Что останется после тебя

      Дождь, острый и холодный, льет часов с шести вечера. Сумерки незаметно прокрадываются в город — и асфальт блестит в темноте, подсвеченный люминесцентными глазами автоматических фонарей.       Сейчас около двух — у Сэма ночной автобус. Вокзальный навес бесполезен: они промокли насквозь, пока добирались.       Джон запрещает брать машину, говоря, что три квартала — не крюк. Дин понимает: отец зол, разочарован и пьян. Сэм хлопает дверью, не дожидаясь конца фразы: все слишком далеко зашло.       Дин догоняет брата и молча идет чуть позади, через квартал зачем-то отбирает у него сумку и несет сам. Сэмова жизнь умещается в небольшой холщовый рюкзак, купленный на армейской распродаже. Дин уверен, что вещи в нем промокли так же, как и они, — что-то придется выбросить. Дин не уверен, что среди ненужного барахла не будет его самого.       Дождь тарабанит по навесу и стекает ручьями в водосток, который ни черта не справляется — вода льется тяжелыми струями на растрескавшийся от местной жары асфальт. Дин жалеет, что не надел куртку: он замерз — по спине ползет мерзкая мелкая дрожь, а предплечья, не закрытые рукавами рубашки, покрываются гусиной кожей. Он вдруг думает, что погода — самое то, чтобы сдохнуть.       Сэм стоит рядом. Влажные волосы липнут ко лбу и вискам. Кисти неуклюже засунуты в карманы джинсов. Он сутулится, так и не привыкнув к своему росту: вытянулся за одно лето на добрых полтора фута и из коротышки превратился в йети. Дин всегда придумает для него какое-нибудь тупое прозвище. Сэм признается себе, что ему будет этого недоставать.       Автобус подъезжает точно по расписанию. Старое информационное табло с выбитыми пикселями сообщает Сэму, что до отправления в новую жизнь остается пятнадцать минут. Дин видит в красных подрагивающих цифрах обратный отсчет и чувствует дуло, приставленное к груди. Сердце сжимается одновременно с пальцами, до белых костяшек стиснувших лямку братова рюкзака.       Дверь автобуса открывается.       — Ну, я пошел, — говорит Сэм, но с места не сдвигается. Дин кивает и краем уха улавливает звук взводимого курка. — Позвоню тебе, как доеду. Отец, думаю, не очень будет рад меня слышать. — Сэм поворачивается и протягивает руку. Дин секунду смотрит на раскрытую ладонь, его желваки перекатываются, и Сэму кажется, что брат сейчас схватит его за шкирку и потащит прочь, да и еще надает хороших тумаков в придачу, но ошибается. Дин снимает с плеча рюкзак и вручает ему. Сэм замечает на Диновом лице странное выражение, но белесые вокзальные лампы все портят: от них больше тени, чем света. Сэм старается отогнать воспоминание, которое упорно лезет в голову: Дин огребает на одной из охот по полной, отец штопает его по живому, матерясь сквозь зубы. Дин молчит, терпит и не жалуется, но Сэм знает, что ему больно, чертовски больно. Сэм понимает: тогда у брата было такое же лицо, как сейчас.       — Береги себя.       Два слова, произнесенные тихим, совершенно не похожим на обычный Динов голос, окончательно выводят Сэма из равновесия, но он не может отступиться — это было бы предательством самого себя.       — Поехали со мной, — неожиданно предлагает Сэм. Дин усмехается.       — Кто-то должен присмотреть за нашим стариком. Дело.       — Есть другая жизнь, Дин.       — Верю, Сэмми, верю.       — Но…       — Но, — кивает Дин. — Всегда есть «но».       Сэм обнимает его одной рукой за шею. Дин слабо улыбается: паршивец выше его почти на полголовы, — и похлопывает брата по спине. Рубашка мокрая — можно выжимать.       — Переоденься, а то заболеешь, — говорит он брату в ухо. — Стэнфордские девчонки на сопли не ведутся.       Сэм фыркает и легко вскакивает на подножку старого MCI, будто тренировался этому долгие годы, оборачивается и бросает через плечо:       — Я позвоню.       — Береги себя, — зачем-то повторяет Дин, прекрасно осознавая, что это он должен беречь Сэма, должен остановить этот ненормальный кульбит брата, это гребаное прощание, выбивающее землю из-под ног. Он за каким-то чертом разрешает автобусным дверям закрыться. Сэм машет ему из-за тонкого квадрата стекла, забрызганного дождем, расплывается неясным силуэтом, проходя дальше в салон, но Дин все равно поднимает руку в ответ.       Это все — глупость, глупость, глупость.       MCI отъезжает, поднимая брызги, и окатывает водой из лужи — кроссовки, как пить дать, расклеятся. Дину плевать. Он выходит на дорогу и смотрит вслед медленно удаляющему автобусу: Сэмова макушка видна в заднем окне.       — Ну давай же оглянись, — шепчет Дин: боже, он словно девчонка в ромкоме. — Пожалуйста, Сэмми.       Сэм не оглядывается.       Выстрел.       Дин срывается с места и бежит в другую сторону так долго, насколько позволяют легкие и разрывающееся сердце. Дождь заливает ему глаза — и пути не разобрать.       Дин думает, что эта ночь — самое то, чтобы сдохнуть. И, кажется, он мертв.