От Иларии до Вияма. Часть вторая

Год 6850 от Сотворения мира, 30 ноября — 1 декабря Виям — 1 — — Как спали, дитя моё? Лени открыл глаза и быстро обернулся на голос. Сестра Уэлла сидела у окна, подперев голову рукой, и смотрела на него внимательно и испытующе. — Что вы здесь делаете? — Лени не возмутился — он чувствовал себя смущённым. — Простите, что я здесь, ваша светлость, — сказала ведьма. — Я почувствовала, будто с вами не всё благополучно. — Мне снились странные сны всю ночь, — вынужден был признать Лени. — И что же вам снилось? — Я летал во сне, но не так, как обычно это бывает. Я словно вышел из тела и за одну ночь увидел весь Гутрум. Я видел Каррас: там всё хорошо, словно они живут в другой стране. Вести о последних событиях ещё не дошли до госпожи Мейнир. Как думаете: стоит послать к ней гонца? — Думаю, это мудрое решение, дитя моё, — кивнула Уэлла. — Да, я напишу ей сразу как встану. Кристиан, уверен, не стал бы возражать. — Что вы ещё видели? — Потом я видел Земерканд. Я ведь ни разу там не был, но уверен, что видел всё, как есть на самом деле. Я видел дворец герцога, и его самого: он встревожен тем, что приор Мельяр отправился на Собор. Герцогу доложили, что жена приора тайно уехала раньше мужа, и у него не получится причинить ей вред. — И как выглядел герцог Земерканда в вашем сне, дитя моё? — Мужчина средних лет, тучный, с красным лицом. Кажется, он слишком любит выпить. — Да, такой он и есть. Необычный же сон вам снился. — Потом я видел четверых крестьян и священника, которые везли на телегах три длинных ящика. Они ехали по тракту и приближались к лесу севернее Шанны. — Надеюсь, они свернут южнее, — покачала головой Уэлла. — Тамошний тракт небезопасен. Лени подтянул одеяло и придвинулся поближе к краю необъятного герцогского ложа. — Это те самые крестьяне? Они тело принца везут? — спросил он. Сон теперь пугал его даже больше, чем когда пригрезился. — Те самые. А супруга вы видели? — Да, видел. Кажется, он решил ехать в гарнизон на южной границе. — Это прекрасно! Гонец скоро его отыщет! — ведьма хлопнула в ладоши. — А потом сон вдруг изменился. Я стал падать с огромной высоты и очнулся на кровати в этой комнате. Сначала я решил, что уже не сплю, и вдруг почувствовал, что в спальне не один. Там, где сейчас сидите вы, стоял рыжеволосый мужчина, одетый в старомодную тунику, отороченную лисьим мехом. Мне кажется, я его видел уже, но не могу вспомнить — где. Он обернулся, посмотрел на меня, и мне вдруг стало так страшно, будто… будто… — Лени замялся. Давешний сон напомнил ему те ужасные дни, когда он ребёнком был заперт похитителями в сарае и к нему пришла ведьма, лишившая его памяти. Он до сих пор не мог без содрогания вспоминать чёрный силуэт, который увидел тогда. — Мне казалось, что если он подойдёт ко мне, я умру. Но тут я увидел маленькую девочку. Она стояла вон там, у двери, и грозила мужчине пальцем. — Значит, ночной гость вызывал у вас страх, а девочка? — спросила Уэлла, подошла к кровати и положила прохладную ладонь на лоб волчонка. — Девочка была странная: я совсем не помню её лица. Так же, как и у мужчины. Но я помню, что она была одета во всё серое. Ладонь Уэллы дрогнула. — Девочка подходила к вам? Она с вами говорила? — Нет, она даже не смотрела на меня! — Хвала богине! Значит, бояться нечего. Лени, чуть прикусив губу, внимательно посмотрел на ведьму. — Что же, этот мужчина и эта девочка... — начал осторожно, — они реальны, как герцог да крестьяне, которых я тоже видел в своём сне? — Иногда нам снятся странные вещи, — уклончиво ответила ведьма. — То, что вы видели с высоты, вы видели ясно. Этому верьте. — Но чего же тогда я могу не бояться? — резонно спросил волчонок. Уэлла вздохнула — сама начала разговор. — Чар, магии, — нашлась она с ответом. — Но это было просто продолжение сна, забудьте. Лени кивнул, но ведьма чувствовала: недолго ей отделываться такими объяснениями. Рано или поздно,— скорее, рано — его светлость захочет докопаться до истины, и ей придётся рассказать ему. Но как посмотрят боги на то, что их тайны раскроют... пусть не простому смертному? Впрочем, начинался день, полный беспокойств и хлопот. Лени отвлёкся на письмо госпоже Мейнир, а Уэлла села сочинять послание для матери Фрайды. Памятуя о том, что гонец может нагнать её и приора уже в Бранне, она решила ограничиться намёками, чтобы письмо выглядело невинным. «Дорогая тётушка! Почтительно целую ваши ручки и сообщаю, что знакомый наш — тот самый шалопай, что доставлял так много неприятностей семье и соседям, — преставился. Догулялся парень, свернул себе шею. Только вот хлопот теперь не оберёшься. Да и не вся родня ещё знает. А я спешу вас уведомить: вы помолитесь за бедолагу, чтобы живые не проливали по нему слёз больше, чем он заслуживает, а Единый принял бы его душу в отеческие объятия». Уэлла показала письмо Лени со словами: — Матушка знает мой почерк, она поймёт. Нынче ночью я ей сон о принце пошлю — подготовлю. — А можно Кристи тоже сон? — спросил Лени, смущаясь. Нарисовал себе сон для герцога, конечно, не о принце, ну... не только о принце. Дела всё-таки на первом месте. Но ведь можно и кусочек о том, как его в замке ждут. Кристиан, разумеется, и без того знает, и как, и кто, но если можно... почему нельзя? — Дитя моё… — невольно рассмеялась Уэлла. — Попробую и его светлости сон послать, пусть поторопится. Волчонок немного поборолся с собственной совестью, требовавшей не отрывать супруга от важных дел, и благодарно кивнул. Странно Лени чувствовал себя рядом с ведьмой: не было нынче поводов для веселья и благодушия, однако волк внутри прыгал и резвился, как щенок какой. Вот попросил о сне, а потом только подумал: не время ведь, да и так Кристиан поспешит в замок, к чему ж ещё торопить? А перед глазами словно сама рисовалась белая волчья морда, умильная и с высунутым языком. Да и нужен ли повод, подумал он вдруг. Что же будет за жизнь, в которой надо особый повод искать, чтобы побыть с любимым, порадоваться тому, что вместе, что все дорогие люди живы и благополучны, что война, которой не миновать, пока ещё не началась. Кристиан уехал, не взяв с собой, о чём Ленард, конечно, сожалел, но подчинился решению супруга. Впрочем, не собирался сидеть в тоске у окна и смотреть на замковый двор и стены. Ему тоже хватало работы, и Уэлле повезло, что она застала в столице хотя бы молодого правителя. Ленард собирался в имение, но вначале решил выполнить просьбу приора и посетить строительство двух благотворительных заведений (которые к тому же строились по большей части на его же деньги): больницу для бедных и школу для сирот. А уже на другой день Ленард поехал бы навестить своих арендаторов. Теперь он отправил вместо себя Йоана, снабдив его письмом к старосте. А сейчас... утром Кристиан обычно принимал просителей в зале. Но он в отлучке, может, и просителей-то не будет тоже. Лени колебался, не уверенный, что должен, что может, что имеет право... «Соправитель», — вспомнил он. Вздохнул. Окликнул Гарета. — Предупреди... — начал негромко, снова вздохнул и закончил твердо. — Если придут к герцогу с просьбами или жалобами, я буду в зале. Пусть проводят. Тайны из отъезда Кристиан не делал, и кое-кто решил, видимо, что молодой герцог окажется более сговорчивым в некоторых вещах. Во всяком случае, двоих просителей из числа богатых горожан, намекавших на особую благодарность в случае удачного разрешения их дел, стража аккуратно протащила по залу и отправила в полёт по ступеням на замковый двор, приговаривая, чтобы те не забыли поблагодарить Единого за то, что так легко отделались. Зато вдове сукновальных дел мастера, пришедшей с жалобой на конкурента покойного мужа, желавшего купить мастерскую за бесценок и чинящего препятствия другим покупателям, Лени уделил времени больше, чем ей полагалось. Последний проситель Лени удивил. Он оставался в зале всё то время, что юный правитель беседовал с горожанами, слушал, смотрел, но с места не двигался. Опустил пониже капюшон старенького плаща, благо, волчонок не требовал в своём присутствии обнажать головы. Когда Гарет в последний раз громко спросил — если ли ещё желающие обратиться к его светлости с просьбой или жалобой, дернулся вроде, но не вышел вперёд. Маттиас его заприметил, поразился странностям, но за оружие хвататься не спешил — уроки Бартока сказывались. Подобрался осторожно поближе к незнакомцу, вежливо и негромко попросил пройти с ним к трону. Незнакомец не отличался особым ростом и даже сутулился немного, хотя, возможно, таким образом он скрывал крепкое телосложение, но оружия при нём не было, и потому Маттиас не посчитал его опасным. Подойдя к трону, мужчина откинул капюшон, но тут же и поклонился низко, приложив руку к сердцу. В этом жесте было что-то негутрумское, а больше восточное, хотя одет незнакомец оказался на местный манер. Стоило ему открыть рот, как Лени даже рассмеялся беззвучно от радости. — Да пошлют боги тебе долгих лет жизни, о светлейший! — басовито пророкотал посетитель на ушнурском наречии, напоминавшем калхедонский язык — во всяком случае, выговор и различие в значении некоторых слов не мешали этим двум народам понимать друг друга. Посетитель продолжил на гутрумском: — И Единый пусть помогает тебе в делах твоих. Он выпрямился, и на Лени посмотрела пара небольших тёмно-карих глаз, немного миндалевидных. Широкое лицо мужчины украшала окладистая борода, между бровями залегла глубокая складка — не морщина вовсе, а именно складка, которая лучше всего выдавала совсем молодых парней, кому морщин иметь не полагалось. Перед Ленардом стоял самый настоящий медведь-оборотень, о которых он только в книжках читал. Волчонок быстро припомнил всё, что слышал об ушнурских медведях. Ответил вежливо — сперва на гутрумском, потом на калхедонском, пожелал здоровья гостю и милости как Единого, так и богов его рода. — Чем могу помочь вам, почтенный? — спросил, когда обмен любезностями был закончен, и к тому же удалось с собою справиться, не смотреть во все глаза. — Назовите ваше имя. — Иллёр Венцик, светлейший, — медведь опять поклонился. Он чуть не раздувался от гордости, что его так приняли, с таким вежеством, и обращались не как со смердом каким. Ленард сделал жест, прося гостя подождать минуту. — Гарет, просителей больше нет? Может, опоздал кто-то? — спросил он. — Нет, ваша светлость, — улыбнулся тот. — Прикажи принести хорошего вина и всё, что к нему полагается. А вы садитесь, почтенный Венцик, — и Лени указал на стул, на котором до того сидела вдова сукновальщика. Несколько минут — и в залу внесли небольшой столик, на нём, как по волшебству, возник графин с вином, кубки, миска с фруктами, тарелки с копчёным мясом, дичью и засолённой рыбой. Лени сам разлил вино. — Угощайтесь, почтенный, — предложил радушно. — Дорога была неблизкой. Медведь огладил бороду. — Ваша правда, светлейший, — хотя и не такая далёкая, как вы, может быть, думаете. Живём мы с моими родичами ныне в Бранне, в лесу между Флирром и Диниром. А в самом Гутруме давно уже обосновались: почитай, со времени войны Ушнура с Калхедонией. — Это же три-четыре поколения, — удивился Лени. — Как же вы уцелели по время гонений? — Да, светлейший, попали из огня да в полымя, как говорится. Но только в лес мы переселились, когда там эльфов перебили, а до того жили в городах. Мы же не земледельцы, а ремесленники — всё больше по металлу работаем, гончарим понемногу. Увы, за время жизни в Бранне наши мужчины разучились ткать ковры, а как в леса ушли — к чему стало заниматься чеканкой, если товар продать не удастся? Охотой жили, рыбалкой да огородничеством, продвигались всё дальше к северной границе, всё ближе к Вияму. Стали до нас доходить вести, что гонения закончились, но только людям в Бранне мы не доверяем больше, а про Виям почти ничего не слышали. — Однако же, почтенный, вас сюда зачем-то отправили, верно? — улыбнулся Лени. — Вы же вроде посла? — Не так давно пробирался мимо леса, где мы обитаем, отряд вооружённых всадников, и были среди них калхедонцы. Да не простые калхедонцы, светлейший… Губы Лени чуть дрогнули, но он тут же сжал их сильнее, чтобы не выдать волнение. — Да вы не бойтесь, светлейший, — медведь по-своему истолковал выражение лица молодого герцога, — мы поладили с Его царским величеством, отцом вашим. Отряд на привал остановился, а мы им дичи принесли и с собой ещё в дорогу копчёного мяса дали. Конечно, не с царями нам говорить и не с приближёнными царскими, но те воины, что из Вияма с ними шли, много чего нам рассказали о здешних делах. Лени старался оставаться невозмутимым, как подобает правителю, серьёзному, хоть и юному. Известия об отце порадовали, пусть ничего и не значили, — что землю Гутрума Нардин покинул невредимым, он и без того знал, тревожило дальнейшее, но тут уж гость был бессилен. — И насколько увиденное вами, почтенный Венцик, совпадает с их рассказами? — спросил он степенно. Медведь покашлял, помедлил, подбирая слова. — Покорнейше прошу прощения, ваша светлость, — сказал наконец, — но ведь и вы... если можно сказать, нам не чужой. — Можно, — кивнул Лени, — но чего же вы хотите, почтенный? — Нас осталось мало, всего три семьи, и три молодых парня у нас не женатые, а где в лесу жён найдёшь? Бранну же мы не верим. Меня послали с нижайшей просьбой: просить о позволении для нас переселиться в Виям. Лени вздохнул. Надо было подождать Кристиана, надо было поговорить с ним. Хотя тот не стал бы возражать. Наверное, не стал бы. — Скоро вернётся его светлость герцог Кафф, — сказал волчонок. — Конечно, я бы мог принять такое решение один, но, думаю, не стоит. Отдохните пока в замке. Всё равно ваше возвращение требуется подготовить: послать с вами нескольких воинов и подводы, чтобы ваши родичи смогли перевезти вещи. Вряд ли вы держите в лесу лошадей. И даже если есть одна-две, их не хватит для того, чтобы быстро перебраться в другое герцогство. Вы хотели бы поселиться в городе? — Нет, светлейший. Нам бы неподалёку, но в деревне всё же. Лени кивнул. В его имении были участки земли, не занятые арендаторами. Вот только как воспримут на хуторах такое соседство? — Мы — народ мирный, ваша светлость, — продолжил медведь, — незлобивый, оборачиваемся, когда нашей душе угодно, от луны не зависим и мук особых при обращении не испытываем. Жениться можем и на обычных девицах, а дети всё получаются медвежатами. — Я читал, — опять кивнул Лени. Он чувствовал себя немного странно. Давно ли он, словно милости, искал работы в этом городе, пытаясь скрывать свою природу, а теперь к нему обращаются за милостью такие же, как он. — Вам отведут в замке комнату, почтенный, — продолжил Лени. — Будьте моим гостем. Медведь встал, приложил ладонь к сердцу и низко поклонился. — А сами-то вы женаты? — спросил волчонок. — А то о молодых печётесь, а сами? — Увы, ваша светлость, неженат. Брат мой старший женат, а я и племянник мой холосты. — Незачем от брата отставать, почтенный, незачем. Венцик смущённо улыбнулся. Лени жестом усадил его обратно, пригубил вина, первым взял с тарелки ломтик мяса, подавая пример. Когда Венцик, по его прикидкам, заморил червячка, он простился и вышел из зала, думая, кого послать за Тьерри, но верный домоправитель уже ждал его. — Мейстир Венцик останется у нас, — сказал Лени. Тьерри кивнул. Подробности ему были не нужны. Ленард прошёл в кабинет, и вскоре там неслышной тенью возник Барток. Он явился сразу, как только получил письмо, однако волчонок, рассказав последние новости, отправил его до утра обратно к князю. Но лишь только восток окрасился алым, Барток вернулся. Он не вмешивался в действия Маркиса, лишь только приглядывал, как его будущий преемник действует, как расставляет охрану — и остался доволен. Маттиас тоже заслужил одобрительный кивок. Оба парня, не осознавая того, просияли, будто получили в награду по мешку с золотыми. Барток и это отметил, посмеиваясь про себя. Лени, видя счастливое лицо Хрюшки, порадовался за друга. Барток старался не показывать тревоги, которая была вызвана не столько гибелью принца и грядущей борьбой Кристиана за трон — это они оба давно предвидели и даже приближали события, насколько было возможно. Бартока больше тревожили тылы: справится ли волчонок с управлением герцогством, оставшись в Вияме один? На мгновение он пожалел, что не вернулся до отъезда Кристиана. Потом вспомнил Шалью, с которым расстался незадолго до рассвета, его затуманенный спросонья взгляд, спутанные волосы, сбившиеся простыни, на которых оба провели приятную, но беспокойную ночь. Лени сидел за столом Каффа, разбирая бумаги. «Он справится, — сказал себе Барток, присматриваясь к волчонку. — Все начинали когда-то. А я буду рядом, если мальчик оступится». — Ждать всегда тяжело, — сказал он, услышав, как Лени тихонько вздохнул, отложив прочитанный документ. — С ним же всё будет благополучно? — спросил Лени, убедившись, что они одни. Вопрос прозвучал так по-детски, и смотрел он на Бартока, как малыш на ярмарочного фокусника, искренне веря, что и голубь, и бумажные цветы действительно появляются по волшебству из пустой шапки. — Всё в руках… — Барток запнулся, — Единого. Но если рассудить здраво, то Кристиан выходил живым из схваток со зверолюдами, а они пострашнее, чем выжившие из ума члены Совета. В ожидании прошёл день, потом и ночь пролетела. Лени на удивление своё крепко спал — наверняка Уэлла наворожила. На рассвете отряд герцога, не привлекая внимания трубным гласом, пролетел по улицам просыпающегося города. Стража еле успела опустить подъёмный мост. Лени хотел встретить Кристиана внизу, но запутался в одежде, собираясь впопыхах, и попал в объятия супруга уже в тронном зале. — Ну и вести, душа моя! — Кристиан крепко прижал волчонка к себе, предчувствуя вскоре новую разлуку. Тут он увидел появившегося как тень Бартока. — Друг мой, и ты здесь. Хорошо. Идёмте в кабинет. Где там эта ве… сестра Уэлла? — Я позову, — торопливо сказал Лени, не спеша, впрочем, выбираться из объятий супруга. Он не спрашивал Уэллу, какой сон она послала герцогу, но тот, что приснился ему, был очень возбуждающим. Но ведьму не нужно было звать — она сама пришла, чуть только трое мужчин перешли в кабинет Кристиана. — Ваша светлость, — сестра Уэлла присела в поклоне. — Рад вас видеть, сестра, — сказал Кристиан. Волчонка он уже устроил удобно в своём кресле. Лени порывался рассказать ему о своих решениях, о медведе, что ожидал дозволения переселиться в Виям, но никак не мог выбрать мгновения. — Садитесь, сестра. — Кристиан кивнул в сторону макенского дивана. — Рассказывайте, как дело было. Уэлла, не в пример другим женщинам, говорила кратко и по существу, и повествование её заняло немного времени. — Кристи, а Совет правда может наказать деревню? — спросил Лени. — Могут. Не наказать, конечно… Эта поганая троица захочет, скорее всего, скрыть смерть принца. И целая деревня свидетелей им ни к чему. — Хочешь сказать... — Лени побледнел. Кристиан вздохнул. — Да, именно так. Конечно, это будет делать не королевская гвардия, но и просто вооруженного сброда в столице достаточно. За лишнюю пригоршню золота родную сестру в бордель продадут, что уж про пару десятков крестьян говорить. — Но ведь нельзя же этого допустить! Кафф улыбнулся невольно — так горячо вдруг вспыхнул волчонок. — Можно послать отряд на границу Карраса и Земерканда, — предложил Барток. — Творец! — Кристиан хлопнул себя по лбу. — Нужно Мейнир предупредить! — Я уже, — робко промолвил Лени, — уже гонца отправил. — Молодец, — похвалил его супруг. Сжал ладонь волчонка. Посмотрел на Бартока. — А успеют? — Должны успеть. Вот только придётся стоять отрядом на границе и посылать вперёд разведчиков. Пока что войти отряд на земли чужого герцогства не может. Но на границу они прибудут вовремя. Кристиан мгновение подумал, не говоря ни слова, кивнул Бартоку. Тот поднялся и вышел, тоже ни слова не говоря. — Кристи, — Лени решился рассказать о более мирных делах, — у нас гость в замке. И он поведал о медведе-ушнурце. — Можно ли ему и родичам его перебраться в Виям? Кристиан улыбнулся снова, внимательно глядя на мужа. — По глазам вижу, моя светлость, что можно, — сказал он. — Ведь уже и место присмотрел, где им поселиться, прав я или нет? — Я подумал, что на моих землях им найдётся место, — смутился волчонок. — И от столицы недалеко. Легко смогут свои изделия сбыть. Думаю, что и крестьянам моим будет чему у них поучиться, да и наоборот. Кристиан кивнул. — Впредь такого рода решения принимай сам, на меня не оглядывайся. — Но как же... — проворчал Лени, борясь с собой, — и приятно было такое доверие, и ответственность страшила, — я же не единственный герцог в Вияме. Что ты такое говоришь, Кристи? — Говорю, что когда я в отъезде, радость моя, не жди моего возвращения, решай и распоряжайся сам. — Кристи! Лени хотел было броситься супругу на шею, но вспомнил, что они не одни. Но когда обернулся, оказалось, что Уэллы в кабинете нет. Она ушла незаметно, вслед за Бартоком, так что оба правителя и не почувствовали. Волчонок обнял герцога. — Мне так страшно было, — признался он. — Одному, без тебя. И сны эти... — Сны? Не бойся снов, любовь моя. Явь бывает пострашнее снов. Но если Единый будет милостив, мы обойдёмся малой кровью. — Я не хочу крови вообще, — прошептал Лени, уткнувшись носом в шею супруга. — Не хочу. Почему мы не можем... — Не можем, — вздохнул Кафф. — И я не хочу крови, любимый, хватит той, что на границе проливается. Была бы моя воля, люди умирали бы только от глубокой старости, а то и вовсе жили вечно. Отдав необходимые приказы, Барток вернулся в замок. Был он мрачен, потому что множество мыслей роилось у него в голове, и он знал, что сейчас не время строить планы: каждый новый день может принести совсем не те известия, что ожидались в Вияме, а значит, планы придётся менять. Любой бы на месте Каффа устроил мятеж в столице, захватил власть силой, направив на Бранн полки наёмников. Потопил бы город в крови и забрал корону себе. Да только и Совет ещё не выжил из ума окончательно, именно такого шага от претендента на престол они и ждут, и город начнёт готовиться, лишь только прибудут крестьяне со своим жутким грузом и правда о смерти принца откроется.

***

— Господин Барток. Он резко остановился посреди коридора и обернулся на голос. — Сестра Уэлла? Ведьма подошла к нему, Барток посмотрел в её синие глаза и почему-то опустил взгляд. — Что вам угодно? — спросил он. — Я тороплюсь. — Его светлости Ленарду снился ночью сон. — Это стоит обсуждать? — спросил Барток, понимая, что вопрос не имеет смысла и ведьма не заговорила бы с ним о чём-то малозначащем. — Боюсь, что кто-то из бессмертных посетил его во сне. Кто-то, вызывающий у людей страх. — Ленард описал своего... посетителя? — помедлив, спросил Барток, боясь услышать ответ. — Мужчина, лица которого он не помнит, одетый в зелёную тунику с лисьей опушкой. Барток не изменился в лице и искренне надеялся, что Уэлла не прочтёт его мыслей. — Там была ещё девочка в сером, — продолжала ведьма, — на Лени она даже не смотрела, но все, кто… кто чтит богов, знают, кто ходит в серой одежде. У кого много лиц. «Нурлаш», — сказал себе Барток. Вздохнул. Слишком часто родня появлялась в Вияме. Он бы понял, если бы родичи проведали его, но волчонок... его юная светлость? — Его светлость, — эхом отозвалась Уэлла, — стал задавать много вопросов. — Придётся дать ему ответы, — сказал Барток. — Не сейчас. Но уже скоро. Ведьма почтительно наклонила голову. Но не успел Барток сделать и двух шагов, как услышал: — Боги редко являются смертным. Но иногда кто-то, кого люди считают своим, притягивает их внимание. Ленард, конечно, не человек, но он и не полубог. У Бартока даже дыхание не сбилось. — Его светлость — очень необычное создание, — сказал он уверенно, будто не поняв намека. — Но самый обычный оборотень, божественный, — по-девичьи хихикнула Уэлла. — Даже обычные люди привлекают внимание богов, — снова сделал вид, что не понимает, Барток. — А необычные в необычное время — тем более. — Как вам угодно, господин Барток, — совсем другим тоном произнесла ведьма, — но передайте вашему родичу, что не стоит пугать мальчика по ночам. С вашего позволения. — Она присела в поклоне и гордо удалилась. Барток только вздохнул. Он и сам не мог понять, чего опасается. Кристиан считает его другом, Ленард — тоже. Оба ни разу не выказывали воинствующего единобожия, его же, Бартока, наверняка почитали вообще неверующим. И это ничуть не мешало. Что случится, если они узнают, чей он сын? Может, и не в том было дело, что он боялся неприятия с их стороны. А в том, что, пожалуй, в папашу его уверуют. Дело близилось к войне, и Бартоку не хотелось, чтобы в Вияме появились два новых почитателя Сифея. С папашей связаться — потом не расплатишься. На дорогах Земерканда — 2 — — К Осису надо было поворачивать, и там через Шанну переправляться, — ворчал староста. Маленький караван, состоящий из трёх телег и пятерых мужчин, ехал по тракту уже четыре дня, изгиб реки заставлял поворачивать северней, всё ближе к лесу. Поначалу они ехали по тракту среди многочисленных подвод, направлявшихся в столицу. Но такая компания заставляла постоянно беспокоиться, отвечать на многочисленные расспросы: а чего везёте? а куда путь держите? На первой и третьей телеге в длинных ящиках лежали утопленные в соли свиные туши, о том, что скрывала соль во втором ящике, крестьяне старались лишний раз не думать. Но не думать не получалось, и вестники несчастья решили ехать дальше другой дорогой, только теперь их пугало безлюдье, повсюду мерещились разбойники. — Не поминайте лишний раз, вот и не накликаете, — продолжал ворчать староста. Он правил второй телегой, стараясь не задумываться о её грузе. Перед тем как отправиться в дорогу, он счёл свои грехи, покаялся и получил отпущение, продиктовал священнику подробные распоряжения, как разделить имущество меж его подросшими сыновьями и мужьями дочерей, что достанется жене — и прочие детали, которые так важны, когда внезапно приходит смерть. Бумагу он оставил родичу, выбранному в качестве душеприказчика. — Сын мой, — сказал священник, — нам бы стоило повернуть к реке, найти, на чём переправить наш груз в столицу по воде. — Эх, отец Хоарв, раньше надо было думать-то. Дальше река на земли Карраса уходит, потом ещё Виям зацепит. Две переправы, два герцогства. Везде пошлины плати — на то у нас деньги есть, а баржу нам Единый с небес от щедрот пошлёт? — Не гневи Единого, сын мой, — миролюбиво ответил священник. — Есть у меня деньги, припрятаны. — А лошадей куда? — Отправим пустые телеги обратно в деревню, возьмём с собой Оэля, — священник обернулся и посмотрел на рослого парня, ехавшего позади, — втроём-то доберёмся. — В столице отпустим мальчишку, — сказал староста твердо. — Ни к чему ему... — Да уж конечно, сын мой. Свиней-то мы и в порту продать можем. Сразу. Отошлём его обратно на любом торговом судне, что плывёт к устью. Я вот думаю: мы с тобой отправимся со своей ношей в дом Верховного. Не во дворец, а к нему. — А в чём выгода? — вздохнул староста. — Небось, стражники и там стоят. Долго ли кликнуть? — В дни Собора, думаю, Верховный выслушает любого священника, — усмехнулся отец Хоарв. — Не придётся долго ждать аудиенции. Уж конечно, я первым пойду. — Да с таким ящиком-то... — староста вдруг ухмыльнулся, намекая на любовь приора к разным «пожертвованиям», — Наш-то Верховный и без промедления примет. Простите, отец, но сами знаете. — Да уж, подарочек везём… Они замолчали, но думали об одном и том же. Ещё два долгих дня и две тревожных ночи миновали — и милостью Единого телеги добрались до границы с Каррасом. Вдоль её пологого берега лошади издавна тянули баржи, везущие грузы в столицу. Оставалось только добраться до первой переправы и пристани, а там, может, повезёт, и кто-нибудь возьмёт с собой. Отец Хоарв уже втайне каялся и просил у Единого прощения за грешные мысли: ему порой казалось, что предложение одного из деревенских — закопать тело за околицей — было не таким уж глупым, пусть и нечестивым. — Прочитал бы молитвы, — шептал он про себя, — службу бы отслужил... Каждую неделю служил бы, каждый день. Может, повернуть... Единый, молю, дай мне знак. Ещё ведь не поздно, совсем не поздно, продать свиные туши да вернуться... Он надеялся, что у пристани не найдётся добрых душ и никто их не примет на борт. Вот и придётся ехать восвояси. Паромщик уже полдня смотрел на их телеги да вздыхал. Селяне сидели у ящиков и жевали краюхи, мрачно глядя на реку. Кроме двух вёсельных судёнышек, идущих посередине Шанны, ничего с самого утра они не видели. Отец Хоарв загадал — ждать до полудня, а там... поблагодарить Единого за милость и трогаться в обратный путь. Но тут один из селян поднялся на ноги и приложил ладонь ко лбу, вглядываясь вдаль. Показались два тяжеловоза, тянущих лямку под присмотром работника, а потом и баржа, видавшая виды и давно не крашеная, но гружёная знатно. «Единый, пронеси!» — взмолился мысленно священник. Тяжеловозы подходили всё ближе, а паромщик стал опускать канат в воду поглубже, чтобы баржа днищем его не задела. У переправы лошади остановилась. — Эй, на берегу! — крикнул кто-то с баржи. — Чего везёте? — Солонину везём! — закричал староста. — В столицу! Не возьмёте ли с собой? — Возьмём, чего не взять! — прокричал человек с баржи, который был, видать, хозяином. — Грузитесь на паром, мы вас с середины реки подберём, коли хотите! Запрошу недорого. Священник смиренно вздохнул. Что ж, Единый рассудил по-своему. — А солонина-то хороша? — крикнул хозяин баржи. — Я б взял, а то от рыбы скоро сами чешуёй обрастём. — Одним кабанчиком поделимся! — крикнул староста, и у священника вдоль хребта прокатилась волна холода. — Тогда грузите, — махнул рукой владелец. — Эй, там, Боско, Тейн, помогите добрым людям. Хозяин выделил им угол, куда поставили ящики, благоразумно спрятав тот, что с телом, в самый низ. А из верхнего достали тушу кабанчика, оттяпав добрую половину для команды баржи. Денег хозяин не взял, ограничился натуральным обменом. — Ну, не поминайте нас лихом, — сказал староста, обнимая на прощание парней, которым предстояло возвращаться в деревню. На них смотрели с удивлением: словно не в столицу солонину везут, а к поганым макенцам едут, откуда пути назад нет. — Деревенские, — с пренебрежением сказал один матрос другому, и тот кивнул, забыв, что оба они не так уж и давно на барже. Деревенские и дальше продолжали чудить. Открыв один ящик, они поделились с командой половиной свиной туши, но есть вместе со всеми отказались, несмотря на настойчивые приглашения капитана. Правда, попросили разрешения воспользоваться очагом, сварили отвар из ягод и уселись у своих ящиков, жуя хлеб и запивая его горячим. — Чудные какие, — промолвил парень по имени Тейн. — Можно подумать, нужна нам их солонина. — Деревенские все недоверчивые. Пусть себе. У них, поди, больше и продать нечего, как эти туши. Только к чему так далеко везти, не возьму в толк. Продали бы где поближе. — Капитан пожал плечами. — Да шут с ними. Невелика ноша, пусть плывут. Бранн, 3 декабря — 3 — В Бранне вот уже неделю утро начиналось с колокольного звона. Улицы расчистили и вымели, церкви подкрасили, убрали цветами. В доме Верховного приора готовили комнаты для гостей. Лошадям их нашли место в конюшнях городской стражи, поскольку в конюшнях дома Верховного решили определить на ночлег слуг приезжих. Приор Вармунд лично наставлял повара, только в самый последний момент вспомнив, что гостей должно поразить скромностью и простотой в духе заповедей Единого. Прошёл в кладовую, посмотрел на щедро запасённые лакомства, до которых был большим охотником, и тяжко вздохнул. Но ради дела стоило и немного попоститься, тем более что пример воздержанности предстояло подавать лишь на публике, а стало быть, земеркандские устрицы, подкопчённые окорока виямских оленей, морская рыба, прибывшая из Ахена в бочках с травами и горным льдом, свежая дичь из личных лесов приора могли подождать своего господина до вечера и услаждать лишь его вкус. Гости не могли, конечно, прибыть в столицу одновременно, о чём народ втайне жалел, потому что его лишали пышного и торжественного въезда высоких духовных особ. Разве что приор Гильмар и приоресса Фрайда утешили жаждущих поглазеть да порыдать от умиления. Гильмар ехал на здоровенном жеребце, который способен был выдержать его немалый вес. Он улыбался, махал рукой и щедро раздавал благословения. Рядом с ним на скромном, но выносливом муле ехала мать Фрайда. Покрывало её от дуновения ветра то и дело относило в сторону, и открывалось прекрасное, казавшееся вечно юным лицо, так что зрители поминали небесных духов. Глава городского совета Бранна встретил духовных особ, приветствовал их и предложил лично проводить в дом приора Вармунда. И тут его ждал сюрприз: отказ за отказом. Любезно, но твёрдо приоры Вияма, Карраса и Земерканда, и некоторые главы орденов — мужской ветви Молчальников, женской — Уставников (та самая мать Фрайда, тётка герцога Каффа), да и мужской тоже, и неожиданно мужская ветвь Печальников отпала от прежде питавшего его древа, — все эти славные церковные иерархи отвергли приглашение Верховного. Пришлось вкушать устриц в обществе тех немногих высоких гостей, кто ещё сохранил к нему лояльность. Теперь уж яства не к чему стало прятать, наоборот: немногих сторонников нужно было хорошенько прикормить. Верховный лишь скорбно напомнил себе, что не стоит получать слишком уж большое удовольствие от ужина, ибо с утра предстоит читать проповедь о воздержании — для собравшихся горожан. Сразу после торжественного молебна об открытии Собора. В главный храм Бранна не смогли попасть все желающие побывать на службе. На площади вокруг величественного здания с высокой колокольней, над которой возвышались только башни королевского замка, стоявшего на холме, собралась празднично одетая толпа горожан. Стража расчистила широкий проход к дверям храма, чтобы почётные гости смогли беспрепятственно пройти на молебен. Из-за спин стражников высовывались любопытные лица: горожане разглядывали богатые наряды знати, их драгоценности, ничуть не задумываясь о том, что повод пощеголять ими совсем неподходящий. Стоило человеку попасть в храм, как он оказывался в царстве золота, мерцания светильников и аромата благовоний. Огромный символ Единого венчал алтарь. Справа помещалась кафедра, с которой проповедовал Верховный приор, а слева, на помосте, высился пустовавший уже бессчётное число лет королевский трон. На бархатной, шитой золотом подушке покоился скипетр, символизируя присутствие его величества среди своих верных подданных. Рядом с троном стоял господин Мабон, глава Совета, явный и зримый представитель короля и власти. Первые ряды деревянных скамей с резными спинками, с мягкими подушечками, уложенными на сидения, предназначались для особо знатных прихожан — те обычно сидели справа от центрального прохода. Места для приоров и приоресс, а также настоятелей больших монастырей располагались слева. Не в пример обычным, а в последнее время и праздничным дням, собор медленно, но верно заполнялся прихожанами. Многих не видели здесь уже довольно долго, многие приехали из окрестных имений, кое-кто добирался и из соседних герцогств — среди последних простолюдинов не было. На скамьях, предназначенных для духовенства, пока что сидели только две приорессы — Молчальница и Печальница. Про них в народе много чего говорили, шептались потихоньку. Одна, мол, молчит про то, что в спальне Верховного делает, а вторая печалится, потому что туда не вхожа. Знать, рассаживаясь по «своим», часто именным, скамьям, поглядывала в сторону благочестивых дам и непочтительно посмеивалась. В гордом одиночестве прибыл глава ордена Печальников, настоятель Земеркандской обители, и скромно уселся в стороне от приоресс на бархатную подушечку. Присутствовавшие стали перешёптываться, потому что большинство иерархов до сих пор не появилось. Внезапно за дверями храма послышался шум и приветственные крики. Все подумали, что прибыл Верховный приор, и даже встали со своих мест. Но шум возрастал, а такое почтение в адрес преподобного Вармунда горожане раньше не выказывали. Однако никто в храме ещё не успел сесть на места, когда в дверях показались приоры Вияма, Карраса и Земерканда, главы мужских орденов Молчальников и Уставников и мать Фрайда, которая плыла впереди мужчин, сияя красотой, уже не скрытой покрывалом, не стыдясь цветущего лица, щедро рассыпая по сторонам благословения. Остальные от неё не отставали. Восторг толпы снаружи постепенно перекинулся и на тех, кто находился в храме. Приорессы жеманно поджали губы. Обе они явно не одобряли мать-настоятельницу, подозревая в ней скрытую угрозу. Однако раз сам Верховный пока ещё не решался на открытое противостояние с Фрайдой и её сторонниками — в ордене и церкви, они склонили головы в приветствии от равных равной. Подойдя к скамьям, приоры неожиданно взяли подушечки и отдали не глядя прихожанам, сидящим позади них, а потом сели на места. Знать нервно заёрзала, а простой люд одобрительно зашептался. Подушки стали передавать из рук в руки, и они достались старикам да немощным в самых дальних рядах. Приорессы снова поджали губы. Заигрывать с простолюдинами — как низко! — подумали они обе, совсем забыв, что приняли постриг отнюдь не высокородными дамами. Фрайда отвесила им любезный поклон. Все понимали, что со смещением Вармунда ордены не останутся в стороне от перемен, и многим придётся расстаться с тёплыми местечками и дать ответ новому Верховному — как именно блюли они интересы паствы и защищали доброе имя своей церкви. Наконец и Верховный появился в храме в сопровождении приора Бранна — все прекрасно знали, что тот только занимает кафедру, но никоим образом не влияет на церковные дела. Став Верховным приором, Вармунд не желал выпускать из рук бразды правления в герцогстве, поэтому посадил на своё прежнее место доверенное лицо. Ликование про поводу встречи иерархов из герцогств и глав орденов ещё не утихло, так что немного досталось и Вармунду, но крики стали стихать, и несколько шагов Верховный прошёл в странной тишине, нарушаемой лишь капаньем свечного воска. Но вот опять раздались приветствия: были у Вармунда и сторонники, конечно, но он, главным образом, надеялся на горожан, которым исправно платили за то, чтобы они создавали атмосферу народной любви. Порой к ним присоединялись просто любители поглазеть на сильных мира сего, которым всё равно, кому выкрикивать здравицы. Верховный низко, но с достоинством поклонился королевскому трону, осенил благословением и бархатное сиденье, и господина Мабона, и всех собравшихся, этим же жестом утишая восторженные крики. Отметил про себя, что были они нынче жидковаты, сделал зарубку в памяти — проверить счета кастеляна, ведавшего и подобными тратами. Проворовался, не иначе, подлец. И всё это он проделал и подумал с неизменно умильным выражением лица. Вармунд сел на свой резной стул с символом Единого на спинке — и тут грянул хор, начав службу с традиционного гимна «Длань Единого над нами». На хоре Верховный не экономил, понимал важность, потому если уж на что Единый и взирал в Бранне благосклонно, так на это Вармундово детище точно. Басы бархатно рокотали, тенора звенели — кантор хора особо заботился, чтобы их голоса никто не мог назвать «козлиными», чем тенора порою грешат. Но неизменно доводили прихожан до слёз умиления мальчики-хористы, поющие как небесные духи. Зазвенели под сводами детские голоса, Верховный, будто в задумчивости, медленно обвёл глазами слушателей. Отметил Гильмара, на Фрайду смотрел с сожалением — такая женщина! и в чём они не сошлись? За племянника старается, понятное дело. Быстро пробежал взглядом по тем, в ком был уверен. Задержался на тех, о взглядах и симпатиях которых ничего не знал. Чем привлечь? Посулами, угрозами, приукрасить себя, очернить противника? Остро жалел порой Вармунд, что не родился ведьмаком, как в сказках, что давным-давно бабка рассказывала, — чтобы людские мысли читать, как по книге, и никогда не ошибаться. Служба завершилась, народ потянулся к выходу, а высокие гости проследовали в Палату собраний, что соединялась с храмом длинной галереей. Верховный гордо шёл впереди: служба успокоила его. Казалось, ничего не изменилось ровным счётом. Ну назначены выборы, ну собрались высокие гости — можно подумать, ему впервые приходится проходить эту процедуру. Вармунд, правда, слегка запамятовал, что когда его переизбирали вторично, трое из присутствующих ещё не занимали свои нынешние посты, да и сам он — не сказать, чтобы был другим человеком, но хотя бы не пренебрегал своими обязанностями. В Палате собраний уже стояли в ожидании приоров и настоятелей одиннадцать удобных кресел. В центре зала возвышалось двенадцатое — Вармунд с сожалением покосился на него. Пока не переизбрали, надлежало сесть вместе со всеми. Он первым занял одно из кресел, затем разместились остальные, и Верховный с удивлением и настороженностью увидел, что расстановка сил не поменялась. Места по левую и правую руку от него заняли Печальница и Молчальница. Приор Бранна, замявшись, сел рядом с последней, а Печальник выбрал сестру по ордену. Итого четверо, на кого Вармунд мог хоть как-то рассчитывать, против шестерых. Знать бы ещё: это они ему выражают своё недоверие или же в сговоре между собой? У Вармунда засосало под ложечкой. Если это сговор, то кто их кандидат? Взгляд Верховного перебегал с лица на лицо. Гильмар или Мадс? Кто из них? Мадс был известен Вармунду как человек себе на уме, но ничем не выдающийся. Он тихо исполнял свои обязанности при покойном герцоге Белтране, сохраняя с правителем вежливо-холодные отношения. Старый пират набожностью не отличался, но церкви не мешал. Впрочем, тоже самое Вармунд мог сказать и о любимчике старика — герцоге Каффе. Помощь Каффа обители Блаженной Тени не в счёт — там всё-таки тётка настоятельницей. Не в вере дело, а в долге родича. Да и по донесениям из Вияма нет особой дружбы у Каффа с тамошним приором, и делами церковными больше любовник занимается, никак грех рождения замаливает, думает, школы да лечебницы для простолюдинов и прочего сброда шкуру волчью с него соскребут. Вармунд мысленно приказал себе остановиться, взялся за чётки — само благочестие с виду, а мысли читать никому не дано, по меньшей мере, никому вокруг него. Успокоившись, продолжал рассуждать. Каффу в церковных делах никакого интереса нет, а и возникнет — не знает он, что да как, с приорами не в ладах и дружиться некогда. Коли метит на трон, то обхаживать да заманивать недосуг ему. А вот Фрайда... Фрайде Кафф доверяет, а она племянника в обиду не даст. За него и сама встанет, и своих поднимет. И с Гильмаром мать Уставница дружна, не скрывает даже. Стало быть, Гильмар. Гильмар. Верховный даже чётки оставил. Похвалил себя: пусть недруги шипят, что потерял хватку, вот каков Вармунд, всё видит. У выборов Верховного приора был столетиями заведённый порядок, которому неукоснительно следовали. Начали с молитвы Единому, дабы тот послал чадам своим мудрость в выборе достойного, а также обрушил кары небесные на голову тех нечестивцев, которые попытаются извлечь из деяния сего личные выгоды. С точки зрения Вармунда, молитва эта была что мёртвому припарки. Взять хотя бы его: за прошедшие годы не то что молния с небес не поразила, напротив — здоровье отменное, дела идут прекрасно, кубышка полнится. Он уже дошёл до той стадии развращённости, что полагал веру лишь удобным средством управления чернью, а жизнь человеческую — кратким путём до могилы, который пройти нужно с наибольшей выгодой для себя. За молитвой следовало представление кандидатов. Разумеется, Вармунд не мог выдвинуть себя сам, но на этот случай у него имелась верная мать Молчальница. Он бросил на монахиню мимолётный взгляд: до чего ж постарела за последние года три! Особенно это бросалось в глаза в сравнении с матерью Фрайдой, а ведь его любовница младше приорессы Уставников. Вармунд давно не видал Фрайду и всё больше поражался её нетронутой временем красоте. Дело тут явно было нечисто. Ну ничего. Как только его переизберут, он выяснит всю подоплёку. Явно кровь там нечеловеческая либо не обошлось без чар. Хотя формально, согласно букве закона, нелюди и ведьмы имели право быть членами церкви и занимать высокие должности — когда вводили законы против них во времена гонений, просто забыли про это, да и к чему, если их убивали? — но то формально, а на деле всегда можно что-нибудь против человека или нечеловека найти. Молитва, столь же дружная, сколь и искренняя, смолкла. Тишину собора нарушало разве только шуршание парадных одеяний да едва слышный перестук чёток. Вармунд вздохнул и воздвигся на ноги. По традиции следовало завершить текущие дела и лишь потом начинать новое. — Братья и сёстры во Едином! — зычно начал Верховный. — Безгранична радость моя при виде всех вас, без задержек и трудностей прибывших по зову господню в дом Его в это непростое время. Не раз и не два предки наши замирали в ужасе, веря, что вот-вот — и наступит Последний суд, но то ли молитвами и покаянием, то ли милостью Единого всегда жизнь продолжалась. Мы же, смиренные слуги Его, в любой час готовы дать ответ о том, как наставляли чад наших, в простоте своей и грех не считающих грехом, и святость не распознающих, даже глядя в упор. Вармунд обвёл притворно взволнованным взглядом присутствующих. В глазах Молчальницы он прочитал привычное обожание и едва не поморщился. Приор Бранна согласно кивал, Печальница внимала — вот, собственно, и всё. Гильмар перебирал чётки со скучающим видом — ну конечно, он-то на такие речи не способен, деревенщина. На хитром лице Мадса нельзя было прочитать ничего. Мельяр что-то шепнул на ухо Уставнику. Вармунд посмотрел на Фрайду. Та сидела, потупив очи, прекрасная, что твой дух небесный. Вот только на губах её застыла чуть заметная улыбка — кажется, ещё немного, и рассмеётся в лицо. «Ну ладно!» — подумал Вармунд и продолжил: — Прошу вас, братья и сёстры, — Вармунд поднял руки, словно обнимая всех собравшихся, — поведайте нам о делах ваших, дабы возрадовались мы победам большим и малым, или воспомоществовали мудрым советом в трудностях, что так часты на нашем пути. — Проще сказать — «помогли», — пробурчал Гильмар. — Прежде чем помочь, брат Вармунд, неплохо бы послушать о ваших делах на посту Верховного за прошедшие годы. «Брат» резануло слух Верховного, но не успел он отозваться, мать Фрайда сложила молитвенно руки: — И да будет мудрость ваша уроком и напутствием нам, — произнесла певуче. Смиренно, но с прежней едва заметной улыбкой. — По глубокому размышлению… — Вармунд сделал паузу, — негоже перечислять свои заслуги самому. Но некоторые скромные деяния свои хотелось бы представить на ваш суд. Думаю, брат и две сестры, присутствующие на нашем высоком собрании, скажут лучше, чем я. Он мысленно выдохнул и сел. Поднялась мать Молчальница… На десятой минуте её речи Гильмар шепнул на ухо Фрайде: — Меня словно в чан с мёдом засунули. Сейчас слипнусь. Фрайда кашлянула, чтобы не рассмеяться. Опустила глаза, следя за зёрнами чёток, что перебирала медленно, то ли молясь, то ли собираясь с мыслями. — Простите, сестра, что перебиваю, — обратился Гильмар к Молчальнице, — про великолепие служб в столичном храме нам рассказывать не нужно. Сами видели. Но не службами едиными воздаём мы Единому хвалу, простите, братья и сёстры, за каламбур. Но и делами милосердия. Но про это, вероятно, мать Печальница больше знает? Молчальница села на место, не слишком довольная тем, что её перебили на самом, как ей казалось, ярком моменте тщательно отрепетированного славословия. Поднялась мать Печальница, завела привычную речь о делах милосердия, о милостыне, о пожертвованиях, о богадельне при монастыре, где, как все знали, щедростью её ордена доживали свои дни с десяток стариков, чьи родные не забывали вносить плату в приорскую казну. — А сколько выделяется на ваш приют из общей церковной казны? — спросил вдруг её брат по ордену. «Ишь, каррасский телок замычал», — зло подумал Вармунд. — Приют существует на пожертвования, — ответила приоресса. — В таком случае, каковы же эти пожертвования, что хватает и на содержание насельников — кстати, сколько их? — и на уплату в общую казну? Приоресса замялась, бросила молящий взгляд на Верховного. Кто-то из собравшихся усмехнулся — пусть тихо, но вполне явственно. — Пожертвования — вещь хорошая, кто спорит, — по-простецки сказал приор Молчальников Эхан (он, как и Гильмар, вышел из низов), — но до последнего времени мы в Вияме, Каррасе и Земерканде еле сводили концы с концами, потому что исправно отправляли деньги в столицу. И ведь далеко не бедные все три герцогства, но поборы Бранна… Да, поборы! — старик неожиданно возвысил голос и сверкнул глазами. — Поборы росли. Вот и хочется знать, на какие такие грандиозные дела милосердия потрачены деньги наших вдов и сирот. Возведены новые приюты? Открыты больницы? На каждую нашу просьбу мы получали бесконечные отписки, а если деньги посылались, то их хватало только чтобы залатать мелкие прорехи. — Мать Фрайда не даст соврать: со школами тоже не всё благополучно, — сказал глава Уставников Джемас. — Я вас понял, уважаемые братья, — поспешно перебил Вармунд, — думаю, мы обсудим суммы, которые вы можете посылать в столицу. — Нет, брат, вы не поняли: нас интересует, куда ушли деньги, — возразил старик Эхан. — Суммы мы станем обсуждать с новым Верховным приором. — Значит, вы выражаете мне своё недоверие? — От елейного тона Вармунда не осталось и следа. — Верно, — сказала Фрайда. — Но поскольку выборы проводятся в срок, голосовать по этому поводу нет смысла, разве что вы, брат, захотите увидеть в лицо тех, кто вам не доверяет. — И она подняла руку. Вармунд сначала побагровел, но чем больше рук поднималось, тем серее он становился лицом. Фрайда, Гильмар, Мадс (Мадс?! Ах, поганец каррасский!), Мельяр (ну, от него иного Вармунд и не ожидал — вовремя не удавили, теперь расхлёбывать), Эхан (когда уже в ящик сыграет?), Джемас… и… Рука Ордана, приора Печальников, дрогнула, но так и не поднялась. И всё же — шестеро против четверых. Мысль Вармунда лихорадочно заработала: нужно срочно посеять раздор в рядах взбунтовавшихся, перетянуть хотя бы двоих на свою сторону. Мадса и Джемаса, конечно. А как это сделать? Очернить наиболее упорных. Он бросил короткий взгляд на Молчальницу, с которой накануне обсудил кое-какие ходы. Та вскочила с места, охваченная почти искренним негодованием. — И кто же выражает недоверие его святейшеству? — выкрикнула она. — Приор, под носом которого на герцогский трон воссел оборотень, словно в насмешку над всеми знатными семействами и истинно верующими? — Э… голубушка, — поморщился Гильмар, — я сейчас кликну служку и велю принести Свод Священных законов. И если вы мне найдёте там слова, записанные по велению Единого, что оборотни есть слуги нечистого и не обладают теми же правами от рождения, как и обычные люди, что Единый запрещает союзы, основанные на любви и верности, между двумя мужчинами, равно как и между двумя женщинами, я тут же подам в отставку и удалюсь в монастырь. А заодно хочу сказать, что вере этого оборотня могут многие люди позавидовать. Вере и делам милосердия. — Слепец, не видящий дальше собственного носа! — выкрикнула Молчальница. — Метишь в Верховные, как твой еретик — на королевский трон! Гильмар зычно расхохотался. — Я? Мечу на пост Верховного? Да мне и в Вияме неплохо. Дел по горло. А обвинениями такими не разбрасываются, голубушка. Суд Единого ещё никто не отменял. И позвольте узнать, кого это вы еретиком тут выставляете? — Опомнитесь, сестра! — Вармунд окликнул Молчальницу, поднявшись с места и стукнув посохом о помост. — Молитесь о смягчении вашего сердца и очищении ваших помыслов! Объявляю перерыв, братья и сёстры. Все встали со своих мест, и тут Молчальница закатила глаза, затряслась и грохнулась на каменный пол, забившись в припадке. — Началось, — проворчал приор Бранна. Припадки у приорессы время от времени случались, были всегда живописными, кое-кто даже верил, что в бессвязных словах, которые она выкрикивала во время них, содержались пророчества. Иные же считали припадки фальшивыми — надо же чем-то к себе внимание привлечь, как будто мало слухов о связи с Верховным. Пожалуй, один Вармунд знал, что припадки эти самые настоящие. После одного такого, случившегося в самый неподходящий момент, он даже хотел сменить Молчальницу на Печальницу, да пожалел старую любовницу. — Грядёт! — с подвыванием выкрикнула несчастная, выгибаясь на полу. — Грядёт! Ох, солоно! Солоно! Все смотрели на неё — кто с любопытством, кто с презрением. Только Фрайда вдруг нахмурилась и подошла ближе. — Река… река… — захрипела Молчальница, и на губах её выступила пена. — К свиньям причислен будет! — Что за бред, — не выдержал Вармунд. — И настанут дни чёрные! — завыла припадочная. Фрайда тут метнулась к столику, схватила кувшин с водой, подбежала к Молчальнице и выплеснула всё на неё. Та закричала, словно её резали, но затихла. Печальница помогла ей подняться и повела прочь из зала. Несчастная только рыдала и тряслась всем телом. Вармунд даже не посмотрел в их сторону. Остальные приоры и приорессы тоже пошли к дверям: кто-то в галерею, чтобы помолиться в храме, а кто-то предпочёл прогуляться во внутреннем дворе. Верховный решил про себя, что раз Гильмар открыто отвёл свою кандидатуру, наверняка тот, кто присоединится к Фрайде, его соперник и есть. Но Фрайда в одиночестве покинула зал собраний. Правда, Мадс со своим земляком Джемасом ушли вместе, но это вряд ли что-то значило. Гильмар с Мельяром предпочли размять ноги. И тут у Вармунда мелькнула внезапная мысль: а не Фрайду ли часом хотят выставить против него? Поди, уже договорились обо всём. Сомневаясь — что же, Кафф настолько безрассуден, что единственную живую родственницу не пожалел, а впрочем, за такой куш и своей-то жизни не жаль, что там чужие считать да беречь... Вармунд задержался в соборе, отдал распоряжения, чтобы о юродивой позаботились, позвали лекаря, коли будет нужда, чтобы гостям, кто пожелает, сервировали стол — постный, но щедрый, и чтобы его не беспокоили, пока все вновь не вернутся на свои места. Убедившись, что они одни, Гильмар отвёл Мельяра в центр двора к фонтану, журчанием заглушавшему голоса, и тихо сказал: — Времени у нас не так много, сынок, так что слушай внимательно: в дороге мы с Фрайдой получили известие о том, что некто, именовавший себя Хантером, умер. Погиб. — Милостивый боже, — выдохнул тот. — Это же... — Пока никто не знает, — добавил Гильмар. — И да, это значит именно то, что ты подумал. — Но значит ли это, что слова матери Молчальницы содержали в себе истину? — Человек, привезший известие, сообщил, что крестьяне, ставшие свидетелями смерти, решили доставить тело в столицу. А как ещё сохранить его, если не поместив в соль? — В кои-то веки бедняжка сказала истинную правду, — Мельяр вздохнул. — И именно теперь никто, даже её покровитель, не принял её слова всерьёз. Гильмар помолчал немного, озирая окна, выходящие во двор. — И хорошо, что не принял. Мы не знаем, что случится раньше: избрание нового Верховного или прибытие в столицу тела. Но остаются ещё двое из Совета. В случае чего, тебе придётся действовать быстро и решительно. Наш виямский друг уже уведомлен и готовится. Мельяр кивнул. Он хранил молчание, но сложил руки, как будто молился. — Ещё не поздно отказаться, брат, — сказал Гильмар мягко. — Если ты испытываешь сомнения... — О нет. Но боюсь, крови будет больше, чем мы предвидели.