От Иларии до Вияма. Часть вторая

Земерканд. Июнь 6851 года от Сотворения мира В столице Земерканда было неспокойно. До простого люда вести с мест сражений доходили в виде мутных слухов. Вроде бы герцог ввязался в стычки с узурпатором трона, но бои ведутся на территории Карраса, где-то у северных его рубежей. Конечно, в Земерканде давно уж умерли старики, которые застали бывшие междоусобицы баронов, но условность дележа пограничных территорий ещё не забылась. Целестин смог как-то утихомирить баронские споры, но он и Земерканду значительно потрафил, отломив кусок виямских земель. Живя в некоторой изоляции от дел остального королевства, земеркандцы полагали, что власть узурпатора слаба. Виям его поддерживает — уж не без того, но в Каррасе на престоле сидит баба, Бранну в тыл дышит Макения, на севере — зверолюды, а значит, узурпатор ни за что не станет оголять границу, перебрасывать оттуда отряды наёмников. К тому же в народе распространяли слухи, что король Рована послал в помощь герцогу своё войско, и оно совсем скоро подойдёт, и узурпатору не поздоровится. Население Земерканда по крови издавна делилось почти пополам: гутрумская часть, уже утратившая свои корни, забывшая прежние языки, и «коренная» часть, по сути те же рованцы, жившие прежде на землях исконного королевства, половину которого под конец своей истории завоевала Лиманская империя. Пара веков — ничтожный срок для империи, но не одно поколение бывших рованцев успело приспособиться к новым законам и обычаям. Когда империя прекратила свое существование, землевладельцы Земерканда присягнули на верность первому королю Гутрума, в избрании которого они же и участвовали. Впрочем, родной язык в Земерканде всегда бережно сохранялся. «Коренные» между собой и в домах своих говорили на нём, а с «пришлыми» и с жителями остальных герцогств — на гутрумском. Посему жители столицы, не решаясь громко на площадях обсуждать последние вести и перешёптываясь потихоньку за стенами своих жилищ, всё же толковали по-разному. «Пришлые» всерьёз опасались, что Сорн продастся с потрохами рованцу, а «коренные» полагали, что и ничего — всё же за границей живут их братья по крови. Порой раздавались и трезвые голоса — тех, кто бывал в том же Вияме, жил у границы, мог видеть, что происходило у соседей, как корабли заполняли некогда забытый ахенский порт, как обустраивалась земля, как славили «узурпатора» простые люди. Но раздавались эти голоса слишком робко, а уж когда присланный в Земерканд новый приор внезапно скончался — и вовсе почти утихли. Приор этот слишком уж рьяно и нахраписто стал продвигать новые законы узурпатора — пусть и только те, что касались церкви, однако ж он вернул в приходы значительные суммы, которые раньше бы пошли в казну герцога. А такого даже Мельяр, в бытность свою земеркандским приором, себе не позволял. Вроде бы Сорн решил потолковать с новым церковным главой, договориться, даже на пир пригласил, да, видать, соус из рованских грибочков не на пользу тому пошел. Секреты герцогской кухни на собственной шкуре пробовать никому не хотелось. Впрочем, и посматривать в сторону виямской границы, то ли прикидывая, явятся ли враги, то ли решая, сколько самому бежать в случае чего, притихшие не перестали. Что же до самого ценителя грибных блюд, то бишь герцога Сорна, то он почти потерял сон. Ложась глубокой ночью в постель и поднимаясь чуть свет, он ждал вестей — любых. С юга, где его отряды вели бои с наемниками, с востока, от барона Морроу, которому было поручено укрепить замок, собрать дополнительные отряды и готовиться к вторжению в графство Марч, от короля Хавтора, что тот наконец взаправду, а не по слухам посылает войска на помощь. Рован молчал. Его посол отделывался общими словами и заверениями в благоволении короля. Герцог ярился — с каждым днем отговорки все больше походили на издёвки. Но не смея поднять руку на рованца, срывался после его ухода то на домашней утвари, то на слугах. Больше всего его пугала мысль, что все пути к отступлению он себе отрезал. Когда Целестин живой мумией лежал во дворце Бранна, Сорн не имел никаких видов на престол. Он просто втайне мечтал, что, может быть, ему повезёт, и Совет выберет в качестве послушного короля его, а не взбалмошного принца. Кто знает, что у молодых в голове? Вдруг принц захочет заняться государственными делами, станет слишком вдаваться в управление страной? Однажды Сорн принимал Мальтуса у себя — и тот задавал слишком много вопросов о торговле, о пограничных делах, о чём Сорн не преминул сообщить в столицу, присочинив немного, чтобы вызвать у Совета недовольство излишним рвением наследника. Вести до Земерканда доходили долго, и депеши о внезапной смерти Мальтуса, о бунте в столице, о том, что принц скончался в подвластной ему деревне, которую королевский отряд в наказание сжёг, Сорн получал со значительным опозданием. Он уже собирался выступить в Бранн с войском, чтобы оказать Совету помощь, когда в Земерканд прибыл гонец, сопровождаемый вооружённым отрядом — с приглашением на коронацию государей Кристиана и Ленарда. Этот отряд лучше всего свидетельствовал, что узурпатор Сорну не доверяет. Не разобравшись в ситуации, герцог не решился причинить какой-либо вред посланцу и провоцировать стычку с его охраной. Он поехал в столицу, и ему оказали честь — поручили нести корону на церемонии. Сорн воспринял это как изощренное издевательство. Видел он и второго «государя» — красавчика-оборотня, про которого какие только слухи не бродили. Царевич выискался, надо же. Будучи в Бранне, Сорн встретился со своими давно прикормленными людьми, которые раньше, ещё при Целестине, регулярно посылали ему отчеты о столичных делах. Нечто в рассказах осведомителей не понравилось герцогу: они как-то не спешили чернить узурпатора. Да, подробно описали бунт, битву ведьм и магов, всяческие чудеса, случившиеся при штурме дворца, чему Сорн ни на секунду не поверил. От вида Мельяра на престоле Верховного приора Сорна чуть не стошнило. Раз уж этот выскочка, которого не отправили к праотцам лишь потому, что он был слишком любим в народе, спелся с узурпатором, ничего хорошего от нового правления ожидать не приходилось. Но что Сорн в полной мере почерпнул из донесений — так это понимание необычайной власти, которую оборотень имел над узурпатором. Лишь только этот юнец появился сначала в спальне Каффа, а потом и рядом с ним на герцогском престоле Вияма, всё пошло наперекосяк. У Сорна даже создалось впечатление, что Кафф был околдован, что правит именно оборотень, а Кафф только военными делами и занимается да подписывает те указы, которые диктует ему фаворит. Ну или супруг — один чёрт. Тайная переписка с Хавтором утвердила Сорна в мысли, что если бы не разноглазый полукровка — никаких перемен в Гутруме не случилось бы. Герцог и раньше слышал об оборотне — от высланного из своих земель и лишившегося титула бывшего графа Марча, который ещё до бунта в столице приполз в Земерканд с мольбами не дать погибнуть с голода и поручить хоть какую-нибудь работу при дворе. Седрик, расписывая свои невзгоды, аж слюной брызгал, чуть речь заходила о «шлюшке кузена». А когда от Хавтора доставили ларец с маленьким флакончиком — верным средством тайно извести оборотня, Сорн, не колеблясь, отправил Седрика в столицу с поручением. Конечно, тот поехал в столицу не один — иначе как бы смог посылать в Земерканд отчёты? Поначалу всё шло замечательно: Седрику удалось получить при дворе должность — и не какую-нибудь мелкую, а стать вхожим в монаршие покои. Он просил в письмах потерпеть, предоставить ему возможность втереться в доверие к узурпатору и его оборотню, тем более что Кафф, порой пренебрегая своей безопасностью, не давал и волоску упасть с головы своего разлюбезного. Конечно, любой бы на месте Сорна попытался бы отравить Кристиана, но про его охрану в Гутруме ходили легенды, особенно про некоего Бартока, которого почитали чуть ли не демоном во плоти. А потом Седрик вдруг замолчал, перестал посылать донесения. Прошло две недели, прежде чем Сорн получил письмо, доставленное случайным человеком, которому щедро заплатили и пообещали награду ещё и от герцога. В письме сообщалось, что узурпатор неделю не появлялся на людях, а Седрик Марч как в воду канул, сгинул, а потом дошли слухи, что он якобы погиб от трагической случайности, вот только хоронили его в закрытом гробу на кладбище за городской стеной. Далее следовала нижайшая просьба к герцогу: никого из посланных в Бранн не искать, потому как тайно бегут они в Притц, чтобы «не стать следующими жертвами волчьих когтей». Сорн был не дурак, он понял намёк, а ещё он понял, что если раньше у него оставалась возможность для маневра, то теперь выбор был невелик: воевать с узурпатором, призвав на помощь рованца, или бежать к соседу, моля об убежище. Но только вряд ли он смог бы рассчитывать на тёплый прием. Сорн и проклинал в душе рованца за то, что тот подбил его на страшное преступление, и молился, чтобы соблазнился сосед на земли герцогства, оставив в будущем его, Сорна, хотя бы наместником. Он то отдавал своим людям приказы, то отменял их, не веря никому, кто был рядом, и ещё меньше — тем, кто был далеко. В каждом видел угрозу ещё с той поры, как впервые усомнился в своем происхождении, в своём праве носить герцогскую корону и приказывать своим людям — своим ли? А меж тем, кроме дел военных, надлежало ведь заниматься и обыденной жизнью герцогства. Урожай озимых ожидался невиданный, из столицы пришёл приказ — строить новые амбары, делать запасы, не продавать за границу более обычного. Сорн бы плюнул на повеление узурпатора, но приказ каким-то хитрым образом доставили в наиболее крупные приходы, а там его принялись размножать и передавать дальше — в деревни. Да ещё казначей вздумал указывать, что в приказе короля нету, мол, ничего неразумного — продать излишки всегда успеется, а ещё лучше, если до продажи дойдёт, так не зерно сбывать, а муку — выйдет дороже. Сорн гневался недолго: велел казначея схватить, посадить в подвал и держать даже не на хлебе и воде, а на воде и муке — испорченной, с жучками. Прошло две недели с тех пор, как войска Сорна достигли границ Карраса, а вестей всё не было. Подхалимы твердили, что волноваться не о чем, солдаты слишком заняты, гоня бандитов узурпатора. Те, кому в голову приходили более трезвые версии, предпочитали молчать. Прошло ещё два дня, и у ворот замка появился всадник — весь грязный, в крови, еле держащийся в седле. — У меня послание к герцогу от командующего Тирина. К нему подбежали стражники, чтобы помочь спешиться. — Воды, — прохрипел гонец и рухнул им на руки. По приказу опытного сержанта гонца немедля окатили водой и, взбодрившемуся от немудреной, но действенной процедуры, поднесли кружку эля. Жадно, чуть не поперхнувшись, осушив её, он дрожащими руками достал из-за пазухи свиток и заплакал. — Видать, вести ужасные привёз, — зашептались стражники. Прямо спрашивать никто не решился, а для осторожных намёков времени не было — гонец сунул кружку не глядя кому-то из стражников и заторопился знакомым путем к приёмной герцога. Сорн тяжело вышагивал взад-вперёд перед приоткрытыми дверями на террасу. Кастор, капитан порта, и начальник личной охраны герцога Реньер молча водили головами, следя за движениями правителя, словно грифы, ждущие добычи. — Ваша светлость, — доложил слуга, — к вам гонец от командующего Тирина. Сорн встрепенулся и даже сделал пару шагов в сторону двери, не в силах скрыть волнения. Но стоило гонцу шаркающей походкой войти в зал, приволакивая ногу, как Сорн помрачнел так, будто на солнце наползла туча. Придворным даже показалось, что так и есть, хотя за окнами виднелся озаренный яркими лучами порт и залив. — Ваша светлость, не гневайтесь, я всего лишь посланец, — пробормотал гонец и упал на колени, протягивая свиток. Сорн мотнул головой, и один из приближенных выхватил донесение и передал ему. Видя, как мрачнеет герцог, проглядывая послание, Реньер жестом велел гонцу убираться. Едва за бедолагой закрылась дверь, Сорн пинком отшвырнул ни в чём не повинный табурет и принялся яростно рвать в клочья привезённое послание. — Что случилось, ваша светлость? — спросил начальник порта. Он единственный проявил смелость, потому что заменить его в такой короткий срок было некем. — Подлые трусы! Мерзавцы! — прорычал герцог. Придворные молчали, боясь задать вопрос. Мало ли, что там в донесении. А вдруг поражение? Немного придя в себя, Сорн посмотрел на Кастора, а тот аж съежился под взглядом повелителя. — Отправишь на юг два отряда! — коротко бросил герцог. — Сегодня же! Начальник порта проглотил возражение, что, выполни он приказ, охранять гавань оставался бы только один отряд и стражи сигнальных башен. Хорошо ещё, на боевых кораблях команды оставались полным числом. Молча склонив голову, он лихорадочно думал, как быть, как защищать и порт, и город, и самого, прости Единый, тронутого герцога. Оставалось только надеяться на то, что Кафф, сухопутный вояка, окажется бессилен на море. — Что застыл, как столб?! — рявкнул Сорн. — Выполняй приказ! — Слушаюсь, ваша светлость! Кастор почти бегом покинул зал, а герцог обвел взглядом придворных. — Наши войска на юге понесли потери, — сказал он, не вдаваясь в подробности, — в письме Тирин просил подкрепления. — Свежие силы, возможно… — заговорил один из сановников. — Замолчи! — визгливо крикнул герцог и ринулся прочь из приёмной к себе в кабинет. Лишь только дверь за ним захлопнулась, наиболее смелые из придворных бросились собирать обрывки донесения. Они поспешно сложили их на столе и стали читать вслух: «Его светлости... цогу Сорн... рина, покорного слу... несение», — гласили первые собранные строки. — Всё-таки кое-что сквозняком унесло, — с досадой проворчал Реньер и стал читать дальше: — «Верные вам войска продолжают сражаться с людьми узурпатора, не щадя себя и не считая потерь. Осада замка Ламанет снята, отряд Марча разбил наших людей и на реке, и под стенами замка»... Так, тут опять не хватает куска. «... башен разбиты». Про сторожевые башни, что ли? И кто разбит? — Его светлость в ярости, но пока ещё в уме, — резонно заметил кастелян, — так, может, и наша победа. Что там ещё? — «С почтением доношу также, что часть отряда барона Бреско, числом более двадцати человек, поддалась на лживые посулы людей узурпатора и бежала с оружием из лагеря в расположение противника». Придворные зашумели. Дезертирство? Сроду такого не бывало. Понятно, почему герцог пришёл в такую ярость. А на кого обрушится его гнев? Уж, конечно, не на командиров, которых поди сейчас достань и вызови в столицу с поля брани. Хорошо если узурпатор обманул и отправит дезертиров к праотцам или, если повезет, дороги мостить. Чтобы остальным неповадно было. Да и то говорить: к чему узурпатору лишние рты, и как доверять беглецам? Сорн таким перебежчикам бы ни за что не поверил, и до заката ещё болтаться бы им на ближайшем дереве. В коридоре раздался глухой удар, шум. «Герцог, герцог возвращается», — зашептались тревожно придворные. Начальник охраны поспешно смахнул со стола собранные старательно клочки, но успел углядеть на ближайшем еще более страшное: «А через день некоторые из бежавших приблизились к нашему лагерю, окликали знакомых, убеждали, что люди узурпатора, которого называли «его величеством» и даже «добрым королём», с ними не жестоки — дали воды и еды, место для ночлега, не били и не заковывали в цепи, а после сдачи Земерканда обещали вообще отпустить по домам или оставить на службе — как кому захочется. И хотя барон Бреско лично обошёл весь лагерь и посулил повесить любого, кто помыслит об измене его светлости, повелел стрелять по этим крикунам, и даже сам сделал первый выстрел, мало кто из его лучников выполнил приказ, а две стрелы непостижимым образом попали в самого барона, после чего остатки его отряда ушли к узурпатору». Тут уже не о подмоге южному войску шла речь, а о восполнении его численности — и не на поле битвы ведь люди были потеряны. Герцог ворвался в зал, бросил почти безумный взгляд на придворных, столпившихся у стен, на клочки донесения, разбросанные по полу. — Собрать! — велел он слуге. Тот принялся подбирать обрывки, дрожа как осиновый лист, подал герцогу, и тот поспешно скрылся за дверьми кабинета. Придворные переглянулись. Сорн, очевидно было, держался из последних сил, и каждая следующая дурная новость могла подтолкнуть его к полному безумию. Но бежать уже было поздно — в отличие от простых солдат, герцогским прихвостням нечего было и рассчитывать на милосердие короля. И даже если бы он сохранил им жизнь, то власть, богатство, статус — всё это было бы потеряно навеки. Да и сам Сорн неустанно следил за соратниками, то и дело браня за кажущуюся слабость или суля награды за верность. Сорн, спалив обрывки донесения и немного успокоившись, отправил приближённых от греха подальше выполнять различные поручения. Вечером он отказался от ужина, зато изрядно выпил, так что слуга утром еле добудился его известием, что приехал гонец от барона Морроу. Сорна чуть удар не хватил, однако, письмо его порадовало. Слегка. Барон сообщал, что его войска мужественно держат оборону замка и окрестностей. От слова «оборона» Сорн поморщился, но хоть что-то. Морроу сообщал, что молодой Марч ведёт себя, как желторотый сосунок, штурмовать замок не спешит и даже не додумался сжечь крестьянские поля и жилища. Барон уверял герцога в своей совершенной преданности и полной уверенности в победе, добавив, как бы между прочим, что даже дочь его, пусть в силу женского скудоумия неспособная судить о битвах и политике, хранит в сердце верность сюзерену и отказалась покинуть замок и укрыться у родных на севере. За завтраком герцог был в хорошем — относительно, конечно, — настроении, ни в кого не запустил кувшином или миской, почти не повышал голос и даже соизволил поднять тост за доблестных защитников замка Морроу. На востоке Земерканда Под стенами упомянутого уже замка Морроу Ронан Бримарр, граф Марч, как мог, сдерживал своих людей, рвущихся в битву. Памятуя о тайном ходе в замке Ламанет, его разведчики прочесали все окрестности мелким гребнем, заглянули под каждый куст, перевернули каждый камень и были теперь уверены, что неожиданный удар в спину от людей барона не последует. Баронские крестьяне, которых не пустили за надёжные каменные стены, ожидавшие если не смерти, то уж точно разорения, выбрались из погребов и даже осмеливались заговаривать с такими неправильными наёмниками — те не жгли дома и посевы, не отбирали скот и птицу, не дрались и не тискали девок, хотя те порой были и не против. Графу не хотелось разрушать замок: такое добротное и даже красивое строение, стоявшее посреди искусственного острова, окружённого рвом, снабжавшимся водой из ближней речушки. Даже если не случится чуда и барон не сдастся добровольно, государь поставит управлять этими землями доверенного человека, а зачем тому сразу разоряться на ремонт и требовать с крестьян больших налогов? Хотя Ронан и был баронским сыном, возвысившимся волею государей до титула графа, но он слишком долго жил на заставах, где привык не кичиться титулом, не смотреть на солдат сверху вниз, а пользоваться лишь той властью, что дает ему право командира. Ел и пил он то же, что и остальные наёмники, за общим столом, потому и думал заранее и о преемнике Морроу, и о его крестьянах. Барон, после предпринятых двух ночных вылазок, больше не рисковал, предпочёл запереться за крепостными стенами, убедившись, что силы неравны. Его воины наблюдали со стен, как, по приказу графа, тела убитых в стычках бережно грузят на подводы и везут в сторону деревенского кладбища, а рядом идёт священник и размахивает кадилом. Конечно, Морроу, отправляя своё донесение герцогу, наплёл с три короба. Ему нечем было хвастаться. Хоть в одном он не солгал сюзерену: замок пока что оставался за ним. И о дочери он не солгал — почти. Барону просто было не до неё. Покойная жена так и не родила ему наследника, а девочка для него была лишь выгодным товаром — да вот не успел пристроить с пользой для себя, всё перебирал, искал жениха побогаче да познатнее, и на тебе. По разумению барона, Кресильда уже засиделась в девках, и, хотя и была хороша собой, он опасался, что придётся увеличивать размер приданого, чтобы найти ей мужа. Он уже собирался подыскать вторую жену и поскорее родить наследника, когда в королевстве случились перемены. Узнав, что к его границам приближается войско Марча, барон и не подумал отправить дочь к родне на севере. Кресильда оказалась запертой в своих комнатах, откуда могла видеть разве что замковый двор, воинов, челядь. Отец почти не заходил к Кресильде, а сама она досаждать ему боялась. Служанка да старая нянька ухаживали за госпожой. Нянька ходила за едой на замковую кухню, бранилась с поваром, чтобы вытребовать своей голубке кусочек повкуснее. Всё, что оставалось девушке, — это вышивать да листать несколько книг, составлявших замковую библиотеку. Старушки, смотревшие за ней, вполголоса, стараясь, чтобы не слышала госпожа, вспоминали прежние времена, да пугали друг друга захватчиками — сожгут замок, всё разграбят, а что с женщинами будет... служанка ли, госпожа... Меж тем прошла ещё одна неделя, количество запасов в замке поубавилось, а Марч как стоял лагерем вокруг замка, так и продолжал стоять. Арендаторы барона как-то вечером собрались в доме старосты, потолковали — да и послали к странному «захватчику» своих семерых представителей. — Ваша милость, — наиболее храбрый хлебопашец вышел вперёд и поклонился, — не гневайтесь, дозвольте спросить. — Спрашивай, добрый человек, — ответил Ронан. — Срок озимые убирать, ваша милость. — Так убирайте — разве ж мы вам мешаем? Крестьяне почесали затылки. — Ваша милость, а скажите, будьте ласковы: что с нами со всеми будет, когда вы захватите замок? Ронан поманил посланцев рукой. — Зайдите ко мне в палатку, потолкуем. Помявшись, отважная семёрка воспользовалась приглашением. Марч долго объяснял им указы государей, рассказал, почему Сорн впал в немилость, даже пригласил одного из командиров и велел повторить наказ их величеств. — Мы со своим народом не воюем, — улыбаясь, промолвил воин, — их величества сказали: нет каррасцев, виямцев, земеркандцев — все один народ, все свои, чужих нет. — Ну господа-то меж собой всегда договорятся, по-ученому, — недоверчиво покачал головой хлебопашец. — Так уж сам король и про крестьян позаботился? — Скажите новобранцу Мару, что я велю ему прийти, — сказал Ронан, обращаясь к командиру. Тот поклонился и вышел. Через некоторое время в палатку вошёл совсем молоденький наёмник, поклонился графу и, взглянув на крестьян, поклонился и им тоже. — Рядовой Мару, ты родом из Вияма, верно? — спросил граф. — Точно так, ваша милость. Из деревни Малые Затоны, что недалеко от столицы герцогства. — Как давно ты в наёмниках? — Да вот почитай перед самым походом обучение закончил, пока вот копейщиком, но продолжаю обучение на мечника. — То есть ты застал ещё те времена, когда их величество король Кристиан правил герцогством? — Как не застать — застал. — Ну так расскажи наши гостям, как тебе жилось при герцоге Каффе. — Боюсь, ваша милость рассказ будет долгим, — с сомнением покачал головой Мару. — Время ужина, пригласи гостей к вашему костру, скажи товарищам, что я просил угостить почтенных поселян. Вам ещё припасов пришлют. Вот и потолкуете. Да и товарищам твоим тоже есть что рассказать. — Слушаю, ваша милость. Идёмте, добрые люди, не бойтесь — разделите с нами хлеб и соль. Хлебопашцы пока что поневоле, но согласились. С опаской пошли они вслед за парнем в сторону костров. — Вот, принимаем гостей, — сказал Мару и объяснил своей дюжине, что повелел граф. Воины оживились, заговорили разом, приглашая крестьян сесть поближе к костру, где в котле кипела похлёбка с салом, чесноком и кореньями. Вскоре от повара прибежали мальчишки-прислужники, неся солонину, хлеб и пиво. Разделив пищу по-братски между собой и гостями, воины помолились Единому и принялись за еду. Мару начал рассказывать первым: как у них в Вияме всё было заведено раньше, как всё стало вдруг меняться — ростовщиков прижали, монастырям дали больше воли, как стали строить школы и больницы. Их светлости Кристиан и Ленард сделали бы намного больше, если бы не столичный Совет, но вот взбунтовался новый Верховный приор против троих узурпаторов, что правили от имени короля, а потом и народ поднялся. Словом, Мару пересказывал крестьянам события последнего года. Его товарищи не молчали: тоже вспоминали, как служилось им под началом герцога Каффа, некоторые из наёмников постарше даже воевали с ним плечом к плечу против зверолюдов. — Их величество Ленард, даром, что оборотень... — один из наёмников начал было, оборвал сам себя, вздохнул, — словом, их величество Ленард всё больше с людьми да священниками, набожный, каких мало, и внимательный, ничего не упустит: кто строится, кто бедствует, кто к чему способен. Знаю, что говорю, одно время в охране дворца состоял, повидал просителей. — Будто бы простой люд принимал? — с насмешкой спросил один из крестьян. — Ну не вашего брата, конечно, но из числа горожан порой даже нищих. Не тех, что на ступенях храмов сидят и побираются. Да побирушек в столице, почитай, почти не осталось: кто без работы сидел — тех на строительство пристроили, в деревни переселили, землю выделили. Стариков одиноких, немощных и убогих по монастырским приютам развезли — да они и там без дела не сидят. Всегда занятие найдут. На окраине столицы дома понастроили для бедного люда — и не лачуги какие-нибудь, а глинобитные на балках, а нижний этаж-то каменный. Государи займы учредили, ростовщиков прищученных, кто желал на благо государства работать, а не только себе в карман, собрали в гильдии, повелели им денежные запасы объединить и давать ссуды под единый процент, и чтобы входили в людские обстоятельства: кто сколько потянет, как быстро сможет долг вернуть, что делать, ежели пожар случится, неурожай или недород, или ещё что. — Чудеса, — качали головой крестьяне. — А мы тут живем, как при короле Фасоли. Мару развёл руками. — Не государи в том виноваты, — сказал он. — Указы по всему королевству рассылались, во всех церквах их зачитывали для всех людей, не только для герцогов и баронов. Только не всем они, видать, по вкусу пришлись. — А молодой граф каков? — спросил один из хлебопашцев. — Славный малый, сын барона Бримарра, с юных лет по заставам… — тут говорящий свистнул. — Эй, Родри! Поди сюда, дело есть! К костру подошёл мужчина средних лет из числа прислужников. — Родри в замке служит, с нами в поход пошёл. Садись, расскажи про прежнего Марча да как его турнули, да и про нашего графа тоже не забудь. До поздней ночи крестьяне слушали рассказы наёмников, а когда вернулись к дому старосты, где их уже не чаяли живыми увидеть, жёны встретили их плачем, а потом и колотушками, потому как вернулись пропавшие под хмельком. Но ждали посланцев не только семьи, потому женскую жажду справедливости селяне чуть охладили, потребовав поделиться новостями и начать с главного — так бежать им, прихватив что можно унести, или припрятать хорошенько и рискнуть остаться? Поля ждали уборки, скотина требовала ухода, хозяйство — какое-никакое — не могло вечно ждать, пока господа договорятся. Услышанное привело общину в полную неразбериху чувств. Толковали-толковали и пришли к такому решению: не гоже им жить, как… как незнамо кому, когда у соседей простой люд радуется и благоденствует. На другой день к графу опять отправилось деревенское посольство. — Ваша милость, мы вчера потолковали обществом, значит, и вот чего решили: принимайте нас под свою руку. И дозвольте привезти вашим людям припасы, — тут давешний глашатай крестьянской воли усмехнулся, — да только так, чтобы из замка то видели. Ронан посмотрел внимательно. — За припасы благодарю, уважаемые, — сказал он. — Да только что вы задумали? — Вы, ваша милость, встали у замка лагерем аккурат за пару дней до того, как в замок должны были доставить свежие припасы. Вы, если позволите, ваша милость, шибко быстро наступали. И мы вам даже благодарны — не явись вы так споро, барон бы подчистую наши запасы выгреб. А так мы знаем, сколько там чего есть в кладовых. Ну, муки у них хватит дней на пять, мясо уже поди подъели всё — это ж поди прокорми такую ораву. А мы уж вас и угостим, и, с вашего позволения, дичи настреляем в баронских лесах. Фазанов развелось — страсть. Пусть со стен полюбуются, как вы тут будто не на войну, а на отдых со своим двором выехали и что ведёте себя, как хозяин здешних земель. А замок — ну что? Стоит — и ляд с ним. Ронан рассмеялся. — Неплохая задумка, — кивнул он. — Что ж, уважаемые, жду вас с угощением. Пусть полюбуются со стен. На следующий день кастелян замка подсчитывал запасы и думал, на сколько частей поделить муку, а когда испекут хлеб — как делить его между всеми солдатами. Единственное, чего в замке было в достатке, — это вино. Барон уже не осмеливался закрывать погреба — боялся, что его отряды разбегутся. Кроме его собственных дюжин, в замке находились дюжины его трёх вассалов, а те уже толковали меж собой, что их собственные имения и семьи остались без защиты. Подозрительным казалось и миролюбие осаждающих — как ни глядели со стен, но ни вытоптанных полей, ни горящих крестьянских домишек не видели. Деревенские попрятались было, но теперь уже снова копошились среди посевов, собирая урожай. — Да они тут, что, зимовать собрались? — озвучил наконец общее недоумение старший сын рыцаря Назьера, пришедший с отрядом вместо отца, потерявшего ногу после неудачной охоты и с тех пор не покидавшего манор. — Урожай-то хорош, краюху на всех делить, как мы, не станут. — Ну вот дождется Марч, когда крестьяне соберут озимые, тогда уж и зерно отберёт, — отозвался его сосед, пожилой рыцарь Вальес, тоже приведший свой небольшой отряд. — Умно, ничего не скажешь. — Грабит по всем правилам, — усмехнулся Назьер. — Ваша милость, — позвал его вдруг один из лучников, — а что это там, вдалеке движется? — Деревенские олухи, никак, вспомнили о своих обязанностях, — с презрением молвил Назьер. — По-вашему, они мимо отрядов Марча подъедут к мосту, а мы их пустим в замок? — усмехнулся старый вояка. — Вот нечистый… не подумал, — молодой рыцарь покраснел. Не он один жадно провожал глазами гружёные телеги, вспоминая скудные трапезы, состоявшие практически из одного хлеба, пусть и свежевыпеченного, да вина. Со стены было хорошо видно, как крестьянские телеги внезапно повернули и двинулись в сторону неприятельского лагеря. — Изменники! — прорычал Назьер. — Мне думается, Марч взял заложников, — промолвил Вальес. — Что ж, не по правилам войны, но умно. Вот смерды и покладистые — хлеб для него убирают, припасами решили откупиться. Но подводы остановились неподалеку от палатки самого графа. Вальес свистнул и подозвал к себе дозорного, отобрав у него подзорную трубу. Сквозь лиманское стекло ему было хорошо видно, как от группы крестьян вышел вперед старик, одетый получше остальных — видать, староста. Из палатки показался сам граф Марч. Староста поклонился и стал говорить что-то, тыча пальцем в сторону телег. Граф слушал, кивал, а потом вдруг сделал шаг вперед и обнял старика. — Творец, что делается, — пробормотал Вальер, опуская подзорную трубу. Назьер забрал её. — Перекупил он их, что ли? — пробормотал рыцарь задумчиво, а глаза тем временем ловили каждый окорок, каждую корзину — с хлебом, овощами, фруктами, сырами, что снимали с телег и крестьяне, и наёмники Марча. Некоторые из них оборачивались к замку, кричали что-то, сопровождая, видимо, обидные— а какие ещё-то? — слова приглашающими, манящими жестами. Марч приказал подтащить поближе к замку баллисту — на безопасное расстояние, написал что-то на новомодной бумаге — и спустя несколько минут через стену замка перемахнула стрела с обмотанным вокруг древка листком. «Ронан Бримарр, граф Марч, приглашает барона Морроу и его людей сложить оружие и присоединиться к дружеской трапезе», — значилось в записке, немедля доставленной барону и по дороге прочитанной не одним любопытным. «Моя честь — порука вашей безопасности». — Как же, честь, — процедил сквозь зубы Назьер. Он посмотрел на Вальера, и увидел, что тот стоит задумавшись, поглядывая в сторону вражеского лагеря. — Что такое? — нервно воскликнул Назьер. — Когда-то, в юности, я воевал плечом к плечу с его отцом, — сказал Вальер и двинулся в сторону лестницы во двор. — Стоять! Куда это ты собрался? — крикнул Назьер, выхватывая из ножен меч. Воины Вальера, увидав это, тоже выхватили оружие. — Ко мне! — крикнул молодой рыцарь, подзывая своих людей. Через минуту на стене шел бой между отрядами. Те воины, что оставались внизу, — кто поспешил на стену, на выручку своим, а кто сцепился прямо во дворе замка. Наверху, в башне, старушка-нянька бросила взгляд во двор, увидела всеобщую схватку и, побледнев, бросилась к двери. Заложила крепким засовом, потащила к ней — откуда только силы взялись — тяжёлое резное кресло. Кресильда пришла ей на помощь и, лишь когда дверь была надёжно укреплена, спросила — что же случилось. — Дерутся, а кто — не понять. Не дай Творец — замок взяли! — О нет! Отец! — вскричала Кресильда. — Батюшка ваш сам беду накликал, — проворчала нянюшка. — Ничего, он солдат, справится. А вы бы сидели тихо, госпожа, не дай Творец, пойдут шарить по залам да и услышат. «Батюшка» же, увидев, что творится на стенах и во дворе замка, выскользнул из комнаты и коридорами бросился бежать вовсе не к девичьим покоям, а к караулке. Ему тоже пришлось обнажить меч, чтобы расчистить себе дорогу. Хотя никто из сражающихся не дерзнул поднять оружие на барона, тот сам по пути убил двоих воинов, даже не обращая внимания на их цвета. В караульном помещении было пусто. Морроу бросился к вороту, опускающему подъёмный мост, и несколькими ударами меча перерубил канаты, а потом вытащил клинья. Шум боя, хоть и слабо, но уже долетел до лагеря графа. Он потребовал принести подзорную трубу и разглядел показавшееся ему вначале странным мельтешение людей на стенах. Но вот мелькнул воин с обнажённым мечом, а потом чьё-то тело полетело в ров с площадки башни. — Безумцы, они же перебьют друг друга! — воскликнул он. Он тут же приказал крестьянам поскорее скрыться. — Если кто-то решил прорываться из замка, как бы вам не попасть под горячую руку. Селяне тут же бросились к уже разгруженным телегам и тронулись в сторону деревни, моля Единого, чтобы успеть. Им оставалось только спрятать женщин и детей в церкви, а самим, вооружившись топорами да вилами, приготовиться дать отпор тем из солдат, кому удастся вырваться из замка, ежели решат они походя отыграться на предавших барона смердах. Марч тем временем приказал трубить сбор. Не успели его отряды приготовиться, как внезапно со стороны замка раздался скрежет и подъёмный мост рухнул с грохотом вниз. — Никак сдаются, ваша светлость, — сказал один из командиров, вместе с Ронаном наблюдавший за замком. — И что это они удумали друг друга резать? Осада-то едва началась, рано им ещё рассудок терять. — Не похоже, чтобы сдавались. Кто же так мост спускает? Не иначе кто-то перерезал канаты. Значит, в караулке пусто. Но видишь: решётку не подняли и ворота всё ещё закрыты. — Может, на штурм, ваша милость? — Погоди, — Ронан внимательно оглядывал стены в подзорную трубу. А бой там шел нешуточный. В сражавшихся будто нечистые духи вселились: они рубили друг друга, не пытаясь задуматься хоть на мгновение, что творят. Солдаты Вальера расчищали себе путь к воротам, Назьер со своими людьми и воинами барона, как мог, сдерживал их. Хотя некоторые люди барона вскоре смекнули, в чём дело, и мысль сдаться показалась им не такой уж плохой. И вскоре часть из них примкнула к «вальерцам». Сам барон наблюдал за ходом сражения из караульного помещения, прикидывая расстановку сил. Заметил среди бьющихся совсем молоденького парнишку. Тот держался поближе к старшим товарищам, и на лице его был написан подлинный ужас. Барон выскользнул из караулки, схватил юнца и приставил ему нож к горлу. — Жить хочешь? — Хочу, — прохрипел тот, ещё не понимая, кто его схватил. Морроу затащил парня внутрь и задвинул засов. — Ваша милость! — тот узнал господина. — Если хочешь остаться в живых, делай, что я говорю! — рявкнул барон. — Вставай на этот ворот, а я на другой. — Вы хотите поднять решётку, ваша милость? — Да, бес тебя раздери, хочу! А ты хочешь, чтобы они друг друга перебили? Хватайся за ворот! Мальчишка, казалось, вообще перестал понимать, что происходит, но привычка подчиняться господину возобладала над страхом и подозрениями. Вдвоём они подняли решетку — почувствовав в руках отполированные временем деревянные ручки подъёмного ворота, горе-вояка успокоился, собрался даже. Кто-то на стене заметил в пылу боя, что решётка поднялась. Весть полетела из уст в уста, и вот уже стремившиеся вырваться из замка усилили напор. В дверь караулки же стали ломиться те, кто желал бы опустить решётку. — Творец, — пролепетал парень, вжимаясь в угол. — Не трясись! — рявкнул барон. — Эту дверь просто так не вышибешь. Идём за мной. Через маленькую дверь в углу караулки они спустились вниз и очутились, как показалось парнишке, в тупике перед каменной стеной, в полной темноте. — Теперь слушай внимательно и жди. Как только услышим крики, значит, ворота открыли. Я нажму на этот рычаг, — барон взял руку солдата и дал ему потрогать холодное железо, — и откроется потайная дверь. Она выходит в коридор перед воротами. В пылу сражения, если повезёт, мы сможем уйти. Манёвр с решёткой увидели и на другом берегу рва. — Кто-то в замке точно хочет сдаться, ваша милость, — заметил один из командиров, стоявших рядом с графом. — Верхом там делать нечего, пешими пойдём. Готовьтесь. Когда откроются ворота и побежим на штурм, не забывайте прикрываться щитами. Пока что они там рубят и стреляют друг друга, но когда увидят нас, кто-нибудь да вспомнит о своём долге защищать замок. Видя, что командиры смотрят на него, словно ожидая ещё каких-то указаний, Ронан добавил: — Государь повелел нам не проявлять жестокости, как к зверолюдам, но и не подставляться безропотно под вражеские мечи. Ступайте, помните мои слова, берегите своих людей и гутрумцев. Не успели отряды Марча приблизиться к мосту, как приоткрылись ворота и несколько окровавленных воинов побежали к ним навстречу. Наемники приготовились, лучники натянули тетиву, но тут один из бежавших закричал: — Мы сдаёмся! Не стреляйте, пощадите! И упал, сражённый стрелой, выпущенной со стены. Не дожидаясь команды, часть лучников направили свои стрелы на стены, прикрывая бежавших к ним. Остальные прицелились в приближающихся солдат. Дюжина пехотинцев, прикрываясь щитами от стрел, направилась к открытым воротам и опущенному мосту. Вырвавшиеся на свободу вальерцы побежали к графу, упали на колени и просили дозволения помочь своим товарищам, бившимся за воротами замка. Марч разрешил. — Вальер! Вальер! — кричали перешедшие на его сторону солдаты. — С нами Марч! Деритесь на стороне Марча! С этими криками они ворвались во двор замка вместе с виямцами. Тут же те, кто желал сдаться, переходили на сторону графа. Бой вышел коротким, но кровавым. В проходе между воротами и двором тела лежали наваленные друг на друга, но стоило наступающим прорвать оборону, как защитники замка стали сдаваться один за другим. Рыцарь Назьер был схвачен вместе с остальными своими людьми, кому посчастливилось уцелеть, а Вальер построил своих воинов и сам, первый, подошёл к графу, опустился на одно колено и, протянув победителю меч, сказал: — Я и мои люди сдаёмся, ваша милость. Ради вашего отца прошу пощады. — Вы когда-то служили на заставе, Вальер? — спросил Ронан. — Да, ваша милость. Я тогда был молод, но успел под началом вашего батюшки побыть командиром одного из отрядов. — Хорошо. Мы потолкуем с вами потом, — сказал Ронан и приказал отвести разоружённых до поры вальерцев и самого рыцаря в лагерь, оказать помощь раненым и накормить всех. Часть людей Марча разбрелась по замку, ища укрывшихся и собирая челядь, а остальные принялись отделять раненых от убитых, складывая тела в два ряда — свои и чужие. — Ваша милость, — к Ронану приблизился один из командиров, неся графский штандарт. — Знаменосец убит, а его лошадь похищена. И ещё — в проходе приоткрыта потайная дверь, наши проверили — ход ведёт в караулку, запертую изнутри. У двери лежит парнишка в цветах Морроу. Тяжело ранен. Мы перенесли его к остальным, а потом отправим в лагерь. — Значит, кому-то удалось сбежать… — начал Ронан, но вдруг запнулся, — а где барон? Ищите барона! Все бросились исполнять приказание. Но ни среди убитых, ни среди раненых его не оказалось. Пленные только пожимали плечами и говорили, что с самого начала стычки между отрядами рыцарей никто барона, почитай, и не видел. — Обыщите замок от подвала до крыши, — приказал Ронан. — Возможно, барон ранен, где-то скрылся в беспамятстве и лишился чувств. Тут обыскивающие замок стали сгонять во двор слуг — не грубо, Единый упаси, но при виде обнажённого меча вряд ли кто почувствует радость. — Где ваш хозяин? — спрашивал у каждого Марч, но ничего толкового не услышал. Вот только один из слуг доложил, что, когда начался бой, «их милость» выбежали из своих покоев. Видать, кинулись в битву. — Ваша светлость, — к графу подбежал наёмник, указывая на донжон, — там одна из дверей заперта изнутри. — Так ломайте! — велел Ронан. — Поди, барон там закрылся. — Господин! — всплеснув руками, бросилась к нему кухарка. — Это комнаты баронской дочери, госпожи Кресильды. С нею нянька и служанка. — Барон не отослал её из замка до начала осады? — не поверил собственным ушам Ронан. — Был так уверен в скорой победе? Кухарка замялась, бросая подозрительные взгляд на пожилого кастеляна. — Барон наш господин, Скада, помни это! — чуть повысил голос тот. — А я не боюсь! И ему в глаза скажу! Плевать он хотел на девочку, вот! — Барон уже не ваш господин. Раз уж его до сих пор не нашли ни среди живых, ни среди мёртвых, значит, он бежал и бросил вас, — заявил Ронан. — Господин ваш я по праву победителя. Ежели только государи не пожелают даровать земли Морроу кому-то ещё. Те, кому это не по нраву, можете идти на все четыре стороны — хоть в деревню и работать на земле, хоть куда пожелаете. Слуги переглянулись, потом ещё и ещё, посмотрели на кастеляна, привычно ожидая приказов, но тот и сам молчал, потрясённый и предательством господина, и тем, что он бросил не только замок и слуг, но и дочь. — Думайте, — коротко бросил Ронан и обратился к кухарке: — Добрая женщина, идёмте со мной в башню. Как бы ваша госпожа не перепугалась и не натворила чего. Постучим, и вы скажете ей, что бояться нечего. Та бросила на кастеляна последний взгляд, полный не то боязни, не то торжества, поклонилась новому хозяину и тут же ойкнула, увидев, как за графом направляются трое или четверо солдат. — Со мной пойдут двое, — Ронан правильно понял её испуг, но и бродить в одиночестве по только что захваченному замку не собирался. В сопровождении кухарки и солдат он поднялся по винтовой лестнице на самый верх башни. Приложил ухо к двери, прислушался, но из комнат не донеслось ни звука. — Стучите, — шепнул он кухарке. Та стукнула три раза — довольно громко, рукой, приученной к тяжёлой работе, и закричала: — Байя, Байя, старая ты кошёлка, открой! Это Скада! Ты госпожу кормить собираешься? Из-за двери довольно долго не доносилось ни звука, потом испуганный женский голос спросил: — Скада? Это точно ты? — Нет, мальчишка с конюшни моим голосом заверещал, — рявкнула кухарка. — Откроешь ты или вы там все уже с голоду померли? — Сейчас, сейчас, — засуетилась Байя, решив, что барон одержал победу над захватчиками. За дверью что-то загрохотало, затрещало, наконец, лязгнул металлический засов и дверь приотворилась. Увидев за спиной Скады вооружённых людей, она хотела закричать, но вышел только слабый писк. — Не пугайтесь, бабушка, — сказал Ронан, но, в противовес своим речам, решительно поставил ногу в дверную щель, а потом распахнул её, настойчиво отодвигая няньку в сторону. — Не бойтесь, — повторил он и обернулся к солдатам: — Ботир, иди вниз и скажи там, что я приказываю доставить в замок припасы. А вы, уважаемая, — прибавил он, обращаясь к кухарке, — будьте готовы поработать. Приготовьте еду для вашей госпожи, для меня и моих командиров, и не забудьте про замковых слуг — припасов для всех хватит. Скада кивнула. Подумала — и кивнула снова. — Если нужна будет помощь, пригласите женщин из деревни, — добавил Ронан. — Им заплатят за работу. — Не нужно, ваша светлость. У меня помощниц и поварят в достатке. Мы же готовили для народа числом поболе, чем теперь. Кухарка поклонилась и побежала вниз по лестнице. Нянька стояла и плакала. Она бы бросилась чужаку в ноги, если бы не застарелая болезнь. Даже в замковой часовне она давно не преклоняла колени во время служб. — Пожалейте госпожу, ваша светлость, — всхлипывала она. Зато служанка, зарыдав, обхватила колени Ронана. — Ради Творца! Не трогайте госпожу! — О Единый! — вздохнул тот. — Никто не собирается трогать вашу госпожу! Мы просто осмотрим покои, чтобы убедиться, что никто здесь не прячется. Если вашей госпоже угодно оставаться здесь, пусть остаётся. Если пожелает покинуть замок, я предоставлю ей вооружённый эскорт, её сопроводят — к родственникам, если такие есть, к друзьям, в конце концов, к лагерю того из людей Сорна, кому она доверяет. Тут дальняя дверь отворилась, и в комнату вошла сама Кресильда. — Мой отец погиб? — спросила она, сверкая глазами. Ронан посмотрел на баронскую дочь, и та показалась ему настоящей красавицей: высокая, темноволосая, она напомнила, в силу молодости, романтически настроенному графу лесную лань. Правда вот пугливостью Кресильда не отличалась. — Среди погибших, раненых и сдавшихся вашего отца нет, досточтимая, — сказал он, вежливо склонив голову. — Могу предположить, что он покинул замок, возможно, отправился за подкреплением, — как мог, смягчил он известие. — За подкреплением?! — нахмурилась Кресильда. — Конечно! За подкреплением! Она вдруг закрыла лицо ладонями. Не плакала, а только раскачивалась из стороны в сторону. Ронан растерялся. Он совершенно не знал, как утешать женщин и посмотрел на старушек: — Сделайте что-нибудь! Те бросились успокаивать госпожу. Нянька, испуганно косясь на графа, что-то шептала питомице на ухо. Видать, уговаривала не плакать, чтобы не злить «супостата». Ронан кивнул оставшемуся солдату, тот быстро прошёл в большую, разгороженную ширмами и занавесями комнату баронской дочери. Осмотрелся, заглянул под кровать, за все ширмы, в большой сундук и вернулся к господину. — Никого, ваша светлость. — Вы думаете, я отца в сундуке прячу? — возмутилась Кресильда. — Ваша светлость, — сказала служанка. — Как бой начался, мы тут же заперлись. Никто к нам не пытался ворваться. — Значит, Творец уберег, — кивнул Ронан. — К счастью, замок почти не пострадал. Слуги уберут следы боя — они все живы, к слову, и вы сможете свободно ходить по замку. Если вы очень голодны, досточтимая, я распоряжусь, и вам принесут чего-нибудь перекусить до ужина. — Не нужно, — как отрезала Кресильда, но тут же прибавила более любезно: — Я потерплю, граф. И спасибо за заботу и великодушие. — Помилуйте! Я с женщинами не воюю! — Только берете их в плен, и то лишь как приложение к замку! — холодно молвила Кресильда. — Уверена, я числюсь в описи имущества где-то между серебряной посудой и медными подсвечниками. А теперь прошу вас, граф, оставьте мои покои. Хотя они теперь, конечно, ваши... Ронан слышал, что барон долго не мог выдать дочь замуж и, не будучи в курсе аппетитов последнего, решил, что, видать, женихов пугал строптивый нрав девицы. Он не стал спорить или выказывать возмущение. Только пожал плечами, поклонился даме и вышел. — Голубка, вы бы не злили его, — шепнула нянька. — Ах, что он может мне сделать, — отмахнулась Кресильда, отошла за ширму и опустилась в свое кресло. Взяла в руки недочитанную книгу, рассеянно перевернула страницу и отбросила томик в сторону. Она злилась на отца, прекрасно понимая, что он попросту бросил её, когда дела обернулись не в его пользу. Злилась на Ронана, считая его подлым захватчиком, но всё же отметив, что он был вежлив и приказал позаботиться о людях в замке и о солдатах, и не торопился отдавать замок на разграбление. — Ох, милая, лучше вам не знать, что бывает во время войны с женщинами, — вздохнула нянька. — Но граф, кажется, благородный человек. — Я слышала, что вы говорили, — вздохнула Кресильда. — Не знаю даже... — А спущусь-ка я на кухню, поспрашиваю слуг, как да что? — предложила нянька. — Иди. Мы запрёмся на всякий случай. Разузнай, что вообще творилось в замке. Старушка Байя решила воспользоваться случаем — и принести госпоже поесть. Припасы обещали подвезти, а что от нервов и гордости она при графе отказалась от еды, ничего не значило. Скада хлопотала, не присаживаясь и даже не останавливаясь. Поварята и служанки чистили овощи, щипали птицу, просеивали муку. — Так быстро всё привезли? — удивилась нянька. Кухарка поставила перед ней две миски — с морковью и для очисток — и дала нож. — Поговорить пришла — делом займись. Припасы уже в лагере графа были, как мне сообщили. Крестьяне ему привезли. Оттого и заварушка началась, что люди рыцарей со стены увидали всё это изобилие. Да граф ещё прислал предложение сдаться. — Это что же, они между собой? — покачала головой Байя, очищая морковь. Скада принялась пересказывать няньке всё, что ей уже удалось услышать. И про бой, и про то, как кто-то опустил мост и открыл ворота, и что раненых граф приказал лечить всех — и своих, и чужих. — Что ж, теперь замок ему отойдёт? — Да кто знает? На то воля государей будет. Может, графу пожалуют, может, кого-то пришлют на место нашего бывшего господина. — Я гляжу: на кухне у тебя чужих нет. И не боится граф, что потравить его могут? — Он себе отдельно готовить не приказывал. Да и кому травить-то? Что мелешь? Я слыхала, пленных, кто не пострадал, разоружили и сейчас толкуют с ними: захотят ли они сражаться на стороне государей или пусть идут на все четыре стороны. С голов слуг ни волоса не упало, все в добром здравии. И сама по замку шла, видела, поди, что ничего не пропало. Байя нехотя признала, что в жилых покоях, которыми она шла, всё было в порядке. Запущено, конечно, почитай, с начала осады никто не убирался толком, но однако же... Странный этот граф, решила она. Но для госпожи, наверное, лучше такой победитель. — Барон-то, надо же, бежал и дочку бросил. Как его земля носить будет после такого, — вздохнула Байя. — Наш-то, — хмыкнула кухарка, — и не запнётся, уж поверь моему слову. Ещё и дочку найдёт в чём обвинить, мол, сама врагу ворота открыла. — Думаешь, он в столицу подался? К герцогу? Ох, не сносить барону головы, не сносить. Лучше бы он сдался графу. Глядишь, государи бы помиловали. — Ой, глупец, — протянула Скада. — И сам проиграл, и дочке такую свинью подложил, врагу не пожелаешь. — И это с её гордым нравом, — покачала головой Байя. Она закончила чистить морковь, и Скада собрала ей еды: свежий хлеб, сыр, яблоки, ветчину, кувшин с элем, послала в помощь поварёнка, чтобы нянька не тащила всё сама. Байя вернулась к Кресильде. Та не стала кичиться, и три женщины жадно принялись подкреплять силы принесённой снедью, а потом Байя пересказала услышанное от Скады. Каррас. Имение Маредид. Середина июня Прошло полтора месяца со дня свадьбы, и Овайна окончательно освоилась в новом доме. Поутру они с Альбером вставали чуть свет, завтракали по-простому и выезжали из дома посмотреть то один, то другой уголок имения. Оно и при Нардине процветало, но Альбер, внимательно изучив план, придумал, что можно улучшить. Под неусыпным надзором хозяев работники расчищали прежде пустынный участок земли, где осенью собирались посадить новый фруктовый сад. Старые вырубки тоже приводили в порядок, выкорчёвывали пни, перекапывали землю и сажали молоденькие сосны. Альбер нанял лесника и пару работников ему в помощь, чтобы те навели порядок, указывали крестьянам, какие деревья можно срубить без ущерба для леса, следили за числом зверья и птиц и предотвращали пожары. Лето обещало быть жарким. Урожай озимых уже собрали и вспахали поля, посадив на них горох и чечевицу. Как и по всему Гутруму, в имении спешно строили новые амбары и рыли погреба, чтобы сохранить необычайно щедрый урожай, который послал Единый, а заодно подготовиться к такому же необычайному урожаю овощей. Завязей арбузов, кабачков, огурцов и тыкв было столько, что крестьяне дивились. Похлопотав до полудня, народ прятался от дневного зноя. Альбер и Овайна не были исключением. Дом утопал в зелени, а лишь только солнце поднималось достаточно высоко, на южной стороне слуги тут же закрывали все ставни, и в комнатах царила прохлада. Иногда юные супруги выезжали на море, где на берегу по приказу Альбера был выстроен навес, скрывающий от солнца его жену-северянку. Построили для хозяев также и купальню, которую легко можно было разобрать в штормовую погоду. Плотник, работавший в имении, придумал хитрый способ крепить между собой деревянные рамы с натянутой на них парусиной. Впрочем, купальней пользовались лишь по вечерам, когда рыбацкие лодки проходили близко от берега. Днём море будто вымирало, Овайна спокойно сбрасывала рубаху под навесом и входила в воду. Тепло и нега богатого южного края, казалось, и время делали тягучим, как мёд, неторопливым. Если бы не письма — от барона, умалчивавшего, впрочем, по негласному уговору с Мадин о разладе в семье, от Ленарда, от братьев Овайны, они бы так и жили в волшебном королевстве без тягот, уныния и печали. Молодые по-прежнему навещали соседей, Овайна с наставницей нет-нет да выбирались с визитом в ведьмовскую школу. Брали и Альбера с собой, тот, впрочем, учтиво поздоровавшись с сестрой Шонейдой, совсем скоро уже обходил сады с мейстиром Граем, беседуя о хозяйстве, посадках, выпасе и прочих хлопотах. Овайна под заботливым оком Альеноры училась шить и вышивать, и уже не считала себя криворукой неумехой. Она настолько была довольна своими успехами, что даже рискнула привезти в Прибрежные сосны мешочки для трав, которые вышила в подарок сестре Шонейде. Но только она раскрыла полотно с завёрнутыми работами, как тут же оробела. — Что это у вас, милая? — спросила ведьма. — Это я вам в подарок вышила, — Овайна покраснела. Она рисовала эскизы для вышивок по «травнику» — гербарию, который давно хранился в имении. А уж Альенора подобрала ей нитки нужных оттенков, а кое-какие привез господин Сизет по её просьбе из Ахена. Монахиня хвалила готовую работу, да и вышивка была несложной — на небольших льняных мешочках не развернуться, но сейчас Овайне казалось, что и стебли косые, и буквы с названием трав пляшут… — Вот спасибо, милая! — ведьма расцеловала её. — А ведь у вас талант открылся. И как цвета друг на друга наложены — красота. И ведь сразу поймёшь, где душица, где бессмертник, где кориандр. Овайна снова покраснела — теперь уже от похвалы, подумала, что обязательно напишет об этом мачехе. Мысли её перескочили на ребёнка, которого ждала Мадин, на Лайву, отца... Она рассеянно кивнула, сообразив, что Шонейда говорит ей что-то с улыбкой, и опять смутилась от того, что пропустила речи ведьмы. — Не смущайтесь. Я говорю, что вам пора не мешочки мне вышивать, а готовить приданое для малыша, — сказала та. — Да куда торопиться? — не поняла Овайна. — Как куда? — ведьма с трудом сдерживала смех. — Ну до конца января ещё далеко, слов нет. Но пока ткань подберёте, пока распашонки скроите, чепчики, рубашечки… — Что? — потрясённая Овайна опустилась на стул. — Ничего необычного, — заверила Шонейда, рассмеявшись. — Ребёночек у вас будет, милая. — Ой… ну да, у меня же… я думала, это потому, что я ещё не привыкла к здешней жаре, а оно вот как повернулось. Надо же Альти сказать! — Овайна вскочила со стула. — Не прыгайте теперь, как козочка. Мужу дома скажете. Теперь хлопот у вас прибавится, милая. Для приданого посылайте в столицу за хлопковой тканью — она тоньше и мягче льна, детскому тельцу приятнее будет. До возвращения Альбера Шонейда делилась премудростями, а Овайна даже записывала, сколько да чего нужно приготовить для младенца. Домой она возвращалась, не помня себя от счастья и растерянности. Предстояло рассказать Альберу, следовало обязательно написать Мадин и отцу. Она и верила, и не верила. Конечно, ведьма не стала бы так шутить, но ребёнок? Вот у неё, Овайны, кажется, ещё вчера бегавшей в мужских штанах и мечтавшей о лагере наёмников, будет ребёнок? Мальчик или девочка, крошечный, хрупкий, милый... Тут она вспомнила, как у Лайвы резался первый зуб, и тяжело вздохнула. — Что случилось, голубка моя? — спросил Альбер, услышав вздох жены. — Вспомнила, как Лайва плакала, — сказала честно Овайна. — Когда зубки резались, когда живот болел, когда... не знаю даже, что ей не нравилось. И как только Мадин с ней управлялась! — Так ведь нянька помогала наверняка. У тебя ведь в детстве поди тоже была нянька? — Ох, значит, ещё и няньку искать! — оторопело сказала Овайна. — А как нам знать, хороша ли она, не будет ли обижать нашего малыша... Альбер тоже охнул и даже лошадь придержал. Но тут же мотнул головой и рассмеялся. — Милая, да что сейчас об этом думать? Разве не к кому будет обратиться за помощью, чтобы нам нашли добрую и заботливую женщину? — В январе уже понадобится, — почему-то шепотом сказала Овайна. — Ох, что это я. Как только... Альти, у нас ребёнок будет. Матушка Шонейда сказала, в конце января родится. — Творец… — пробормотал потрясённый Альбер. Он остановился и придержал лошадь Овайны. Обнял её за плечи и поцеловал, не обращая внимания на слугу, ехавшего поодаль. От волнения у Альбера кружилась голова. Ему хотелось подхватить жену на руки, закружить её, или упасть перед ней на колени в немом обожании. Только вот сообщенная посреди дороги новость застала его врасплох. — Голубка моя, сокровище мое, сладкая моя, — бормотал он, покрывая поцелуями лицо Овайны. — Какое счастье, Единый! — Я и не думала.. — Овайна обняла его. — О, погоди, Альти, ещё с коней свалимся от счастья-то! — Не дай Единый! — Альбер не на шутку испугался. — Тогда домой. Голубка моя, я же тебя на руках нести готов. — Пока ещё можно, — рассмеялась Овайна. — А вот стану я толстой… — Никогда! Ты самая красивая и всегда будешь самой красивой, — горячо сказал Альбер. — А вдруг после родов пополнею? — Ну и что? А у меня с годами может отрасти брюшко — ты меня разлюбишь? — У тебя не отрастёт. Ты не сидишь на месте, весь в делах и заботах. Вот закончу кормить, и мы с тобой помашем немного мечами, растрясём сальце, — Овайна в шутку пощекотала Альберу ребра. — Ой, не надо! — рассмеялся он. — А то точно свалюсь с лошади. До мечей ещё далеко, а вот из луков мы давно не стреляли. Развлечёмся вечером? Ведь пока же можно? Стрельба не вредит беременным? — Легкий лук, думаю, не повредит. И учти, пока живот не отрастёт, с лошади не слезу. — И спать на ней будешь? — с притворной серьёзностью вопросил Альбер. — Одиноко мне в спальне будет, переберусь на конюшню, так и знай. — Будем с тобой на сене спать, — рассмеялась Овайна. Так, подшучивая друг над другом, они добрались до дома. Слуга, который ехал на почтительном расстоянии от господ, отведя лошадей на конюшню, побежал на кухню, чтобы перехватить ковригу хлеба и пару яблок. — Чудные господа у нас, — заметил он, получив за поцелуй в щёку ещё и кружечку эля, — молодые, зелёные. Влюблённые такие! Он рассмеялся, весело переминаясь с ноги на ногу, вспоминая, как господин с госпожой целовались посреди дороги. — Так и славно, что влюблённые, — улыбнулась кухарка. — В доме счастье и лад. — Что-то раньше они на людях-то не любезничали. А тут ехали себе, ехали, и вдруг как принялись лобызаться посреди дороги. — Да-а-а? — протянула кухарка и с любопытством посмотрела на конюха. Когда он ушёл, пользуясь парой свободных минут, пока девчонка-помощница резала лук и рыдала в три ручья, кухарка сбегала к прачке и поделилась с той своей догадкой, а та посекретничала со служанкой… К вечеру дом тихонько гудел от новостей. Овайна рассказала сестре Альеноре, Альбер — управляющему, и оба будущих родителя сели за письма родным. Альбер просил Лени отправить гонца в Калхедонию, а заодно убедить отца подробнее написать о новостях. Из последнего письма брата Альбер узнал, что отец ведёт переговоры с иларийским князем о женитьбе на его дочери. Зная, как высоко Лени ценит не только Шалью, но и всю его родню, Альбер в душе надеялся, что юная княжна станет хорошей женой Нардину и подарит ему наследника. Овайна же написала чувствительное письмо мачехе, а потом деловито обрадовала отца, что к концу зимы, если Творцу будет угодно, тот станет дедом. Написала она и Эвару, посоветовав, чтобы поскорее он намекнул юной ведьме из столицы о своих чувствах, а то отец поспешит найти ему невесту по своему усмотрению. За Ронана Овайна была спокойна. Став волею судьбы графом, тот лишь от великой почтительности по отношению к родителю мог бы согласиться на навязанную ему невесту. Овайна порадовала бы вестями и старшего брата, да только тот воевал, и она решила уже после ужина написать письмо и отправить гонца в замок Марч. Пусть известие брата там дожидается. Но как только семья отужинала, во дворе послышалось цоканье копыт. — Никак гости? В такое время? — удивилась Альенора. — Или посыльный, — Альбер встал из-за стола. — Не случилось бы чего. Он вышел из дома, а женщины прилипли носами к окнам. Двое всадников, один постарше, второй помоложе, спешились, поклонились хозяину, и старший вручил ему письмо. Альбер жестом пригласил приезжих следовать за ним. — Твой брат Ронан прислал письмо, дорогая, — сказал он Овайне. Наёмники поклонились ей, представились, смущённые, что их ввели в хозяйские покои. Альбер тут же приказал разместить обоих, приготовить им баню, накормить, а позже, если воины не слишком устали в дороге, молодые супруги собирались расспросить их и о графе, и о битвах, в которых те участвовали. Когда слуга увёл гостей в их комнату, Овайна распечатала письмо и принялась читать: — «Дорогая сестра моя! Спешу сообщить тебе, что Единый посылает нам одну победу за другой. Моя почтенная соседка, баронесса Ламанет, может теперь спать спокойно. Враги у стен её замка разбиты, а я, по приказу государя Кристиана, повёл свое войско на земли Земерканда, чтобы упредить Сорна и захватить владения барона Морроу, а также его вассалов». — Слава Творцу! — Альенора молитвенно сложила руки. — «Замок Морроу удалось взять без лишней крови. Барон и вовсе скрылся, бросив и воинов, и имущество, и, как выяснилось, единственную дочь. Досточтимая Кресильда потрясена поступком батюшки, но мужественно скрывает свои чувства. Оказавшись невольно её пленителем, я поступил, как должно: предложил досточтимой вооружённый эскорт до земель её родных либо друзей семьи, ежели она желает покинуть замок, и полную свободу и положение хозяйки, как она и привыкла, ежели предпочтет остаться. После долгих и горячих споров нам удалось прийти к согласию. Досточтимая Кресильда, сочтя, что поступок отца лишает её, как представительницу рода Морроу, каких-либо прав на замок, земли и титул барона, пожелала запереться в монастыре и провести остаток жизни в служении Единому. Прошу тебя, сестра, прими досточтимую под своей крышей. Возможно, увидев твоё семейное счастье, она задумается о радостях жизни и изменит своё решение. На мой взгляд, она слишком хороша для монастыря, но едва ли я смогу её убедить, оставаясь захватчиком замка Морроу. Кому, как не сестре, могу доверить...» Овайна прервала чтение и улыбнулась. Победитель оказался побеждённым, хотя пленница не прилагала к тому ни малейших усилий. — Ну вот, а вы горевали, что в доме слишком много пустующих комнат, — заметила Альенора. — Что ж, госпоже Кресильде мы окажем радушный прием, — сказала Овайна, — правда, милый? — Конечно. Надеюсь, мы с честью выполним роли лиманских божков любви, — рассмеялся Альбер. — А луки и стрелы у нас имеются.