От Иларии до Вияма. Часть вторая

Земерканд. 24 июня 6851 года от Сотворения мира С раннего утра герцог пребывал в самом отвратительном расположении духа. Новых вестей не было — ни с юга, ни от Морроу. А ещё к обеду пришла депеша из Рована: король всей душой поддерживает стремление земеркандцев и герцога освободиться от власти узурпатора, но пока что не может прислать свои войска, потому что на заставах неспокойно — оживились зверолюды. Сорн был уверен, что это простая отписка, но не возражать же королю, который, тем более, может предоставить — Творец убереги от такого развития событий — убежище. Сорн, побушевав, решил действовать сам — и отправил отряды разведчиков, числом по трое, на южные рубежи герцогства и на восток, к Морроу. А еще заготовил Сорн неприятный сюрприз «проклятой ведьме» в Ахене, и уже заранее наслаждался, думая, сколько горя принесёт его затея соседям. Начальник порта Кастор, выделивший людей и на это, скорбно поджал губы, но промолчал. Слишком долго тянувшийся день закончился, обитатели замка отошли ко сну. Сорн ворочался на постели, слушая, как в порту каждый час звонит колокол, отмеряя время. В третьем часу пополуночи кто-то тихо постучал в двери спальни, потом скрипнули петли. — Что ещё?! — рявкнул герцог, резко сев на постели. — Ваша светлость… — послышался робкий голос слуги, — ваша светлость… — Не тяни! Перестань мямлить! — Там… там барон Морроу прибыл. — Что?! — Сорна как ветром с постели смело. Трясущимися от ярости руками он схватил рубашку, никак не мог попасть в рукав, едва не оторвал его. Слуга, сунувшийся помочь, сперва схлопотал оплеуху. Наконец, кое-как закутавшись в шёлковый макенский халат до полу, Сорн, шаркая макенскими же туфлями без задников, направился за освещавшим путь слугой в приёмную. Там уже понаставили свечей и масляных ламп, и в их свете Сорн увидел барона. Вид у того был самый плачевный: весь в крови, волосы растрёпаны, одежда порвана. И ждал барон сюзерена не на своих двоих, а прямо на коленях — посреди комнаты. Конечно, в дороге барон слегка пообтрепался, но не настолько, чтобы выглядеть так, будто только что из преисподней вырвался. Рассудив, он решил придать себе такой вид: порвал одежду, облился кровью курицы, которую отобрал у какой-то крестьянки на хуторе близ столицы. Подготовившись и дождавшись ночи, он отправился сдаваться на милость герцога. — Как посмел? — хрипло спросил Сорн, когда пауза уже стала затягиваться, медленно переходя в фарс. Барон, уговаривая сам себя, что самое страшное позади, что он не виноват, начал произносить тщательно продуманную и не раз отрепетированную во время бегства оправдательную речь, но герцог не слушал. Что замок Морроу пал, было понятно без слов, и раз мерзавец жив — то, ясное дело, сдал манор врагу, спасая шкуру. Сорн повернулся спиной к барону, стараясь справиться с тёмной, слепящей яростью, что поднималась откуда-то из нутра, заполняя его, туманя разум. — Простите вашего верного слугу, — пролепетал Морроу, который уже успел пожалеть, что вообще поехал в столицу, надеясь, что герцог, пусть и не сохранит ему прежний титул, но хотя бы пошлёт войска, чтобы отбить замок у Марча, — простите, ваша светлость… — Слугу?! — зашипел Сорн, оборачиваясь. — Ты не слуга — ты раб, скотина, мерзавец! Он перешёл на крик. — Чтоб ты сдох, тварь! Хрен тебе зверолюдов в глотку затолкать! Но от ругани гнев не унимался, душил, в ушах шумела кровь, в глазах темнело, герцог схватил первое, что попалось под руку — тяжёлый подсвечник, — и с размаха ударил им барона по виску. Тот повалился на пол, а Сорн подскочил, продолжая наносить беспорядочные удары. Истошно закричал слуга, прибежали другие — тоже огласили приёмную криками, а потом, придя в себя, бросились к господину и повисли на нём, силясь отобрать окровавленный подсвечник. Сорн вроде бы утихомирился. Слуги испуганно разжали руки и отскочили от греха подальше в сторону. Герцог посмотрел на то, что осталось от головы барона, уронил подсвечник, а потом и сам рухнул на пол и забился в падучей. Тут уже во всём замке поднялся переполох. Послали за придворным целителем, за охраной, даже начальника порта вытащили из постели и затребовали в герцогские покои — а почему он один должен спокойно спать этой ночью? Целитель прибежал, кое-как разжал герцогу челюсти, палочку в рот вставил. Герцог сжал её зубами и захрипел. — Само пройдёт, — сказал целитель, вставая. — Пока не трогайте его. Вскоре припадок утих. Сорн задышал спокойно. Целитель палочку изо рта у него вынул и тихо позвал: — Ваша светлость, вы меня слышите? — Слышу, зачем приплёлся? — Отнесите его светлость в спальню и уложите на постель, — сказал целитель, поднимаясь на ноги. Слуги переминались с ноги на ногу, косясь на подсвечник. — Не бойтесь, его светлость сейчас вялый и без сил. Герцог и правда не возражал. Но только его голова коснулась подушки, как он велел убрать труп барона, завернуть его в мешок и утопить в море. — Пошлите людей в Морроу, найдите девку, баронскую дочь и привезите её в столицу. — Простите, ваша светлость, но зачем? — решился спросить начальник порта, который уже не знал, откуда брать людей для очередной герцогской бредовой идеи. — В порту макенские корабли есть, так? — Есть, ваша светлость. — Вот макенцам её и отдадите — кому-нибудь да сгодится. В гарем или прямо так... Плавание-то долгое. — Да, ваша светлость, — склонил голову начальник порта, выразительно посмотрел на начальника охраны и глазами показал ему на дверь. В приёмной, старательно проверив, хорошо ли закрыта за ними дверь, и для надёжности всё-таки выйдя на террасу, он объявил: — Мне за девками посылать некого! И без того на башни пришлось поставить матросов с кораблей. Случись что... Начальник охраны смотрел с террасы, как слуги, спотыкаясь, вытаскивают тяжёлый куль, с одного конца которого ещё капала кровь. — Да бросьте, — отмахнулся он. — Доложите через три-четыре дня, что доставили прямо на корабль. Вон там, за мысом посигналили ему с берега, девку отдали и скатертью дорога. Со свечой стоять, пока они там с ней разбираются, приказа не было. — Что делать будем, господин Реньер? — спросил начальник порта. — Вы о чём, господин Кастор? — Да вы понимаете, о чём. Не узурпатор на плаху отправит — так свой пришибёт. — А что мы можем? — пожал плечами Реньер. — Бежать поздно, да и куда? На Рован уже и герцог, думаю, не надеется, а Каффу в ноги пасть... поможет ли? — А вы собираетесь пасть в честном бою, когда войска Каффа станут штурмовать дворец? — Пасть ему в ноги, протягивая перед собой отрубленную голову Сорна, — испытующе глядя на собеседника, вполголоса заметил Реньер. — По крайней мере, это привлечет его внимание. — Тсс, — Кастор обернулся к дверям, — и у стен есть уши. Начальник стражи молча кивнул, соглашаясь. Суматоха во дворце постепенно улеглась, но на востоке уже брезжил рассвет. 25 июня Утром герцог вёл себя так, словно ночью ничего не случилось. Не было барона, не было убийства, не было припадка. Слуги и придворные, боясь новых приступов, подыгрывали ему. После обеда, когда герцог почти без аппетита съел перепёлку, небольшой пирог с грушевым вареньем и выпил бутылку макенского вина, к нему, сгибаясь в три погибели, подошёл Дарьен — правая рука начальника стражи — и почтительно подал пергамент. — Это что? — немного заплетающимся языком спросил Сорн. — Извольте прочитать, ваша светлость, — пробормотал Дарьен. Сорн несколько мгновений тупо таращился на пергамент, потом вернул его служаке. — Читай сам! Дарьен поколебался. — «Покорнейше доношу, что начальник вашей стражи бахвалился пасть в ноги узурпатору с вашей отрубленной головой, ваша светлость», — выпалил он одним духом. Сорн посерел лицом. Позвать стражу у него получилось лишь с третьего раза. — Схватить Реньера! В застенок! Охрана не слишком рьяно рвалась арестовывать собственного начальника. Дарьен орал на них, подгонял, торопил, но добился лишь того, что когда они пришли к покоям Реньера, тот был уже в курсе. Он понимал, что в таком состоянии герцог не станет разбираться, кто прав, а кто виноват. Лишь одна мысль мучила Реньера — неужели Кастор, которого он считал другом, предал его? Но, увидев за спинами стражников Дарьена, который бросал на него алчные взгляды, он понял, что ночной разговор был подслушан. Реньер поднял руку, и стража по привычке замерла. Что ж, уходить — так красиво. — Я виновен лишь в том, что вёл неподобающие разговоры! — выпалил он единым духом. — С ним говорил, испытывал! — и он указал на Дарьена, а потом выхватил кинжал и перерезал себе горло. Один из стражников метнулся к нему, пытаясь закрыть рану, остановить кровотечение, двое других скрутили Дарьена, не слишком церемонясь. Когда Сорну доложили, что вместо одного арестанта в застенки помещён другой, тот взбесился снова. Разбил окно, запустив в него тяжелой лиманской вазой, наградил пощёчинами троих слуг и секретаря, после чего спустился в пыточный подвал, велев позвать палача. — Ваша светлость! — заорал Дарьен, которому уже связали за спиной руки, чтобы вздёрнуть на дыбу. — Ваша светлость, я не виноват ни в чём! Реньер наговорил на меня, он мстил! — Быстрее, что ты ждёшь! — рявкнул Сорн палачу. — Я сам должен всё делать?! Палач, благо лицо его было скрыто маской, скорчил недоуменную физиономию. Обычно герцог так не торопился — любил в этих делах неспешность. Заскрипел ворот, и вскоре Дарьен орал от боли в вывернутых руках. Вот только был он худощав, а палач, не рассчитывая на такую суету, ещё не успел привязать к его ногам груз. Пришлось обхватить Дарьена поперёк тела и слегка — с точки зрения заплечных дел мастера — дёрнуть. Дарьен вскрикнул — и обмяк. — Ещё раз, — спокойно сказал герцог. Палач снял Дарьена с дыбы, вправил ему суставы, окатил водой из ведра. — Нет, погоди, — скривился герцог. — Где у тебя макенский ворот? Тащи! Обессиленный Дарьен лежал на полу пыточной и мысленно молился Единому, заодно просил прощения за то, что поддался соблазну и написал донос на своего начальника. Он хорошо знал, что такое макенский ворот. Герцогу не нужна была правда — он просто хотел утолить свою кровожадность. Раз уж его лишили удовольствия запытать до смерти начальника стражи, он отыграется на его предателе. Палач притащил из дальнего угла пыточной нечто, напоминавшее колодезный ворот на двух стойках. Выволок плачущего Дарьена из-под дыбы, усадил его на пол и привязал сначала ноги за щиколотки к двум давно уже вбитым в камни пола кольцам. Затем разрезал верёвки на руках, уложил — и вот уже вскоре страдалец оказался растянут, а палач поставил над ним орудие казни. — Как желаете, ваша светлость? Быстро или медленно? — спросил палач. — Медленно, — сквозь зубы прошипел Сорн. Палач взял нож поострее. Он не спеша сделал на животе Дарьена разрез поменьше, будто был целителем, производящим операцию, добрался до кишок, нащупал конец, соединявший их с желудком, отсёк и потянул вверх. — Окати его водой! — приказал Сорн, когда кишка Дарьена оказалась нацеплена на крюк ворота. — А то он легко отделается. Медленно, очень медленно крутился ворот, истошно кричал Дарьен. Сорн сидел в кресле, подавшись вперёд, и улыбался. Но мученику повезло — он умер от боли ещё до того, как половина его кишечника оказалась на вороте. Сколько не поливал его палач водой, он больше не издал ни звука, не дёрнулся. — Ваша светлость, он того, — подытожил палач. — Выбросить туда же, где Морроу. Пусть рыбы порадуются, — сказал Сорн и поднялся с кресла. Если бы не выпитое, он бы, возможно, получил больше удовольствия от зрелища, а так его ощутимо мутило. Он издал горлом звук, намекавший на рвотные позывы, палач поспешно подставил ведро. Облегчившись, Сорн, шатаясь, поднялся по лестнице к двери. Палач смотрел ему вслед, потом снял маску и утёр пот со лба. Он работал у герцога давно, но никогда ещё не пытал для чьего-либо удовольствия. Прежних его «клиентов» хотя бы допрашивали во время пыток. … Глухой ночью палач покинул дворец и, украв на конюшне лошадь, заторопился прочь из столицы. Через три дня он был уже в монастыре и униженно просил настоятеля принять его, дать хоть какую грязную работу, только не гнать прочь. Приняв его исповедь, настоятель раздумывал недолго. Отослал нового послушника чинить перегородки на конюшне, прошёл в храм, встал на колени перед алтарём и молился с обедни до вечерней службы. 26 июня В ночь после смерти Реньера начальник порта Кастор не сомкнул глаз, мучимый горем от потери друга и страхами за собственную жизнь. Утром он еле на ногах стоял. До четырех пополудни ждал каждую минуту, что за ним явится стража. А порт жил своей жизнью. Макенские корабли уже отплыли, их место у причала пустовало, а новых пока не было. Земерканд теперь поменялся местами с соседями. Раньше такая тишина царила в Ахене. Военные корабли герцога занимали причалы по левой стороне бухты. Паруса на них были спущены, команды занимались рутинной работой, а больше бездельничали. Глядя на корабли, Кастор невольно думал, отчего герцог не послал их раньше на Ахен? А потом уже стало поздно — команды ополовинили, часть матросов сменила портовую стражу, которую собрали в отряд и отправили на юг. Кастору стало казаться, что герцог бережёт эти корабли для себя, чтобы было на чём бежать в Рован, было на чём добро увезти, было что преподнести в дар Хавтору. Моряки по очереди несли вахту, вглядываясь в верхушки сигнальных башен, но большей частью скучали. Прознав о бунте Земерканда, торговцы словно забыли туда дорогу. А вражеского флота они и не ждали — Кафф всю жизнь воевал на суше, куда ему, думали то с надеждой, то с презрением. На северной башне заблистали зеркала — два коротких проблеска и один долгий. Это означало, что в порт собираются войти торговые корабли. Кастор удивлённо покачал головой и вышел на балкон своего дома, откуда, как на ладони было видно и гавань, и вход в неё, который моряки прозвали Бутылочным горлом: этот узкий проход между скалистыми берегами, на которых высились сигнальные башни, был достаточно глубок, чтобы пропустить гружёные суда, но недостаточно широк, чтобы неприятельский флот мог быстро атаковать порт и город. Кораблям, в лучшем случае, пришлось бы плыть парами. Взяв подзорную трубу, Кастор посмотрел в сторону Бутылочного горла и увидел корабль под рованским флагом, который тащил на буксире второй — сильно потрёпанный. — Союзники, — вздохнул он. — Кто ж это их так… Кастор подозвал слугу, отправил в мастерские с приказом готовить всё для ремонта. Другого, поколебавшись, отправил было во дворец с докладом о происшествии, потом вернул его — кто знает, в каком настроении сегодня герцог, а рисковать жизнью своего человека ему не хотелось. Первая пара кораблей вошла в порт, за ней — вторая. Кастор с удивлением смотрел на буксируемые корабли — как они вообще смогли добраться до порта? Он покачал головой и зашёл в комнату. Следовало ожидать кого-нибудь из капитанов кораблей с докладом. Рованские флаги он видел ясно. Видел даже пару небольших баллист на первом корабле — купцы опасались пиратов, но вояки из них были никакие. Спустя пятнадцать минут к причалу начальника порта подошла шлюпка, из неё высадилось двое мужчин — таких же потрёпанных на вид, как и их корабли. Войдя к Кастору, они поклонились и на приличном гутрумском, пусть и с акцентом, попросили дозволения отремонтировать корабли хотя бы до такого состояния, чтобы можно было добраться до ближайшего рованского порта. По словам капитанов, и командам бы не помешало немного отдохнуть. — Где же вас так потрепало? — спросил Кастор. — На нас напали в Ахене, ваша милость. Корабли вашего узурпатора. Каемся, жадность взыграла — нужно было останавливаться, как раньше, у вас, но в Ахене уж очень соблазнительные пошлины — ниже не бывает. — С чего бы Ахену нападать на торговые суда? — удивился Кастор. Один из капитанов оглянулся, будто боялся, что их подслушивают. — До узурпатора дошли слухи, что ваш герцог ведёт переговоры с нашим королём, да хранит его Единый и предки наши. Это месть, ваша милость. Но пусть остережётся. Вот только доберёмся до своих берегов! — Мы поможем союзникам, — кивнул Кастор. — Я распорядился, вас ждут в мастерских. Жаль, что вы шли без военной охраны, но... — Корабли узурпатора уже недалеко, — сказал один из капитанов. — За мысом, но идут к отмелям. Узурпатор хоть и унаследовал Каррасс, но не стал Мореплавателем. — С этого и надо было начинать, уважаемые, — вскочил со своего кресла Кастор. — Сколько там кораблей? — Три, ваша милость. — Плывите на свои суда, помогай вам Единый. Капитаны поклонились и поспешили к шлюпкам, а начальник порта быстро собрался и выехал в порт. Вскоре на стоящих там военных судах спячка закончилась. К сожалению, выйти сквозь Бутылочное горло в море могло только четыре судна — да и то перевес над противником. Засидевшиеся в порту моряки были рады возможности намять бока «виямскому выскочке». А у того, видать, капитаны вообще не знали здешний фарватер, раз повели корабли к отмелям. Там-то им и конец придёт. Кастор, поразмыслив, решил выйти в море на одном из кораблей — конечно, в другое время его бы за такое по голове не погладили, но в порту было всё спокойно, и проинспектировать рованских торговцев мог и его помощник. Да и что там осматривать? Поди, весь свой груз растеряли, а, может, и намеренно потопили, чтобы быстрее удирать от кораблей узурпатора. А у него, Кастора, будет чем похвастаться перед своим полоумным герцогом. Да и отдохнуть от него хоть несколько часов — уже хорошо. Выходя из Горлышка, Кастор мельком заметил, что на повреждённых судах закипела работа, а пара шлюпок направляется к пристани. Он решил, что капитаны желают соблюсти приличия и представиться герцогу. Перед отплытием Кастор всё же направил слугу во дворец с донесением о прибытии рованских кораблей и возможности потопить суда узурпатора, которые сами идут в руки, так что у Сорна, думал он, будет занятие, пока они не вернутся с победой. А, меж тем, несмотря на численный перевес земеркандцев и невыгодное положение карасских кораблей, время для выхода в открытое море было выбрано не слишком удачное. Приближались сумерки, хотя в порту темнота наступала намного раньше, так как он был окружен высокими холмами, да и бухта была обращена на северо-запад. Но был шанс, что до мыса земеркандцы доплывут ещё при закатном солнце.

***

Тем временем помощник Кастора стал собираться с инспекцией на рованские суда. Начальник наказал ему узнать, сколько и чего необходимо для ремонта. Капитаны, как он тоже видел, вроде как направились во дворец, так что дело, скорей всего, придется иметь с помощниками да боцманами. Так было даже лучше для него — свободней себя чувствовал с равными. Поприветствовав рованцев, помощник Гарн прежде всего, как наказал ему начальник, спросил, всего ли в достатке для ремонта кораблей. Ему любезно отвечали: «Не извольте беспокоиться, всё в порядке». Гарн хотел было спуститься обратно в шлюпку и плыть себе восвояси, считая долг свой выполненным, но что-то показалось ему подозрительным. И он, ещё не совсем осознавая, что именно, спросил: — А чем вы торговали, уважаемые? — Разными вещами. Кожами, пушниной, дёготь везли в бочках… Да пришлось выбросить почти весь груз, чтобы корабли плыли быстрее, но кое-что мы сохранили, и ваш герцог получит за помощь нам дары. И вот тут Гарн понял, что не так. Ни клочка соломы на палубе, ни капель дегтя, ни зёрнышка. Конечно, торговцы следили за чистотой палуб своих кораблей, но только чаще всего по едва приметному сору или пропитавшему доски запаху опытный человек мог угадать, чем торговали, чего перевозили. К тому же слишком уж чисто было на палубе рованского — рованского ли? — корабля. Не похоже, чтобы на этот корабль вообще нападали, чтобы царила на нём паника, чтобы в спешке выкатывали из трюма и бросали за борта бочки, кидали тюки. Чистота была как на военном судне. Но Гарн был осторожен, он сделал вид, что ничего не заподозрил. Улыбнулся, махнул беспечно рукой. — Что ж, понадобится чего, уважаемые, обращайтесь. Но только он повернулся, чтобы поскорее добраться до верёвочной лестницы, как железная рука обхватила его сзади за плечи, а к горлу прижалось острие кинжала. — Пикнешь — убью! — шепнули на чистейшем гутрумском. — Хочешь жить — зови сюда своих гребцов. Быстро! Острие кинжала сильнее надавило на шею в самом опасном месте. Ткни — и ничто не спасёт, сразу истечешь кровью. — Мальяр! И ты, как тебя!.. Сушите вёсла, бездельники, живо на борт — дары я один потащу? — крикнул Гарн, попросив мысленно у Единого прощение за предательство. Когда два гребца забрались на палубу, своего начальника они не увидели. — Прошу, — любезно пригласил боцман, — господин внизу, выбирает подарки для себя. Вы тоже можете взять пару шкурок. А ящики погрузите в лодку и отвезёте начальнику порта. Пушнина в Гутруме ценилась по всему королевству, гребцы стали таковыми только на днях, когда их наняли в городе по причине нехватки людей в порту, а даже две простеньких лисьих шкуры — и то подарок хоть куда. Гребцы уже предчувствовали, как обрадуются их жёнушки, и доверчиво спустились вслед за боцманом в трюм. Там их живо скрутили, заткнули рты и бросили на мешковину, сваленную в углу. Мешковина эта пахла как-то странно и противно. Будто тухлыми яйцами. Только и оставалось им, что клясть себя за жадность и начальника — за предательство, прислушиваясь в страхе к тому, что делают наглецы, проникшие в порт обманом. Гарн же уговаривал себя, что ждать недолго — вот вернётся Кастор, и люди узурпатора заплатят за свою дерзость. Оставим же пока трёх пленников ждать в тоске своей участи, и посмотрим, что происходило с теми земеркандскими судами, которые вышли в море, чтобы догнать корабли узурпатора. Стоило земеркандцам покинуть бухту, как капитаны тут же дали лево руля и при попутном ветре, в чём они усмотрели знамение и предсказание удачи, поплыли к отмелям. Но чтобы достичь их, нужно было обогнуть длинный скалистый мыс, за которым капитаны ожидали увидеть беспомощно севшие на мель каррасские суда. Рулевые осторожно обходили нависавшие над водой скалы почти вплотную к ним, благо глубина тут была большая, фарватер знаком. Не было бы нужды таиться до поры, капитаны не стали бы плыть так близко к каменным уступам, взяли бы правее. Ожидание скорой победы подстегивало. Но лишь только нос первого корабля выглянул из-за скалы, как открылась капитану жуткая картина: никаких карасских кораблей у отмелей было не видать, они всё это время ждали в засаде, скрытые скалами. На первом вражеском корабле со свистом распрямилась катапульта, вышвыривая в воздух тяжелое чугунное ядро, которое упало на палубу флагманского судна, пробило её и скрылось в трюме. Второй выстрел был удачнее — ядро переломило мачту. Ветер, казавшийся до поры благословением, оказался настоящим проклятьем — он гнал корабли прямо на врага, не давая возможности свернуть и избежать выстрелов. Кастор с ужасом подумал, что же в это время творится в порту, кого он привёл туда своими руками... и зачем, на самом деле, отправились во дворец прибывшие капитаны. А в порту было спокойно. Немногочисленная команда оставшихся кораблей готовилась к ночной вахте. На рованцев уже не обращали внимания, но то один, то другой матрос, выйдя на палубу, смотрел на пострадавшие корабли, которые притащили на буксире, качал головой и цокал языком. Такие развалюхи чинить не имело смысла. Наконец стемнело. Команды улеглись спать, вахтенные тоже клевали носом, потому что бояться, по их разумению, было совершенно нечего. Они только раз встрепенулись, увидев, как на сигнальной башне вспыхивает жаровня, которую закрывали щитом, а потом убирали его. Длинный сигнал, два коротких, еще один длинный. Земеркандские корабли возвращались в порт. Вахтенные мысленно поблагодарили Единого за скорую победу товарищей, и вскоре опять стали задрёмывать. Через некоторое время послышался плеск воды и скрежет уключин. Открыв глаза, матросы увидели силуэты кораблей, медленно подплывавших к своим местам у причала. Всё, как полагается, катапульта на палубе, вокруг снуют матросы. Даже шапками машут… Внезапный грохот заставил не только вахтенных, но и спящие команды очнуться. С одного из кораблей выстрелили две баллисты, гарпуны с зазубринами пробили борт. Матросы стали тянуть за канаты, прижимая борт своего судна к чужому. Такой же манёвр повторило и другое судно, которое распоясавшиеся за время бездействия моряки приняли за земеркандское. Но не успели команды схватиться за оружие, не успели они увернуться от первых стрел, как захватчики внезапно вдруг разом стали бросаться в воду и, насколько у них получалось быстро, поплыли прочь от своих кораблей. «Испугались?» — мелькнула одна и та же мысль в паре десятков голов. Но тут на неприятельских судах оставшиеся матросы подбежали к катапультам. Натяжение канатов, видать, было не слишком сильным, и оба сосуда упали на палубы земеркандских кораблей. — Спасайтесь! Лиманский огонь! — послышались вопли. Стрелявшие бросились к бортам, но напоследок что-то сделали — показалось, что дернули за канаты — и на палубы их собственных полуразвалившихся кораблей упали большие сосуды с такой же адской смесью. Корабли полыхнули мгновенно, словно тряпки, пропитанные смолой, или сухие дрова в очаге. Земеркандцы завопили, кто-то пытался тушить пожар, кто-то — отцепить горящие развалины от своих судов, большинство же, то ли в страхе, то ли понимая, что всё бесполезно, прыгали за борт, рассчитывая спасти хотя бы жизни. С двух других кораблей, стоявших на противоположной стороне бухты, стреляли уже по складам, по столярным и плотницким мастерским — и по рассыпанным вокруг опилкам огонь вскоре перекинулся на таверну. В порту началась паника. Люди пытались тушить, заливать сдуру водой, но от этого огонь вспыхивал только сильнее. Вражеские корабли отдали швартовы и стали отходить от пристани, чтобы горящая вода, чьи первые огненные ручейки потекли с каменной набережной, не задела борта. Свою миссию они уже выполнили с лихвой. В горящих складах огонь добрался до бочек со смолой. Вспыхнуло так, что в зареве стали видны даже очертания герцогского дворца. Отсечённые огнем, люди стали бросаться в воду. А куда плыть-то? Вражеские корабли стояли уже ближе к середине бухты, ярко освещённые с двух сторон пожарищем. Внезапно с одного корабля спустили шлюпку, потом со второго. Матросы яростно гребли в сторону беспомощно барахтавшихся в воде горожан. Те уже мысленно распрощались с жизнью, но их стали вылавливать из воды, затаскивать в шлюпки и везти на корабли. На кораблях рованские флаги и вымпелы уже сменились каррасскими и королевскими. Моряки засыпали песком тех, кто всё ещё медленно тлел, лекари осматривали ожоги и раны, дела всем хватало. Несколько земеркандских моряков попытались было сопротивляться, хотели даже шлюпку захватить, но закончили свой мятеж связанными в трюме. Их тоже осмотрел лекарь, оказал, кому было нужно, помощь, и теперь оставалось только прислушиваться к звукам снаружи и гадать, что и как.

***

Проведя прошлую ночь без сна, после обеда Сорн всё-таки завалился в постель. Его не рискнули будить, так что он не получил бумагу от Кастора о прибытии рованских кораблей, а когда с визитом вежливости прибыли их капитаны с несколькими матросами, несущими два тяжёлых ящика, камердинер герцога заявил: — Вы или дождитесь, пока его светлость проснётся, или приходите завтра, уважаемые. — Мы подождём, — после недолгого совещания ответили капитаны. — А что у вас в сундуках? — спросил камердинер. Один из капитанов открыл крышку сундука, и камердинер увидел шкуры. — Я могу распорядиться, чтобы сундуки доставили в герцогские покои. — Простите, господин камердинер, но мы предпочитаем вручить его светлости дары лично, — ответил один из рованцев — высокий и мускулистый, которого, вероятно, остальные почитали за главного. Серые глаза капитана смотрели на кастеляна с недоверием. Тот пожал плечами. — Ждите, раз вам так угодно. Никакого оружия при рованцах не было, не считая морских ножей, которые они сдали охране, и кастелян спокойно оставил гостей дожидаться в приёмной. За окнами темнело, в порту зажглись огни. В приёмной слуги зажгли свечи и лампы. Кастелян посмотрел на уставших моряков и решил, что герцога всё равно уже пора осторожно побудить, а то еще проснётся посреди ночи голодный и злой… Лучше пусть спросонья ругнёт, чем потом изобьёт, а то и покалечит. Сорн проснулся сразу, вопреки ожиданиям верного слуги, не злой, скорее, усталый, несмотря на долгий сон. Он сел на кровати, а камердинер подошёл к окну, выходившему на море, и отодвинул тяжёлые шторы. Герцог ждал, пока он откроет второе окно, с видом на гавань, а потом подаст свежую рубашку и лёгкую домашнюю куртку. — Что-то в порту светло сегодня, — заметил Сорн, — по какому случаю столько огней зажгли? Что там внизу делается? — Наверное, наши корабли вернулись с победой, и в порту празднуют потопление ахенских судов узурпатора, ваша светлость. — Какие корабли? Почему не доложили? — возмутился Сорн — не слишком, впрочем, скорее для порядка. Слово «победа» грело душу. Камердинер подошёл ко второму окну, но только лишь отодвинул одну из штор, как издал короткий вопль ужаса. — Чего орёшь? — Ваша светлость, — побледневший камердинер повернулся к герцогу, — порт горит! — Начальника порта ко мне! — Сорн вскочил, сдирая с себя ночную рубашку. — Господин Кастор вышел в море, — пролепетал камердинер. — За судами узурпатора. Донесение у вас на столе, ваша светлость. — Да я вас всех порешу! — заорал герцог, кое-как надел халат и выбежал, словно одержимый, в приёмную. Там он вдруг остановился, увидев незнакомых людей, которые при виде его вскочили на ноги и поклонились. — Кто такие? — Капитаны кораблей из Рована, ваша светлость, — ответил один, — пришли поблагодарить вас за помощь и принесли дары. — К такой-то… мне ваши дары! Нашли время! Вон отсюда! — Да вы хоть взгляните, какие меха, ваша светлость, — как ни в чём не бывало продолжал светлоглазый капитан. Тут его люди одним движением открыли сундуки, Сорн уже собирался схватиться за подвернувшуюся под руку табуретку. Но шкуры вдруг полетели в сторону, и рованцы выхватили из сундуков мечи. — Охрана! — крикнул Сорн, и в приёмную вбежали двое или трое человек с обнажёнными мечами. К его изумлению и ужасу, они отсалютовали светлоглазому. — Молодцы! — похвалил тот. — Этого связать… Стоять! — гаркнул он на камердинера. — Связать и охранять, пока мы очищаем дворец от чужих. У Сорна с похмелья в голове загудело и всё перепуталось. От каких «чужих»? Это, что ли, свои? Он не успел закричать вторично, как его скрутили просто с нечеловеческой быстротой, заломили руки назад так, что в глазах потемнело. Несмотря на всю свою жестокость, Сорн боялся боли панически. Ему в рот запихнули кляп, а светлоглазый чужак подошел ближе, заглянул в глаза. Сорн невольно задрожал, хотя взгляд незнакомца был странно спокоен. — Если бы не приказ доставить тебя живым в столицу, я бы резал тебя медленно, по кусочку — за то, что ты сделал. Но тебя ещё будут резать. Вряд ли Его величество Ленард проявит к тебе милосердие. Ответишь сполна — в точности по закону. «Демон! Демон!» — пронеслось у Сорна в голове, больше ни о чём и думать не мог. Говорили же, что проклятому Каффу демон служит, а он, дурак, отмахивался, не слушал, не верил...

***

Оставив Сорна на попечение своих людей, Барток вышел на противоположную террасу и зажёг заранее приготовленные там три жаровни. Их свет должен был подать отрядам, которые давно высадились за прибрежными скалами и тайно пробрались в почти неохраняемую столицу, знак — пора идти на штурм дворца. Когда Барток плыл в Земерканд, он планировал затопить старые корабли в Бутылочном горле, и тем самым не позволить части военных кораблей, которые собирался хитростью выманить из порта, вернуться обратно. Но в пути планы вдруг поменялись. Корабли, ведомые Бартоком, ещё не вошли в воды Земерканда, когда вахтенные доложили, что по берегу движутся четыре гружёные телеги — и явно с охраной. Это показалось подозрительным — пустынный берег, не слишком пригодный для того, чтобы перевозить по нему грузы, к тому же вооружённые люди, непонятно кому служащие. Барток велел поворачивать флагман к берегу, а остальным кораблям бросить якоря. Высадившись с отрядом на двух шлюпках, он тут же вступил в бой с чужаками, выхватившими мечи, быстро перебил охрану телег, да и возниц, пытавшихся обороняться кинжалами, не пощадил, оставив в живых только одного — в качестве языка. Люди Бартока осмотрели груз — бочки и сосуды, наполненные разного рода веществами, которые, ежели смешать их вместе в нужной пропорции, стали бы грозным оружием. В состав лиманского огня входил фосфор — сам по себе ядовитый. А уж если горел он… Действовал Барток сурово и решительно, выбив из схваченного земеркандца (а выговор его всё же выдавал) признание, что посланы они герцогом, чтобы устроить пожар в порту Ахена. Вот так и поменялись планы Бартока — он решил, что герцог вполне заслужил получить обратно свой подарочек. Да, это несколько не вязалось с желаниями Кристиана обойтись малой кровью, но кто сказал, что на кровь земеркандцев надо менять кровь безвинных ахенцев и их заморских гостей? Уже пожар в порту стал сигналом для наёмников, что пора, пользуясь всеобщей паникой, подтягиваться ко дворцу, а когда они увидели три огня на верхней веранде, бросились на штурм. Барток же с наиболее обученными своими людьми, игравшими роли капитанов и матросов «рованских» судов, выбежал в коридор и вступил в бой с верной герцогу охраной.

***

Видя на стороне нападавших и людей в цветах и с гербом Сорна, охрана растерялась. Вдобавок и начальник их, и его заместитель были мертвы, а нового командира герцог так и не назначил. Охранники ещё пытались сражаться по некогда заученным планам, но без командира, не зная толком, что творится в городе, и видя в окна дворца пылающий адским пламенем порт, они не продержались долго. Когда с дворцовой охраной было покончено, Барток распорядился разделить выживших: не получивших ни царапины и благоразумно сдавшихся в плен отконвоировали в подземелье и заперли в клетках, присовокупив, правда, странное пожелание потерпеть до поры. Никто из пленных, конечно, не поверил в лучшие намерения людей узурпатора, и решили, что потерпеть им придётся до пыток и казни. Раненым своим товарищам они желали быстрой и безболезненной смерти, полагая, что их сейчас просто добьют. Волки Бартока наскоро перевязали раненых, устроили их в одном из залов, где пол был выстлан макенскими коврами, а стало быть, лежать на нём было помягче. Слугу, что меньше всех трясся от страха, отправили привести герцогского лекаря — он тоже обитал во дворце. Когда лекарь явился на негнущихся ногах, жалея, что не хватило храбрости приготовить себе яд понадёжнее и выпить его, оказалось, что ни его, ни герцогских охранников добивать никто не собирается, напротив, Барток сам — вежливо, но так, что отказ учёному мужу и в голову не пришёл — поручил ему заботу о пострадавших. Он поглядывал в сторону городских ворот, будто ожидая известий, жалея, что не изобрели ещё маги каких-нибудь... карманных врат, чтоб если не поговорить с соратниками, так хоть записку перебросить — что задержало, где, нужна ли подмога? 27 июня Паника в городе понемногу утихла с рассветом. Развалины складов и таверны всё ещё тлели, распространяя жуткую вонь, но пожар не перекинулся дальше. Кто-то, а в суматохе горожане не поняли — кто именно, подсказал побыстрее разобрать забор, отделяющий пожарище от других складов, и потом вскопать землю, и, если уж и поливать что-либо водой, то стену нетронутого огнём склада. В бухту вошли новые суда узурпатора, а за ними — захваченные ими два земеркандских корабля, из тех, что накануне вечером отправлялись на вылазку к отмелям. Два других потопили. Четыре же судна узурпатора выглядели совершенно невредимыми, будто и не участвовали в столкновении, а так, неспешно прошли по тихому морю с попутным ветром. Корабли, казалось, заполнили собой всю бухту, от них стали отходить шлюпки, на которых везли пленных: команды потопленных и уцелевших кораблей. Тех матросов, которым удалось выжить. Среди пленников был и Кастор. Увидев, что случилось ночью в порту, он зарыдал и даже пытался броситься в воду, но был остановлен конвоиром. Пленные моряки навалились на бывшего начальника порта и держали его, пока шлюпка не пристала к грузовой пристани, которая не пострадала во время пожара. Барток, ожидая подхода основного отряда с Кристианом, принимал непростое решение — что делать дальше? До сих пор никто ещё не захватывал портовый, столичный город силами группы диверсантов и четырёх кораблей. Ошарашенные и испуганные ночным пожаром, нежданным явлением королевского флота, горожане пока ещё не поняли толком, что произошло. Портовый Арсенал был уничтожен пожаром, дворцовый — находился в руках волков, а городская стража частью пополнила ушедшие на юг и восток отряды, частью караулила стены и ворота, откуда ожидался основной удар. Первым делом Барток приказал поднять на дворцовом шпиле королевский штандарт, чтобы продемонстрировать, чья власть в городе, и вынудить оставшихся герцогских людей принять какое-то решение: или сдаться без боя, или попытаться оказать сопротивление — и тоже сдаться. То, что стены охраняются давно уже не столько силами опытных стражников, сколько набранными в спешке добровольцами, Барток не сомневался. Он ещё ночью успел поговорить со своими людьми, давно уже нёсшими «службу» во дворце и собиравшими сведения. Он тут же приказал опросить придворных — записать их показания, заверить и обязать клятвой явиться на суд над бывшим своим господином. Через два часа после того, как королевский штандарт взвился над дворцом, сдалась охрана крепостных стен — будь за ними даже численный перевес, они бы не рискнули сражаться с теми, кто устроил в порту такой ад. Люди Бартока разоружили стражников и добровольцев и привели их под грозные очи своего командира. — Не бойтесь, — сказал он. — Его величество не станет наказывать вас за то, что вы выполняли свой долг. Если хотите помочь своим землякам — ваши руки нужны в порту. Соберите побольше телег, поезжайте на побережье, привезите как можно больше песка. Будем засыпать пепелища. Убедившись, что его приказ выполняется, Барток поколебался мгновение и призвал герцогского секретаря. Тот был напуган не на шутку, молился про себя, но тем не менее дело своё помнил: подсказал, где ключи от герцогского стола, даже потайной ящичек в нём показал. Остальные три тайника нашёл Барток. Канцелярия и личные покои Сорна были обысканы, бумаги опечатаны, герцогская жалованая грамота, корона и печать в запертом ларце покоились на полу, рядом со стулом, куда присел наконец Барток. Оставался народ за дворцовыми стенами. Барток давно уже послал гонца навстречу Кристиану. Он уже знал из показаний придворных, что Сорн получил известие о дезертирстве части своих отрядов и гибели одного из баронов. Значит, войскам короля сопутствовал успех. Так в чём же причина задержки? Барток, как ни странно, нет-нет, да поминал своего папашу недобрым словом. Казалось бы, «костерок», полыхавший в порту, должен был полностью удовлетворить бога войны — ведь не обошлось и без жертв, да и трупы тех, кто вёз смертельное оружие в Ахен, тоже были сожжены по приказу Бартока. Однако папаша молчал. И, может быть, со злости на него, а, может быть, из стратегической хитрости Барток отправился в главный собор Земерканда, чтобы встретиться с тамошним священником. Народу в соборе хватало — многие были ещё в копоти ночного пожара. Все молились, священник пока не поднялся на кафедру, видимо, подбирая нужные слова. Погружённые в молитву прихожане не сразу увидели троих вооружённых мужчин, к тому же прошедших боковым нефом. Только когда те оказались возле ризницы, в передних рядах увидели их. Женщины закричали, думая, что враги пришли схватить их священника. Кто-то бросился к дверям собора, но тут же вернулся обратно, обнаружив на площади всадников. Один из волков Бартока приметил, как сидящий ближе к проходу мужчина сделал попытку схватить подсвечник, улыбнулся тому и покачал головой. Эта улыбка испугала смельчака ещё больше, чем грозный окрик или положенная на рукоять меча ладонь. Из ризницы выбежал испуганный священник и замер, не зная, что делать. Но люди Бартока пришли на помощь своему командиру, подойдя к алтарю, преклонив колени и воздав почести символу Единого. Затем они встали и отошли в сторону. — Не гневите Творца, сын мой, — сказал священник, — что вам нужно? — Мы ничем не собираемся гневить Творца, отец, — ответил Барток и представился. — Позвольте мне обратиться к народу и объяснить, что происходит в городе и герцогстве. Священник вздохнул. Непривычно было пускать чужака на кафедру, но и спорить с вооружённым воином было себе дороже. — Говори, сын мой, — сказал он наконец. — Только помни: ты в доме Единого. О да! Барток помнил, в чьём он доме. Не будь положение так серьёзно, он бы даже посмеялся над нелепостью ситуации. Он, сын бога войны, язычник — и собирается почти что проповедовать. Он не стал подниматься на кафедру, а просто встал перед проходом между рядами скамей. — Жители Земерканда, — заговорил он негромко, но все разом замолчали, — мы пришли не как враги. «Как друзья?» — прозвучал в голове Бартока насмешливый голос, на сей раз собственный. — Я не мастер говорить. Я воин и верный слуга их величеств, а до того, как государь Кристиан воссел на престол, я служил ему в Вияме. — Ты тот самый демон! — крикнул какой-то человек из задних рядов. Народ опять зашумел. Барток поднял руку, призывая к тишине. Люди послушались — да и не в их положении было храбриться или бунтовать. — Какой я демон? — Барток усмехнулся. — Я просто очень искусный воин. Мои люди владеют оружием не хуже, чем я. Но не обо мне речь, уважаемые. Много лет ваш герцог был верным слугой столичного Совета… Бартоку пришлось говорить долго, напомнить о событиях недавней истории, о том, что процветание Земерканда было куплено ценой бесчестья, обманом соседей, продажностью Сорна. Многие на скамьях опускали головы, поневоле соглашаясь. Мало кто делал вид, что его это не касается — всё-таки Мельяр не зря столько лет был приором Земерканда, он успел вложить в сердца паствы некое убеждение, что власть бывает и неправедна, а своя совесть и честь должны стоять на первом месте. — Их величества вовсе не стремились с первых дней правления ущемить права Сорна, или сместить его, или, упаси Творец, тайно убить, — говорил Барток. — И уж тем более хотели относиться к жителям герцогства с такой же отеческой любовью и заботой. Разве вы все с декабря хоть в чём-то чувствовали притеснение со стороны Бранна? — Нет! Нет! — заговорили многие. Другие только молча качали головами. — Ваш герцог на коронации был рядом с их величествами, нес корону Кристиана, пил за его здоровье на пиру, — продолжал Барток, — и чем отблагодарил за доверие и почёт? Он на мгновение умолк, не уверенный, что стоит подробно, до суда, перечислять преступления Сорна. Но и обойтись одними общими словами было бы неправильно. — Сорн покушался на жизни их величеств, — продолжил Барток. — Подослал в столицу убийцу, и лишь чудо спасло венценосных супругов. В храме постепенно стал нарастать шум, в гуле сотен голосов сложно было разобрать какие-то фразы. И тут на задних рядах встал небогато одетый мужчина. — А разве наш прежний приор Мельяр, дай ему Единый счастливой жизни, не опасался много лет за свою жизнь? А, правоверные? Разве новый приор не умер внезапно, побывав у Сорна на пиру? — Верно! Верно! — закричало большинство. Барток острым глазом пытался усмотреть несогласных, но, видать, нагревшие руки на преступлениях герцога не пришли сегодня в храм, заперлись в домах, не зная, что им делать, как бежать и куда. — Говори, говори, добрый человек! — послышались голоса. Барток едва не усмехнулся. — Жители Земерканда! — чуть возвысил он голос. — Я прошу у вас прощения, что мы не смогли не причинить ущерб городу. Но старались обойтись малыми жертвами. Его величество не хотел штурмовать город, он не хочет воевать со своим народом — поэтому послал нас, чтобы мы захватили герцога Сорна и не дали бы ему бежать в Рован. — Правильно, правильно говоришь! — раздались голоса. — Да хранит Единый короля за его милость. — Порт будет перестроен, и станет краше прежнего, — немного тише сказал Барток, — законы их величеств, плодами которых пользуются ваши соседи, дойдут и до вас. Но вот что я хочу вам ещё сказать. Их величества знают, что некая часть жителей Земерканда никак не может решить, кто же они на самом деле — гутрумцы или рованцы. Сам я родился в Притце, но уже очень давно не говорил на своём родном языке. Странствия в конце концов привели меня в Виям, ко двору тогда ещё герцога Каффа. В нём я нашёл доброго и справедливого господина, а потом и друга. Если бы вы спросили меня — кто я, кем себя почитаю? — я бы сказал — гутрумцем. Не виямец я, а гутрумец. Никто не посягает на ваш язык, на ваши обычаи, но их величества намерены дать единые законы для всего королевства, чтобы никто не чувствовал себя обиженным, мог уповать на справедливость власти, на помощь церкви, чтобы Единый благосклонно взирал на землю Гутрума. Его величество Кристиан скоро прибудет в ваш город. Вы сами должны решить, как встретить вашего короля: как добрые чада или чада неразумные… — Долгих лет государям! — крикнул вдруг кто-то, перебив речь Бартока. Люди быстро и охотно подхватили этот крик. Барток мысленно выдохнул. Он прошёл множество сражений, но, боги свидетели, там было легче. Только помяни… Людское многоголосье вдруг стихло, хотя Барток видел, как открываются рты, видел, как люди то и дело вскакивают, простирая руки к алтарю. Он услышал несколько чётких хлопков и посмотрел в сторону, откуда доносился звук. Прислонившись к колонне, в правом нефе стоял Сифей и хлопал в ладоши, добродушно усмехаясь. Глаза Бартока невольно расширились от удивления — вот уж кого он меньше всего ожидал увидеть в храме Единого, так это своего папашу. Сифей тут повернулся и пошёл к выходу, а люди будто сами собой расступались перед ним. Мгновение — и бог войны исчез. — А вот скажи, добрый человек, — поднялся тут с одной из скамей пожилой ремесленник, — отчего так? Люди твои преклонили колени, оказали почтение Дланям и Солнцу, а ты нет. В голове у Бартока впервые в жизни мысли забегали, как испуганные зайцы. Что сказать, как выкрутиться? Чего бы легче — солгать, или взять и преклонить колени, выполнить обряд — разве ж убудет? Но Барток только развёл руками: — Я сказал вам, что родом из Притца. Там верят в богов. — Язычник! — возопил ремесленник. — И вы его слушаете, правоверные?! Но тут вдруг вперёд вышел молчащий до поры священник. — Не дело говоришь, сын мой. В Священных книгах сказано: «Не верящий в меня, пришедший к тебе с добром, лучше, чем единоверец, творящий зло». И ещё сказано: «Всякий придёт ко мне на суд, и всякому за добро воздастся сторицей». Так что не смущай народ. Ремесленник потупился и замолчал. — Расскажите своим знакомым всё, что вы слышали от меня, жители Земерканда, — вновь заговорил Барток. — Да не только расскажут, — заметил священник. — Секретарь прихода всю твою речь записывал, сын мой. До вечерней службы размножим, печати поставим, в приходы отвезём. Барток поклонился священнику и в сопровождении своих людей пошёл к дверям. Многие кивали ему, кое-кто даже порывался пожать руку. Барток не отказывался.

***

Он вернулся во дворец, проверил охрану, узников в подземельях, приказал выпустить на свободу моряков и отправить их в порт, чтобы помогали приводить его в порядок. Телеги, гружёные песком, одна за другой тянулись с дальнего пляжа, горожане и портовые рабочие, обвязав лица тряпками, засыпали места ночных пожарищ. Прошло часа три, и Барток заметил, что на улицах стало многолюдно. Хотя сам город ничуть не пострадал от ночных боёв, но жители решили встретить государя как подобает и занялись уборкой и украшением домов. Видать, прихожане собора не стали ждать, пока документы развезут по другим храмам, а поспешили пересказать, кому смогли, что услышали от королевского приближённого. К ночи город затих, в порту прекратились до рассвета работы, Барток вернулся во дворец, но ему не спалось. Странная тоска вдруг овладела им — он был бы даже рад потолковать с отцом, но Сифей не показывался, а звать его намеренно Барток не хотел. Он оседлал коня, взял с собой бурдюк с вином и поехал на берег — мимо сигнальной башни, на длинный песчаный пляж, оканчивающийся высокими скалами, резко выдающимися в море. Здесь Барток нашёл несколько давно выброшенных на берег коряг, зажёг костёр и сел на валун. Он хотел выпить вина, сделал глоток — вино было отменным, но показалось кислым, как уксус. Вздохнув, Барток подошёл к воде, зашёл по колено в море и вылил всё содержимое бурдюка. — Дивлюсь я детям своим, — послышался вдруг откуда-то справа звонкий детский голосок. Барток покрылся испариной и выронил бурдюк, боясь повернуть голову. — Сыну моему принадлежит океан, а он рад струйке вина. Смерть любит, чтобы ей приносили цветы. Всё детские причуды. Послышалось шлёпанье ног по воде. Барток упал на колени прямо в волны и дерзнул посмотреть. К нему по самому краю прибоя шёл маленький мальчик лет трёх, не больше — кудрявый, большеглазый, одетый в одну лишь белую тунику, босой. Костёр ярко освещал его, но мальчик не отбрасывал тени, а казалось, сам светился — и не так ярко, как огонь, однако ж его сияние затмевало пламя костра. — Здравствуй, Барток, сын Сифея, — сказал мальчик и остановился в паре шагов. Он встал так, как порой любят стоять маленькие дети — выставив вперёд ножку и заложив руки за спину. — Поднимись, вымокнешь же. Барток лишь замотал головой. Мальчик склонил голову к плечу, улыбнулся и пошёл к костру. Барток попытался повернуться, но только лишь плюхнулся в воду — руки и ноги его не слушались. — Иди сюда, — позвал мальчик. — Какой же ты упрямый! Иди, посушись у костра — негоже такому бравому воину в мокрых штанах ходить. — И мальчик рассмеялся. Барток невольно рассмеялся следом — настолько звонкий и заразительный это был смех. Страх вдруг как рукой сняло. Барток поднялся, поспешил на зов, но, приблизившись к костру, сел всё же на песок. — Почему не садишься на камень? — спросил мальчик. — Прости, не могу. Я стану выше тебя, — пробормотал Барток. — Прошу тебя, сядь. Барток послушался, а мальчик подошёл к нему и протянул ручонки. — А я? Рядом с Бартоком места на камне уже не было, так что просьба означала только одно… Дрожащими руками Барток обхватил ребёнка и посадил себе на колени. На несколько мгновений ему показалось, что душа сейчас отлетит прочь, но это было такое блаженство, что из глаз Бартока вдруг потекли слёзы. Мальчик подёргал его за рукав. — Почему ты плачешь? — Не знаю, — честно ответил Барток, — я никогда в жизни не плакал, но мне хорошо. Тельце в его руках казалось то непомерно тяжёлым, то будто пух, а потом стало просто тёплым, мягким детским тельцем. — Не плачь, лучше поговори со мной. Ты зачем порт поджёг, скажи? — Разве Ты не знаешь? — спросил Барток. — Знаю. Но ты мне скажи. — Хотел устроить панику, хотел, чтобы смертельный дар Сорна вернулся к нему самому. А ещё я гневался. Мальчик кивнул. — А Ты? Ты гневаешься на меня? — спросил Барток. — Я редко гневаюсь, и мой гнев — не чета вашему, не чета гневу старших моих детей. Что гневаться? Я сам вас такими создал, сам дал право выбирать между добром и злом. Есть миры, где люди отвернулись от меня, гнали и убивали моих посланцев. Есть миры, где царит только добро. Есть миры, от которых я отворотил лицо моё. Вы меня пока не разочаровали. Странно было слышать такие речи, сказанные детским голоском, смотреть в эти большие карие глаза и бороться с желанием погладить кудри. — Ты любишь детей, — улыбнулся мальчик. — Я бы мог прийти к тебе старцем, девой, мужем в расцвете лет. — Почему ты пришёл ко мне? — решился спросить Барток. — Я ведь недостоин. — Откуда тебе знать, кто достоин, и кто нет? — Я ведь не почтил тебя сегодня в храме. — Ты не почтил всего лишь кусок золота, не более. Неужели ты думаешь, что мне нужны все эти здания, украшения, цветное стекло, чтобы говорить с моими детьми? Барток покачал головой. — Но когда вы создаёте красоту, я радуюсь, как радуются отцы и матери, глядя, как дети строят домики из песка. Ты сказал сегодня правду, а значит, ты почтил меня в сердце своём. — Могу ли я спросить?.. — начал Барток нерешительно, чувствуя, что по щеке опять ползёт слеза. — Где твоя мать? Она здесь, уже давно, проживает новую жизнь — намного счастливей той, что была до того. Так что не горюй, Барток, сын Сифея. Будь радостен. Мальчик протянул руку и пальчиком отёр слезу с его щеки. Барток вдруг перестал чувствовать своё тело, а когда очнулся, то нашёл себя лежащим на песке рядом с догоревшим костром. Выпутавшись из плаща, в который был закутан, Барток посмотрел на море, на пустой бурдюк, который так и лежал около воды. Он встал на колени, протянул ладони к солнцу, провёл ими по лицу… Он не знал, что следует говорить, только порадовался, что день будет ясным, море тихим.