Возмездие будет моим?

— Отец Киллиан, все что мы сегодня услышали, это правда? — Кардинал Август испепеляющее посмотрел на него. Киллиан молчал, понимая, что все это заслужил, не в силах сказать хоть слово в оправдание. Эмма имеет право на месть, он и не догадывался о её ненависти к нему. — Значит, это правда. Что ж, отец Киллиан, забудьте думать о повышении сана. Да и в принципе забудьте, что когда-то служили. Вы — позор на истории церкви. Вы изгоняетесь из прихода, отныне вы не имеете права даже приближаться к храму, где служили. Вам даются сутки, чтобы покинуть дом, который мы вам выделили. Вот вам мой совет, сдайтесь властям, потому что бедная женщина не сможет заявить на вас в полицию. И не позорьте имя церкви, немедленно снимите сутану.       Киллиан со слезами на глазах посмотрел на священнослужителей. Ему хотелось кричать, что его оклеветали, что это все не так, но он понимал, что заслужил. Всего час назад он узнал, что у него есть сын, что женщина, которую он любил всю свою жизнь, люто его ненавидит. Киллиан даже не подозревал, что испортил ей жизнь, поэтому она испортила жизнь ему.

***

      За несколько дней до случившегося, Эмма и Киллиан сидели у него в кабинете, как обычно общаясь о вере. Киллиана очень забавляли их бесконечные споры. Эмма была очаровательна. — Меня, знаешь ли, ничто не убедило, будто Бог на самом деле существует. Ни разу не видела ни малейших доказательств. А ты? — И я не видел. Но это убеждение опирается не на доказательства, Эмма. Оно опирается на веру. Если нет веры — нет ничего. На вере строится католическая церковь. — Весьма непрочная основа. — Возможно и так. Но я уверен, что верить способен каждый. Признаюсь, я вынужден постоянно с собою бороться, чтобы сохранить веру, но никогда я не сдамся. — С удовольствием разбила бы тебя в пух и прах. — Он весело на нее посмотрел. — Я не сомневаюсь, — Она встала с кресла, подошла к нему. — Отец Киллиан, мне пора, давайте обнимемся на прощание. Вы ведь скоро уезжаете. — Киллиан поднялся с кресла и обнял ее. Он наклонил голову, хотел коснуться ее щеки, но Эмма стала на цыпочки и ухитрилась коснуться губами его губ. Он вздрогнул, словно от ядовитого укуса, но тотчас опомнился, снова наклонил голову и нежно ее поцеловал. Киллиан одной рукой обхватил ее талию, другой — плечи, его ладонь легла ей на затылок, зарылась в ее волосы, он прижал ее лицо к своему, будто боялся, что она ускользнет. Она резко отстранилась, а он испуганно посмотрел на нее. — Эмма, я не мужчина, я священник. Священник и мужчина не могут существовать в одном лице — если ты мужчина, значит, не священник. — Неужели ты не можешь кого-то просто желать? — Я отказался от желания, я доказал себе, что с желанием можно совладать, подавить его, обуздать, так как желание присуще мужчине, а я — священник. — Ладно, священник, мне пора. Спасибо за столь увлекательную беседу, — Эмма торжествующе вышла из кабинета, направляясь к фотографу, который сидел в кустах. — Заснял? — Все до секундочки!       К тому времени у Эммы было достаточно материала, чтобы покончить со священником Киллианом.       В день, когда Киллиан поехал в епархию, она направилась за ним. Она знала, что он должен был подойти к десяти, поэтому в половине десятого она робко постучалась в кабинет кардинала Августа. — Ваша светлость! Простите меня за неожиданное появление, но у меня к вам очень срочный разговор, — Кардинал жестом показал, что она может говорить. — Это касается вашего епископа. Я хотела сначала обратиться в полицию, но подумала, что лучше будет сначала посоветоваться с вами, как мне быть. — Я внимательно слушаю тебя, дочь моя, — кардинал сел за стол, поправив сутану. — Дело в том, что меня преследует один ваш епископ Киллиан Джонс. Много лет назад мы жили в одном городе, он меня донимал своими ухаживаниями, но я любила другого и не принимала их. Потом он уехал учиться в семинарию, а накануне своего отъезда, на прощальной вечеринке, он приставал ко мне. У меня к вам очень большая просьба, не могли бы вы позвонить в семинарию и спросить, не замечали ли они каких-нибудь странностей, потому что четыре года я жила спокойно, но потом опять вернулся он. Он опять преследовал меня на каждом шагу, а потом воспользовался моей беспомощностью и обесчестил меня. Когда настало время принимать сан, он спокойно уехал, а я узнала, что беременна от него. Так как у меня нет родителей, я не смогла бы воспитать ребенка, мне пришлось отказаться от сына. Я переехала в другой город, хотела начать все сначала, пошла в церковь, а там опять он. Отец Киллиан настоял, чтобы я ходила к нему на занятия. Я решила, что все поменялось, но нет, — Эмма наигранно начала плакать. — Он начал приставать ко мне, а потом… Он изнасиловал меня, я пыталась сопротивляться, но он сильнее меня, — кардинал долго молчал, всматриваясь в лицо Эммы. — Девушка, вы понимаете, что это очень серьезные обвинения? — Конечно, у меня все доказательства с собой. Я с этим планировала идти в полицию.— Она указала на папку, которую держала в руках. — Я желаю с этим ознакомиться, — Эмма протянула ему папку. Открыв ее, Август начал просматривать содержимое. Справка из роддома, подписанное заявление об отказе от ребенка, показания каких-то людей, заверенные шерифом Сторибрука, показания людей, заверенные шерифом Питтсбурга, фото побоев, заверенные питтсбургской больницей, фото Эммы с побоями, а главное фото как Киллиан целует Эмму, а на следующем снимке она его отталкивает. В голове у Августа не укладывалось, как Киллиан мог такое сотворить. Август очень хорошо его знал. Он помнил его, когда Киллиан только принял сан, а Август был простым каноником. Да, он как-то общался с ним, говорил, что влюблен, что хочет уехать. Но он не мог поверить, что эта любовь была преследованием бедной девушки. — Я прямо сейчас позвоню в семинарию.       Позвонив, кардинал не услышал ничего утешительного. Декан факультета прекрасно помнил студента, который постоянно рукоблудил на первом курсе и пришлось принимать меры. Кардинал устало опустился в кресло. Он не понимал, верить ли этой девушке или нет. Но на бумаге было все так расписано, и эта девушка намеревалась идти заявлять на него в полицию. Если его посадят, то нельзя допустить, чтобы в прессе прослыли фото священника-насильника в сутане. Это бы существенно подпортило рейтинг церкви. — Сейчас отец Киллиан подойдет в десять утра, и вы повторите свои обвинения.       Когда на часах было без двух минут десять, в кабинет постучался Киллиан. Для него это утро было особенно волнительным. Когда ему разрешили войти, он зашел в кабинет и увидел Эмму. Внутри все оборвалось. Присутствие Эммы не предвещало ничего хорошего. Кроме того, в кабинете кардинала собралось еще несколько архиепископов, которые что-то очень бурно обсуждали.       Услышав обвинения Эммы, он осел на ближайший стул. Говорить не было сил, он судорожно пытался найти ответ, за что она так с ним. Он тут же вспомнил про свою оплошность в ту единственную ночь и с легкостью поверил в существование сына. Но все остальное было ложью. При последних словах в ее голосе прорвалась мстительная свирепость.       Эмму отпустили, поблагодарив за своевременный сигнал. Но она не собиралась уходить далеко. Она осталась ждать его в холле на первом этаже здания епархии. Свон собиралась вдоволь позлорадствовать над Джонсом. Но она не чувствовала должного ликования. Ее сердце болезненно сжималось.       Киллиан… а ведь только он ей в жизни и нужен. Она любила его. Но разве она не старалась пол жизни внушить себе обратное? Будь он проклят! Он заслужил все это! Но, увидев его глаза, сердце пропустило удар. Какого черта он ее заставляет жалеть о содеянном, когда она так долго стремилась отомстить Джонсу. Оглушенная, злая, она стояла и тупо ждала и смотрела, как он, стройный, высокий, подходит ближе. — Ну и где был твой Бог, когда тебя так поливали грязью? — Эмма, нет. Хватит. — Что мне сделает твой Бог теперь? — она закрыла глаза, оскалив зубы в угрюмой усмешке. — Мне, конечно, прямая дорога в ад. Но сперва, надеюсь, мне удастся высказать Богу, до чего он жалкое, злобное ничтожество! Мне уже нечего терять. У меня абсолютно ничего нет: ни семьи, ни сына, ни работы. — Нет есть! Тебе есть, что терять! Твою душу, твое сердце, твою любовь, которую ни смотря ни на что ты носила в себе.       Эмма посмотрела ему в глаза, и в ее глазах все явственней сквозили стыд и унижение, а по его лицу проносились тени самых разных чувств: боль, обида, но под конец оно выразило безмерную жалость, и тут она поняла, как страшно, как жестоко ошиблась. Хуже того, поняла, что он это знает. — Киллиан… — Эмма, скажи мне, пожалуйста, за что ты так возненавидела? Настолько сильно, что ты разрушила свою жизнь. Ты знаешь, что я всегда тебя любил, ты всегда была в моем сердце. Когда я выбирал тебя, ты меня отталкивала как можно дальше, я становился тебе неинтересным. Но стоило мне выбрать Бога, так ты сразу требовала моего внимания. Я метался между тобой и Богом, но по сути был верен только своему честолюбию. Я знал это, но все равно говорил себе: «Так правильно, так должно быть». А ты… Выбрала для себя ужасную участь: безграничную ненависть, месть. О, Эмма… — он закрыл лицо руками. — Что же мы наделали….       Эмма осознала сказанное Киллианом. Она поняла, что добилась своего, она уничтожила Джонса, но этого ли она добивалась? Но даже сейчас, в такой непроглядной темноте, в которую погрузила она себя и Киллиана, он не бросается обвинениями, а жалеет её. Оглянувшись на свою жизнь, она поняла, что совершенно не заслуживает любви и сочувствия этого человека, но он все равно их дарит Эмме. От понимания этого Эмма стала омерзительна сама себе. — Киллиан, я сама не понимаю, за что я так… — она осеклась, а Киллиан привлек ее к себе и зажал в объятиях. — Эмма, я не знал, что у меня есть сын, — он на секунду замолчал. — Я надеюсь, ты найдешь себя и свое счастье, — он в последний раз зарылся лицом в ее волосы, вдохнув яблочный вкус, и ушел.       Он не знал, куда ему идти, но знал точно, что эта глава его жизни бесповоротно закончилась. Направляясь как можно дальше от этого места, он начал переходить дорогу, но ему не суждено было добраться до другой стороны улицы. Фура с продуктами, которая гнала на полной скорости, переезжала перекресток на желтый, надеясь, что проскочит. Это случилось моментально. Киллиан не успел даже помолиться, увидев несущуюся машину, он осознал неизбежность того, что произойдет. Перед глазами возник образ улыбающейся Эммы.       Эмма в слезах смотрела в стеклянные глаза Джонса, держа его за руку. Она целовала его безжизненные губы, но он не приходил в себя. Киллиан Джонс получил раны, несовместимые с жизнью. Рыдания душили ее, она не могла осознать тот факт, что его больше нет. До приезда скорой, пока ее не оттащили, она не выпускала его из объятий. Ее руки и платье были перепачканы в крови любимого. Она осознала, что любит его, кричала о своей любви ему, но он уже никогда не сможет это услышать. Водитель фуры с ужасом стоял неподалеку, узнавая в задавленном человеке семинариста, который много лет назад помогал ему разгружать продукты.