — невольно сорвалось с губ. Волк терзал спину великана, измазавшись в сизой слизи — крови. Рык стоял на весь лес, смешиваясь с пронзительным визгом, издаваемым белоснежным, костлявым бесом. Лишь яростные крики Ивана при сильных ударах мечом напоминали мне, что это, наверное, не сон. Чудище злилось, махало тощими длинными руками, старясь схватить Ивана одной, второй неуклюже, словно лениво, пыталось закрыть спину от острых клыков Всеслава. Ещё немного и оно будет сломлено, но в последний момент, когда чудовище начало падать от нанесённых Ваней ран, оно издало рык звериный, свирепый. Задев-таки молодца и сбив его с ног, чудище замахнулось обеими руками, сжатыми в кулаки и с силой обрушило удар на землю. Едва успев увернуться, перекатившись, Ваня был оттеснён в сторону.       Создание страшное, истекающее слизью чавкающей, уж и не обращая внимания на Всеславушку, двинулось ко мне, сметая Ивана, преграждающего ему путь. Оно ревело и всё тянуло руки. Ваня кричал мне, молил, чтобы я бежала, но было не сдвинуться с места. Всеслав, впиваясь когтями в плоть чудища, добрался до шеи, стараясь перегрызть её. Чудище взревело и когтистой лапой схватило Всеслава. Послышался хруст костей, и волк тонко, пронзительно заскулил. Великан сделал ещё несколько размашистых шагов, когда волк снова, прихрамывая, ринулся на него, вцепившись в сухожилие, перекусив то. Бесовское отродье рухнуло, растянувшись всего в паре шагов от меня. За мгновение, как оно коснулось земли своей рожей поганой, Иван подоспел, чтобы отсечь голову ему. Она с чавканьем упала наземь и покатилась, разбрызгивая жижу зловонную, остановившись о мои ноги.       Мелко дрожа, я подобно зверьку дикому, маленькому, глотала воздух, раскрывая рот. Тело моё била крупная дрожь. Во все глаза смотрела я на отрубленную голову, раскрывшую рваную рану-пасть, смердящую серой и гнилой плотью.       — Цела?! — коршуном на меня налетел Всеслав. Нагой и хромающий на левую ногу. Обнял меня, прижал к груди жаркой, укрыл рукой сильной. Отпихнул голову рубленую и стал в лицо моё всматриваться. Увидев глаза его взволнованные тут же вспомнила об Иване. Метнувшись взглядом за спину любимого, увидела я Ваню, держащего меч в руке сильной, тяжело дышащего и грозно смотрящего.       — Не надо! Не тронь его, не тронь! — юркнув под руки Всеславушки, встала лицом к Ивану, прижимаясь спина к спинке к любимому. По-прежнему сжимая свёрток, раскинула я руки, стараясь защитить солнце своё ясное.       — Не боись, девица, не трону тварюгу твою. Пока что, — усмешка невесёлая тронула губы Ивана, а Всеслав держал меня за стан одной рукой, второй прижимая за плечи к себе.       — Не сделал тебе ничего я. За сегодня спасибо тебе, помог, но не приходи больше в домишко лесной, не рады тебе там, — голос Всеслава звенел натянутой тетивой, руки сильнее прижимали меня к телу его точёному, горячему.       — Не тебе решать, ведьмак, приходить мне аль нет, — меж тем Иван не прятал меч в ножны, напряжённо застыв в нескольких аршинах от нас.       — Ведьма я, Ваня, ведьма. Негоже нам дружбу водить, — слова рвались сами, обжигая мне губы. Сердечко ёкнуло, длани похолодели. Знала, что нельзя говорить ему ни под каким предлогом. Губила Анисью и Идушку, да только Всеслав сейчас мне милее солнца над головой был.       — Знаю, Несмеянушка, знаю. Да только не важно это мне. Ведьма иль нет. Тянет к тебе, что сил нет. Не гони, будь милосердна, — Ваня шагнул вперёд, и Всеслав тут же оскалился, сжав платьишко моё в кулаках.       — Не люб ты мне, Ванюша. Боюсь тебя, как огня калёного. Пощади нас, молю! — к горлу подступал ком плотный, а из глаз слёзы хлынули жаркие, обжигающие. Лицо его поменялось. Растерялся молодец, пошатнулся, кулаки могучие сжал да не нашёлся что сказать.       — Ты ошибаешься, Варя. Ничего не ведаешь, не умеешь. Он на дно утащит, разум задурманит, глаза застелет мороком. Бабушка просила тебя. Я прошу тебя. На слова Ивана головой упрямо качнула. Кто он мне? Лишь мысли об Анисье бередили сердечко моё, но Ваня камнем на шее казался.       — Уходи, Иван. О чудище я позабочусь сам, — Всеслав, не мигая, упрямо глядел на молодца статного.       — Ты лучше моего знаешь, откуда оно, не так ли? — губы Вани дёрнулись, словно тот пытался подавить ухмылку злорадную.       От глаз моих то не укрылось, и сердце против воли дрогнуло. Нет, не могла сомневаться я во Всеславушке, да только что-то душу беспокоило. Как из мглы смотрел Всеслав на меня. Сын священника был ведьмаком знатным, и отец его не искал, не привечал. Не хотела думать об этом, не хотела знать сей правды. Мне бы только рядом с ним оставаться, к груди широкой прижаться, в жарком кольце рук его оказаться.       — Откуда бы знать мне, церковный пёс? — Всеслав не дрогнул, но голос его, как хлыст, старался достать Ивана.       Уж знала я, что таких псов стеречься надо, от того и делалось страшно всякий раз, как Иван приходил. От любви его было холодно и страшно, тепло веяло от клейма раскалённого только.       — Зловонье это учуял ещё раньше у избушки. Пытался ты спрятаться, да только не вышло. Ты воняешь, да не так. С чего бы ведьмаку-перевёртышу гнилью вонять, как если бы искупался в жиже этой? — Иван ничего не предпринимал.       Немного унялся стук в висках, и я смогла дышать, поняв, что не сделает ничего он нам со Всеславушкой. Да только речи его поражали меня. Неужто он думает, что это мой Всеслав привёл чудище это к деревне, да и зачем?       — Все мы для тебя воняем одинаково, — Всеслав всё не выпускал из рук меня, держал крепко, как за соломинку хватался, а я безмолвно жалась к нему и смотрела на Ваню. Глаза его были несчастными. В них досада и горечь бушевали, тоска.       — Если бы не ты, то и девица с тобой не воняла бы ничем. Она ещё чиста, невинна. Нет в ней темноты, и ты не расти её в ней, — Иван ожесточился, спрятав меч в ножны.       — Убирайся, пёс. Варя сама решит, чего хочет, — раздувая ноздри, Всеслав подрагивал, как зверь перед прыжком. Слова Ивана задевали его, да только я не могла понять — чем?       — Уйду, не бойся, — Ваня выпрямился, подобрался и на губах его расцвела улыбка широкая. Он отошёл к кромке леса и остановился, глядя на нас со Всеславом долго и цепко, ожидая.       Пока Всеслав не повернул меня за плечи хрупкие, я так и смотрела на Ивана, но, попав в плен глаз жгучих, позабылось всё. Протянув ладошку холодную, коснулась лица смуглого, родного.       — Ступай с ним, Варенька. Я обернусь скоро, не успеешь заскучать, — шёпот тихий, жаркий. Лоб ко лбу прижался любимый, оглаживая волосы мои спутанные, лаская кожу нежную.       — С тобой пойду, — упрямилась и слушать не желала о расставании вновь.       — Нельзя со мной, луноликая девица, — Всеслав улыбался. — Дела у меня есть, но обещаю, к вечеру ворочусь и тебя заберу. Унесу далеко-далеко и никто не потревожит нас. Только твоим буду, всего себя отдам, не ослушаюсь ни единого наказа твоего, — склонившись ниже, он обхватил моё лицо, губ коснувшись пылко да жарко. Внутри всё встрепенулось, заныло. Потянулась к нему лишь сильнее, но Всеслав мягко отодвинул меня, качнув головой. — Вечером.       Отошёл от меня молодец и увидела, наконец-то, раны на теле его сильном. Левая нога покорёженная, кровью измазанная, на спине следы от когтей острых, на рёбрах пятна чернеющие.       Зажав рот рукой, хотела броситься к нему, но Всеслав не дал мне и шанса, обернувшись птицей огромной, смоляной. Взмахнув крыльями, он подхватил отрубленную голову лапой здоровой и взмыл в небо, уносясь прочь.       Иван стоял на границе опушки и с прищуром смотрел на нас. Неудобно мне было, боязно. Теперь и вовсе не знала я, что делать мне с ним. Тайну страшную открыла, сердце оголила, была беззащитна перед ним. В висках снова стучало, а руки мои сделались что лёд. Краска с лица сошла и тело мелкая дрожь взяла.       — Неужто так страшен? Чай страшней чудища этого? — Ваня был тихим, голос его стал безликим. Не двинулся он и с места и улыбки привычной не было.       — Так и оставим его? А если кто из деревенских найдёт? — не смотрела я на него. Нашла в себе силы и вновь уставилась на тело безглавое.       — Идём, скоро увидишь, что с ним станет.       Не видела, но чувствовала, как дрогнул Иван, протянув руку ко мне, но так и не коснулся, отвернулся и скрылся меж деревьев.       Поспевая за Ваней, думала я, что не знаю ничего о мире тёмном, страшном. Знахаркой я была, да не ведьмой. Искушение было большим. Казалось мне, что смогу мир изменить, что со Всеславом тогда останусь на всю жизнь. Но показанное Иваном заставило меня содрогнуться, испугаться и невольно в руку его вцепиться.       Тело бесовское содрогнулось, как только затаились мы за деревьями. Как изнутри его кто-то толкал. Оно билось, чавкая в натёкшей жиже сизо-синей. Стало трудно дышать, в голове зашумело. Запахло серой и гнилью. Со всех концов леса послышался шорох и увидела я, как пришло всё в движенье. Чёрные тени-шакалы со свистом накинулись на останки великана. Слышался мне хриплый лай — хохот, рык и скулёж, бесовские песни. А потом… Потом увидела я его. Он стоял на другой стороне в тени. Высокий, жилистый, с руками длинными, когтями острыми. С рогами ветвистыми, опутанными словно нитями. Глаза горели его ярко-красным огнём, жаром обдавали.       Слова застряли в горле, и лишь сильнее сжала руку Ванюши, который притаился за спиной. Возвышаясь надо мной, как щитом собой укрывая, обнял второй рукой.       — Не смотри на него, — шёпот уха коснулся и послушно зажмурилась я, да только поздно было.       «Негоже с чужаками якшаться, Варенька», голос тягучий, хриплый звучал в голове моей.       — Ваня, — тихо позвала, стараясь спрятаться на плече его.       «Ступай со мной, милая. Ладушка ждёт тебя не дождётся, тятька да мамка слёзы льют, что дочурки ненаглядные разлучены» — от слов этих по спине побежал холодок. Вцепилась что есть мочи в Ваню и замотала головой, губу закусив.       — Не слушай Тёмного Царя. Чтобы не говорил чёрт рогатый, не слушай. Всё врёт, заманить тебя хочет. Сгубить, — Ваня быстро шептал, укрыв руками, тихо раскачивая.       Пир всё продолжался. Тело великана тащили, грызли и рвали, пока ничего от него не осталось. Даже кровь его зловонная исчезла, выпитая, с землёй съеденная. Тогда и Тёмный Царь неспешно растворился, напоследок имя моё распевая.       Так и сидели, обнявшись. Не в силах была я оторваться от Ивана и взглянуть в угольки красные. Чудилось мне, что за спиной он стоит, смотрит, ждёт. Руки свои тянет и смеётся не слышно.       — Ушёл он, ушёл, — Ваня заглянул мне в лицо и выдохнул, огладив меня. — Так будет и с волком. И с тобой, если пойдёшь за ним.       — Он не такой, — упрямо мотнула головой, не выпуская Ванюшу из рук.       — Ты несмышлёныш ещё, не знаешь много. Послушай, что скажу, да запомни. Коли в беду попадёшь — бесы обступят, станут звать к себе, манить и искушать — позови меня. Я приду, где бы ты ни была. Найду везде и укрою. Не дам Тёмному Царю душу твою получить и силу, — Ваня протянул мне серебряную цепочку, а на ней из дерева-рябины крестик. — Схорони за пазухой, а как буду нужен, возьми его в руки и позови меня.       — Развеж ты ведьмак? — трясясь, прошептала ему в лицо.       — Нет, но у ведьм и я научился кой-чему, — невесело рассмеялся Ванюша и помог подняться мне на ноги.       — Откуда ты такой?       — Откуда и все, Несмеянушка. Да только судьба у всех разная. Ты, поди, думаешь, я всех без разбору готов покромсать? Охотник на нечисть? Может, я и охотник, да только любить тоже умею. Не чуждо мне колдовство, и якшаться с ведьмой для меня не зазорно. Не бойся меня, Варенька. Не обижу, — руки шершавые, но ласковые, легли на плечи содрогающиеся.       К себе мягко притянул, к груди его прильнула, облегчённо вздохнув. Слышала его сердце, как стучало тревожно оно. Видела лицо его, как больно ему было. Да в глазах страха немерено. Чего он боялся так? Чего так сильно хотел? Не верила ему, но, о ужас, боялась, что не верю Всеславу. Тёмный Царь смотрел на меня, как смотрит порой Всеславушка.       Судорожно сглотнув, со всей своей силушки сжала Ванюшу, прижимая к груди и жмурясь. Беда не приходит одна.       Медленно шагая рядом с Ваней, всё думала о том, куда отправился Всеслав. Уж не знала, откуда во мне взялось смятение, подозрение и недоверие? Всё так быстро закружилось и завертелось. Уже и не знала я, что меня ждёт, что делать мне. Анисья твердила про Ванюшу, просила держаться за него и не отпускать, но сердечко упрямо тянулось к Всеславу. Он казался таким родным, таким знакомым. Он понимал меня, чувствовал меня, он знал меня и не надо было ничего говорить.       Ваня же слыл ожившим кошмаром из видений Янины. Он был ласковый, улыбчивый, рубаха-парень, который тянулся ко мне, обещал защитить, спасти, укрыть собой, лишь бы я с ним осталась. Памятуя о Янине, боялась я повторения, если послушаю бабушку и сделаю выбор нужный, а не правильный.       — Спасибо тебе, — мы вышли из леса и стояли на тропке, где уже виднелся наш домишко. Из трубы струилась тонкая дымная струйка. Анисья растопила печь. Видать, собирается что-то из снадобий сготовить.       — Варя, ты сберегла свою ношу? — Ваня смотрел на свёрток в моих руках, который я не выпускала, несмотря ни на что.       Умудрилась донести его в целости и сохранности. Ни пылинки лишней на нём не было.       — Ты знаешь что там? — видела я, что он знает, да только молчит. — Скажи мне, Ванечка, молю. Одна я не знаю, что задумала Анисья. Даже ты и тот знаешь.       — Не могу пока сказать, не проси. Анисья сама расскажет, потерпи, — Ваня хотел уйти, но, повинуясь странному порыву, я подалась вперёд, ухватившись за руку его.       — Мне страшно, — не то сказала, не то выдохнула, не желая отпускать руки молодца.       — Не бойся, не надо. Тут тебя не тронут. Анисья сильнее, чем ты думаешь, — Иван с минуту поколебался, разглядывая моё лицо, а после широко улыбнулся, как обычно. — Извини меня, Несмеяна.       — Да что ты?.. — не успела я удивиться, как сжал он руку мою с ношей покрепче, положил длань свою мне на затылок и подался вперёд. Губы его тёплые, мягкие, как мёд сладкие. В груди птичка затрепыхалась, забилась.       И хотела оттолкнуть его да не смогла. Он был другой. Внутри меня не бушевал ураган, не вскипала кровь, но стало так легко, так тепло, словно солнышко выглянуло после дождя. Не то бес попутал, не то Тёмный Царь всё не отпускал, но потянулась к нему, коснулась рукой его лица, ласково провела по щеке его колючей, опустила ладонь на шею, привстав на цыпочки.       Ваня шумно выдохнул, обхватив меня двумя руками, приподнимая над землёй, а я обняла его за шею, не выпуская ноши.       — Не ходи с ним сегодня. Не подойду к тебе, не трону больше, только не ходи с ним сегодня. Он утянет на дно, к Тёмному Царю отведёт и как дар принесёт, — морщась, как от сильной боли, Ваня не выпускал меня, едва касаясь своими губами.       — Ваня… — не знала ни что сказать, ни что сделать. Сердце заходилось при мыслях о Всеславе. Понимала, что натворила и не было мне прощения.       — Варенька, солнышко, всё что угодно сделаю, что хочешь сотворю, но не дай ему сгубить тебя, — Ваня поставил меня на землю, всё ещё не в силах окончательно отпустить, а я и не просила, не рвалась. Покорно стояла и смотрела в глаза его голубые, ясные.       — Меня бабушка ждёт, — заколдованная, робкая я стояла, не отпуская молодца.       — Я приду сегодня вечером, чтобы отвести тебя на праздник невест. Хочу сплести венок с тобой и ждать, когда он, спущенный на воду, приплывёт ко мне. Мы зажжём костёр и вместе с вереницей других пройдём через его пламя, — он говорил тихо, большим пальцем поглаживая мои губы.       — Его должна сплести одна я, загадав имя любимого, — как в тумане отвечала, улыбаясь глуповатою улыбкой.       — Я приду, — на прощание коснувшись моего лба коротким поцелуем, он поспешил прочь.       Анисья сидела за столом, перебирая травы. Довольная, как кошка, она жмурилась, что-то мурлыкая себе под нос.       — Вот, дед Микола сказал, это то, что ты хотела, — протянув ношу, я опустилась на лавочку и выдохнула. Сердце забилось. Перед глазами пробежало всё, что успело случиться за этот день. Качнув головой, решила, что не стоит говорить Анисье ничего. Чего доброго, переполошится, разволнуется, пуще прежнего осерчает от забот за меня.       — Смотрела? — хитро вопрошала она.       — Видишь, что нет. Зачем спрашиваешь? — не отводя взгляда от старушки, я намеревалась добиться ответов на все своим вопросы сегодня.       — Ишь какая, — Анисья хмыкнула, не переставая улыбаться. Отодвинув ступку, она подтянула к себе свёрток. — Подойди, девица.       Сила из ног ушла, и они подкашивались, но стерпев и не подав виду, я преодолела те несколько шагов, разделяющих нас.       — Раскрой его.       Глубоко вдохнув, я стала медленно разворачивать белую ткань с вышивкой, осторожно сняв гроздь рябины. Убирая слой за слоем, я всё больше чувствовала, как совершаю нечто невозвратимое.       Наконец мы с бабушкой увидели тряпичную куколку. Маленькая, с тёмными нитями-волосками, пуговками глазами, в красном платьице и крохотном пояске, на руке браслет-кольцо.       — Что это, бабушка? — кольцо сверкало золотом, переплетённое смолой чёрной, сияющей изнутри.       — Твоя судьба, Варенька, — в голосе бабушки слышалась тихая радость.       — Да объясни же ты мне! — уж слишком много тайн и секретов. Больше не могла я терпеть и ждать, гадать. Напустила Анисья туману и не найти в нём ходу верного.       — Вторая кукла у твоего суженого. У него кольцо второе. Это ты должна отдать тому, кого увидела первого после зова заветного, — бабушка взяла куклу в руки, сухими морщинистыми, но тёплыми руками, оглаживая её.       — Как это? — я задохнулась, раскрыв уста. — Так это ты то чудище послала?       — Нет, Варя, не я. Оно пришло потому, что Царь Тёмный не хочет дать исполниться делам правильным, добрым. Отдай кольцо Ивану до полнолуния, а как луна ядом нальётся, мы проведём обряд. Свяжем вас двоих кровью навек. Тогда печать древняя, сильная, завязанная на крови человеческой, останется цела. Вместе с ней и Тёмный Царь отправится в царство своё подземное на долгие столетия, а коли с волком бешеным сбежишь, то Царь получит могущество — дар Янины.       — Как же, бабушка, это? Что же получается? Как поможет кому-то моё счастье? — слушала Анисью и не верила. Она спокойно смотрела на меня, улыбаясь горько.       — Янина знала, что за ней охотились, по тому и девчонку искала скорее. Она уж старая была. Смерть давно за ней пришла, да дар её держал. Я схоронила её за печатями и наговорами, да только и меня нашли, Варенька, слуги чёрные — черти из омута того, — Анисья не опускала глаз, а я слушала и не могла разуметь, что же такое она говорит?       — Выходит, это ты виновата? Ты привела их? — догадка с ужасной силой билась в моей головке.       — Нет, они пришли бы и без меня, Варя. Поверь, не хотела я судьбы тебе такой, но что я могла? Теперь твой черёд. Слуги его придут, ты не сомневайся. Пришло времечко, а ты, егоза, влюбиться вздумала, — словно стащившего что ребёнка отчитывала меня Анисья, журила, как шкодницу.       — Не проси меня, не надо. Не знаю ничего о вещах этих страшных. Только то, что Всеславушка люб мне, — схватив куклу, я подскочила на ноги, снимая рывком кольцо.       — Чему быть, того не миновать, внучка, — Анисья не держала меня, не звала, позволяя уйти. Только напоследок уже в спину долетели её слова: — Не позволь обмануть себя, подумай о слугах его тёмных. Они за любой личиной прячутся…       Припустив, я бежала, не разбирая дороги. Уже не было страшно. Знала только одно — они отдают меня в дар, как барашка.